Текст книги "Игры с адреналином"

Конечно, при описи немного этих шоколадок мы, извините, украли. Представляете, каково было, когда оказались там презервативы.

Я наслушалась разных фантазийных историй про неожиданные и счастливые превращения зэчек и зэков. Сидит, мол, уже лет десять-одиннадцать женщина. По тридцать восьмой. Она при баньке, стеклом чистит швы кальсон у зэков, вычищает гнид. С паразитами борьба нешуточная. Вдруг в лагерь въезжает чёрная «Волга» с двумя полковниками, да сразу – к баньке. Берут под локотки эту зэчку – и в машину! Оказалась женой большого финского человека.

Наконец узнали, что она якобы жена финского президента. А в Финляндию в это время зачастили америкосы, устраивать плацдарм против Союза рабочих и крестьян. Поэтому и схватились наши власти – срочно ублажать финнов.

Вот так, жену финского большого человека враз помыли, одели, обули, кило чёрной икры в дорогу, и в отдельном мягком купе – в родную страну озёр, лесов и клюквы с черникой. Поездом скорым Москва – Ленинград – Хельсинки.

Правда ли это? Кто их знает, но вот доподлинно известно, что в Москве сразу на неё генерал МВД надел венгерскую, прекрасной выделки шубку. Это – правда, в СССР дублёнок не производили. Как и секса.

Или по больничке давно гуляет фантазия о чудном превращении гинеколога Калантарова Реваза Гургеновича. Был скромный врач. Конечно, выполнял всё, что необходимо. А в вечерние часы засиживался в больничной лаборатории, а не шастал по медсестричкам. Что-то исследовал. Изучал. И доизучался. Оказалось, что нужно следить всем за гемостазом, так это называется. Была помещена статейка. Мир медицинский всполошился. Мол, опять у этих, у советских, что-то новое. Просятся ознакомиться. Мол, мы, мировое сообщество врачей, привыкли всё сообща, на благо народам. (Как же! Воруют изобретения, как и другие.) В общем, посмотреть бы на этого автора, Реваза Калантарова, и его лабораторию.

Во задача! Что, везти международное врачебное сообщество в Явас, в больничку при женском лагере №…?!?

Поэтому сразу исчез Калантаров Реваз Гургенович из больнички с чемоданом бумаг, записок и блокнотов.

О нём всё сразу стало известно. Без выдумок, сплетен и фантазий. Просто через дней двадцать Липшиц собрал всю больничку, пригласил кума[34]34
  Кум – оперуполномоченный (жарг.).


[Закрыть] и начальника лагеря (пришли). Зачитал статью из газеты «Советский медработник», орган Минздрава СССР.

Статейка была коротенькая. «Скромный врач одной районной больницы Калантаров произвёл открытие, которое спасает и спасёт сотни тысяч женщин. И даже – мужчин. Называется – гемостаз. Президиум Академии медицинских наук СССР провёл внеплановое заседание, на котором Реваз Калантаров избран членом-корреспондентом».

И наш Реваз в Москве, главврачом какого-то международного медицинского центра. Сразу же его лабораторию, его лаборанток с аспирантками и даже самого Реваза стали показывать всему международному медицинскому (да и не только) миру.

Правда, иногда специальное учреждение чуть-чуть подправляло формулы. В смысле. Например, НИЭ приводили как Н403.

В лаборатории имени Пастера (Франция) опыт воспроизведения препарата имени Калантарова (название Калантаростатин) привёл к взрыву. С кого требовать моральный, материальный и интеллектуальный ущерб – непонятно. Так как страна СССР во всех договорах по интеллектуальной собственности не участвует. Поэтому и использует всё у всех – как хочет. В общем – коммуниздит.

А лагерь наш получил переходящее знамя МВД.

Повторяем, Реваз-то был обыкновенным вольнонаёмным врачом после окончания дагестанского медвуза. Попал же в Дубравлаг за попытку украсть невесту. Мол, национальный обычай. Его пожурили и распределили, как и меня, в Дубравлаг.

Я – втягивалась. Даже оставалась на ночное дежурство. Редко кто беспокоил. Я уже поняла – в лагере у зэков закон: ежели можешь спать – спи.

Сижу в нашей комнатке врачей. Тишина. Иногда что-то поскрипывает. Да как иначе. Дом – барак деревянный, обязательно что-то скрипеть должно.

