Текст книги "Игры с адреналином"

В общем, русский язык пошёл в полном объёме. А когда все дети после трёх месяцев занятий спели «Акулину», то мамашки были в абсолютном восторге. Подошёл даже пожилой мэн. Представился как дедушка одного из мальчиков и попросил присоединиться к обучению. A то, мол, я русскую мову забывать начал.

Ну, что говорить. И смех и грех. У подружек даже взяла учебник русского языка. И стала потихоньку отдавать долги.

* * *

Но не всё так гладко. Это только на бумаге, а забыли про овраги.

В общем, я через несколько месяцев получила ожидаемые документы и стала гражданкой любезной мне Франции. Ур-ра!

Но Ося! Он каждый день звонит и просит прийти на вечерний ужин. Уже даже как-то чуть раздражённо говорит:

– Ты мне, Луллу, наконец, жена или как!

– Ося, подожди, конечно «или как». Мы же обо всём договорились.

– Нет, – кричит уже, – супружеские обязанности никто во Франции не отменял. Даже в период французской революции.

И нёс ахинею про интимную жизнь в период Директории, Наполеона, Республики.

– Приходи, приходи, я тебе всё расскажу, моя Божья коровка. Твой Бычок ждёт тебя, тоскует и мычит, – и на самом деле мычал в трубку. С ума, что ли, сошёл.

Я выяснила кое-что по технике, и ловко мне сделали так, что звонки моего «мужа» не принимались.

Но стала звонить мама Оси, тётя Маня. Делает вид, что ничего не понимает, Аси никакой не знает, и уже начинает повышать голос:

– Что ты себе, Луллу, позволяешь. Где твоё отношение к мужу и моему ребёнку. Ладно, обеды-ужины, ты хоть бы имей совесть и сделай то, что делает любая ответственная жена. Тем более – еврейская.

– Да что вы говорите, тётя Маня. Мы же договаривались вполне определённо. И никаких обязательств я и в голове не держала, и не думаю.

– Ну, раз так, то вот что, моя дорогая. Тогда рассчитывайся с нами за услуги, как это принято у порядочных людей. А я полагаю, дети нашей Ксении были уж обучены элементарному поведению порядочной девушки.

Мы знаем, ты документы получила. Изволь выплатить Осе за услуги… франков, за свадебный обед… франков, итого…

Учти, это я посчитала с тебя как с родственницы. Не беру ничего за холодец и две бутылки «Абсолюта». Пусть уж мы будем в убытке, у нас всегда так. Вот что значит быть порядочными евреями. Ждём тебя через неделю, и не затягивай. Спрос на Осю увеличивается, так что с тебя ещё за бракоразводный процесс. Хотя Ося расторжения очень не хочет и всё время требует «трясогузочки» с «диким бычком». Так что подумай ещё, не совершай роковую ошибку, это я тебе как мама Оси говорю.

Я на всё это перестаю отвечать. Телефон и с Маней – блокирую. Веду уроки. Собираю денежку на отъезд из славной Франции, иногда, когда особенно плохое настроение, пишу стих. Ну, например.

 
Я в твои глаза бездонные
Падаю, падаю.
Зацепилась ресницами
В темени синей,
И в свободном падении
Радугой, радугой
Распыляюсь в соцветии
Радостных линий.
И взмываю лучисто
С бездонной пучины.
Вся из плоти и крови,
Не дух и не призрак.
В синих милых глазах
Дорогого мужчины
Зажигаю ответные
Звёздные искры[58]58
  Евгения Кобикова, 2017 г., Франция.


[Закрыть].
 

Я их перечитала и поняла. Начинаю тосковать. А здесь, как говорит один мой знакомый, в изгнании – никакой тоски. Только позитив: круассан – радость. Памплемус – удовольствие. Колбаса «докторская» – воспоминания. Багет – домашнее счастье.

Так я и стараюсь держаться. А давление на меня, оказалось, продолжается.

Меня вычислила тётя Маня и приехала с Осей. Начали концерт, который веселил жителей тихого, спокойного дома в респектабельном районе ещё, вероятно, месяц.

В общем, мама с Осей выстроились перед домом, на улице, и начали кричать на французском. Публика была в восторге.

«Вернись, моя многоножка, к своему одинокому бычку. Повидайся со мной, трясогузочка. Я даже уже не мычу, я плачу, твой бычок разлуки уже не выдерживает, очень хочется…» и так далее.

Я дурею, но сижу, запершись. Детей не выпускаю. Да они и не хотят уходить, им уж весело, как никому.

