Текст книги "Разные бывают люди. Охотник Кереселидзе (сборник)"

В ходе действий все эти силы должны были подкрепляться дивизиями «Великая Германия», «Бранденбург», полком «Адольф Гитлер», не говоря о тыловых армейских подразделениях и специальных командах, предназначенных для работы на нефтяных промыслах, в рудниках, а также для идеологической обработки кавказских племен и народностей.

С этой целью в ходе подготовки захвата Кавказа и Закавказья немецкое Верховное командование вермахта и абвера были привлечены некоторые представители белоэмигрантских кругов, из бывших руководителей муссаватистских, дашнаковских контрреволюционных партий, а также грузинских националистов. Советником по вопросу Грузии стал А. Нукурадзе, строивший планы создания Кавказской Федерации с центром в Тбилиси. К работе в фашистской разведке был привлечён глава мусаватистов Мехмед-Эмин-бей. Генерал царской службы, командовавший Дикой дивизией, князь Султан Гирей-Клыч вошёл в состав Комитета независимости Кавказа, созданного фашистами.

К действиям при наступлении на Кавказ были привлечены и командиры Белой армии, воевавшие на Дону, Ставрополье, Кубани во время Гражданской войны, – генералы Краснов, Шкуро, Доманов и другие.

Главные боевые силы немцев, ворвавшись в пределы Северного Кавказа, разделились на две группировки и двинулись по разным направлениям. Первая направилась к Марухскому, Клухорскому, Санчарскому перевалам. Это были прошедшие специальную подготовку альпийские и пехотные горнострелковые дивизии, перед которыми стояла задача – через хребты выйти к Черноморскому побережью Кавказа и к долинам солнечной Грузии.

Сил, способных противостоять «летающим» лыжникам, охотникам-скалолазам, командам, прокладывающим канатные дороги, экипированным соответственно горным условиям, вооружённым не только автоматами и минометами, а и лёгкими горными орудиями, у нас не было. Наспех собранные, плохо обученные, вооружённые чем попало, в летнем обмундировании в заснеженных и обледенелых горах наши регулярные части и партизанские отряды удерживали рубежи только проявленным мужеством и героизмом. Они гибли в горах целыми батальонами не только от пуль, но и от голода и холода. Но не отступили.

Вторая мотомеханизированная часть танковой армии фон Клейста, оккупировав города региона Кавказских Минеральных Вод, двинулась по прямому пути – на Нальчик и Орджоникидзе. Обороняла этот рубеж 37-я армия генерала П. Козлова. Ослабленная в неравных боях, не имея в резерве ни одного танка, плохо снабжаемая продовольствием и боеприпасами, разрозненными частями, прижимаясь к горам, оказывала отчаянное сопротивление и после захвата оккупантами Кабардино-Балкарии ушла в сторону Северной Осетии.

По мере сил и возможности бойцов отступающей нашей армии поддерживали местные жители, казаки. В сторону Моздока и Грозного по выжженной солнцем степи отходили с Дона, Кубани, Ставрополья потрёпанные в жёстоких сражениях армии и корпуса. Немцы перед каждым рывком вперёд расчищали пути массированными налётами авиации, потом только двигались танки, бронетранспортёры, мотопехота. Создавшееся катастрофическое положение наших войск на степных рубежах некоторые военспецы, скрывая истинную причину, пытались объяснить тем, что всё внимание командование группы наших войск сосредоточило на усиленную подготовку обороны рубежа Малгобек-Моздок.

Тем временем в начале ноября 42-го вражеские части при поддержке танков, прорвав оборону у границ Северной Осетии, устремились к пригороду Орджоникидзе, стремясь пробиться к Военно-Грузинской дороге. Однако на подступах к столице Северной Осетии, после ожесточённых боёв, понеся большие потери, враг вынужден был остановиться. Не пропустили немцев и к Малгобекским высотам. В те же дни войска 9-й армии генерала К. Коротеева, введя в бой танки в районе Гизели, разгромили горнострелковые части вражеской армии.

