Текст книги "Нежное насилие"

– А если я буду с тобой, то этого случиться не может?

– Тогда ты бы могла обо мне позаботиться.

– Гораздо лучше меня это может сделать наш милый Карлос.

Карлос был шофером автобуса.

Хельге пришлось признать, что без строгих приказов она от девочки ничего не добьется. Но ей все же удалось испортить внучке целый день отдыха. Даниэла была достаточно чувствительна, чтобы забеспокоиться, как бы с бабушкой чего-то не случилось. А когда автобус не прибыл в назначенный срок, Даниэла почти впала в панику. Ее настроение ухудшилось еще и от того, что приходилось скрывать тревогу от Маркуса и других сверстников, которые определенно подняли бы ее на смех, узнай они о ее опасениях.

Автобус пришел с получасовым опозданием, остановился перед главным входом отеля, и все экскурсанты, целые и невредимые, болтая и смеясь, стали выходить. Даниэла так обрадовалась, испытала такое облегчение, что готова была броситься бабушке на шею. Таково было первое ее побуждение. Второе же наступило совершенно неожиданно. Это была безудержная ярость, реакция на напрасное беспокойство. Ей казалось, что ее одурачили.

Хельга и не догадывалась о том, чем взволнована девочка. В данный момент это ее вовсе не интересовало. Во время поездки в Сьерру она разговорилась с одной пожилой супружеской четой по фамилии Тербрюгге. Муж и жена были уже на пенсии и, подобно Хельге, проводили время на Майорке с внуками, которые тоже не проявили желания участвовать в экскурсии. Дед и бабка находили это вполне нормальным, что несколько смягчило неудовольствие Хельги.

– Мы ежегодно ездим в летнее время с внуками на отдых, чтобы у наших детей появилась возможность делать, что им хочется, – рассказывала госпожа Тербрюгге. – Это благотворно влияет на мир в семье.

– При этом наш собственный отдых еще впереди, – добавил ее муж. – Осенью мы снова отправимся путешествовать по свету.

– Не хотите ли присоединиться, госпожа Гросманн?

– Не могу. Даниэла живет со мной.

– Жаль.

Впервые Хельга ощутила, что ответственность за Даниэлу слишком сильно связывает ее.

В остальном отдых проходил без особых столкновений между бабушкой и внучкой. Каждый пользовался им по своему желанию.

А главный скандал разразился через четырнадцать дней после возвращения в Гильден.

Однажды днем Даниэла пришла из школы в крайне подавленном настроении. Хельга пыталась выяснить причину, но девочка помалкивала.

После обеда она отказалась помогать при уборке.

– Прости, бабушка, у меня сегодня просто нет желания вытирать посуду.

– Ты заболела? – Чтобы проверить это предположение, Хельга положила ладонь ей на лоб. – Высокой температурой тут и не пахнет.

Даниэла быстро отдернула голову.

– Я ведь не говорю, что больна, – угрюмо произнесла она. – Просто мне не хочется.

– Как это понимать? Домашняя работа от желаний не зависит. Это – обязанность.

– Я ведь не говорю, что вообще никогда не буду помогать. Только вот сегодня не хочется.

– Что же ты собираешься делать?

– Хочу немного прилечь.

– Среди бела дня? Ты ведь уже не малое дитя.

– Но я устала.

– Я тоже иногда устаю, дорогая. Но все же я делаю все то, что необходимо.

Даниэла прислонилась к двери.

– Можно мне прилечь?

– А как бы тебе понравилось, если бы в один прекрасный день на столе не оказалось обеда?

– Я бы сделала себе бутерброд или пососала тюбик с яблочным желе.

– Даниэла, – сокрушенно промолвила бабушка, – такой я тебя вообще еще никогда не видела. Какая муха тебя укусила?

– Ну, ладно, если хочешь знать… – Даниэла утратила контроль над собой. – Я получила шестерку[37]37
  Низшая оценка в школах Германии.


[Закрыть] за письменную работу по математике! – Она бросилась в свою комнату, хлопнув дверью.

Хельга пришла в ужас.

Но пока она мыла посуду, было время успокоиться и поразмышлять. Плохая оценка – это ведь еще не сломанная нога. Волнение Даниэлы по такому поводу говорит даже в ее пользу. Хельга убрала посуду, намазала руки кремом, постучала в дверь внучкиной комнаты и вошла.

Она предполагала, что Даниэла лежит, рыдая, на своей кушетке. Но та сидела на постели, подвернув ноги по-турецки. Надев на голову наушники, она слушала музыку.

