Текст книги "Лес великого страха"

– И что, ты до тех пор ни разу… – эльфка смутилась. – Ведь возможность у тебя была.

– Возможность – не есть необходимость, Энедика, – спокойно ответил маг. – Когда мне было романы крутить? Тот мир, что мы заключили, он ведь хуже войны… Страну надо было поднимать.

Эльфка обняла его.

– Как-то Мадлен спросила меня, не обидно ли мне, ревную ли я ее к Свану – так звали того актера, который играл Зигфрида, – вернулся к рассказу Крон. – Который трахал ее каждый день на глазах у почтеннейшей публики. А я ответил, что нет, не обидно. Я вообще не ревнив, – рассеянно пояснил маг. – Почему-то. Вот знаю, что должен ревновать – но не ревную…

Энедика промолчала. О том, что Искандер, ведя свою армию в бой, смело мог кричать: «Все, кого я любил, за мной!» – и армия пошла бы, как один человек – было известно даже в Железном Лесу.

– Я сказал, что мне обидно, что тупой ублюдок каждый день трахает прекрасного, могучего, мудрого зверя, – продолжал Крон. – Я говорил о драконе.

– Но думал ты о себе, – вырвалось у Энедики. – После того, что люди сделали с оборотнями…

Маг покосился на нее, в темных глазах вспыхнули зеленые искры.

– Не так уж я могуч и мудр, – проворчал он. – Да и насчет Сандро ты не права… Мне не нравится, когда вот так перевирают сказки. Сказки хороши такими, какие они есть. Тебе разве понравилась бы постановка, где Мелькор отсасывает у Илу, а Тулкас нагибает Аулэ?

– Я бы собственными руками убила того, кто посмел бы поставить такую пьесу, – ответила эльфка. – И всех актеров, которые согласились принять в ней участие. Мы не фанатики, но есть вещи, над которыми смеяться нельзя.

– Ты меня понимаешь… Я сказал ей это зря, – вернулся к рассказу Крон. – Однажды вечером, расставаясь, Мадлен крепко прижалась ко мне и сказала: «Венцом всех мечтаний кавалера, чтобы он ни говорил, является вовсе не единение душ. Ты так заводишь меня…». Я наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Почти в самом начале знакомства я понял, что Мадлен очень простого происхождения, но кто-то обучил ее основам придворной куртуазности, и даже догадывался, кто. Вряд ли это был Сван, бывший наемник. Он рвал мясо руками, когда ел… А вот Рейнекке – так звали импресарио «Лисят» – единственный из труппы ел при помощи ножа и вилки. Я уже насмотрелся на придворных красавиц, выдрессированных в пятом поколении правильно обмахиваться веером, и меня очень смешили эти неуклюжие попытки Мадлен выглядеть благородной дамой. Но на обычных кавалеров актрисы, купцов и ремесленников, это должно было производить неизгладимое впечатление. У них, очевидно, возникало чувство проникновения в высшие круги общества. Причем очень глубокого проникновения… Предполагала ли Мадлен, что обнимая ее и кряхтя от возбуждения, какой-нибудь купец, уже сложивший на алтарь страсти колье, пару браслетов и сережки, думает вовсе не о ней, а о благородном графе, карета которого каждый раз, проезжая мимо, обдает его грязью с ног до головы? Я считаю, что именно такие мысли и крутились в головах бывших ухажеров Мадлен. Но мне гораздо больше нравилось, когда Мадлен, забывшись, употребляла простонародные словечки и обороты. Тогда за словами проглядывала ее душа – добрая, мягкая. Мадлен оказалась не только внешне похожа на мою первую любовь. Было и глубокое внутреннее сходство. И это было лучше всех скверно выученных куртуазных ужимок. Иногда мне казалось, что Мадлен – это и есть моя Брюн. Но это было невозможно. Та женщина была давно мертва. А если бы и осталась в живых, то сейчас ей никак не могло быть двадцать лет – а именно так и выглядела Мадлен. Брюн сейчас было бы около тридцати, да и она была черноволоса. И все равно, обнимая ее, я невольно искал следы от ран. От трех глубоких ударов ножом – в сердце, печень и самый низ живота. Но их не было, да и, как я потом узнал, не могло быть.