С поражением крупных фашистских группировок инициатива на Кавказском направлении перешла в руки командования советских войск. Немцы вынуждены были перейти к обороне на всём протяжении фронта. Однако нельзя обойти молчанием один важный фактор, явившийся причиной ослабления сил врага, – полное отсутствие горючего. Заглохли моторы вражеской авиации, танков, техники мотопехоты. Не удалось немцам осуществить заветную мечту фюрера – прорваться к нефтеносному Грозному, заправить двигатели лучшим в мире бензином и совершить четырёхсоткилометровый бросок по Дербентскому проходу к Баку, откуда рукой подать до Ирана и Турции.

Два месяца держались немцы, отбивая атаки советских частей. Ждали захватчики подвоза с севера горючего, но не дождались. Фельдмаршал Манштейн, захватив Крым, ринулся в сторону Майкопа, но обнаружил там пустые нефтяные скважины, засыпанные землёй.

Не оправдал надежд Гитлера и фон Клейст, удостоенный звания фельдмаршала, сменивший командующего группой армий «А» фон Листа. Видимо, самим Богом была предрешена судьба кровавого диктатора. Начало января 1943 года стало началом конца гитлеризма.

Объединённые силы Закавказского фронта, в которые вошли пополненные и вновь сформированные части 44-й армии генерал-майора Хоменко (был случайно захвачен в плен во время боёв за Украину и героически, после мучительных пыток, принял мученическую смерть, не сказав ни слова), 58-й армии генерал-лейтенанта Мельника, других армий. В помощь этим силам, готовившимся к контрнаступлению от иранской и турецкой границ, были переброшены отдельные азербайджанские, армянские, грузинские дивизии. Состав 44-й армии Северной группы войск был пополнен семью стрелковыми дивизиями, состоявшими из многонациональных народов Кавказа. Своих отважных джигитов, вооружив и усадив на лучших скакунов, посылали в формирующиеся отдельные дивизионы и эскадроны кабардинцы, осетины, чеченцы, ингуши, балкарцы, карачаевцы, калмыки, ногайцы, абазинцы.

В Дагестане формировались добровольческие кавалерийские эскадроны, одним из которых командовал седоусый герой Гражданской войны, даргинец Кара-Караев.

В черкесках с газырями, в бурках, с лихо заломленными папахами на голове, рождённых в сёдлах кавказцев невозможно было отличить от облачённых в ту же форму кубанских казаков кавалерийского корпуса генерала Н. Кириченко или донцов-кавалеристов 5-го гвардейского корпуса генерала А. Селиванова. В те суровые дни никто и думать не мог, к какому роду-племени или к какой народности относится боец. Кавказ защищали представители всех наций и народностей. И одержали победу над фашистами!

Говоря о вкладе в дело Победы, нельзя не отдать должное американцам, которые в самые критические для нас дни оказывали нашей стране неоценимую помощь техникой, вооружением, продовольствием. Жила я недалеко от полотна железной дороги и слышала по ночам стук колёс, видела эшелоны и на открытых платформах – «студебеккеры», танки, зачехлённые тяжёлые орудия, и всё это вместе с продовольствием и одеждой, пожертвованной американцами, двигалось со стороны Баку – с иранской границы на север. Перепадало и нам, дагестанцам, кое-что из одежды, но особенно жившим впроголодь, кстати пришлась и канадская мука, и яичный порошок, и консервированный бекон. Этого великого милосердия далёких американцев я не могу забыть до сих пор. Зато Сталин забыл об этой помощи сразу же после того, как стихли пушки.

Отважные сыны Отчизны на фронтах и в тылу, ценою пролитой крови и пота, не только отстояли независимость Родины, но помогли и Сталину удержать самодержавный скипетр. А монополистам союзной Америки, у которых он брал в долг миллиарды, когда те намекнули, что долг платежом красен, генералиссимус показал кукиш, заявив, что он расплатился с ними жизнью своих солдат, спасших мир, в том числе и американцев, от угрозы фашистской чумы.