Конечно, задремала. Приоткрыла глаза – на столе моём, на краю – сидит крыса. Меня об этом предупреждали, чтобы я не пугалась. Крыса безобидная, почти домашняя. Зовут – Фаина[35]35
  Крыса жила в больничке на самом деле. И опасалась только двух надзирателей. От них – пряталась.


[Закрыть].

На самом деле – животное было очень, я бы сказала, понятливое. Например. Сидит на столе Фаина, а к комнате подходит Роза Ивановна Сатинская, зам. зав. Я и моргнуть не успеваю, а Фаина уже – фьють и след простыл. Ладно, думаю, вероятно, это просто совпадение. Но вот через вечер входит главный врач Липшиц. Фаина даже не посмотрит. Сидит себе спокойно, только иногда начнёт принюхиваться. Мы уже знаем – значит, хочет хлеба. Потому что у нас, кроме хлеба да сахара, тоже было не густо.

* * *

Что ещё интересно. Кроме Валерия Яковлевича Липшица, вся обслуга, медсестрички и врачихи активно использовали жаргон. Вначале я думала, что это – мордовский. Поэтому тоже активно начала употреблять, например, обращаясь к медсестричкам:

– Давай, Ирочка, быстрей, пока я тебя не мацаю.

Или:

– Я вчера Липшицу ассистировала, так облажалась.

Врачи переглядывались, а я – гордилась. Меня начинают принимать за свою, за «мордовскую». В общем, однажды Роза Ивановна, потянувшись своим большим телом, томно произнесла:

– А что, уважаемые коллеги, не соорудить ли нам баньку? Вон, наша новенькая проставилась[36]36
  Проставиться – угостить коллег по случаю начала работы (прост.).


[Закрыть], и мы поняли наконец, отчего руководство нашей родной партии живёт так долго. Оттого, что «Посольскую» принимает на завтрак. Давайте сделаем баньку. А здесь на стрёме оставим Васю-шмаровоза (фельдшер), пусть мацает[37]37
  Мацать – щупать, обнимать (жарг.).


[Закрыть] больных и держит прядок.

Фельдшер Вася стоял по стойке смирно и улыбался, показывая один зуб, да и тот железный. Я уже знала, вставить здесь зубы зэку – невозможно. Потерять – влёгкую.

– Ну чё, делаем, девочки, баню, а?

Все девочки дружно предложение Розы Ивановны, или Розанчика (как ещё называли её тайком), поддержали. Началось «сооружение» бани.

Роза Ивановна проявила необыкновенную прыткость, деловитость и даже, можно сказать, суетливость. Вмиг она отзвонилась куму, то есть в оперотдел, и доложила, что уезжает на объект. Кстати, она была в армии внутренних войск в чине капитана медицинской службы.

Затем последовала команда какому-то Драчееву дать расконвойку на баню, и чтобы люди были как люди. Мол, мы этой баней «проставляемся».

Потом пошёл звонок Ивану Тимофеевичу, чтобы организовал веники.

Следует отметить, что в нашей, «винницкой культуре» института бань не было. И для меня всё было в новинку, диковинку, то есть к действию, близкому к изумлению. Я только тихонько мед-сестричек спросила, какая одежда нужна. Купальники, например.

– Да ты что, Луллушка. Баня же только для нас. Одежда одна – наши волосы. А они только у нашего Розанчика.

На самом деле, у Розы Ивановны волосы были особенные. Так вроде и незаметно, но когда шпильку вытащит, то просто «чёрная шаль». На самом деле мы все ахали и охали. Ну да ладно, не будем завидовать. А идём в баню.

Она была при какой-то котельной. И снаружи, и внутри какого-то тёмного, унылого цвета. Правда, в предбаннике на полу лежали половики. Да не в этих сырых и чуть подгнивших стенах было её достоинство.

Достоинство было в столе. В предбаннике был накрыт стол. Конечно, скамейки, так как, я уже поняла, за стол здесь садятся, вероятно, обёрнутые полотенцами, простынями либо халатами (!).

Стол представлял все дары сельского хозяйства Мордовии в солёном, квашеном или маринованном виде. Включая колбасы, куриные, свиные и прочие деликатесы.