Но я отвлекся… Спохватившись, Мадлен торопливо добавила: «Завтра вечером я ожидаю вас, трепеща от неизбежности своего поражения».

Энедика хихикнула.

– Ты, наверно, не знаешь об этом, – продолжал Крон. – Но вопрос по северному участку границы между Мандрой и Сюркистаном очень долго оставался нерешенным и после окончания войны. Великий Бек хотел, чтобы граница проходила по реке Миа, а мы стояли на том, что пограничной рекой должна стать Ран, чье русло пролегает несколько восточнее. И когда стало известно, что Великий Бек согласен на требования мандречен, Сандро в тот же день уехал в Ринтали на переговоры со всей свитой. Он всегда был легок на подъем. Меня же Сандро оставил, как он выражался, «на хозяйство». Тот великий день, когда стадия прогулок при луне, стихов и цветов должна была закончиться, я провел не в раздумьях о своей милой, а в придворной суматохе. Кто-то страсть как хотел поехать в Ринтали, и сулил мне золотые горы за то, что его включат в команду. Кто-то валялся у меня в ногах и выл, умоляя, чтобы его оставили в Куле. Камердинер Сандро заявил мне: парадный мундир императора тому мал, и что прикажет имперский маг – расставить старый мундир или отправить вместе со свитой портного, дабы тот по пути сшил новый?…

Вечером я сидел в гримерке Мадлен и ждал ее. Она опаздывала. Я понимал, что все так и задумано, что я должен немного потомиться от страсти…. но я так устал, что вместо того, чтобы нервничать, устроился на небольшой кушетке в углу и закрыл глаза.

– Ты решил подразнить ее тоже, – смеясь, сказала Энедика.

– Да нет, – ответил Крон. – Я боялся, что у меня ничего не получится. Я имел некоторый опыт по части секса с женщинами, но в основном негативный. И хотя головой я знал, что, как ты говоришь – теперь у меня есть возможность – память тела утверждала обратное. Я жалел, что мне не удалось переговорить с Сандро об этом. Пара ядреных армейских шуточек – это было то, в чем я нуждался. И когда я решил, что не хочу обладать Мадлен… ну, в память о Брюн… она пришла и предложила выпить вина.

Крон чуть не выбил дверь запасного выхода со сцены. Сбежал по ступенькам, на ходу бросив меч. Остановился, с ненавистью и отвращением содрал с себя шлем. Забрало больно дернуло волосы. Маг зашипел, метнул шлем в кусты. За шлемом последовала кольчуга. Железо ударилось о железо с тем звуком, с каким полное воды ведро ударяется о стены колодца при подъеме. Маг побежал по посыпанной песком дорожке прочь от амфитеатра. На его счастье, он никого не встретил, пока мчался по темной аллее. Здесь не было фонарей, и по ночам сюда гуляки не заглядывали, предпочитая южную, освещенную часть парка.

Крон свернул с тропинки, продрался сквозь колючие кусты и повалился на траву у подножия мохнатого кипариса. Имперский маг скрючился и зарыдал.

Вкус вина показался ему странным. Крон хотел поставить чашу на столик, но промахнулся. Руки почему-то не слушались его. Дешевая деревянная чаша с дробным стуком покатилась по полу.

– Повернись, – услышал маг голос Мадлен и повиновался.

– Надень это, – сказала актриса, протягивая ему кольчугу.

«Почему же я не почуял чар», думал Крон. Маг отстраненно, словно за чужими, наблюдал за собственными руками. Он надел кольчугу, актриса нахлобучила ему на голову шлем.

«И зачем ей эти игры? Что она хочет сделать со мной?»

Маг хотел спросить об этом вслух, но не смог. Крону стало холодно. В юности ему приходилось читать трактат основоположника некромантии Саэрта «Черное и серое», и он понял, почему он не почуял чар на вине. Заговор был наведен с помощью Цин. И этот заговор был из тех, что превращают человека в куклу, в безвольного раба.

Актриса подала ему меч.

– Твой выход, Хаген, – сказала она, улыбаясь. – Ты встретишь дракона, победишь и трахнешь его.

Меч в руке мага дернулся – декокт еще не до конца подчинил его волю. Мадлен улыбнулась шире.

– Иди, милый, иди, – сказала она и поцеловала Крона. – Я буду смотреть, как ты победишь чудовище.