Хельга решительно выключила приемник. Даниэла вздрогнула от испуга.

– Что случилось?

Хельга села на край кушетки.

– Думаю, нам следует все спокойно обсудить.

– Зачем?

– Нужно подумать, какие принять меры.

– Это же бесполезно.

– Ты провалила одну письменную работу. Тут, конечно, уж ничего не поделаешь. Но мы можем позаботиться о том, чтобы это не повторилось.

– Как же?

– Покажи мне, что вы проходите по математике. Может быть, я смогу тебе помочь.

– Только этого еще не хватало!

Хельга вспылила.

– Ты бесстыдница!

– Не могу с тобой согласиться.

Хельга встала.

– Теперь слушай меня. Я всем для тебя жертвую…

– Ты во все вмешиваешься, бабушка. Теперь вот и в мои школьные дела.

Хельга вынуждена была признать, что этот упрек не так уж безоснователен. Со времени закрытия лавки она занималась Даниэлой больше, чем когда-либо. Она даже пыталась ограничить свою опеку, но, видимо, ей это плохо удавалось.

– Мне жаль, что ты все это так принимаешь, – промолвила она и сама почувствовала, сколь неубедительно это звучит, – но ты же еще слишком мала, чтобы быть совершенно самостоятельной во всем.

– Во всем я и сама не хочу. Но хотя бы в школьных делах. Я сразу поняла, что устроишь страшный тарарам из-за моей шестерки.

– Может быть, тебе следует назначить дополнительные занятия?

– Из-за одной проваленной работы? Чепуха.

– Не говори со мной в таком тоне! На это ты не имеешь права.

– А ты не имеешь права топать на меня ногами только потому, что я дала маху с одной работой.

– Твоя мать поручила воспитывать тебя именно мне.

– Разве? Поручила? Я что-то этого не припомню.

Хельга невольно охнула.

– Ну, дорогая, что же мне с тобой делать?

– Оставь меня в покое. Это с моей стороны не такая уж большая претензия.

– Но ведь школа – такое важное дело!

– Для меня нет, – строптиво отозвалась Даниэла. Хельга подумала, что ослышалась.

– Что ты сказала?

– Ты прекрасно меня поняла, бабушка. Я хочу стать актрисой.

У Хельги подкосились колени. Она пододвинула к себе стул и тяжело опустилась на него.

– Актрисой?! – повторила она в полном недоумении. – Как только могла прийти тебе в голову такая сумасшедшая мысль?

– Я знаю, что могу выступать. Такую, как Элиза из «Пигмалиона», могу сыграть и я. Не хуже других. – Даниэла спрыгнула с кушетки и приняла позу продавщицы цветов.

У Хельги не было ни малейшего желания все это терпеть.

– Ты страдаешь манией величия! – прервала она внучку. – Манией величия, как твой отец.

Даниэла сразу же замолкла, глядя на Хельгу расширившимися глазами.

Хельга снова овладела собой.

– Прости, что я это сказала, дорогая. Но твой отец был действительно таким мечтателем. Ты должна следить за собой, чтобы не впасть в такое же состояние.

– Ты никогда его не любила.

– «Любовь» тут ни при чем.

– Признай: ты ведь была против него.

– Я приняла его и твою мать в свой дом. Без меня они бы вообще пропали.

Даниэла не уступала.

– Может, ты и права. А может, и нет.

– Они бы умерли с голоду.

– Я этому не поверю. У нас никто с голоду не умирает. Мы ведь живем не в Африке.

Хельга снова поднялась.

– Нет никакого смысла опять разматывать эту печальную историю.

– А что в ней такого уж печального? То, что он погиб в автокатастрофе? Это может случиться с каждым.

– Нет. Печально то, что он не был в состоянии обеспечить тебя и твою мать.

– И этим ты попрекала его до тех пор, пока он не оказался в полном отчаянии и не врезался в какую-то опору моста.

– Это было не так.

– А как же?

– Ты еще мала, чтобы знать это.

– Я хочу знать именно сейчас! У вас всегда лица становятся какие-то надутые, а слова искусственные, когда вы говорите о моем отце. Думаешь, я этого не замечаю? Давно заметила. А теперь хочу наконец знать, что с ним случилось.

– Может быть, – произнесла уже наполовину убежденная Хельга, – действительно было бы лучше все тебе рассказать. Чтобы ты когда-нибудь начала смотреть на вещи реально.