Ещё задолго до конца войны, когда инициатива на всех фронтах перешла в руки наших командиров, кремлёвский вождь, казалось, должен был радоваться победам Красной армии, как радовались простые люди, когда битва за Сталинград кончилась позорным поражением врага. Как радовался народ, когда отборные альпийские горнострелковые дивизии с поэтическими названиями «Эдельвейс», «Белая лилия» в паническом страхе бежали с Кавказских гор, боясь быть отрезанными от своих. Когда 1-я танковая армия и подкрепляющие её войсковые части, носящие громкие имена фюрера и его империи, боясь окружения, спешно покидали предгорья Кавказа. Но нет, не нашлось местечка светлому в мрачной душе Сталина. Новый вал репрессий он обрушил на головы многострадального народа, пережившего страх и лишения фашистской оккупации. Тем, кто не пережил весь ужас военных лет, трудно представить всё это.

Но жаль, что и сегодня находятся люди, считающие решение тирана мудрым. Они уверены, что все чеченцы, ингуши, карачаевцы, балкарцы, калмыки, не говоря уже о немцах Поволжья, – враги советской власти. Враги – все без исключения. Все изменники, в том числе и грудные дети, и даже немощные старики, и те, что лежат на смертном одре. Никакой пощады! Оклунок багажа на каждого высылаемого и под конвоем в пульманы – подальше от исконных земель предков, от их могил, от домов с горящими очагами в дождь и стужу, под блеяние овец, мычание коров и жуткий вой встревоженных собак.

Не щадил вождь ни отцов, ни сыновей, ни братьев, ни мужей, сражавшихся на фронтах, ни калек, срочно выписанных из госпиталей, спешивших к родным очагам, с тревогой и со слезами на глазах заставших в своих домах чужаков-поселенцев. С ещё одним ранением в самую душу, нанесённым исполнителями решений грозного владыки, спешили изувеченные фронтовики в потрёпанной солдатской одежде, с пустыми рюкзаками, опираясь на костыли, на поиски родных и близких в бескрайних просторах Средней Азии.

Испокон веков предатели и изменники были у всех народов. История помнит, как целые армии переходили на сторону врага, и не потому, что не любили родину, свой народ, а потому, что, ненавидя, мстили узурпировавшему власть тирану – за все злодеяния, за бесчисленные жертвы его неукротимой, бешеной злобы. Ведь массовому гипнозу поддавались не все. У Сталина, сосланные с родных мест, все вдруг оказались изменниками, трусами и предателями во главе с руководителями областных комитетов партий, старыми большевиками, красными партизанами.

«Знаток национального вопроса», не сам, а триумвиратом закавказских разбойников – Сталина-Берии-Багирова, решил расширить пределы Грузии до равнин Ставрополья. Дагестан с нефтеносным Грозным присоединить к Азербайджану, Крым подкинуть Украине, тоже ведь поднимала голос за «самостийность», хотя за это поплатилась лучшими сынами, ни в чём не повинными, для устрашения притихших крамольников.

Так зачем осуждать белоэмигранта Никурадзе за пангрузинские идеи, Розенберга, бывшего советника одного из руководителей абвера, который планировал создать на территории завоеванного Кавказа федеральное государство. Или почему князя Багратиона Мухранского, женатого на итальянке, приглашённого в Берлин для переговоров по вопросу престолонаследия в Грузии, позволительно называть «весьма тёмной личностью». А разве Сталин как личность светлее князя?

Никакие успехи на фронтах, даже светлый, священный День Победы не сняли угрюмости и демонической жажды творить зло в душе вождя. Жестоким был его спрос с узников фашистских лагерей смерти. Пока шло переселение военнопленных из гитлеровского ада в ад сталинский, вождь, поплевав на сухие ладони, засучив рукава, взял в руки булаву. Сумасшедший на троне. Теперь на очереди были дела безродных космополитов и врачей-отравителей.