После этого сеанса все мальчики начали называть девочек «моя водомерочка».

Слава Богу, мамашки хохочут и тихонько напевают «Акулину». Вместе с детьми. Французским мужьям объясняют, это народная русская песня про любовь пастуха и пастушки. Ну, это теперь понятно, но чего так дети хохочут. Нет, не понять этим милым мужьям загадочную русскую душу с Достоевским, Пушкиным и крестьянской песней про страдания пастушки Акулины.

* * *

Но тем не менее процесс, как говорится, набирает обороты.

Я – на звонки не отвечаю. Двери открываю, изучив в глазок – кто. И вдруг – получаю письмо от месье Рени, сексопатолога. Приглашает меня посетить его кабинет. В общем – «рандеву». Кстати, здесь, во Франции, всё – только по рандеву. И никакой свободы. Вот вам и демократия. Не удивлюсь, если у них и супружеские отношения развиваются по рандеву.

Доктор Рени оказался рыжим, но арабских кровей. Вначале он меня внимательно изучал. Хотя я пришла в брюках. Когда брюки, изучать даму сложнее.

Затем выяснилась и суть приглашения. Мадам, мне поступила жалоба от моего постоянного пациента, месье Иосифа Коца (это «мой» Ося!). Суть жалобы состоит в том, что вы, мадам, исполняете супружеские обязанности ненадлежащим образом. Или, иначе говоря, совсем их не выполняете. Что приводит организм месье Коца в состояние тахикардии, высокого давления, неконтролируемого мочеиспускания и никому не нужных эротических видений. Мадам, не улыбайтесь. Дело серьёзное, ибо я должен дать месье Коцу заключение. Которое может послужить основанием для открытия процесса против вас. Вам это нужно? Вот и я думаю – нет. Поэтому ответьте мне правдиво на вопросы, а я подумаю, что можно сделать для примирения сторон.

Итак, скажите мне… – Далее он начал задавать мне такие вопросы, что уж на мужчин на несколько лет я просто смотреть не могла. Но он же и придумал совет, как выиграть судебный процесс. То есть доказать, что выполнение интимной нагрузки ночью для меня невозможно. А днём – я работаю.

Короче, показать, что я полностью ненормальна и пока излечению не подлежу. (Даже дал официальное заключение.)

Итак, я не могу выполнять свои функции по ночам, как все нормальные жёны, потому что мне каждую ночь снятся мышки, играющие в футбол. И я, мол, ни на что иное не отвлекаюсь. Лекарства или иные формы лечения, включая даже электрофорез, не действуют.

При этом, как отмечено в заключении, больная ведёт расписание игр, розыгрыш призовых мест. Поэтому психика пациентки так загружена предстоящей, например, игрой, что на всё другое никаких возможностей не наблюдается.

Я уходила с заключением профессора Рени довольная, но с некоторым недоумением.

– Скажите, профессор, зачем вы мне помогли?

Профессор наклонился ко мне и вполголоса сказал:

– Откровенно?

– Да.

– И никому, никогда, нигде!

– Только так, я могу дать честное слово, а я его ещё ни разу не нарушила.

– Тогда скажу. Очень просто. Мне так надоел этот месье Иосиф Коц, что захотелось хоть немного, но ввергнуть этого пидараста в неловкое состояние. Что я сейчас с вашей помощью и сделал. А потом, вы такая очаровательная, впрочем, как и все обитатели вашей российской тундры, что отдавать вас господину Коцу ну просто свыше моих, извините, арабских сил. Просто будьте счастливы, я уверен – вы будете. Даже если будете сажать помидоры где-нибудь в тьмутаракани, в тундре или даже в Мариуполе. Эх! – крякнул он, и я поняла причину этого «кряка». Что делать, наша судьба распоряжается.

Вот я с этаким заключением и с решением суда (Коцы всё-таки пытались дожать ситуацию) в одно раннее утро вышла из международного автобуса в моём родном Зыбкове.

Нет, ребята, что ни говорите, а запах родного места всё расставляет по своим местам.

– Ма-а-ама! – кричу я. И бегу, бегу.

Глава X. В поисках личной жизни

Так текла наша зыбковская жизнь. Пока в одночасье не стало ни СССР’а, ни партии, и даже комсомола.

Да это бы ладно. Есть стало нечего.

Мой папа к тому времени ушёл из жизни, мама в садике закручивала банки.