– Ну, говори же! – настаивала Даниэла.

– Он покончил с собой. Даниэла на миг потеряла дар речи.

– Что? – прохрипела она потом.

– Так оно и было, – подтвердила Хельга.

– Ты совершенно уверена?

– Да. – С жестокостью, которой потом сама устыдилась, она добавила: – Таблетками снотворного. В одном Кёльнском отеле. Твоей матери пришлось его опознавать.

– А почему? Почему он это сделал?

– Потому что вынужден был признать свою никчемность.

– Нет, – решительно заявила Даниэла, – нет, в это я не верю.

– Тем, что не хочешь признавать факты, их не изменишь. Это нечто такое, что тебе еще предстоит понять, дорогая.

– Ты лжешь! – закричала Даниэла вне себя. Хельге пришлось сдерживаться, чтобы не ударить ее по пылающему лицу.

– Спроси свою мать!

– Так я и сделаю! – Даниэла хотела броситься вон из комнаты.

Хельга задержала ее.

– Ходить на почту нет необходимости. Можешь звонить отсюда. Я слушать не буду.

Даниэла заколебалась.

– Можешь слушать, мне все равно.

– Тогда звони!

Руки Даниэлы дрожали, когда она набирала номер телефона в Бланкенэзе. Она долго слушала гудки, но трубку так никто и не взял.

– Сегодня же понедельник, – вспомнила она. – Мама в журнале.

Она нажала на рычаг и набрала номер «Либерты».

– Может, подождешь до вечера? – спросила Хельга, которой вдруг захотелось выиграть время.

Даниэла покачала головой.

– Я хочу говорить с мамой, – заявила она, когда на другом конце провода отозвалась от имени редакции госпожа Фельберт. – Я прошу госпожу Катрин Лессинг.

Заседание как раз закончилось, но Эрнст Клаазен, госпожа Ригер, Зерена Кипп, Ильза Мёбиус и Катрин еще сидели все вместе в конференц-зале, болтая о личных делах, стремясь расслабиться после заседания, на котором, как обычно, было много ожесточенных споров.

Фельберт переключила связь на конференц-зал, и там зазвонил телефон. Эрнст Клаазен снял трубку, послушал и передал ее Катрин.

– Это тебя.

Катрин услышала взволнованные вопросы дочери.

– Нет, – ответила она, – твой отец не был ничтожеством, конечно, нет. Ему не повезло. Возникла отчаянная ситуация. Совпало много роковых обстоятельств. Я неправильно себя вела, многое понимала ложно. Все мы совершили ошибки. Поверь, что он был достойным человеком, а я любила его всем сердцем.

– А бабушка его ненавидела. – Это она так говорит?

В зале заметили, что разговор сугубо личный и тактично удалились. Остался только Эрнст Клаазен.

– Мамуля, – вырвалось у Даниэлы, – я больше не хочу у нее оставаться. Можно переехать к тебе?

– Конечно, Данни. Я только и жду тебя.

– Поговори, пожалуйста, с бабушкой.

Хельга взяла трубку.

– Да?

– Полагаю, ты знаешь, о чем идет речь, – сказала Катрин.

– Я отправлю к тебе дочь завтра же утром, на поезде. У нее будет кое-какой багаж.

– Все вдруг стало так просто?

– Но, пожалуйста, объясни ей, что вернуться ко мне она уже не сможет. Никогда.

– А что ты собираешься теперь делать, мама?

– Обо мне не беспокойся. Прежде всего, поеду в путешествие по всему свету. Буду наслаждаться свободой. Даже не понимаю, с чего это я пожертвовала вам столько лет жизни.

– Ты позвонишь мне, как только будет известен номер поезда?

– Да, конечно.

Обе положили трубки одновременно.

– Как все это неожиданно, – заметил Эрнст Клаазен с затаенной улыбкой.

– Да, ты прав. Но я радуюсь от души. Правда, мне и чуточку страшно.

– Мы вместе встретим ее на вокзале. – Это очень мило с твоей стороны, но…

– Поверь, так будет лучше всего. Я не хочу ничего менять в наших отношениях. Встретив Даниэлу вдвоем, мы избавим себя от всяких дипломатических ухищрений. Она должна сразу же понять, что я твой друг.

Катрин сняла очки и с улыбкой посмотрела ему в глаза.

– Впрочем, признаю, что это не вполне точно, – добавил он. – Ведь фактически я тебе больше, чем друг, Катрин. Я тот человек, который тебя любит.