Текст книги "Русские суеверия"

Подразумеваемый образ «чертополоха-покровителя» обрисовывает одно из его названий – дед. Дабы уберечься от козней ведьм и прочего зла, деда (дедовник) необходимо извлечь из земли в целости, с корнем.

«И потом, дедовник такой колючий-то. Это в дверь – как закрываишь дверь. И дедовину вешай вот ету. Тольки надо не ломать, а с корнём, чтоб ена с корнём бы вытянута, – поясняет новгородская крестьянка. – И ее между двери заталкиваешь, дедовину ету. А поленом осиновым подпираишь. А бувало, я делала всё ето: корову выпускаишь утром и полено откидываишь. А дедовина ета висить, можно даже в хлев ее. Это ко мне с Руссы приезжала прошлый год одна. 〈…〉 Так она у меня тут где-то в огороде (в Руссы-то нету) копала дедовину ету. На ей еще шишки растуть. И вот ена от меня выкапывала и вязла в Руссу в ету. 〈…〉 Ето не знаю сама, почему с корнём. На дворе все ж таки животная: ведь ена с головой и с ногам. Ну вот, и дедовину надо с корнём».

ДЕ́МОН, ДЕМОНИ́ХА, ДЕМОНИ́ЦА – злой дух.

«А кто хощет дьявола видеть или еретика, и тот корень (адамовой головы) возьми водой освяти, и положи на престол, и незамай сорок дней, и, те дни пройдут, носи при себе – узришь водяных и воздушных демонов» (из травника); «Сатана, кто во лжи, по кичливости духа; диавол, кто во зле, по самотности; демон, кто в похотях зла, по любви к мирскому» 〈Даль, 1880〉.

Слово «демон» греческого происхождения; оно привнесено в русские поверья христианством, священными книгами. «Новый Завет различает Сатану, или диавола 〈…〉 и многочисленных демонов, называемых также духами злыми, духами нечистыми, духами злобы» 〈Рязановский, 1915〉.

Среди апологетов II века была распространена теория происхождения демонов от смешения сынов Божиих, отождествляемых с ангелами, с сынами человеческими (заимствованная из иудейских апокрифических преданий); однако, согласно «официально утвердившейся» точке зрения, демоны – падшие ангелы.

В дохристианских верованиях демон – вездесущий многоликий дух или «мгновенно возникающая и уходящая сила». Она может воздействовать на судьбу человека, «приравнивается к судьбе». В первохристианстве двойственные в своих проявлениях демоны становятся исключительно вредоносными. В них, как полагает, в частности, Тертуллиан, «заключается причина болезней и несчастных случаев всякого рода и в особенности внезапных и чрезвычайных потрясений, сильно ослабляющих душу. При этих нападениях на душу и тело нужно отметить их тонкость и легкость. Будучи невидимы и недоступны наблюдению, эти духи дают себя знать, правда не в самом действии, но в последствиях его, когда, например, необъяснимое, лежащее в воздухе зло повреждает древесные и полевые растения в самом их цвете. 〈…〉 С такой же таинственностью заразы дыхание демонов и ангелов производит различные болезни духа посредством умоисступления и позорных и ужасных пожеланий» 〈Рязановский, 1915〉.

В славянской Библии слово «демон» переведено как «бес». Это название получило большее, нежели демон, распространение и в памятниках древнерусской, средневековой литературы, и в крестьянской среде (см. БЕС).

В народных поверьях нечистый дух редко обозначается словом «демон», имеющим инородный, «книжный» оттенок. Демон с демонихой упоминаются в заговорах. В Костромской губернии демоницей именовали русалку, шутовку.

ДИ́ВЬИ ЛЮ́ДИ, ДИ́ВЬИ НАРО́ДЫ – люди или народы фантастического облика.

Дивьи люди населяют отдаленные, труднодоступные и «сказочные» области мира. «Бачко посылает по живую, по молодую воду за тридевять земель, в тридесятую землю, за белое море – в дивье царство» (арханг.).

Крестьяне Архангельской губернии полагали, что «на восточной стороне земли находится теплая сторона, в которой, ближе к нам, живут православные христиане, за ними арабы, за теми маленькие (карлики) и одноногие люди» 〈Ефименко, 1877〉.

«Удивительны» (чудесны и чудны) – циклопы, кинокефалы (люди с песьей головой), антиподы, существа, напоминающие кентавров, и пр.