Крон двинулся по коридору к сцене. Он видел перед собой пыльную, захватанную кулису, слышал сзади шаги Мадлен. В первой сцене роль Зигфрида исполнял Ролло, сын Свана и актрисы, игравшей роль матери героя. Крон услышал аплодисменты, увидел мальчугана, вынырнувшего из-за кулисы. Маг чуть не сбил его с ног, ребенок испуганно шарахнулся в сторону. У кулисы Крон остановился. Остатки разума боролись с впитывающимся в кровь декоктом.

Перед глазами мага появилась рука Мадлен. Актриса отдернула кулису и легонько толкнула его в спину.

Крон сделал несколько шагов вперед и оказался на сцене.

Крон ударил руками по стволу дерева, впился в него зубами.

На вкус древесина была горькой, столь же горькой, как и отвращение мага к себе.

Маг, воя, принялся кататься по влажной от росы траве.

Крон пригнулся, уклоняясь от летящего на него языка пламени. Сделал шаг вперед, проскользнул под шеей дракона. Повернулся и плашмя ударил чудовище по голове мечом. Дракон уткнулся мордой в пол. Маг смотрел на разноцветный гребень, перечеркивающий макушку чудовища, на длинные ресницы дракона. Толпа в зале выла, как стая голодных гросайдечей. Крон медленно двинулся вдоль бока чудовища, направляясь к его заду.

Дракон покорно поднял хвост.

Маг расстегнул штаны. В этот миг он понял, что ощущает Сандро, когда его небесный повелитель входит в него.

Энедика мягко притронулась к его руке.

– Не надо, не рассказывай, – произнесла эльфка сочувственно. – Я уже поняла. Кроме чар, в вине были и самые банальные афродизиаки.

– Нет, – ответил Крон хрипло. – Мадлен оказалась очень умелой телепаткой. Она нашла в моей памяти ощущения… предвкушение… О Локи. Тот самый вечер, когда мы были с ней вдвоем. Я стоял на ярко освещенной сцене, а ощущал себя в полутемном сарае. Я снова чуял запах сена и вместо рева толпы слышал тихий шепот дождя. И я завелся. Мадлен вытянула нить моей памяти в петлю и набросила прошлое на стальной клинок настоящего…

Крон почуял, что кто-то приближается к нему, и привычно накинул на лицо оптическую маску. Маг встал, цепляясь за ствол, прислонился к кипарису. По телу Крона прокатилась последняя судорожная волна, и он замер неподвижно. Скорее всего, по дорожке двигался заблудившийся гуляка. Магу свидетели его горя были совсем ни к чему.

Человек остановился прямо напротив Крона.

– О господин Андреус, простите великодушно… – раздался дрожащий голос. – Я же не знал…

Крон узнал Рейнекке. Маг развернулся и выбрался на тропинку.

– Мадлен сказала, что ее новый поклонник хочет заняться с ней любовью на сцене, – торопливо бормотал импресарио. – Что вы хотите почувствовать себя драконоборцем и покорителем девственниц…

Крон прочел в его ауре, что Мадлен намекала также, что ухажер готов хорошо заплатить за такую возможность. Маг медленно распустил защитный кокон на своей ауре, скрывавший от любопытного взора не только истинный уровень его дара, но и некоторые интересные особенности ее строения. Лис шумно сглотнул. Он понял, кто перед ним. И что значило трахнуть зверя для очередного кавалера его лучшей актрисы после того, что люди сделали с оборотнями.

– Прости, брат, – произнес Рейнекке на лающем, отрывистом языке оборотней. Обычно его использовали для переговоров в звериной ипостаси, поскольку голосовые связки лис еще меньше были приспособлены к связной речи, чем глотки рысей. Импресарио перешел на родной язык от смущения и неожиданности – Хочешь, я ее заставлю…

– Нет, – коротко тявкнул Крон.

– Нам уехать из Кулы, господин имперский маг? – спросил Лис на мандречи.

До конца гастролей оставалось еще две недели, и, покинув столицу, труппа сильно потеряла бы в деньгах.

– Нет.

Помолчав, Крон спросил:

– Ты сочинил эту пьесу?