А до этого, забыла сказать, я и замуж сходила. Правда, слово «сходила» нехорошее. Вроде на двор. Нет, нет. Побывала замужем за нашим, деповским. Нет, и детей не было, и тоска зелёная.

Так вот всё и шло. Мама – старела, я – не молодела, как однажды отметила моя подружка Лидка, сейчас у неё парикмахерская под названием «Салон Белла». Ничего, заходят.

Лида и привязалась. Деньги, мол, есть. Дом – крепкий. Свободна совершенно (это всё про меня). И чего я, как поплавок в унитазе, болтаюсь без дела. Езжай в Турцию либо в Грецию. Там все усатые, набегут, как тараканы, и защекочут за милую душу.

Я всё-таки уже взрослая, и решилась. Еду в Пятигорск. Там воды и источники.

Конечно, честно, мне не воды и парафины были нужны. Мне был нужен роман курортный, о которых столько пишут, говорят и сюсюкают. Вот так прямо я и заявляю – только это.

Если уж ударяться в эту сферу налаживания личной жизни, то сделать это нужно спокойно и красиво, как было в 1930– 1940-е годы в благословенной Ялте, Алуште, Сочи, Пятигорске. Называлось это – бархатные сезоны. Когда по набережной гуляли полноватые мужчины в лёгких белых костюмах и белых же туфлях, начищенных зубным порошком (ибо зубная паста появилась позже).

В эти бархатные сезоны возникали скоротечные, ветреные и нежные романы. Ведь это юг, звёзды прямо над тобой, воздух с моря дышит солью, и со всех танцевальных площадок слышится одно и то же: «Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить…»

Вот мои подруги, да Лидка, что ещё давно-давно учила меня целоваться, добились – отправили меня на «воды». Но не в Карловы Вары, как хотели, а в санаторный комплекс в Пятигорске, где, все мы это знаем, жила княгиня Лиговская, а поэт и замечательный писатель Михаил Лермонт (Лермонтов) был застрелен на дуэли своим другом Мартыновым.

Ехала я в Пятигорск поездом по ряду причин. Первое – бесплатный проезд по железной дороге. Папе полагался, а я могла пользоваться этой льготой. Во-вторых, хотелось проехать по стране.

Совершенно честно, мне хотелось посмотреть и домик, в котором жил Лермонтов и куда было привезено его тело. Да и всю эту атмосферу высшего света, который, высший свет, ходил по улочкам, пил воду целебную, да и романы совершались нешуточные.

Вот это и многое ещё начало вертеться у меня в голове. Я искала эту набережную и эти дома отдыха – санатории. Нет-нет, мои подруги своего добились. Я сломалась и уже через неделю входила в санаторный комплекс. Он был известен тем, что в салонах ещё Российской империи к лету слышалось одно и то же:

– Что, графиня, вы опять на воды?

– Да, голубушка, они так действуют на все наши органы, что отказать себе в этом я совершенно не нахожу сил, – отвечала графиня, томно улыбаясь уже увядающим лицом.

Торопись, торопись, графинюшка, скоро гакнет революция, и хорошо, ежели застанет тебя здесь, в Пятигорске, а ежели в твоём поместье, в Тверской губернии, это как тогда?!

Эти дурацкие «прогрессивные» мысли мелькали. Но редко. Чаще я вспоминала наставления друзей перед отъездом. Они сводились к одному.

Мол, курорты располагают к общей свободе и раскрепощённости, да и воды действуют расслабляюще на организм. Поэтому тебе это, в силу твоего стеснительного, робкого и романтического характера, как раз то, что, как говорится, прописал доктор. И мужчины уж будут не компьютерные, а настоящие, трепетные, тёплые и доступные. Уж ты нам поверь.

– Что, уж так и доступные? – волновалась я. Ведь срок-то у меня – две недели, как за этот срок сблизиться-то?

– Да ты совершенно не меньжуйся, Луллу, – кипятилась особенно яро Лида.

Оформила документы. Получила направление на уколы, парафины и, конечно, воды. Купила кружку с носиком.

«Нет, видно, дала я маху», – думала, садясь за обеденный стол. Номер столика 112, на четыре персоны. Будет, надеемся, выбор, хотя, гляжу, дам и разных тёток – переизбыток. Но что делать. Во всём мире мужчин становится меньше. Надо торопиться.

По правде говоря, я понимала, что из моей задумки курортной интриги ничего не получится. Не такая я по характеру. Я ж – зыбковская, а не московская, например.

Ну да ладно, как будет. Как говорила бабушка – Бог управит.