В лубочной версии легенды, почерпнутой из «Александрии», средневекового романа об Александре Македонском, ужасные и беспощадные дивьи народы (гог и магог) – противники победоносного полководца.

«Жил на свете царь; имя его было Александр Македонский. Это было в старину, давно-давно, так что ни деды, ни прадеды, ни прапрадеды, ни пращуры наши не запомнят. Царь этот был из богатырей богатырь. Никакой силач в свете не мог победить его. Он любил воевать, и войско у него было все начисто богатыри. На кого ни пойдет войною царь Александр Македонский – всех победит. И покорил он под свою власть все царства земные. И зашел он на край света, и нашел такие народы, что сам, как ни был храбр, ужахнулся их: свирепые пуще лютых зверей и едят живых людей; у иного из них один глаз – и тот во лбу, а у иного три глаза; у иного одна только нога, а у иного три, и бегают они так быстро, как летит стрела из лука. Имя этих народов было: гог и магог.

Однако ж царь Александр Македонский от этих дивьих народов не струсил; начал он с ними воевать. Долго ли, коротко ли он с ними вел войну – это неведомо; только дивьи народы струсили и пустились от него бежать. Он за ними, гнать-гнать, и загнал их в такие трущобы, пропасти, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Там-то они и скрылись от царя Александра Македонского. Что же делал с ними царь Александр Македонский? Он свел над ними одну гору с другою сводом, и поставил на своде трубы, и ушел назад в свою землю. Подуют ветры в трубы, и подымется страшный вой; они, сидя там, кричат: „О, видно еще жив Александр Македонский!“ Эти гог и магог до сих пор еще живы и трепещут Александра, а выйдут оттудова перед самой кончиною света» (саратов.).

По уточнению В. А. Сахарова, «Александр Македонский был любимым героем всех средневековых сказаний на Востоке; всякое замечательное событие связывалось с его именем. 〈…〉 Самое же предание о том, что Александр затворил каких-то народов в горах, существует с давних времен. Так, еще у Плиния и Иосифа Флавия говорится о железных кавказских вратах (Дербентская стена), которыми Македонский затворил нечестивые народы» 〈Сахаров, 1879〉.

Дивьи люди, которые живут в горах Урала, напротив, «дивно прекрасны и мудры». «В заводе Каслей, по Луньевской железнодорожной ветке, они выходят из гор и ходят меж людьми, но люди их не видят. Культура у них величайшая, и свет у них в горах не хуже солнца. Дивьи люди небольшого роста, очень красивы и с приятным голосом, но слышать их могут только избранные. Они предвещают людям разные события. Рассказывают, что в селах Белосудском, Зайковском и Строгановке в полночь слышится звон; слышали его только люди хорошей жизни, с чистой совестью. Такие люди слышат звон и идут на площадь к церкви. Приходит старик из дивьих людей и рассказывает о событиях и предсказывает, что будет. Если приходит на площадь недостойный человек, он ничего не видит и не слышит. Мужики в тех местах знают все, что скрывается большевиками» 〈Ончуков, 1928〉.

В 1926 г. на Урале записан рассказ о старике «из дивьих людей». Он растолковывает едущему на съезд коммунисту знамения грядущих бед: увиденные на дороге мешок с зерном, «кадь, полную крови», и гроб. «Едет, нагоняет старика небольшого роста с батожком. „Путь-дорога“, – говорит коммунист. „Довези меня“, – просит старик. „Нет, – отвечает коммунист, – не могу посадить, лошадь устала“. – „Все-таки ты меня посади, – говорит старик, – скорее доедешь“. Коммунист посадил старика. 〈…〉 Едут, старик и спрашивает: „Ты чего не видал ли дорогой?“ – „Видел“, – говорит партиец и рассказывает, что видел. „Это знамения вам. 〈…〉 Мешок с хлебом предвещает большой урожай. Кадь с кровью – страшную, кровавую войну на полсвета, в крови плавать будете. Но хлеб тогда еще будет. А будет еще хуже: это гроб – голод, мор, и люди будут так умирать, что некому будет и хоронить друг друга. Гроб от кади ближе по дороге, чем кадь от мешка, – это мор от войны ближе по времени, чем война от урожайного года“. Приехали в город, на Пушкинскую улицу в чрезвычайку, и коммунист посадил старика пока что в чижовку, а когда его хотели допросить, он исчез» 〈Ончуков, 1928〉.