Далее меня поразил обслуживающий персонал. Вместо двух банщиц-зэков нас, оказывается, должны обслуживать двое зэков мужеска полу.

Я впала в полное замешательство и тихонько заявила, что ни под каким видом ни раздеваться, ни заниматься помывом тела, ни отдаваться парильным процедурам я уж точно не буду. Но мои возражения натолкнулись на полнейшее непонимание. Даже недоумение со стороны моих коллег.

– Ты что, Луллу, серьёзно, что ли? – хором спрашивали меня и «ухо-горло-нос», и «заболевания желудочно-кишечного тракта», да и сама Роза Ивановна была в полном непонимании.

– Ты, Луллу, не понимаешь, что ли? Это же зэки. Ты чё думаешь, мы сюда своих любовников притащили, что ли? Да не гляди на них. Или ты нарочно такой фифой себя выставляешь, чтобы мы увидели разность между нами? Хо-хо, разность у нас, ты же знаешь, бывает токо в промежности. Да и то не так чтобы очень, – выговаривала мне Роза Ивановна, ловко снимая форму военврача и симпатичные трусики. А вот сапоги с её ног (уже лишённых трусиков!!!) снимал один из двух зэков, виновников моего никчёмного и ложного, как они все отмечали, кокетства.

Пришлось кокетство убрать, извините, в промежность и, быстренько скинув с себя всё, юркнуть в баню.

Но было бы неправильно не рассказать об этих зэках. Конечно, я, облив себя водой, уселась на скамеечке и первым делом у Мамедовой Люси (ухо, горло и т. д.) просила рассказать про этих, обслуживающих. Кому я, как бы это ясно выразить, впервые отдала на рассмотрение своё юное, нежное комсомольское и голое тело.

Вот что рассказали мне девочки, не смущаясь тем, что то один, то другой зэк заходили в помывочную, подкладывали дрова в печь и потряхивали берёзовые веники. Чтобы они, вишь ты, стали более пушистыми и нежными для нашего капризного тела.

Кстати, эти два зэка, как в фильмах про фашистов, на нас не глядели, только в пол, и общались с Розой Ивановной, называя её «гражданин капитан».

Так вот, их история.

Один, Фельдбаум Арон, которого девочки игриво называли – наш Рончик, – сидел за болтливость и стремление себя показать. (Видно, особенность нации, что ли, но я тут мало что смыслю. Я по-девичьи считала, что у нас меж нациями – дружба, а выставляются только грузины. Ну, на то они и грузины. Фельдбаум оказался евреем.) Просто на какой-то международной энергетической конференции по выключателям он финским учёным пространно доказывал преимущества дугообразных конструкций. Конечно, коллеги Фельдбаума и его друзья по выпивке и шахматам это сообщение не упустили. И сигнал – запись беседы – быстренько пошёл в адрес конторы глубокого бурения[38]38
  Контора глубокого бурения – Комитет государственной безопасности СССР, в настоящее время – ФСБ.


[Закрыть], что в Ленинграде всегда на Гороховой. (Ой, не приведи Господь упоминать к ночи.)

Следствие было быстрым и даже, можно сказать, безболезненным. Просто на второй день допроса в кабинет к лейтенанту Головатому зашёл в полной форме генерал-майор. Лейтенант Головатый Евгений вскочил и доложил, кто преступник и как он, этот преступник, от всего отказывается. Доказывает, что все данные по дугообразным выключателям есть в журнале США «Текникл энд прогресс». Подследственный утверждает, он читает этот журнал в ГНБ, берёт в библиотеке в своём родном институте, то есть Политехе.

Генерал всё слушал внимательно. Смотрел на Фельдбаума даже как-то уважительно и этак доверительно спросил, не собирается ли Фельдбаум в Израиль. Получил категорический отказ, даже в мыслях, мол, не держу.

– Ну ладно, вы – не держите. А ваша жена, Ципора, урождённая Кугель? Она тоже не держит?

Генерал посопел, достал какую-то бумажку и медленно, лениво её прочитал:

– Запись беседы Ципоры Фельдбаум в ночь после ареста её мужа Арона Исааковича. Начато в 2 часа 15 минут утра. Окончено в 2 часа 20 минут утра. По адресу: г. Ленинград, ул. Лейтенанта Шмидта, 12, кв. 3.