Н.С. Хрущёв, говоря о крайнем проявлении дикого антисемитизма у Сталина, многое недоговаривал. «С 1917 года у нас евреи в равном положении со всеми». Врал привычно, как при Сталине, так положено было им всем говорить. Но за что, скажите, можно ненавидеть весь еврейский народ? И чем коммунист Сталин отличается от расиста Гитлера? Если все немцы не должны отвечать за фашистов, то почему все евреи должны держать ответ за сионистов или за то, что римский наместник Древней Иудеи Понтий Пилат распял Иисуса Христа?

Наверное, надо было Никите Сергеевичу сказать и о самом Государстве Израиль, созданном через два года после окончания войны, не без участия Сталина, хотя территорию Израиля определила Генеральная Ассамблея Организации Объединённых Наций. Наверное, не только Сталин и Каганович знали, кто такие Бен-Гурион, Моше-Даян, Голда Меир…

Но не будем придирчивы к Хрущёву. Мог и не знать, раз не знал о том, что Серго Орджоникидзе скончался не от разрыва сердца, а застрелился. А ведь Никита Сергеевич был в составе комиссии по организации похорон Серго. Зол был Хрущёв на Сталина – и за проваленную харьковскую операцию (генсек чуть не пустил его в расход), хотя в провале наступления был виноват сам Верховный. Однажды Сталин бросил ему в лицо: «А ты – английский шпион!» Ноги у Никиты подкосились. Но, как говорится, нет худа без добра, а то не развенчал бы Хрущёв культ личности Сталина и не расправился с главным палачом страны – Берией. Выступление Хрущёва на XX съезде было для меня первым благородным поступком советского руководителя за всю историю Советского Союза. Другого я не знаю.

А что касается еврейского вопроса, вернее, созданного Государства Израиль, здесь тоже много тайн, покрытых мраком неизвестности. Лично я была знакома с генеральным секретарём компартии Израиля. Он, Самуил Израилевич Микунис, инженер по образованию, его жена Слава – дантист, украинские евреи. Микунис – высококультурный и порядочный человек. Добрый по натуре, контактный с окружающими, он был искренним интернационалистом и глубокоидейным коммунистом.

Однако, вернувшись домой из столицы по окончании работы XX съезда партии, после прочтения Закрытого письма, буквально вбежал в квартиру, сорвал висевший на стене портрет Сталина и, ударив его о пол, стал топтать ногами. Перепуганная Слава думала, что муж сошёл с ума. Конечно, страшно, когда ложь убивает веру в человека. Но коммунистом Микунис оставался и когда приехал в последний раз к нам в Союз на отдых. Брежнев не принял его. Кто-то из соратников, не без участия Вильнера, претендовавшего на роль генсека компартии Израиля, успел донести Брежневу крамолу на него. Об этом мне рассказала жена Микуниса. Сам же он держался как настоящий мужчина, был весел и даже пел арабские и турецкие песни. Позже говорили, что мои израильские приятели покинули Землю обетованную и поселились в Италии.

Как видите, Гиви Павлович, и судьбы видных людей полны превратностей.

Сегодня все средства информации стараются показать страшную эпоху сталинизма – эпоху торжества беззакония и продолжавшихся непрерывно в течение десятилетий массовых репрессий. Авторы, пытаясь выискать причины, во всём винят Сталина. С ними нельзя согласиться.

Другие пишут, что нельзя всё валить на Сталина, потому что во всех действиях он опирался на соратников. Но ведь реальная власть была сосредоточена в руках Сталина, который держал в страхе и повиновении своё окружение. Все они – Молотов, Жданов, Маленков, Каганович, Ворошилов – были шестёрками у изворотливого шулера. Эти близкие Сталину люди-тени полно освещены в мемуарах Хрущёва. Никита Сергеевич знал, что каждый из них представлял собой, стоя рядом с хозяином, который мог пнуть любого из соратников ногой, и это воспринималось как жест особого внимания.