ДИ́КАЯ ЖЕ́НЩИНА – нечистый дух в женском обличье; водяниха; лешачиха; чертовка.

В быличке из Пензенской губернии с дикой женщиной живет попавший на дикий остров солдат. Когда солдат покидает его, дикая женщина разрывает их ребенка, бросая вторую половину вслед солдату. Этот популярный сюжет крестьяне разных областей России относят то к русалке, то к лешухе, то к чертовке.

ДИ́КИЙ МУЖИЧО́К, ДИ́КЕНЬКИЙ МУЖИЧО́К, ДИ́КИЙ, ДИКУЙ, ДИ́КОНЬКИЙ, ДИКА́РЬ – леший; черт; Сатана; персонификация болезни.

«Лешие также известны под именем дикенького мужичка» (нижегор.); «В лесах Хоперских прежде жили дикенькие мужички – люди небольшого роста, с огромной бородою и хвостом» (саратов.).

Лешие-дикари живут «в глуши, в больших лесах» (нижегор.). Дикенькие мужички перекликаются в лесной чащобе, щекочут попавших к ним людей. Они отождествляются то с лешими, то с про́клятыми. Когда крестьянин, ночью пасущий волов на лесной поляне, разводит костер, то «вдруг слышит вдали отчетливый хохот, который постепенно приближался; смех прерывался иногда глухими стонами – уфф! и затем вовсе замолкал. Шевченко (крестьянин) струхнул не на шутку, так что волосы поднялись у него дыбом, и он хотел уйти, но лишь поднялся с места, как увидал невдалеке идущего к нему человека, совершенно голого и обросшего длинными волосами, который, не доходя до него сажень трех, сказал: „Дай мне кусок хлеба, я сильно голоден; но брось его левой рукой наотмашь“. Шевченко исполнил просьбу лешего, тот схватил хлеб, съел его, затем захохотал, свистнул, уфнул и исчез из виду» (саратов.).

В некоторых районах России диким именуют черта, дьявола, Сатану: «Поди-ка ты к дикому!» (костр.). Диконький – «нечистый дух, вызывающий паралич» (вятск.).

ДОМОВА́Я ХОЗЯ́ЙКА, ДОМА́ХА, ДОМА́НУШКА (БА́БУШКА-ДОМА́НУШКА), ДОМОВИ́ЛИХА, ДОМОВИ́НКА, ДОМОВИ́ХА, ДОМОВИ́ЦА, ДОМОВИ́ЧКА, ДОМОЖИ́РИХА – дух дома в образе женщины; жена домового.

«Домовилиха тебя забери» (донск.); «Царь-домовой и царица-домовица, примите нашу хлеб-соль!» (смолен.); «Ночью слышу: домовинка под пологом прядет» (свердл.).

Домаха, домовиха, доможириха – дух дома в женском обличье, иногда отождествляемый с женой либо дочерью домового. Ср. приговорку: «Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, – как умею награжу!» (владимир.). Домовиха, домовица – жена (дочь) доброго либо злого духа, живущего в доме (смолен., свердл., калуж.) 〈СРНГ, 1972〉.

Супруги домовых – домахи, домовихи – являются в белой одежде. Домаха ткет в бане: если угодить ей, одарит «нескончаемой» трубкой полотна. Узнав о смерти поляхи (духа поля), домаха, «как в ладоши, хлопает» и уходит в поля, «плача голосом приятным, как у кукушечки» (смолен.) 〈Добровольский, 1897〉.

Домовичка пророчит, предсказывает грядущие события. Если где-нибудь в избе слышится плач невидимого ребенка домовички, нужно накрыть это место платком. Тогда домовичка будет отвечать на вопросы о будущем, пока не откроют ее ребенка 〈Ушаков, 1896〉. К переменам она показывается «сидящей на лавке за прялкою» (новг., томск.).

«Как в дому несчастье буде, так доможириха под полом плаче. Уж ходи – не ходи, уж роби – не роби, уж спи – не спи, а всё слышать будешь. Вот как у меня хозяину-то помереть должно, всё я слышала, будто плачет кто так жалобно, знамо, доможириха цюла. А как в дому прибыток буде, тут уж доможириха хлопочет, и скотинку пригладит, и у кросон сидит.

