Текст книги "Рядом с вами"

Тест на прощение обид

Если хочешь в рай – прощай всем искренно, от души, чтоб и тени не оставалось неприязненности.

Свт. Феофан Затворник

У Марики Кобахидзе мать поломала ногу. Крик, кутерьма, нервы на точке возгорания. Относительно успокоились обе, только уже очутившись в больничной палате. Марика распаковала сумку, разложила все по полкам тумбочки. Самое время было налаживать дружественные взаимоотношения с социумом. На соседней койке лежала молодая симпатичная женщина. Марика достала «Минутку»[40]40
  Электрический мини-чайник для кипячения воды.


[Закрыть] и пакетики растворимого кофе. Кивнула соседке:

– Вам сварить?

Та не стала ломаться.

Пока «Минутка» закипала, разговорились и обменялись информацией о диагнозах. Лия, так звали напарницу по несчастью, тоже страдала ногами. Осложнение после родов.

– Говорят, на всю жизнь хромая останусь, – поделилась она своим горем.

– Не переживайте! – Марика с ходу вошла в роль утешительницы. – У меня тоже с детства одна нога короче другой. И ничего страшного. В Грузии это почему-то часто встречается. В принципе я так свыклась, что сама иногда не замечаю, что что-то не так. Я и замуж вышла, и двоих детей родила. И не с такими несчастьями люди живут.

У Лии эта речь заметного энтузиазма не вызвала. Видимо, она не до конца приняла свой новый статус. Молча продолжала пить кофе из крохотной чашечки. Вдруг дверь в палату открылась. Марика бросила взгляд на входящих и так и замерла с чашкой на весу.

К кровати Лии направлялся Гурам. Ее Гурам, добросовестно задевая внушительной сумкой все встречные углы! За ним семенила Цисана, его мать. Женщина, которая поломала Марике жизнь. Раз и навсегда, так, что уже не склеить.

Лия, наоборот, оживилась, приподнялась на подушке и обрадованно сообщила:

– Познакомьтесь, это мой муж и свекровь.

Марика нашла в себе силы изобразить резиновую улыбку и процедила сквозь зубы:

– Очень приятно.

Гурам буркнул что-то в том же духе и ткнулся носом в щеку жены – поцеловал. Цисана ограничилась холодным, еле заметным кивком и сразу переключилась на невестку. Стала осыпать ее вопросами:

– Как ты себя чувствуешь, Лия? Что говорят врачи? Уй, что ты, не может быть…

Марике стало невыразимо тошно. Как будто не было этих десяти лет…

* * *

У Марики с Гурамом была первая любовь. Они начали встречаться еще в институте, часами гуляли по вечернему городу и строили планы, как поженятся после третьего курса. Гурам уже решил поставить в известность родителей о своей избраннице. Сначала старшее поколение реагировало адекватно. Мать с отцом наперебой расспрашивали, кто такая Марика, чем дышит и приличная ли у нее семья. Гурам давал исчерпывающие и восторженные характеристики. Наконец дошел до слабого звена:

– Только… только она немного хромает. Почти не видно.

Мать тут же закатила глаза к предполагаемым небесам, призывая их в свидетели такой глупости:

– Ты что, с ума сошел?! Зачем нам хромая невестка? Я тебя такого красавца вырастила! Хоть в кино снимайся, хоть в президенты иди – не стыдно! А ты хочешь привести в дом инвалидку?! Как вы будете вместе смотреться на людях? Что скажут соседи? – И она звонко стукнула ладонью по столу. – Все, не продолжай! Найдем другую. Кроме нее девушек нет, что ли, вокруг? Запомни: незаменимых людей не бывает.

Гурам ругался, кричал, что он давно не ребенок, а взрослый мужчина, но Цисана не сдавалась. Ведь речь шла о счастье ее сына!

Раненой перепелкой она то наскакивала на своего высоченного отпрыска, то резко падала на стул со словами: «Плохо мне, плохо!» И судорожно хваталась за правую, ходуном ходящую пышную грудь, где билось больное, но любящее материнское сердце. Отец, тоже для порядка, аккомпанировал время от времени кулаком по столу. Очень своевременно и к месту создавал шумовые эффекты поддержки. Это известный педагогический прием: родители должны действовать сообща для достижения желаемой цели.

Показательные выступления семейного ансамбля продлились неделю. В итоге Гурам сдался. На очередном свидании он, пряча глаза, сказал Марике, что у них ничего не выйдет. В подробности не вдавался, но Марика и без них поняла недосказанное. Только уточнила:

– Твоя мать, да?

– Да.