Взять того же Молотова – интеллигента из мещан, человека себе на уме. Немногословный, с собачьей преданностью заглядывавший в глаза повелителю, даже когда арестовали его жену – Полину Жемчужину. Что же в нём принципиального, мужского?

О добром старике Калинине, вдруг в одночасье из тверского возницы превратившемся во всесоюзного старосту, и говорить не приходится. Кто такая его посаженная в тюрьму жена в сравнении с властью?

Каганович хоть и раболепствующий подхалим, но с гонором, мог позволить себе влепить пощёчину непочтительному подчинённому.

Нарком обороны Ворошилов не усомнился в том, что его заместитель Гамарник предатель, агент фашистской разведки, к тому же трус, который, боясь «суда советского народа», застрелился. Как не сомневался и в том, что Тухачевский, Уборевич, Блюхер, Якир, Егоров и другие прославленные в боях военачальники – «предательская падаль», память о которых будет проклята и стёрта с лица земли. Однако, когда дело коснулось ареста его жены и в дом вошли энкавэдэшники, Климент Ефремович выхватил наган, обложил непрошеных гостей матом и выгнал вон. Не меньшее мужество проявил Ворошилов и когда Сталин во время хмельного застолья, в присутствии членов политбюро стал обвинять наркома обороны в том, что он, мол, один виноват в провале финской кампании 1939 года. Вскочив с места, охваченный гневом, Ворошилов, смело глянув в лицо главы правительства, процедил сквозь зубы: «Нет, это вы, вы, вы во всём виноваты! Вы уничтожили лучших полководцев нашей армии во главе с генералитетом!» Схватил блюдо с едой и разбил о крышку стола.

Присутствовавшие замерли, опустив глаза. Застыл и генсек. Такого за всё время его владычества никто не мог себе позволить. Спрашивает: «Как пролез в политбюро Ворошилов?» Соратники не сомневались в том, что с этой минуты судьба наркома обороны решена. Но не посмел Сталин тронуть Ворошилова – за ним стояла армия. К бывшему луганскому слесарю, командовавшему 5-й Конной армией, где Сталин был политкомиссаром, подкопаться было трудно. В дни торжественных парадов народ воспевал боевого наркома:

 
Ведь с нами Ворошилов -
                        первый красный офицер,
Сумеем кровь пролить за СССР.
 

Не все тайны кремлёвского двора становились известны народу, даже близкому окружению вождя. И, тем не менее они просачивались и скорее доходили до простого народа, чем до людей возвышенных во власти. Не знаю, насколько правда, но говорили, что буквально накануне дня, когда Сталина разбил паралич, у него была схватка с Кагановичем, видимо, по еврейскому вопросу. В ответ на угрозу «хозяина», что он выведет его из состава политбюро, Каганович вытащил из кармана удостоверение, свидетельствующее о его членстве в высшем органе, и, изорвав его в клочья, швырнул в лицо вождю. Мне представляется, что такое нарочно не придумаешь, тем более что об этом рассказал человек близкий к тем кругам.

Вы, Гиви Павлович, наверное, прочитали февральский девятый номер «Огонька», где на 14-й странице в отрывке «Воспоминаний» Н.С. Хрущёва написано, цитирую: «Мне, как члену комиссии по похоронам Серго Орджоникидзе, её председатель Авель Сафронович Енукидзе сказал, что Серго Орджоникидзе умер скоропостижно от разрыва сердца. Понятно, он объяснил всё это так, как сказал Сталин».

Хрущёв не просто уважительно относился к Серго, но и восхищался им как человеком, единственным из многих лиц, кому он доверял в правительстве.

О самоубийстве С. Орджоникидзе не знал даже Маленков, другие официальные лица, причём в течение долгих лет. Под гнетущим страхом был наложен обет молчания на уста тех, кто окружал генсека и служил ему костыльной опорой.