Рейнекке обреченно кивнул. Крон ударил по его голове – и это была не благородная пощечина, которой обмениваются дворяне при вызове на дуэль, а полновесная затрещина, которые раздают во время драки в кабаке. Импресарио пошатнулся и упал на колени.

– Как ты мог? – заорал маг и пнул его сапогом под ребра.

Рейнекке согнулся.

– Кому сейчас нужны эти старые сказки, брат? – прошептал он, но Крон услышал его.

– Люди обленились, извратились. Покажешь им благородство и смелость – и они к тебе больше не придут. Что им нужно? Только секс и кровь, больше ничего. А мне нужно есть и кормить труппу.

– Перепиши сценарий в той части, в которой он касается дракона, – холодно сказал маг. – Верни его к оригиналу. Иначе тебе будет не только нечего есть, но и нечем.

Лис выпрямился, глянул в лицо мага, чтобы удостовериться, правильно ли он понял.

– Да, – произнес Крон. – У тебя не будет головы.

– Я так и сделаю, – сказал Рейнекке. – А Мадлен…

Крон улыбнулся так, что стало больно скулам.

– Ты получишь ее тело и сможешь похоронить, – заверил он и поднял руки для заклинания. – Но ты вспомнишь эти мои слова, только когда будет, что получать…

Все же способности Мадлен к колдовству были ниже среднего. Несмотря на то, что Крон принял декокт не больше часа назад, силы для того, чтобы завязать на памяти Рейнекке обратную петлю, скрывающую опасное для мага знание, у Крона нашлись.

Фургон медленно рассекал утренний туман. Светлане невольно пришло в голову сравнение с драккаром, плывущим в зловещих, пустынных водах Утгарда. Хотя нет, скорее караван можно было сравнить с семейством улиток, медленно ползущих по дну темно-зеленого моря. Целительница долго рассматривала серую выпуклость на огромном дереве, мимо которого они проезжали, удивляясь размеру гриба. И только заметив черный крест поперек выпуклой спинки гриба, поняла, что она видит.

– Так это же паук, – вырвалось у нее.

Лежавший рядом Вилли поднял голову. Глаза его блеснули, как у кота. Целительница смутилась. Светлана думала, что только ее одну разбудило покачивание повозки.

– Ну да, – негромко сказал сидх. – Не бойся. Он спит.

– А почему вы не убиваете их, пока они спят? – спросила ведьма. – Разве тогда ваш лес не станет безопаснее?

– Потому, что дали Мелькору клятву защищать его детей, – спокойно ответил Вилли.

Светлана хотела ответить, но в этот момент из леса донесся стон. В утренней тишине он прозвучал особенно резко и душераздирающе – словно тот, кто кричал, лежал у самой дороги. Сидх изменился в лице и выскочил из фургона.

– Стой, Рамдан! – крикнул Вилли.

Светлана последовала за ним, про себя удивляясь и завидуя жизненной силе сидха. Разодранные клыками гоблина сухожилия целительница сшила только позавчера, а Вилли уже вполне самостоятельно передвигался.

– Что случилось? – спросила она, зябко передернув плечами.

Фургон остановился, Рамдан тоже спрыгнул на дорогу. Ахмет, свесившись со своего места, хмуро наблюдал за ними.

– Ты чего? – спросил Рамдан.

– Там Рин кричал, – сообщил Вилли.

Экен покосился на придорожные кусты. Светлана задумчиво посмотрела на сидха.

– Может, показалось? – предположил Рамдан.

Подъехал следовавший за госпитальным фургон, которым правил Лайруксал.

– Почему стоим? – осведомился сидх.

– Вилли говорит, что там в кустах Рин стонет, – сказала Светлана.

– Это морок, – сказал Лайруксал.

– Я пойду проверю, – сказал Вилли.

Лайруксал пожал плечами.

– Только побыстрее, – сказал он.

– Ты следопыт? – колеблясь, спросил Рамдан. – Ты сможешь вернуться к дороге?

– У нас каждый – следопыт, от сына короля до сына последнего рудокопа, – произнес Вилли.

– И ты, конечно, партизанил? – осведомилась Светлана. – Хотя бы во время правления Черного Пламени?

– У нас каждый – партизан, от… – усмехнулся сидх.

– Я пойду с вами, – сказала целительница.