Вот я раз ноцью выйтить хотела, встала, смотрю, месяц светит, а на лавке у окоска доможириха сидит и всё прядет, так и слышно нитка идет: „Дзи!“ Да: „Дзи!“ И меня увидала, да не ушла. А я сробела, поклонилась ей да и говорю: „Спаси Бог, матушка!“ А потом вспомнила, как меня мать учила относ делать. Взяла шанечку и около ей положила. А она ничего – все прядет. И много у нас в той год шерсти было» (арханг.).

Упоминания о доможирихе в фольклорно-этнографических материалах XIX–XX вв. отрывочны. Суседка-доможир обитает в подполье, прядет по ночам (томск.) 〈Потанин, 1864〉. Прядущая доможириха напоминает кикимору, персонаж полисемантичный, персонифицирующий судьбу (см. КИКИМОРА).

Ср. также поверья о домовом, «хозяйствующем» в избе. «Бабы утверждают, что в каждом доме есть свой особый домовой, которого будто бы видают оне ночью сидящим на лавке за прялкою» (владимир.); «Если вечером, когда прядут, да не выпашут – домовой в куделю наплюет» (новг.); «По ночам домовой «на середних полатях с маленьким синеньким огоньком прядет и бунчит про себя песни или лапотничает»» (вятск.).

Особняком стоит повествование «О двух доманушках» (записанное на Пинеге). Одна из доманушек добрая, другая походит на Бабу-ягу: живет в избе, «украшенной» человеческими руками и ногами, поедает людей.

ДОМОВО́Й, ДОМОВО́Й ХОЗЯ́ИН (ЦАРЬ), ДОМОВЕ́ДУШКА, ДОМОВИ́Д, ДОМОВИ́ДУШКО, ДОМОВИ́ДЫЙ, ДОМОВИ́К, ДОМОВИ́ТЕЛЬ, ДОМОВИ́ТУШКО, ДОМОЖИ́Л, ДОМОЖИ́Р, ДОМОЖИ́РКО, ДОМОЖИ́РНИК, ДОМОСЕ́ДУШКО – дух дома; «хозяин» двора и дома.

У домового – обычно невидимого «хозяина» двора и дома – много имен. Некоторые из них указывают на местопребывание домового (хлевник, голбешник, избной, подпечник, подпольник); на форму его появления (пастень, стень, глумица); на основные занятия (домовой хозяин, домоведушка, домовитель, домовитушко).

Домовой – обитатель дома – доможил, доможир, домоседушко, жихарь. «3а обычай жить в тепле и холе он „жировик“; за некоторые привычки – „лизун“, „гнетка“, „навной“» 〈Максимов, 1903〉. «Слово „домовой“ весьма малоупотребительно в народе. Обыкновенно этот дух зовется дворовым, дворовушкой, кормильцем, кормильчиком, наконец, батаманкой» (волог.) 〈Иваницкий, 1890〉.

Имена домового «господарь», «большак», «дед», «дедко», «дедушко», «братанушко», «доброхотушко», «кормилец», «навной», «хозяин», «хозяинушко» характеризуют отношения домового к живущей в доме семье и хозяйству: он старший в доме, член семьи, предок, невидимый «хозяин». «За охотливое совместное жительство» домовой – «суседка». Домового именуют и почетным «другая половина» или просто «он», «сам» 〈Максимов, 1903〉.

Жена домового – домовиха, домовица, домовичка (см. ДОМОВАЯ ХОЗЯЙКА). В поверьях упоминаются и «семья», «дети домового» (олон., арханг., томск.).

«Незримо от людей в людских жильях ведут домовые свое существование, пьют, едят, скорбят и радуются, родятся и умирают» (люди видят их редко, «потому что сейчас – недостойны») (смолен.) 〈Добровольский, 1897〉.

Крестьяне были убеждены, что «никакой дом не стоит без домового». «Купил дом и с домовыми» 〈Даль, 1880〉. Образ домового – один из самых сложных, многозначных в крестьянских поверьях. Домовой наделяется разнообразными обликами, качествами, способностями. Основные «занятия» домового – забота о скотине; предсказание будущего обитателей дома.