За столом я ела творожок, особо по сторонам не зыркая. И не заметила, как напротив оказался сосед. Ага! Уже начало есть. Сосед, правда, был не первой, как говорится, молодости. И даже – не второй свежести. Но на бесптичье и рыба – воробей. Или как там.

Наблюдаю.

А мой визави сидит, задумчиво салатик из свёклы потребляет (видно, с желудком проблемки) и то хлеб в шарик скатывает, то его по столу двигает. В общем, рассеянность в действиях и во взгляде. На меня – поглядывает. Ну, что делать. У меня ведь медобразование, я к пациентам привыкла. Ложечкой звякнула, а он, мой сосед, на меня взглянул, я и представилась:

– Меня зовут Луллу. Я из Зыбкова. Это под Винницей.

Мужчина улыбнулся. Да-а, годков, видно, уже больше семидесяти. Это ежели судить по пигментным пятнам. На руках и лбу. А так вроде бы и ничего ещё. Слава Богу, что не сгорблен. Хотя тросточка – настораживала.

– Рад, что вы представились, любезная Луллу. Раньше здесь, в Горячих Ключах, было принято первым представляться мужчинам. Но… То раньше было, в девятнадцатом благословенном веке. Я с графиней фон Крюденер вон за тем столиком обычно сидел.

Я сдуру обернулась, чтобы посмотреть на этот столик. И забыла закрыть рот. А сосед рассмеялся. И смех его был мил мне.

– Меня зовут Маркел Иванович. Я – литератор. Живу во Франции, в изгнании. А Зыбково знаю хорошо, у нас поместье в Песках было.

Я окончательно смешалась, но выход всегда у девушки найдётся. Я рассмеялась и поправила так невзначай лифчик. Это меня Лидка перед отъездом учила. Мол, попадёшь в неловкую ситуацию, поправь лифчик.

Через какое-то время мы уже болтали, как два интеллигентных человека. Одного, можно сказать, круга.

Маркел Иванович мило шутил, незаметно рассказывая о себе. Из рассказов и реплик составился портрет этакого одинокого, уже в преклонном возрасте, мужчины, что вовсе не ловелас, а даже серьёзный. И к женщинам относится, видно, без пошлости. Всё посмеивается, мол, до дверей провожу, а на большее рассчитывать опасно.

Ну, что делать, девочки. Конечно, можно и получше найти. Хотя здесь, с парафином – вряд ли.

А этот Маркел, по крайней мере, ведёт себя скромно. Хотя, может, и лучше бы было – совсем наоборот.

Эй ты, Лулка, очнись! Зачем ехала-то?

* * *

Обедали уже вполне по-дружески, а после ужина пошли в холл выпить кофию. (Это – на ночь!)

Но кофий, как каждый кофий по вечерам, закончился традиционным ликёром, который, в свою очередь, привёл меня в номер моего нового знакомого. Уж очень всё быстро как-то происходит и неправильно, мелькало у меня. Что он подумает, этот Маркел, когда я снимала кроссовки. И зачем-то юркнула в кровать. Правда, перед этим мы целовались, и это оказалось – замечательно.

Да и далее всё развивалось для меня, зыбковской, совершенно неожиданно. Не буду описывать, только скажу вам, девочки, такого наслаждения я никогда ещё не получала. Хотя опыт-то был очень небольшой.

И заснули мы сразу. Утром проснулась я у него на плече – уж большего доверия женщина мужчине оказать не может.

За завтраком я Маркела не видела. Видно, на процедурах. Хотя какие могут быть после всего (!) процедуры. Процедура должна быть только одна – это я.

Так я думала, а уж в обед узнала – мой сосед по столу выписался и уехал досрочно, не пройдя ни азотные уколы, ни процедуры испития воды у источника № 11.

Сказать, что я была в шоке, – значит ничего не сказать.

Два дня до отъезда я даже не понимала, кто у меня соседи за столом. Помню только, две еврейские девушки, мама и дочка, всё обсуждали, кто еврей, а кто – нет. Это за соседними столиками.

* * *

Дома всё было хорошо. Мама, конечно, рада, что я вернулась. И в больнице моей всё развивалось удачно. Шли разные процессы, победы, поражения. В общем – жизнь.

Единственно, что мне не нравилось, – эти воды на меня подействовали не очень целебно, что ли. В общем, уехала здоровая, а вернулась – совсем больная. Что-то с желудком. Подташнивало. Неожиданно стала полнеть. И всё время хотелось спать.