Они расстались. Как уж каждый переживал разрыв, это отдельная тема. Жизнь доказала правоту слов Цисаны: незаменимых людей не бывает. К Марике посватался ее теперешний муж Васико и получил согласие. Гурам тоже женился, спустя три года, на той, которую мать одобрила по всем параметрам. Ею оказалась Лия. В обеих семьях родились дети…

И вдруг это ненужное столкновение в больничной палате!

* * *

Марика спешно пошла договариваться с завотделением, прося перевести мать куда-нибудь в другое место, но получила отказ: все занято.

Тут медсестра принесла новость. В соседнюю палату только что привезли после операции пациентку, которую покусал тигр. Да, да, ту самую Гулико Концелидзе, сотрудницу зоопарка, которую вчера показывали по «Курьеру». Руку пришлось ампутировать, а ногу все же удалось сохранить. Какое-то время только и разговоров было, что о хищниках, несчастных случаях и везении.

Марика вышла в коридор проветриться, остановилась у окна. Внутри все клокотало. Застарелая обида, давно похороненная в сердце, вновь воскресла и железной рукой сдавливала горло. Перед глазами стоял ее Гурам, не обрюзгший мужик, а тот, молодой, накачанный парень, который клялся, что не может без нее жить. Смог и даже раздобрел, видать, на нервной почве.

Кто-то тронул ее за плечо. Марика обернулась. Перед ней стояла Цисана собственной персоной. И взгляд какой-то подозрительно просящий:

– Марика, прости меня! Как я жалею, что тогда Гураму не дала на тебе жениться! И живут они как неродные, и пьет он… И вообще…

Речь прервалась. Оправившись от первого потрясения, Марика попятилась. Несостоявшаяся свекровь двинулась за нею.

– Видишь, после вторых родов Лия инвалидом стала. Что-то повредили ей… Это нас Бог наказал. От чего я сына хотела уберечь, то само на голову пришло…

Марика прошипела:

– Ненавижу…

И пошла прочь по коридору. Сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди. Кому нужны эти идиотские «прости» спустя столько лет? Ведь все могло быть по-другому. В сто раз лучше, чем сейчас, с ее мужем. Так нет, эта старая корова все испортила…

Лию на другой день выписали к неописуемой радости Марики.

Гулико тем временем оправилась после ампутации, и к ней стали пускать посетителей. Их было много. Марика тоже уловила момент и выразила ей свое сочувствие:

– Этого тигра, я надеюсь, усыпят. Если надо, я тоже подпишу какую-нибудь петицию директору зоопарка.

Пострадавшая изменилась в лице:

– Что вы! Что вы! Как можно? Я его из соски выкормила. Он просто ошибся и случайно напал на меня.

– Ничего себе «ошибся»! – возмутилась Марика. – Что за любовь такая, чтобы все прощать. Он вас инвалидом сделал!

– Нет никакой обиды, – попыталась объяснить Гулико. – Они все как мои дети, хотя это странно звучит.

– И что вы теперь собираетесь делать?

– Вернусь на свою работу, в зоопарк.

Марика не нашлась что сказать. Просто культурно завершила визит. Она никогда до конца не понимала психологию любителей фауны. Считала, что у них немного не в порядке с головой. И вот, пожалуйста, еще одно тому подтверждение…

Вскоре мать Марики выписали из больницы. Впечатление от больничной встречи постепенно поблекло и стерлось из памяти.

* * *

14 июня 2015 года Марика открыла новостную ленту в Фейсбуке в поисках дополнительных новостей о ночном наводнении. На фото в ленте она узнала Гулико. Под снимком были скупые строки о том, что несколько недель назад на сотрудницу тбилисского зоопарка Гулико Концелидзе-Читадзе напал тигр. Он повредил ей ногу, а руку пришлось ампутировать. Услыхав о трагической ситуации в зоопарке, еще не оправившаяся после тяжелой операции женщина кинулась спасать зверей. Вместе с ней поехал ее муж. Оба погибли. Вечная память.

И приписка: «А “гули” по-грузински значит “сердце”».

* * *

Марика перекрестилась: «Царство Небесное… Выходит, что тест на прощение обид Гулико сдала на “отлично”. Интересно, смогла бы она сама сделать хоть что-то для Цисаны при необходимости?»

Богатая фантазия сразу же нарисовала примерный перечень вопросов следующего содержания: дадите ли вы вашему обидчику деньги в долг, когда ему будет очень нужно? – Пять баллов. – Будете ли смотреть за своим обидчиком в его болезни? – Десять баллов. И так далее до самого главного вопроса: сможете ли пожертвовать жизнью?