Подумать только, лишь после смерти Сталина Анастас Иванович Микоян решился рассказать Хрущёву о том, что Серго застрелился в воскресенье, а ещё в субботу они прогуливались с ним по кремлёвскому двору и беседовали. Серго сказал ему, что не может дальше так жить, бороться с Кобой, а терпеть то, что тот творит, нет сил.

Наш вождь был изолирован от окружающих настолько, что даже близкие, считавшиеся старыми друзьями, живя рядом, не могли не только встретиться с ним, но даже связаться по телефону. В этом отношении Сталин уникален, в нём сильно было развито чувство осторожности, как у матёрого хищника. Иначе решившийся на крайность Серго, наверное, пустил бы в него первую пулю, а вторую – в себя.

Арабский учёный Аль-Гаццали, живший в XI веке, утверждал, что жизнь человека состоит из четырёх ступеней: первая – младенчество, или период чистых ощущений; вторая – отрочество, ступень понимания; третья – ступень разума; четвёртая – мудрость (пророчество). Надо полагать, что во времена Аль-Гаццали и задолго до него были и слабоумные от роду либо с наступившими психическими отклонениями вследствие заболевания. Но поскольку всё это от Бога, при старении им отводилось соответствующее, но не почтительное место. Старики же, учёные или умудрённые опытом и знанием жизни, избирались правителями либо их советниками, вождями племён, «глазами» родового союза.

В годы молодости мне казалось, что на свете нет народа, который непочтительно мог относиться к сединам, достойным уважения. Но оказывается, среди людей такие были, чаще среди правящих. У нас в Дагестане один из ханов издал указ убивать всех, достигших шестидесяти лет, выказывающих непокорство властителю. Чтобы не лишить народ «мозга», жителям одного аула удалось упрятать мудрейшего старца, который своим советом помог им избавиться от гнёта деспота, не положив начало кровной вражды.

Наш вождь и учитель все годы своего правления – тайно и явно – старался лишить страну мозга. Считал, что многознающие старики опасны, могут просветить потомков, рассказать, кем на самом деле был он, Джугашвили-Сталин, сотворивший в стране столько зла за тридцать лет, сколько не сделали русские самодержцы за триста лет. Может возникнуть вопрос: откуда мне всё это известно? Отвечу коротко: от стариков. Нет счёта жертвам сталинской тирании. Но одного не учёл злой гений, что от глаз и ушей народа ничего скрыть нельзя, особенно злодейство, как нельзя истребить весь народ, праведный суд которого, как правило, беспощаден.

В конце тридцатых в нашем доме в Буйнакске поселился весёлый, жизнерадостный грек дядя Ваня. По профессии чувячник, шил обувь на дому. К нему из Гори однажды наведался отец, лет восьмидесяти, занимавшийся тем же ремеслом. В отличие от сына старик был типичным греком – смуглый, с крупным носом, большими темными глазами, со строго сдвинутыми к переносице широкими бровями, придававшими его лицу суровый вид. Старик благосклонен был к моей матери – хозяйке дома. Тогда ещё молодо выглядевшая, любопытная по характеру, она засиживалась с ним за чашкой чая допоздна. Он бурно что-то рассказывал ей. Временами поднимался, беспокойно ходил по комнате, восклицая: «Вай ме, шарлатан Сосо русским царём стал!»

Воспитанная с детства в уважительном отношении к старшим, я старалась не прислушиваться к их разговору. Уходя в другую комнату, читала. Однако до моего слуха долетало: «Шарлатан! Царём стал!» Поскольку из царственных особ я не знала Сосо, потому спросила маму:

– О ком это он? Кого из русских царей называли шарлатаном Сосо?

– Это он Сталина так называет, – шёпотом ответила мама.

У меня дыхание перехватило. Пристально посмотрев на мать, я выпалила:

– Твой грек ненормальный, выживший из ума старик.

– Сама ненормальная! – резко оборвала меня мама и добавила: – Старик – человек верующий, лгать не будет, незачем это ему. А твой Сталин – настоящий шарлатан, людоед и антихрист.

– Мама, перестань! Накличешь беду!