Лидка, делая меня в своей парикмахерской молодой и красивой, моим видом огорчалась и требовала идти к врачу. После очередного приступа пошла-таки к этому, гастроэндо, в общем, к желудочному.

А от диагноза я просто потеряла сознание.

– Беременность, уважаемая Луллу Ивановна, натуральная. А так как у вас она, беременность, первая, то мы предпримем вот какие меры…

Я проснулась. На кухне мама звякала чашками.

Ну и ну! Вот это сон. Нет, нет, гнать и гнать эти наваждения, эти поиски семейной жизни. Сейчас оладушков у мамы стащу, да с чаем.

Я в ночнушке скользнула на кухню за оладушком.

– Глаза хоть протри, – улыбаясь, сказала мама. Раздался звонок в двери. – Ладно, сиди в своей ночнушке, я открою. Лидка, верно, ни свет ни заря.

Мама вернулась растерянная.

– Кто-то тебя спрашивает. По-моему, Лёвка приехал из Израиля, – и мама чуть не уронила тарелочку с оладушками.

Заключение

Дальше был не сон. А самая настоящая действительность. С моим согласием стать женой Лёвки и самым срочным образом. Так как он ждал этого такие горькие, трудные и долгие годы.

– Там же сейчас жарко, – шептала я, задыхаясь от счастья.

– Конечно, жарко. Но – всем поголовно.

И Лёвка радостно хохотал. Это у него привычка с института: хохотать при каждом случае.

И что вы думаете? Я таки родила. А Лёвка, еврейская морда, написал про мою беременность две статьи. В статье писал, что столь поздние роды возможны, ежели ты приехала на Землю обетованную.

Работаю в военном госпитале и иногда выезжаю даже на полевые точки, на помощь. Делала недавно операцию по пулевому ранению. Оказался – арабский солдат.

Я здесь перестала удивляться чему-либо. На самом деле – Святая Земля!

Вот и всё.

Мир вам, мой читатель, будь счастлив.

Часть III
Истории времён культа

Недорого и со вкусом

Скорый поезд «Красная стрела» Москва – Санкт-Петербург (а проще – Ленинград) всегда уходит по расписанию в… часов… минут.

Я ездил в Питер по делам, можно сказать, пустяшным. Но довольно часто, где-то раз в два-три месяца.

Поездки эти я любил по различным причинам. Одной из этих причин были пассажиры. Они разные, как и вся наша страна. Зачастую непредсказуемы. Иногда – агрессивны. В основном все – замкнуты, молчаливы и озабочены.

Я приходил загодя, был в купе первым и включал свою игру – кого мне Бог пошлёт в попутчики. Иногда я выигрывал – мы болтали всю ночь до Петербурга. Часто проигрывал – попутчик засыпал немедленно и беспробудно. Дамы же, как попутчицы, были редки, и завести роман какой-либо степени напряжённости практически совсем не представлялось возможным. И в этот раз я всё гадал: вот, может, эта, с ногами? Нет – мимо. А может, этот, интеллектуальный на вид профессор? Мимо.

Так оно и шло, пока у купе не остановились трое мужчин уже хороших возрастных категорий – всем бы я дал за семьдесят. И с гаком. Они мне сразу почему-то понравились. Во-первых, хорошо, просто, но со вкусом одеты. И не очень дёшево. Во-вторых, все в небольшом подпитии. В-третьих, все трое веселы, постоянно чему-то радуются (что само по себе уже редкость в наше время) и хохочут. Нет, приятные мужики. Мне понравились.

Провожали они Васю и всё напутствовали его, что и как надо сказать знакомцу Фёдору в Питере.

«И в конце ты передай ему, что прострел – это когда ты с мячом влетел в ворота, а не то, что у него в жопе, га-га-га», – настойчиво требовал от Васи один из провожающих.

Наконец поезд заскрипел. Мужики ещё раз похлопали Васю по спине. Весьма увесисто. И остался я с пассажиром. Он оказался весьма домовит и деятелен. Во всяком случае, для одной ночи.

Не обращая на меня внимания, попутчик споро и ловко разложил по столику пакеты, коробочки и, конечно, водрузил хорошую бутылку «Юрий Долгорукий». Объёмом 0,75. Запахло хорошей едой. Я старался не обращать внимания и, как культурный, делал вид, что читаю.

– Ну, что, таки и будем сидеть, как тётя Хася из Одессы? – вдруг совершенно неожиданно с известной нам всем интонацией произнёс попутчик. – Ну-ка к столу пжалте.