В реальном бытовании (в рассказах крестьян, записанных в XIX–XX вв.) трудно отделить духа, обитающего во дворе (дворовой), от духа, обитающего в доме (домовой). Нижегородцы полагали, что домовой обитает в доме, в подпечье, но при этом его основное занятие – хранить скот и сторожить двор; по убеждениям тульских крестьян, домовые живут в домах (обитают за печкой, у порога, в углу), но в основном помогают ухаживать за скотом (их видят в сенном сарае). В Саратовской губернии домового представляют обитающим и под печкой, и на чердаке, и в конюшне под колодой; в Орловской и в Вятской губерниях, главное местопребывание домового – возле скота, и живет он в хлеве; смоленский домовой появляется в темных углах, у потолка, но опять-таки чаще всего в хлеве. Крестьяне Воронежской губернии считают, что домовой один во дворе и в доме.

Некоторые из вологодских крестьян утверждают, что домовой есть в каждом жилом доме; по мнению других, он обитает лишь в тех домах, где держат скотину (во дворе, под яслями). «Домовые могут находиться и в местах неосвященных, в кабаках, на мельницах, в пустых нежилых домах устраивают сборища и увеселения» (волог.).

В Московской губернии названия «домовой» и «дворовой» – синонимы: «Дворового можно иногда увидеть, как барахтается он в кошелке с сеном, а иногда станет во весь рост, точь-в-точь хозяин, и бросит в тебя чем ни попало» 〈Соловьев, 1930〉.

Домовой, живущий во дворе или в подполье (под голбцом), в избу «заглядывает редко, и такие визиты считаются не очень приятными. По мнению одних, он не любит икон, а другие считают, что ему быть в и́збе „не указано“. И в настоящее время большинство баб и детей чувствуют безотчетный страх к темному двору и ни за что не решатся пойти туда ночью одни, без света» (владимир.) 〈Смирнов, 1927〉.

Согласно поверьям ряда губерний России, домовой обитает не просто на дворе, но возле особой, подвешиваемой для него ветви, «ведьминой метлы», то есть сосновой или еловой ветви с очень густой хвоей (она именуется «матка», «курина лапа», «вихорь»).

Местообитание домового связывали с вереей (воротным столбом) (моск., владимир.), а также с бревнами сруба, переметом, перекладами. «…Довелось выйти в сени, вдруг на перекладине вижу – лежит фигура, похожая на человека, черная как уголь, длинная, сажени в три, почти в длину всего переклада; только увидала меня, как тотчас скрылась неизвестно куда» (саратов.).

Для крестьян великорусских и севернорусских губерний местопребывание домового – прежде всего хлев (реже – поветь), затем дом. При этом домовой-дворовой разгуливает и по двору, и по избе. В поверьях XIX–XX вв. прослеживаются два лика, две ипостаси духа двора и дома – он покровительствует то дому, людям, то скоту. «Про домового… Да вот еще мама рассказывала. Ейный отец пошел сено класть коровам. Пошел класть во двор, приходит назад, говорит: „Кладет там сено какой-то мужик“. Отец обратно домой – испугался. А это домовой был… Маменька отцу говорит: „Крестись ты, крестись, это домовой кладет“. Это хорошо, хорошо. У каждого животного – свой домовой» (новг.).

«Это было мне лет семнадцать-восемнадцать. И вот все не спала я… Ну, наверно, я уснула. И вдруг мне снится (или на самом деле, я не знаю) – кто-то вылезает с подпола. 〈…〉 Берет меня в охапки, с кровати тащит долой. А я, вроде – домовой, чувствую. Я крещусь: „Во имя Отца, Сына и Святого Духа!“ – как заору на всю голову! И, Господи помилуй, показалось, как кто-то от меня пошел. Ну и тот год я вышла замуж. Меня вытащили с этого дома» (новг.).

Домовой-дворовой имеет облик человека, но может предстать змеей, ужом, жабой, лягушкой; мышью, крысой, петухом, коровой, свиньей, ягненком, кошкой, собакой, лаской. Упоминается и домовой-заяц.

«Два брата разделились. Один переселился на новое жилище. Вдруг вскоре после этого соседи заметили, как из прежнего дома выскочил заяц, ударился бежать по улице и пропал на новом жилище. Вскоре дом, из которого выскочил заяц, сгорел, и его владелец переселился к брату» 〈Ушаков, 1896〉.

В повествовании из Новгородской губернии домовой появляется в обличье собаки. «Пошел я на двор посмотреть, задано ли скотине корму и все ли в порядке на дворе. Только, значит, иду я назад, вдруг моя собака мимо меня прошла. Думаю себе, как попала собака на двор, когда я запер ее на ночь в подвале летней избы; разве, думаю себе, ушла, да только то хитро, как попала она на двор, когда и двор был заперт. Пошел я поглядеть в подвал… Собака спит на своем месте. Тогда я догадался, что это не кто иной, как домовой».