Было это году в тридцать седьмом, когда репрессии, открытые и закрытые суды над «врагами народа», «шпионами», «диверсантами» достигли апогея не только в центре. И в нашей глухой провинции только за одно слово, а то и без слов, по доносу или согласно развёрстке, спущенной сверху, сотрудники НКВД могли увезти в кутузку. Наряду с руководителями могли осудить простых, безграмотных людей, не имеющих понятия, кто такие троцкисты, пополнив ими дармовой отряд строящих социалистическую индустрию.

Мама испытывала неприязнь к Сталину, день и ночь воспеваемому и восхваляемому по радио и в газетах, с конца двадцатых, когда рушили церкви, мечети, сажали служителей культов. В стране шла коллективизация, после которой грянул голодный 33-й год. Своими глазами видела, как умирали люди в кубанских и ставропольских станицах, целыми семьями. У нас в Дагестане было полно беженцев с Украины, Дона, истощённых до предела, опухших от голода так, что лопалась кожа и сквозь неё сочилась жидкость. Окоченевших подбирали на рассвете в привокзальных скверах, на станциях, в порту и просто под заборами.

Другим очевидцем, много рассказавшим мне о вашем дяде, был Саид Ибрагимович Габиев. Лакец, родившийся в русском городе Опочка Псковской губернии, куда за участие в восстании 1877 года сослали из Кази-Кумуха отца и мать Саида. После амнистии Саид вместе с родителями вернулся на родину. Учился в сельской школе, затем в реальном училище Темир-Хан-Шуры, откуда как отличника его перевели в Ставропольскую гимназию. По окончании был зачислен на физико-математический факультет Петербургского университета. Там он примкнул к революционно настроенной молодёжи, сражался вместе с путиловскими рабочими на баррикадах.

В 1912 году Габиев стал издавать в Петербурге газету «Заря Дагестана» на русском языке, с включением текстов на языках народностей Дагестана. Публицистика Габиева была направлена против политики самодержавия на Кавказе. Пропагандируя идеи братства горских народов, он призывал соотечественников укреплять дружбу с русским народом. Его политические выступления встревожили царскую цензуру Стали ему чинить всякие препятствия, в конце концов издание закрыли.

Габиев продолжал пропагандистскую работу в разных городах России. Февральская революция застала его во Владикавказе. Затем он переехал в Дагестан. В 1918 году его ввели в состав Дагестанского военно-революционного комитета и командировали в Баку, где перед падением советской власти успел получить от С. Шаумяна и П. Джапаридзе деньги и оружие для формирования революционных отрядов в Дагестане.

После прихода к власти в Дагестане контрреволюционных сил Габиев перебрался во Владикавказ. Вместе с Серго Орджоникидзе приступил к объединению революционных сил Северного Кавказа. С образованием Терской Советской республики Габиев вошёл в состав комитета обороны. Одновременно, по предложению Орджоникидзе, начал выпускать газету «Революционный горец».

С наступлением Деникина на Кавказ Габиев вместе с другими большевиками развернул партизанскую войну с белогвардейцами.

В 1919 году, когда казачий атаман Шкуро после отчаянной борьбы с красными взял Владикавказ, Габиев вместе с Орджоникидзе скрылся в Ингушетии. С наступлением весны оба ушли в Тифлис через территорию, занятую белогвардейцами. По поручению подпольного комитета готовил восстание дагестанцев против контрреволюции, а затем принял участие в боях.

В двадцатом, после установления советской власти на Северном Кавказе, Габиев вернулся во Владикавказ, где был избран членом ревкома. У Габиева сложились близкие отношения с Орджоникидзе и Кировым. В августе, когда в Баку состоялся съезд народов Востока, организация которого была возложена на Орджоникидзе.

Габиев встретился с Еленой Стасовой, с которой ранее был знаком. В 1957 году республика отмечала 75-летие Габиева. Стасова, поздравляя его, писала: «Мы хорошо знаем, любим и ценим дорогого Саида Ибрагимовича, нашего старого товарища и близкого друга».