Марика всегда считала себя религиозно состоявшейся личностью. Но, представив такой перечень, задумалась. Выходит, умение прощать – самое сложное в этой жизни?

Молитва атеистки

Познание Бога в мире – это первое движение ума, пробуждающегося от житейской суеты.

Роберт Броун, английский ученый

К маме зашла бывшая сотрудница по КБ Ася Мухаметдинова. По паспорту она – Айсидора (отец дал ей звучное имя), но оно к ней так и не привилось. Хотя в Тбилиси никого не удивишь Джульеттой, Изольдой, Ричардом или Робертом, даже Гулливер и Нельсон встречаются, но Айсидору публика не восприняла. Не сговариваясь, переделали в Асю.

Разговорились о житье-бытье.

– Живу я хорошо, – рассказывала Ася не спеша, время от времени обводя нас светло-голубыми глазами. Вообще от всего ее облика так и веяло спокойствием и миролюбием. – Все у меня есть. Но на пенсии скучно. Вот и решила я заняться чем-нибудь полезным. У меня соседи – евреи, в «Рахамиме» работают, это такая еврейская благотворительная организация. Семьи у меня нет, племянники в России, а мне так хочется быть кому-то нужной! И я соседям предложила: «Дайте мне какую-нибудь лежачую старушку, я буду за ней смотреть. А зарплаты мне не надо». Они стали настаивать: «Возьмите хоть паек. Нехорошо чужим трудом пользоваться. По нашей вере так нельзя». Пришлось мне согласиться, чтоб их не обижать. А паек дали такой – на две семьи хватит: консервы, крупы разные, макароны. Опять-таки, зачем мне столько? Да еще меня у этой старушки кормят. Бабушке восемьдесят пять лет. Очень интересная личность. Прямо душевное удовольствие получаю от общения. А ей, бедняжечке, слушателей не хватает… Одним словом, все у меня хорошо, – с какой-то грустью подытожила Ася. – И пенсии мне хватает, недавно еще и полис медицинский от мэрии дали. Единственное, чего не хватает, – очень хочется быть верующей.

Мы переглянулись.

– Что за проблема? Хотите – будьте.

– Э-э, не так все просто, – устало отмахнулась Ася. – Во-первых, я атеистка. Отец у меня был военный, татарин, мать – русская. Нас троих так вырастили, что о Боге и не вспоминали. Послевоенное время было… Нашему сталинскому поколению трудно прийти к вере, когда всю жизнь внушалось, что ТАМ ничего нет… Я уж все перепробовала. Начала с Александро-Невской церкви (в грузинскую смысла не было идти, я там ничего не пойму, хотя в Грузии всю жизнь прожила). Стала в очередь на исповедь. Смотрю, хоть народу много, но дело быстро идет. Дошло до меня. Говорю священнику: «Помогите стать верующей». А он мне скороговоркой: «Вы крещеная?» Сам на часы посматривает. «Вроде да, – говорю, – бабушка в детстве тайком крестила, но даже креста не сохранилось». – «Как ваше имя?» – спрашивает. «Айсидора», – отвечаю. Он только руками замахал: «Нету в православии такого имени! – И басом: – Следующий!»

Пошла я в костел, он там рядом оказался, на той же улице. Там – как в театре и, главное, скамеек много. Дождалась я падре. Тот выслушал мою историю, спросил про национальность. «В советском паспорте, – объясняю, – я татаркой записана, а в грузинском на том месте у меня прочерк стоит».

Он брови поднял: «О-о, на данном этапе вам креститься надо. Иначе по мусульманским законам всякий, рожденный от мусульманина, принадлежит их вере». И не поленился, стал мне подробно объяснять, что надо выучить наизусть к крещению, да какой крест подготовить (ни в коем случае не спутать с православным), да в какую сторону креститься. Я его слушала-слушала и поняла, что совсем запуталась. Дожила до семидесяти лет и не знала, что есть разные «Символы веры», да еще столько разных сложностей. Попрощалась я с падре и пошла домой все это переваривать.

Навстречу мне иеговисты – молодые ребята с брошюрками. Истинного Бога проповедуют. Поговорили мы этак с часик. Все у них хорошо, культурно, современно. Только в толк не возьму. Как это: христиане, а крест нельзя носить? Он, дескать, орудие убийства. Опять непонятно.

До мечети только я не дошла в своих поисках.

Евреи, узнав о моей дилемме, стали к себе зазывать: «Примите иудаизм». Я им объясняю: «Вы не обижайтесь, вы очень хорошие, но мне какого-то понятного Бога надо, а у вас одни запреты и все по расписанию». Они мне предложили на курсы иврита ходить для «просветления ума». Вот и хожу по субботам, развиваюсь. Познавательно, конечно, но к цели своей я так и не приблизилась.