Пока хозяин отстраивается после пожара, тоскующий домовой ходит на пепелище черной телушкой и козлом (тульск.).

Кот, кошка – традиционные обличья домового либо его спутники: кот – «родственник домового» (арханг.); домовой является в виде рыжей кошки (костр.). В Ярославской губернии старались держать кошек определенной масти, «чтобы угодить домовому»; кошка – «любимица домового» (томск.). «Без кошки да без бабы нет в доме хозяйства; без них и домовой со двора уйдет» (орл.).

Облики животных, пресмыкающихся, птиц обычно принимает домовой, обитающий во дворе. По поверьям Орловщины, он может быть не только кошкой, голубенком, собакой, но и «любой скотиной».

Нередко домовой-дворовой – змея (уж, гадюка) (см. ЗМЕЯ ДВОРОВАЯ). Домовой – крыса, лягуха, гад (олон.). Представляют его и лаской (например, в Приуралье – 〈Зеленин, 1936〉). В поверьях некоторых районов России прослеживается связь «ласки – хозяйки двора» со «скотьим богом Велесом» – ее именуют «Влас, ласка, дворовый хозяин» (ленингр.) 〈Черепанова, 1983〉.

Домовой – петух (новг.). Петуха повсеместно считали охранителем двора и дома; ср.: если петух поет очень рано, то есть до полуночи, – знак, что он видит дьявола и хочет его прогнать своим пением (яросл.).

На Псковщине «дворовый хозяин» – змея с петушиным гребнем. «Дворовик днем бывает как змея, у которой голова, как у петуха, с гребнем, а ночью он имеет вид и цвет волос как у хозяина [дома]» 〈СРНГ, 1972〉.

Домовой – полумедведь-получеловек (медведь с человеческими ступнями и головой) (тамбов.); домовые «на взгляд неуклюжи, как медведи», – руки и ноги их толстые, они покрыты шерстью (тульск.).

Всех животных и пресмыкающихся, которые могли быть воплощением домового-дворового, запрещалось убивать в пределах двора, дома и подле них. Убийство возле дома лягушки, гадюки влечет падеж лошадей, коров; смерть людей (новг.). «У одного крестьянина все коровы пали оттого, что он убил крысу, в виде которой пришел к нему дворенник» (олон.).

Обличье домашней птицы, домашнего животного для домового-дворового естественно. Образ домового-змеи, домового-зверя сохраняет черты предка-родоначальника, «хозяина» принадлежавших роду территорий. Учитывая, что «в отдаленные времена предок-родоначальник носил териоморфные черты, можно не без основания ожидать увидеть таковые в современных представлениях о домашних духах» 〈Харузина, 1906〉.

«Животное – предок и сородич», родовое божество – с распадением родового строя становится предком и покровителем отдельной семьи, двора, дома 〈Токарев, 1990〉. Подобное существо не могло, конечно, исходно подразделяться на «домового» и «дворового». Это отразилось и в позднейших верованиях крестьян.

Животные и птицы, сопутствующие домовым, дворовым духам, «угодные им или неугодные», знаменуют нередко прежние (скрытые) образы домовых, дворовых «хозяев» 〈Харузина, 1906〉. Чаще всего в поверьях и несказочной прозе домовому сопутствует лошадь.

Домовой (дедушко-суседушко) – «благообразный седой старичок маленького роста», который живет по хлевам и скотным дворам. «Занятие его – ухаживать за скотом, кормить и холить его. В особенности пристрастен он к лошадям… Как любит, так и ненавидит домовой „по мастям“, то есть по цвету шерсти, почему народ и старается подбирать лошадей с мастью „по двору“» (нелюбимую лошадь стараются сбыть за бесценок «хоть цыгану», которые пользуются этим, распространяя суеверия) (волог.) 〈Кичин, 38〉. «Домовой не полюбит [скотину], не что возьмешь» 〈Даль, 1880〉.

Предпочитая скотину той либо иной масти, домовой-дворовой сам имеет определенную «масть», цвет шерсти (волог., тульск.); он – гнедой, вороной, белый либо пегий (курск.). Шерсть скотины должна быть подобна шерсти домового (калуж.). «Идет ко двору» и скот под цвет волос крестьянина, хозяйствующего в избе, ибо домовой «волосом бывает в самого домохозяина» (владимир.) 〈П-ков, 1900〉.