Ципора: Ну, мама, не дурак ли Арон. Двести раз я ему говорила: едем, едем. Пока хоть немного выпускают. У нас же всё чисто. Мы ничем не торгуем, нигде не воруем, живём только головой Арона. А уж там, в этом грёбаном Израиле, мы будем как кот в масле. Мама, ну скажи – не идиот ли Арон, шоб он у них там был здоров.

Мать Ципоры: Ты знаешь, сейчас вроде НЕМНОЖКО другое время. Дай этому следователю немного гелд[39]39
  Гелд – золото (идиш).


[Закрыть] и всё. А журнал этот американский, обещай – утопим в Неве. И дай мне уже капель, видишь, маме плохо!

Генерал закончил, посмотрел ещё раз на Фельдбаума, немного потного, и сказал:

– Лейтенант Головатый. Предложите подследственному, э… как его, да, Фельдбауму, сделку. Или он признаётся в шпионских действиях в пользу финской разведки и едет в спец-лагерь на пять лет (без поражения в правах), или, э… – генерал вдруг быстро, в упор взглянул на Арона и тихо, но очень внятно произнёс: – Расстрелять к чёртовой матери. – Встал и ушёл.

А лейтенант Головатый углубился в написание какого-то текста. На вопрос Арона он буднично ответил:

– Да это акт о вашем расстреле. У нас быстро, если генерал приказал. Через минут тридцать всё и обтяпают, только вызову исполнителей.

Тут всё и произошло. Как говорят девушки, произошло то, что и должно было произойти. То есть Арон Исаакович полностью со всем согласился, всё подписал и, как говорят, с чистой совестью, но не на свободу, а в Мордовию, в Дубравлаг, в лагерь КГБ. На пять лет.

В лагере устроился хорошо, особенно после того, как выиграл зонное первенство по шахматам. Зона получила вымпел, Фельдбаум – две пачки чая и должность при больничке. С обязательством – до конца своего срока обучить играть начальника лагеря хотя бы по второй категории.

В банный день обслуживает клиентов. Хочет или нет, кто спрашивает у зэка. Ципора, слава Богу, ни о чём не догадывается.

Другой же зэк из обслуги, Матвей, или Мотя-Метрополь, к шпионажу, разведке, грабежам, убийствам никакого отношения не имел и не имеет. У него всё проще и, вероятно, опаснее. Статья валютная, и хоть она по закону и даёт нарушителю соцзаконности лет 8–15, но государство совецкое часто играет не по правилам. Например, всем ясно, что туз и десятка – это двадцать одно. А тут вдруг объявление – туз и десятка – двадцать три. Или – шестнадцать. Мол, так решил Совет Министров или Президиум Верховного Совета.

Поэтому Мотя, или Матвей Шлемович Малявский, оттягивает свои 12 лет. Но устроился нормально. Заведующий баней, да чтоб не скинули, человек из Москвы смотрящему лагеря, и куму, и ещё кому надо (а надо всем, вот сучье племя) завозит многое.

Открою секрет Мотиного проживания в лагере. То есть как это он – зав. женским отделением бани, да со статьёй нехорошей, да сроком солидным, но вот держится, держится.

Мотю арестовали, имущество описали – а его оказалось немного. Супруга его немедленно подала на развод. Квартиру закрыли, и убыла супруга, мастер спорта по копьеметанию и врач общего профиля, в неизвестном направлении. Вернее, объявилась в системе Дубравлага, стала кадровым военным врачом, и вот уже пожалте. Зам. зав. по общим вопросам, капитан МВД Сатинская Роза Ивановна. Просим любить и жаловать. Разведена. И не волнуется, особо своего зэка-мужа не выпячивает, а Липшицу, который знает всё, отвечает:

– Ах, Валерий Яковлевич, Валерий Яковлевич, у меня в жизни вот что было. На соревновании первенства СССР или я метну копьё на 71 метр и стану заслуженной и чемпионом СССР (а это, мне обещало общество «Динамо», квартира в Москве), или – ежели нет – ухожу из «Динамо» куда хочу.

Вот я и метнула. На 73,5 метра. Хоть и связки все были порваны, и сухожилья ни к чёрту. Да вы ведь меня смотрите, всё понимаете. Поэтому муж мой Мотя Малявский тянет срок спокойно.