Иногда я думаю: может, оставить все, как есть? Прожила я семьдесят лет без Бога и, честно сказать, не так уж плохо прожила, со всеми в мире. Хоть и небогато, но и без особых потрясений.

…Читала я недавно статистику в одной газетке. Оказывается, в мире атеистов – таких, как я, – всего три процента, а остальное население Земли – верующие (кто во что, разумеется). Только вот как это понять: столько верующих, а зла вокруг меньше не становится?

Вопрос Аси был риторического характера, и отвечать на него никто и не пытался.

Помолчав, Ася грустно закончила рассказ о своем «хождении в веру»:

– Иногда потихоньку, чтоб тот сердитый священник не заметил, захожу в Александро-Невскую церковь (больше всего меня туда тянет) и свечки ставлю. Прошу одно и то же: «Господи, дай мне веру!»

Про народную обличительницу и демократический взрыв в Грузии

Нет большей победы, чем победить свой гнев и негодование.

Свт. Тихон Задонский

В юриспруденции, как всем известно, есть народные судья, защитник, обвинитель. А в повседневной жизни еще встречается тип народного обличителя. Такой человек постоянно обличает всех и вся. Сам постоянно на взводе, он вроде бы хочет общаться, но от общения получает только очередную пищу для негодования. Не высказывать свое мнение он просто не может. Иначе «душа болит» от окружающей несправедливости, глупости и всего отрицательного.

Моя соседка Нина, шестидесятилетняя одинокая пенсионерка, как раз и есть такая народная обличительница. В ней очень удачно сочетается грузинская эмоциональность и русская прямолинейность.

Ранним июньским утром 2009 года мы шли вместе к парку. Нина дежурно выгуливала своих двух собак. Я шла рядом за компанию – перед родами надо много гулять. Воздух был чист и приятен, ярко-зеленая листва радовала глаз.

Мы прошли мимо стройки у входа в парк. Это нечто кубообразное, в стиле постмодернизма. У Нины – знатока архитектуры – один вид этой черно-белой громады вызвал моментальный протест.

– Сами не знают, что строят! – начинает накручивать себя соседка. – Ненасытные твари! Скоро от парка один фонтан останется! Собак негде будет выгуливать. Саакашвили скоро воздух продаст! Так бы и придушила негодяя…

Я молчу, знаю, что это только прелюдия. Нина спотыкается о пустую бутылку из-под кока-колы и разряжается новой тирадой:

– Неисправимые свиньи! Чтоб у вас руки отсохли! Не можете до мусорника дойти?!.

Она с трудом наклоняется, поднимает бутылку и, прихрамывая, идет к урне.

Мы направляемся дальше. Нина сворачивает к кустикам, растущим на газоне. Рядом уже крутится уличная кошка – ждет завтрака. Нина щедро сыпет ей кошачий корм, на который спускает все свои финансы, часто голодая сама. Потом чешет кошку за ухом. Голос ее смягчается:

– Кушай, кисонька, кушай на здоровье. Эх, умру я, кто тебя накормит?

Мы продолжаем наш маршрут по аллеям. Нина относительно спокойно делится мыслями вслух:

– Вчера телевизор смотрела. Показали пожар в Сибири. – Голос ее постепенно набирает силу. – Эти русские каким местом думают, я не знаю! Такое богатство – лес горит уникальный, а у них пожарников не хватает! Когда такое вижу, меня прямо трясти начинает от злости и бессилия. Россией всю дорогу дураки правят. Ведь всё Господь дал, а толку нет. Мне особенно за природу обидно, за каждое деревце душа стонет. Я что, мне плевать, я уходящая. Вот вам что останется? – Она кивает на мой живот. – Тоже нашла время! Не видишь, конец света наступает? Горит земля, наших грехов не выдерживает!

Она нервно достает из кармана пузырек с таблетками и привычным жестом, не глядя, глотает две штуки. Какое-то время молчит, двигая скулами. Нас обгоняет пара – мать и дочь, наши соседи по улице. Девочке на вид лет шестнадцать. Она неестественно громко смеется и тычет куда-то пальцем в небо. Мать крепко держит ее за руку. Я отвожу глаза и мысленно прошу: «Помоги, Господи, всем и пронеси».