Домовой «проявляет свою деятельность только на скоте. Если животное, несмотря на уход, худеет, значит не ко двору, домовой не любит; иногда он не любит какой-нибудь масти… Случается, что у коровы отнимается и не владеет зад; объясняют – домовой ударил» (костр.). Владимирские крестьяне наблюдали, как ведет себя скотина во время заутрени: если лежит смирно, то она «ко двору»; если же ворочается и стоит, то «не ко двору».

Получив скотину себе «в масть», «по двору», домовой холит ее, поит, кормит. Он заплетает лошадям хвосты и гривы (точно так же домовой плетет, путает волосы людям и даже лижет их – см. ЛИЗУН). Эти «косы» ни в коем случае нельзя расплетать: «Домовой начал плесть лошади гриву в косу, коса вышла долгая, мужик взял да ее и подровнял, остриг несколько; приходят на другой день, а коса-то выдрана с мясом – в хлеву и валяется» (владимир.).

Забота домового-дворового о скоте простирается так далеко, что он не гнушается воровством сена для «своих» животных (если сена недостаточно). Нередко это сопровождается драками с соседскими домовыми (волог., новг.). «Если же домовой бывает разиня, соня, то соседние домовые воруют корм у скотины и перетаскивают его своим любимым лошадям и коровам. Случается, что домовые из-за корма подерутся, подымут писк, визг, – сонливый домовой тогда проснется и прогонит незваных гостей-воров» (орл.). В рассказе из Вологодской губернии домовой всю ночь не может напоить лошадей из-за проверченной в бочке-водовозке дырки. Утром его, «маленького человечка в шерсти», находят повисшим на губе лошади и замерзшим до смерти.

«Если какую шерсть „хозяин“ невзлюбит, измучит коня. Например, ночью запрягает его в сани, поставит бочку и поедет по воду. Начерпает и гоняет-гоняет по сугробам, по ухабам… Потом к утру поставит на место. Мужик пойдет посмотреть, дать сена, соломы ли, а конь в мыле, трясется… 〈…〉 Вот так же всё [домовой] по воду ездил. Не знал мужик, что и делать. Вздумал он провести „хозяина“: провертел на дне бочки дыру. Вот ночью „хозяин“ запрег коня и поехал за водой. Начерпал, погнал… Давай было полкать [гонять беспощадно], а воды-то в бочке нет, коню и легко! Вдругорядь начерпал, поехал, опеть воды нет! Со злости бочку разбил. Так этим и не мог взять. А все-таки опосле замучил. Вот и корову не полюбит хозяин – тоже замучает» (иркут.).

Повествование о домовом и продырявленной бочке (в разных версиях и вариантах – бочку дырявят из озорства, из зависти, чтоб помешать домовому; домовой мстит; погибает) кочевало по всей Сибири 〈Громыко, 1975〉 и, по-видимому, по всему центру и северо-западу России.

Крестьяне некоторых губерний верили, что домовой оберегает животных и в поле. Чтобы заручиться его благоволением, нужно три раза обойти скотину с прутиком, а затем воткнуть его в землю со словами: «Домовой, домовик и маленькие домовятки, сберегите мою скотину в поле, напоите, накормите и домой пригоните» (смолен.). Обруганная «под не ровен час» скотина отбивается от дома, ее теряют нерадивые хозяева, тем не менее она находится «под защитой домового» (яросл.).

Попечению домового скот поручали с приговорами и поклонами. «Домовишко-дедушко, всех пой, корми овечушек и ладь ладно, а гладь гладко и стели им мягко»; «Дедушко-атаманушко, полюби моего Чернеюшка (Пестреюшка и пр.), пой, корми сыто, гладь гладко, сам не шути, и жены не спущай, и детей укликай, унимай» (арханг.). «Чтобы домовой скотинушку любил», пинежские крестьяне кланялись во все четыре угла хлева и просили: «Дедушка Романушка и бабушка Доманушка, пустите во двор коровушку [имя], поите, кормите сыто, дроцыте гладко, сами не обитьте и детоцкам не давайте обидеть» 〈Астахова, 1928〉.