Да я не волнуюсь особо. Ещё год пусть посидит, а потом я вам сделаю предложение, от которого вы отказаться не сможете. Да не хмурьтесь, дайте я вас поцелую.

Вот какая у нас в больничке Сатинская, капитан МВД. Всё может сделать любовь. Просто любовь к Моте Малявскому. Практически повторение декабристок, только каторга в другом месте.

* * *

Но началась баня. Традиционно с первого захода. Пар был хорош, а мы были молодые. Хочу сразу сказать, меня приятно удивило. Врачихи, мои коллеги, в раздетом до полного, можно сказать, пара, были чудо как хороши. Я прям за них не могла не радоваться.

После первого пара сказалась и традиция – сели за стол.

Вот что странно. Выпили первую, и я вдруг совершенно забыла, что сижу – голая, что стоят и подкладывают еду двое мужчин. Просто сумасшествие.

Жаром заведовал, оказывается, этот шахматист-энергетик Фельдбаум. Видно, он руку набил или подходил с научной точки зрения – жар был хорош.

После второго пара, как говорили местные мои коллеги, снова немного «закусили», приняв местного напитка мордовского разлива. Пошли расслабленные беседы. А двое обслуживающих куда-то удалились. Конечно, с медицинских обсуждений перекинулись на личное.

Оказалось, личного у моих девушек хватало. У каждой был друг, в основном из местного охранного гарнизона (ВОХР)[40]40
  ВОХР – вооружённая охрана государственных объектов. В их число включены и территории ГУЛАГа.


[Закрыть].

К моему смущению, дамы без зазрения делились достоинствами своих друзей и их неистощимостью. Хотя и отмечали некоторый примитивизм. Также было сказано, что в общежитейском плане семью можно строить только с лицами еврейской национальности. Правды ради, из присутствующих никто пока близкого опыта с ними не имел, но говорят… говорят…

Потом, конечно, начался загул. Традиционно с песняка. Меня попросили спеть «Чёрный ворон, что ты вьёшься…», а потом все хором грянули «…сердцу хочется ласковой песни и хорошей большой любви…».

Перешли и к частушкам. Я их совсем не знала, но «ухо-горло-нос» рубала такие, что девы наши даже бегали в ведро (туалета традиционно не было). Например, только одну я запомнила:

 
Не ходите, девки, замуж,
Ничего хорошего.
Утром встанешь – титьки набок,
Волосы взъерошены.
 

Вдруг все врачихи стали пристально смотреть на Розу Ивановну.

– Ну, стрельни, товарищ капитан, а, весь коллектив просит. Да и новенькой показать нужно, а, Роза Ивановна, – просили коллеги.

– Да ладно, давайте.

Кто-то полез в сумочку, достал оттуда что-то и передал капитану Сатинской. А Роза Ивановна погладила себя по животу, в районе пупка, сказала громко:

– Ррраз, два, три – пали!

Сделала какое-то не совсем пристойное движение всем своим крепким телом, особенно в области таза, и… из пупка у неё вылетел шарик. Видно, судя по резьбе, отвинченный от кровати. Шарик отлетел почти до стенки. Его нашли, вернули Розе, и она это представление повторила.

Все ахали, охали и хвалили капитана медслужбы за умение владеть телом.

Далее Роза Ивановна попросила всех одеться, а сама пошла в помывочную, вызвав туда зэка Малявского Матвея.

Мы все расселись на лавочках в предбаннике. Ждали. И почему-то всем стало грустно. Что за несчастливая такая пора.

Арон Фельдбаум сидел за столом, тихонько собирая остатки еды. Это – в зону, сидельцам. Бригадиру – пахану, да и вообще. Разгадывал задачу игры Алёхин – Капабланка.

Грустно.

* * *

Баню я долго забыть не могла. Всё стало понятно, и от этого мне ещё более грустно.

Например, Фельдбаум сидит просто так. Теряет здоровье, свою работу, жену. Ципора, конечно, его ждёт. Собирает колбасу, консервы, сало. Уже запуталась, что можно, а что – нельзя. Иногда плачет.

А Мотя-Метрополь. Я отчётливо поняла, что он никакого вреда государству не наносил. Ну, покупал у зарубежников шмотки. Торговал ими. Получал свою «маржу», превращал её во фрукты или ещё во что, и, главное, любил свою Розу. Копьеметателя. И дочку – на редкость красивую.