Когда с ноги богини упал последний железный браслет, по морщинистому лицу Матери Рябины потекли слезы. Ринке обнял ее.

– Все хорошо, – сказал он. – Все уже кончилось…

Богиня всхлипнула.

– Я подожду вас снаружи, – тактично сказала Карина. – Душно здесь, аж голова кругом идет…

Ведьма направилась к выходу из кузницы. Шар поплыл за ней. Богиня и эльф остались одни в полумраке.

– Нет, – сказала Мать Рябина так, что ее услышал только эльф. – Для тебя, Ринке, все только начинается. Время в наших мирах течет по-разному. Для того чтобы оковы потеряли силу, мало открыть замок на них куском мифрила. Обрету я свободу или нет, зависит от вас. От тебя и от нашей гостьи. Что ты выберешь – жизнь или смерть, лес или предательство, то и будет. Есть из чего выбрать, смотри, не прогадай.

– Я понял, – отвечал Ринке. – Я постараюсь выбрать правильно.

Когда эльф и его богиня вышли из кузницы, Карина ожидала их около повозки. В свете магического шара над ее головой фигурка ведьмы казалась одинокой, потерянной, словно Карина была последним человеком на земле.

– Что ты хочешь за свою помощь? – спросила Мать Рябина.

Ведьма махнула рукой:

– Поехали уже обратно. Не надо мне ничего.

– Как скажешь, – ответила богиня.

Мать Рябина пошла отвязывать пауков, но тут Ринке вмешался в беседу:

– Сними с нее проклятие. Карина не может любить. Сразу после секса она прогоняет любовника, движимая злыми чарами.

Богиня остановилась, скользнула оценивающим взглядом по ауре ведьмы.

– Не слушай его, – сказала мандреченка. – Может, и нет никакого проклятия. Это Света так думает. А я думаю, что просто характер такой дурной…

– Твоя подруга права, – перебила Карину Мать Рябина. – Но снять подобное проклятие мне не по силам.

– Ничего себе, – мрачно сказала ведьма. – Если уж ты не можешь, к кому идти тогда?

Богиня пожала плечами.

– Пока ты в моем лесу, оно не будет действовать, – сказала Мать Рябина. – Ты сможешь любить, и не будешь отталкивать того, с кем сойдешься. Наслаждайся! Но запомни – там, где сила любви и жизни уступает силам расчета и смерти, мои чары не властны!

Голос богини становился все громче. На последних ее словах в ушах у Ринке зазвенело так, что стало больно. Перед глазами эльфа все закружилось. Он вцепился в дверь кузницы, чтобы не упасть, и ощутил под рукой что-то мягкое, шелковистое и холодное.

Эльф рванулся изо всех сил и обнаружил себя сидящим на плаще, а в руке у него оказался пук травы, вырванной с корнем. Эльф увидел рукав своей рубахи, заляпанный болотной грязью – шелковая рубаха с серебряным шитьем исчезла, на нем обнаружилась льняная рубаха, в которой он вчера гулял по Ильмосту. Ринке перевел взгляд. Рядом с ним лежала ведьма. В серых, как паутина, предрассветных сумерках эльф различил силуэты деревьев.

Они снова были в Железном Лесу.

– Ты попросил свою богиню снять чары, чтобы извлечь из этого пользу для себя? – раздался тихий голос Карины.

Ринке заколебался на миг.

– Ответ положительный, – севшим голосом ответил он. – Но не бойся, я…

Ведьма негромко засмеялась.

– Извлекай, – сказала она.

Ринке отбросил траву, повернулся к ведьме и опустился на нее. Как и все эльфы, он умел пользоваться не только руками, но и языком. Ведьма чувствовала его тело, напряженное, как тетива лука, видела ресницы Ринке – короткие, но густые и пушистые, и под ними – чуть фосфоресцирующие в полутьме глаза эльфа, темные, нечеловеческие, зрачок, превратившийся в узкую дрожащую полоску. «Он слишком быстрый», думала Карина. – «Как горный ручей, как зарница, как пущенная лучником стрелааАААА».