Нина провожает их глазами и произносит с внутренним торжеством в голосе:

– Вот, полюбуйся, пожалуйста! Божье наказание идет! Ты же любишь всякие такие штуки для своих дурацких рассказов. И кто их только печатает? Ты про Цицино напиши, чтоб другим неповадно было. Она в свое время мужа из семьи увела. Он двоих детей бросил, чтоб на Цицино жениться. Потом эту дебилку родила.

Я молча слушаю, не переспрашивая, откуда такая информация, только пытаюсь пригасить негатив. Нина знает всё про всех…

– Даже если это так, она мужественно несет свой крест. Тоже своеобразный героизм в наше время.

– Перестань искать героизм там, где его нет! – отрезала Нина, она полутонов не терпит. – Не надо было грешить в свое время!

Я невольно проводила пару глазами. Девочка делала какие-то волнообразные движения руками, Цицино бодро поддерживала ее:

– Молодец, делаем зарядку. Раз, два… Вот, смотри, птичка…

Последовал бурный восторг на весь парк. Проходившие рядом старики-физкультурники обернулись, но тут же сделали индифферентные лица.

Внешне Цицино ничего героического не представляет. Челка до глаз и крашеные волосы сзади в пучок собраны. Облегающая малиновая майка с большим декольте и джинсы в обтяжку. Так, женщина средних лет.

Нина тоже провожает глазами мать с дочерью и выносит свой приговор:

– Такую в свое время надо было абортировать. Да, видно, время проворонили. Это я тебе как медик говорю…

– Вы же верующий человек, – урезониваю я.

– Да, правильно. – Нина гордо вскидывает голову, бросая на меня испепеляющий взгляд. – И я не такая верующая, как ты, лицемерка. Как тебя приперло, так ты в церковь как на работу стала ходить…

(Всю беременность я по благословению причащалась почти каждую неделю.)

– …Не тебе меня учить. Я жизнь прожила… – Нина дернула поводок, прикрикнула: – Бим, куда лезешь, бестолочь! – И продолжила прерванную мысль, заводясь все больше и больше: – Это у вас мозгов нет и не будет. Патриарх Илья тоже хорош! Бросил призыв: «Рожайте, буду крестить каждого третьего в семье!» И все как с ума посходили. Сколько детей наплодили, скоро моим собакам гулять негде будет. А чем кормить всю эту ораву, он подумал?! Что мы едим? Одну химию. Ты на себя посмотри – точно недовеска родишь! – Ничего не видя и не слыша вокруг, Нина срывалась на крик: – А о политической ситуации ты подумала? Вдруг опять война с Россией? Их войска в сорока километрах от Тбилиси стоят. Чуть что – за пять минут здесь будут. Под бомбами рожать хочешь?!

Предполагаемую войну я со счетов не скидывала. По телевизору по всем каналам крутили сообщение, что война может начаться 6 июля. Поэтому и договариваться об операции решила на несколько дней раньше: чтобы, если начнутся военные действия, быть уже на ногах и бежать с ребенком из роддома. Нине же из всего этого озвучила только одно:

– Если Господь посылает каждый день еду вашим четырем собакам, то пошлет что-нибудь и моему ребенку.

По-моему, демографический взрыв в Грузии – это еще одно необъяснимое логически чудо. Раньше, в благополучные «застойные» времена, двое детей в семье считались здесь максимумом. Теперь, несмотря на полное отсутствие помощи от государства (даже матери-одиночке ничего не положено) и семидесятипроцентный уровень безработицы (по данным оппозиции), рождаемость растет как на дрожжах. Об этом сообщают и официальные сводки, и видно невооруженным глазом. Трое детей сегодня в семье никого не удивляют. Наверное, что-то изменилось в самом обществе…

Солнце тем временем стало припекать. Надо было возвращаться. Нина, нервно дергая поводки, заспешила домой выводить вторую партию собак.

* * *

По милости Божией мой сын родился здоровым, с нормальным весом, а войны с Россией так и не случилось. В палате нас было четверо. Только у меня был первенец, а остальные обзавелись уже третьими детьми. Кстати, палаты все были переполнены, иногда ставили дополнительные койки прямо в коридорах.

Приходя в себя от недавних стрессов, все трое рассказывали мне примечательную закономерность, как разные люди, не связанные между собой, пытались отговорить их от третьего «лишнего» ребенка. (Интересно, кто стоит за всеми этими доброхотами?) Доводы были одинаковые: материальная нестабильность и экология. И все-таки они родили. Почему? Более или менее связно выразила это тридцатидвухлетняя Сопо, воркуя над своим Лукой:

– Сколько мучений, нервов, сил надо, чтобы ребенок стал ходить, сказал первый раз «мама». Радость это огромная, и стоит она того, чтобы пойти на роды и в третий раз…