Постепенно я видела, как всё у нас устроено. Не очень справедливо. И пугалась тому, что превращалась не в советскую, а в антисоветскую. В общем, «судьба-кантовка». И стала немного равнодушна, как говорят, по жизни.

Правда, практика была потрясающая. Гинекологии, кстати, мало, а вот помогала Липшицу регулярно извлекать из желудков пациентов ложки, даже вилки, проволоку и другие, ещё более непотребные предметы. Убили меня костяшки домино. Их было заглочено много, и последняя костяшка вышла из пациента естественным путём, как мой шарик в крымском пионерлагере. Только уж здесь никто анонимок не напишет, это просто никому не нужно, и так все сидят.

* * *

Прошло три года, пролетели. Я не поддалась ни на какие уговоры и уволилась. Куда? Да как куда, к маме. Перед расставанием написала стихи. Не улыбайтесь, просто нет в мире девушки до тридцати, что стихов бы никогда не писала.

 
Вот три года пролетело.
Оглянуться не успела,
 
 
Как окончился мой срок.
Еду, нет, не на восток.
А туда, где папа, мама,
И где дом, конечно, свой.
Уезжать же вдруг так больно!
Зона стала мне родной.
 

Конечно, были чудесные проводы. Даже и не напились вовсе, но казалось – вся больничка пьяна. Липшиц тихонько плачет, говорит, что я – как внучка.

Опер, или кум, сказал, я была выдержана в идейном плане. Мотя-Метрополь подарил мне хороший нож, для чего?

А Арон Фельдбаум написал даже стихи. Я их потеряла, но запомнила начало:

 
Как зэк с поносом
На парашу,
Так я, минуя нашу стражу,
Спешу, спешу парку поддать,
Тебя чтоб голую видать.
 

Вот такие незамысловатые стихи. Правда, просил, чтобы ни в коем случае их Ципора не видела. Ну и ладно. Где та Ципора, а где – я.

Видно, в лагере особенная атмосфера. Хорошие стихи пишутся. Вот и Верка-доллар сунула мне бумажку на память.

 
Отмотала я срок. Не удался побег.
Пару лишних годков мне начальство впаяло.
Но сегодня – конец!
Радость, воля и смех,
И на вахте я вольною стала.
 
 
Выхожу из тюрьмы с просветлённой душой.
Нимб судьбы надо мною сияет.
Тёмный плат над моею лихой головой,
Чернобурки лишь мне не хватает.
 
 
Ах, кантовка-судьба.
Как опять не попасть.
Воля сладкая – я ж невезучая.
Город шумный раскрыл
Свою алчную пасть.
И опять жду я фарта и случая[41]41
  Евгения Кобикова.


[Закрыть].
 

Уже в поезде, в купейном, что мчал меня, уже опытного врача, уважающего советскую власть и партию, к моим маме и папе, я открыла конверт, что дал мне на перроне мой любимый Липшиц.

– Только не передавай никому для печати. Время ещё не пришло. Это зэк наш Толя Марченко написал, когда сидел на десятке. Я всё хочу его санитаром взять, но пока кум тормозит. Обнимаю тебя, Луллушка, моя «внучка».

Песня о часовых поясах

 
Сверят стрелки вахта и конвой,
Втянется в ворота хвост колонн.
Ровно в десять лагерный отбой
Прогремит над проволокой зон.
Рельс о рельс колотится: отбой!
Зэк в барак торопится: отбой!
Рельсовый, простуженный, стальной
Благовест плывёт над Колымой.
Вам вступать, Игарка и Тайшет!
Завернись в бушлат, Караганда!
Рельсовый заржавленный брегет
Вызвонит недели и года.
Тень до середины доползла.
Тень перевалила за Урал
В свой черёд вступает Дубравлаг
В колыбельный лагерный хорал.
Песням неродившимся – отбой!
Звёздам закатившимся – отбой!
Я не сплю в московской тишине:
Через час – подъём на Колыме[42]42
  Анатолий Марченко, 1967 г.


[Закрыть].
 

Я часто читаю эти стихи. И тогда кажется, что это мне бьют рельсы: подъём, просыпайся, ты ведь знаешь, Липшиц не любит, когда опаздывают на операцию.