Эльф и вправду действовал быстро; но он сумел разогнать до своей скорости и ведьму. Так камень, захваченный бешеным круговоротом урагана, крутится так же быстро, как и попавшая туда былинка…

В этом оргазме было что-то пугающее. Карина перестала ощущать свое тело, потеряла себя в невыносимой, ослепительной пустоте. Ведьму уносило в пылающее, бесконечное наслаждение, откуда, как она чувствовала, возврата нет. Карина в отчаянии дернула последний рычаг, который у нее еще оставался. Сначала она услышала протяжный крик эльфа, и почувствовала свои зубы, а потом что-то горячее и соленое на них.

Затем вернулось зрение. Карина увидела обнаженное плечо Ринке, темный полукруг от своих зубов и кровь, наполняющую ранки, как вода наполняет след, оставленный во влажной земле. Эльф вышел из ведьмы, откинулся на спину, отдыхая.

– Прости, – пробормотала Карина.

– Ничего, – ответил Ринке, отстраненно глядя в светлеющее небо.

– И ты всегда кричишь от «ничего»? – сердито спросила ведьма.

Эльф засмеялся:

– Ответ отрицательный. Это было не то ощущение, которого я ждал, – пояснил Ринке. – Первый раз у того, кто кусает меня, есть клыки. Я закричал от удивления.

Эльф покосился на ведьму. Смущенная Карина молчала. Ринке приподнялся на локте и склонился к ее предплечью. Ведьма внутренне сжалась – она подумала, что эльф хочет укусить ее в отместку, так же сильно, как она его. Но Ринке только чуть прихватил зубами кожу – так веселый щенок сжимает в пасти руку играющего с ним человека.

– Понимаешь разницу? – спросил эльф. – Или тебя уже кусали… те, у кого нет клыков?

– Нет, не кусали, – ответила ведьма.

Вдруг мандреченка села, прислушиваясь к себе. Как и эльф, она так расслабилась, что позабыла о чарах. Но Карина до сих пор не произнесла в адрес любовника ни одного худого слова – а обычно ругательства приходили ей на язык сами, срываясь с ее губ подобно потокам летнего ливня. Частенько бывало и так, что ведьма сама не знала, что сейчас произнесет. Но в этот раз все было иначе. В голове Карины плыла звенящая пустота, а тело наполняла приятная истома.

Ринке вопросительно приподнял бровь. Ведьма улыбнулась, искренне, от души. «Словно кто-то сорвал с ее лица прозрачную, как паутинка, серую вуаль, на которой навечно запечатлена спокойная нахмуренность», подумал эльф.

– Получилось! – воскликнула мандреченка и обняла его. – Получилось!

Ринке улыбнулся. Его тело снова напряглось, но на этот раз не от желания. Ведьма тоже услышала треск ломаемых кустов. Кто-то приближался к их уютному гнездышку, причем не особо скрываясь. Карина повернулась на звук. Ошеломленная мандреченка уставилась на березу, под которой они лежали – на уровне пояса черно-белый ствол разделялся надвое. А ведь засыпали путники, это Карина точно помнила, под елью, мертвой с одной стороны. Но не было ни ели, ни холма, огражденного кругом Нэрда.

Кусты справа от раздвоенной березы раздвинулись, и из них появилось хмурое лицо Вилли. Ринке, хоть удивился ничуть не меньше ведьмы, успел набросить на себя и подругу плащ. И вовремя – вслед за Вилли на полянку вывалились Рамдан и Светлана.

– А вы тут зря времени не теряете, как я погляжу, – хмыкнул экен.

– Я же говорил, что могу отличить морок от живого голоса, – пробурчал Вилли.

Целительница с интересом перевела взгляд с Карины на эльфа, вопросительно чуть приподняла бровь. Старшая крыла «Змей» незаметно кивнула.

– Очень жаль, что ты не сможешь рассказать, что же произошло с вами в пути, – вздохнула Светлана.

– Как вы тут оказались? – спросила Карина.

– Я то же самое хочу спросить, – весело ответила целительница. – Мы за вчерашний день прошли верст пять, не меньше. И обнаруживаем вас в кустах в трех саженях от дороги. Вы летели, что ли, всю ночь?

Ринке и Карина переглянулись.

– Вроде того, – произнес эльф.