Нелюбимых животных домовой «загоняет», катаясь на них ночами во дворе, забивает под ясли, путает и сбивает им гривы, хвосты. В таких случаях корову или лошадь стараются продать, сменить, дабы угодить домовому. По распространенным и давним поверьям, вредящий домовой может быть «наслан» колдуном: «Дмитровская баба наслала нечистого в конюшню. „Враг“ вызывал болезни скота, его влиянию приписывался конский падеж» (ХVII в.) 〈Черепнин, 1929〉. (И в ХIХ – ХX вв., и в ХVII в. «насланный» домовой ведет себя одинаково, гоняя и заезжая скотину.)

Владимирские крестьяне полагали, что «иногда во дворе скопляется два или три домовых, и тогда они ссорятся и дерутся между собой», и это вредит животным. В таком случае обращались к знахарю.

«Знающие» люди способны смирить своего или «напущенного» домового: для этого бьют с приговорами лутошкой или метлой по стенам двора, избы (нижегор., волог.); расправляются с домовым при помощи особого веника, плетки (новой погонялки, треххвостной плетки) (олон., новг.); тычут вилами в нижние от земли бревна. В Нижегородской губернии «хозяин сам гоняет домового, связав пук из травы, называемой в простом народе чертогоном, ходит по всему двору и хлещет по всем местам, приговаривая: „Не озорничай, живи хорошенько, скотинушку-матушку люби!“» «Чтобы на лошади не ездил домовой», жители Енисейской губернии, вводя ее первый раз на двор, заставляли перешагивать через гасник (то есть через веревочку, служащую для стягивания кальсон). «Для сбережения скота от козней домового» вешали на шею не любимой им скотины ладан, завернутый в тряпку, или окуривали ее ладаном (курск.).

Помимо скота, домовой «обижает», тревожит кур. Он стрижет шерсть овец (занятие более свойственное, впрочем, кикиморе). Традиционный оберег от вредящего курам домового – куриный бог («кикимора одноглазый») – камень с дырочкой, подвешиваемый в курятнике (также и старый лапоть, горлышко разбитого кувшина).

«Чтобы овецушки были покойны», нужно «подвесить мешочек под потолок с серебряной денешкой. Будет он (домовой) денешкой играть и овечь не трогать» (арханг.) 〈Астахова, 1928〉.

От козней домового-дворового в разных районах России оберегались по-разному: помещали в конюшне медвежью голову, убитого ястреба или сороку; зарывали под жильем череп козла; окуривали дом и двор медвежьей шерстью или обводили вокруг двора медведя. «Думают, что скот подвергается иногда болезни от злых домовых. Для избежания этого водят ручного медведя по всем углам двора с надеждою, что злой домовой, испугаясь медведя, уйдет со двора и не будет уже приходить. А другие для этого рассовывают только медвежьей шерсти по углам двора» (нижегор.).

«Смиряя» домового, махали по всему двору липовой палкой, втыкали нож над дверью, чертили мелом кресты на притолоке, служили молебны, окуривали скотину ладаном, кропили святой водой. Способы изгнания вредящих домовых, по-видимому, мало менялись на протяжении столетий. Так, в XVII в., выгоняя из конюшни домового, «на воду наговаривали и тою водою по стенам, и лошеди, и всякую скотину кропили». Ведун-крестьянин Симонка Данилов (XVII в.) прогнал дьявола из конюшни в вотчинной деревне Семена Стрешнева – Черной Грязи: «…В воду положа коренье и травы, приговаривал многие свои ведовские слова, и воду крестил своими руками по трожды, и кореньем и травами людей окуривал, и водою окачивал» 〈Черепнин, 1929〉.

Верили, что домовой-дворовой может быть «уведен» либо «забыт» (воронеж. и др.). Это также служит причиной падежа, болезней. Если «не стоит скотина» (болеет, помирает), необходимо «уставить двор». Для этого обращаются к знахарям. Когда в одном из дворов заболела корова (вскоре после того, как была продана другая), знахарь пояснил: причина болезни в том, что «покупатель увел вместе с коровой домового». «Покупатели набрали во дворе мешок навозу, повесили его на шею корове и в таком виде увели ее к себе во двор. Дело об уводе домового в деревне долго было злобой дня, доходило до сельсовета, но благополучно закончилось само собой, после того как у бабы корова выздоровела, а знахарь объявил, что домового он возвратил обратно» (владимир.) 〈Смирнов, 1927〉.