С первых лет строительства мирной жизни в Дагестане у Габиева не сложились отношения с руководством республики. В ноябре двадцатого из Москвы в Дагестан прибыл Сталин. В Темир-Хан-Шуре состоялась их встреча. Остановился Сталин у Габиева, в особняке лакских богачей Абисинских, находившемся в самом центре города. Фамилия Абисинские у этого лакского рода произошла от прозвища одного из старейшин рода, когда-то работавшего у абиссинского правителя в Аддис-Абебе (Эфиопия) министром монетного двора. Так вот, одну из комнат отвели Сталину и нескольким товарищам. Спали как горцы – на ковре, постеленном на полу, закутавшись в бурки. Об этом поведал мне сам Саид Ибрагимович.

В середине ноября 1920 года открылся первый Чрезвычайный съезд народов Дагестана, на котором была провозглашена автономия. Габиев на этом съезде был избран в состав делегации, отправляющейся в Москву для подписания декларации. Но в связи с контрреволюционным мятежом, поднятым имамом Гоцинским, Габиев остался в столице республики. А в столицу отправился другой участник съезда, владеющий языком мятежников и представляющий для них не меньший авторитет, чем лакец Саид Габиев.

Дожил свой век Саид Ибрагимович в Тбилиси, благодаря Серго. Полюбил он Грузию, её народ, среди которого было немало друзей. Горцев, живущих в аулах на самой границе, грузины называли леками. В стародавние времена и лакцы, и аварцы, населявшие бесплодные горы, устраивали набеги на Кахетию и Алазанию. Угоняли скот, коней, брали в плен молодых людей – их можно было выгодно продать на невольничьем рынке, устроенном на караванном пути, или оставить у себя рабами. Ещё в наши времена грузины пугали расшалившихся детей: «Вот лек придёт и тебя заберёт».

Нынешняя грузинская молодёжь не знает набегов леков. Как не знает и того, что веками попеременно прибирали к рукам Грузию то иранцы, то турки. И только с присоединением Грузии к России её жители обрели покой, и начала складываться дружба народов сопредельных стран, где свободно селились и мирно жили грузины, также как леки и другие народы Кавказа.

С большим уважением и почтением, как к старому большевику, другу Серго, относились грузины к Габиеву. Когда в феврале 1963-го он скончался, делегация грузин, на машинах, через перевал и Дарьяльское ущелье отправилась провожать в последний путь своего друга, предварительно сообщив дагестанскому правительству о кончине и своём прибытии с покойным. Никто похоронную процессию встречать не вышел. Возмущенные делегаты сказали: «Разве вы не знаете, кто умер? При таком проявлении к почтенному Саиду Габиеву мы можем повернуть обратно и предать его грузинской земле с достойными почестями».

Как видите, Гиви Павлович, всё на этом свете предаётся забвению. Предают те, у кого короткая память, или если её укорачивают невежественные правители.

Габиев, высокообразованный, интеллигентный горец, прикоснувшийся к высокой русской культуре, не мог смириться с бюрократией в условиях утверждённого народовластия, перекочевавшей из старых чиновничьих кабинетов. Не мог смириться он и с бесхозяйственностью и начавшимся расхищением общественного добра, начиная с Совнархоза и кончая многочисленными госучреждениями. Занимая ответственные посты в Дагестане, он чувствовал своё бессилие в деле восстановления народного хозяйства и укрепления экономики республики. Не сложились, как я уже сказала, у него отношения с дорвавшимися до власти случайными людьми, в сравнении с ними заслуг у Габиева, профессионального революционера, много больше. Он, участник многих сражений за советскую власть, не раз оказывался в окружении врагов и чудом спасался от неминуемой гибели. Не зря деникинские агенты, военные советники и предводители мятежных сил Гоцинского, охотились за ним. Забросав гранатами, разрушили дом его отца в Кази-Кумухе, который, кстати, за час до погрома успел покинуть.