«Лисята» путешествовали в фургончике, а когда останавливались на гастроли в городах, обычно снимали гостиницу – если позволяло состояние финансов труппы. В Куле же, прямо в парке, имелся Дом Шутов, построенный еще при царевиче Алексее. Дом Шутов пережил не только царевича, но и три осады и два падения столицы. Здесь размещались странствующие актеры, гимнасты и все остальные, кто жил тем, что веселил почтеннейшую публику. Проживание было для гостей бесплатным. Дом Шутов содержался за счет императорской казны. В кафе на первом этаже всегда можно вкусно и недорого поесть.

Номер Рейнекке тоже находился на первом этаже – импресарио любил чувствовать себя поближе к земле. Окно по случаю теплой ночи было открыто, и густые ароматы ночных цветов наполняли комнату. Рейнекке спал, лежа на животе и обняв одной рукой Ингу. В соседнем номере только недавно стих скрип кровати. Мадлен, поскучав недельку после расставания с боевым магом Андреусом, завела себе нового кавалера – сидха Фуинбрагола, прекрасного, как рассвет над морем. Импресарио и Инга долго шепотом перешучивались насчет бури страсти в соседнем номере. Актриса предлагала устроить соревнование и заглушить стоны сестры своими. Но Лису эта идея не пришлась по вкусу, и он уклонился от любовных игр. Что-то томило оборотня, что-то такое было разлито в воздухе, кроме одуряющего запаха цветов.

Рейнекке помнил тот вечер, когда Андреус, как и многие до него, решил попробовать себя в роли Зигфрида. Помнил, что потом зачем-то искал мага в ночном парке.

Но не помнил, нашел ли… и чем закончилась эта встреча.

И это ему не нравилось.

А еще Лису не нравился Фуинбрагол, не нравился его запах. Сидх, как и многие его родичи, пользовался одеколоном, в отличие от мандречен. Аромат не был неприятным, наоборот, он был изысканным и терпким. Лису не нравилась и томная меланхолия Фуинбрагола, не нравился его взгляд. Никто из труппы, конечно, не воспринял всерьез недавно вышедший закон о раздельном существовании двух рас. Под каждую юбку не заглянешь, гляделок не хватит. Но сегодня ночью, когда новый закон был неоднократно и с удовольствием нарушен Мадлен и Фуинбраголом, душу Рейнекке наполнило мерзостное предчувствие.

Сквозь сон он услышал мерные, тяжелые шаги по коридору. Лис приподнялся на руках, издав спросонок полустон-полувсхлип. Шаги приближались. Импресарио ткнул Ингу кулаком под ребра, женщина заворочалась. Рейнекке схватил ее за руку и вместе с ничего не понимающей актрисой выпрыгнул в окно.

Когда ветки шиповника хлестнули ее, Инга проснулась окончательно. Она обнаружила, что сидит голая и дрожащая в жутко колючих кустах под окном собственного номера, а на губах у нее лежит потная, горячая ладонь Рейнекке. В этот момент в соседнем окне вспыхнул свет, и раздались голоса.

Когда то, ради чего она жила эти годы – а жила Мадлен только ради мести – осуществилось, женщина испытала неведанное ею доселе опустошение. Ее охватило безразличие ко всему. Единственное, о чем она немного жалела – что Инга отправила донос еще до спектакля, опасаясь, что потом будет поздно. Сестра убеждала ее, что раненного зверя нужно добить, и Мадлен вяло соглашалась. Но про себя она надеялась, что бумага потеряется где-нибудь в Имперской Канцелярии, и до адресата не дойдет.

Лиричная меланхолия Фуинбрагола, нового ухажера Мадлен, чудесным образом совпала с ее настроением. Ритуал ухаживания уже навяз у нее на зубах, выпал в сердце мутным осадком, и актриса на этот раз была не расположена тянуть с самой сладкой наградой. С годами она убедилась, что ничего сладкого в этой награде нет, ни для награждаемого, ни для награждающего. Но Фуинбрагол не спешил – сидхи обращают меньше внимания на бег времени, чем люди. Когда сидх наконец остался в Доме Шутов на ночь, то, качаясь в неторопливом потоке его болезненно-нежных ласк, Мадлен неожиданно подумала, что осталось в этом мире одно, чего ей никогда не испытать.

Близость с Хагеном.

Казнят ли его по доносу сами мандречены, выдадут ли Боремии как преступника, или ему удастся уцелеть и на этот раз – но они, Хаген и Мадлен, больше никогда не встретятся. Мир слишком велик для двух людей, потерявшихся в ненависти.

Но вместо того, чтобы радоваться этому, Мадлен ощутила легкую печаль.

Это было первым чувством, рожденным в ее груди за последнее время; и именно оно придало ласкам Фуинбрагола странный, незабываемый привкус.

Мадлен разбудило холодное-колючее прикосновение к запястью. Вырванная из сна актриса увидела черный мундир, нашивку в виде фиолетового колокольчика. Ужас взорвался в животе ледяной бомбой и опутал внутренности, подобно склизким, обжигающим щупальцам медузы.

Пока офицер, изящный и хорошенький в своем мундире, как фарфоровая куколка, зачитывал статьи закона скучающим голосом, второй Чистильщик – лохматый, как помойный пес, и рыжий, как клен осенью – раздвинул колени актрисы. Судя по нашивкам на рукаве, это был кто-то из рядовых. Мадлен привычно подняла руку и только теперь заметила браслет, который предусмотрительный Чистильщик надел ей. Стальные глазки адуляра подмигнули актрисе. Этот камень лишал возможности призывать Цин так же надежно, как красный алмаз и альмандин, но был гораздо дешевле. Мадлен повернулась к Фуинбраголу. Она ожидала увидеть его скрученным Чистильщиками. Но нет – сидха никто не тронул. Фуинбрагол уже натянул брюки и застегивал ворот рубахи.

Рыжий Чистильщик резко и без предупреждения засунул руку во влагалище актрисы. Мадлен закричала. Изящный офицер зевнул и наотмашь ударил ее по лицу. Рыжий извлек руку, капнул на увлажненный палец чем-то из бутылочки, которую держал в другой руке. Прозрачная субстанция окрасилась в синий цвет.

– Сперма сидха, – сообщил рыжий.

– Обвинения подтвердились, – произнес второй Чистильщик. – Мещанка Таубер, вы арестованы и будете препровождены в Имперскую Канцелярию. Казнь состоится на рассвете.

Это было слишком много.

– Казнь? – прошептала Мадлен. – Казнь?!!!

Фуинбрагол направился к дверям. Рыжий Чистильщик подвинулся, пропуская его.

– Согласно приложения номер двести семнадцать к Стоглаву, казнь будет осуществлена методом сажания на кол, – пояснил изящный офицер. – Только кол будет введен не в анус, а в другое ваше отверстие…

– Раз уж вы так это любите, – хмыкнув, добавил рыжий.

У Мадлен все поплыло в глазах. Но она успела увидеть, как сидх взялся за ручку двери.

– А почему вы его отпускаете? – завопила женщина. – Он тоже нарушил закон!

Фуинбрагол обернулся. Мадлен увидела, что он улыбается. Той самой своей грустно-нежной улыбкой, которая ей так нравилась.

– Не совсем так, – ответил офицер. – Сидх Фуинбрагол участвовал в секретной операции по проверке чистоты нравов, и будет не наказан, а наоборот, вознагражден…

Фуинбрагол послал любовнице воздушный поцелуй и вышел из номера. Мадлен смотрела, как закрывается дверь.

– Одевайтесь, – сказал рыжий.

Актриса подняла первое попавшееся платье – это оказалась красная туника. Поверх актриса надела черное шерстяное блио. Мадлен попала в рукава с третьего раза, а стянуть шнуровку на боках вообще не смогла. Чистильщики все это время спокойно наблюдали за ней. Увидев, что ей не справиться с лентами, офицер сказал:

– Давайте я помогу вам.

Он подошел к Мадлен и стал разбираться со шнуровкой. Теперь актриса смогла рассмотреть его лицо – офицер был еще очень молод, ровесник Инги или чуть младше. Присутствие духа вернулось к Мадлен.

– Но почему я должна умереть? – спросила актриса, вроде бы нечаянно прижавшись грудью к руке офицера. – Что я такого сделала?

– Чтобы не рождались ублюдки со способностями к магии, – ответил Чистильщик.

«Спасена!», с невыразимым облегчением подумала актриса и поспешно проговорила:

– У меня никогда не будет детей, значит, и никакого преступления я не совершила!

– От сидхов почему-то все бабы беременеют, – заметил рыжий.