– Да я как-то не то чтобы не пью, но в 12 ночи, да и дел у меня с утра в Питере невпроворот, – начал мямлить я, уже отлично понимая, что, как говорил мой друг Швец Женя: «Сейчас покатится, кто пьёт и не…, тот спохватится».

– Да кто о выпивке говорит-то? – изумился Василий. – Возьмём на грудь граммулечку, бациллой замажем да об жизнь нашу грешную, как Армен Джигарханян говаривал, погутарим. Да и бай-бай.

Я придвинулся к столу. Отбросил какой-то ненужный роман Пелевина, и мы начали.

– Ну, по первой за всех святых и чтоб Бог нас не оставлял, – истово произнёс Василий, и первая пролетела легко, мягко и даже с большим удовольствием.

И тут меня осенило. Я узнал своего попутчика. Был в «Динамо» московском в 1950 году защитник центровой. Вася Поперечный. На самом деле, даже по теперешним меркам, защитник был хороший. И очень хороший. «Надо же», – думал я. Сходили по Васе с ума. Ходили на Васю. Ежели Вася играл, то «Динамо» уж точно не проигрывало. А Вася игр почти не пропускал. И вот сижу и пью с этим Васей. Ну и ну!

– А я вас знаю. Вы – Поперечный Василий, не знаю отчества. Не так ли?

– Ну да, он самый и есть, Василий Андреич. Спасибо. Не представляешь, как приятно, что кто-то тебя ещё узнаёт.

– Да я на все ваши матчи ходил ещё пацаном.

– Ну тогда для проверки скажи, что мне кричали с трибун.

Я совершенно неожиданно для себя набрал полные лёгкие достаточно несвежего воздуха и заорал: «Давай, Поперёк, ложись, Поперёк, ломай их».

Василий довольный хохотал. В соседних купе зашевелились.

– Всё правильно. Меня все так и прозывали. Ну, давай по неполной и переходим на «ты». О’кей?

– О’кей, – согласился я и предложил по полной. За наш футбол. За наше счастливое детство.

Вторая полная пошла очень хорошо. И начался такой любимый всеми россиянами разговор за жизнь, за любовь и дружбу.

Я, конечно, набросился с расспросами о динамовцах тех лет. Кто где? Увы. Оказалось, что многие уже ушли в мир иной. Остальные – пытаются держаться. Кто как. Государство, конечно, всех бросило. Но ничего. Спортивная закалка характера помогает.

– Я вот, – говорил Вася, – организовал две детские футбольные школы. И пошло. Играют. Правда, мотаюсь между Москвой и Питером, да уж ладно. Зато есть что на хлеб намазать, да и граммулька всегда возможна. Ну, мне помогает и родитель мой, царствие ему небесное. Андрей Петрович, мой батя, был коломенский крестьянин. Тогда говорили – крепкий середняк. Вот он меня с детства и учил: «Сынок, токо работа на земле, токо упорный труд до пота десятого тебя на ноги поставит. А не партия ихняя и не ваша сраная пионерия». Само собой, я рот – на замок. Хоть и малыш, а понимал – вякнешь где-нито, и, как говорил наш Ленин – два шага назад, а вперёд уж точно не будет. Ну, давай ещё по одной.

Ещё одна прошла прекрасно.

Беседа набирала обороты.

– Так я и привык. Везде – до пота. И на поле, и на тренировках всегда работал как зверь. Поэтому и в «Динамо» взяли. Дали лейтенанта – куда как хорошо. И с женитьбой мне вроде бы повезло.

Тут Василий Андреевич задумался, как бы взвешивая, повезло ли с женитьбой. И мы, как это водится после третьей, перешли на женский пол.

Я тут же включил свой больной вопрос – Лилю. Или как уход от супруги благотворительно влияет на ослабленный мужской организм. В том смысле, что хоть и живу я сейчас не в Москве, а в каком-то забытом Богом Хотькове, но вдруг началось у меня творчество. И на выходе уже третья книга.

– Так вот, писатель, я тебе сюжет сейчас продам, ахнешь и качаться не будешь. И учти, продам бесплатно. Ты мне нравишься да и болеешь за «Динамо». Но сначала выпьем.

– Да, уж обязательно. А если немного полирнуть желудок пивком, как, а? – я чувствовал, меня начинает забирать. Или разбирать. Но дёргаться ещё можно.

– Давай пивка. Кто против? Как говорят у нас в «Динамо», водка без пива – деньги на ветер. Так вот сюжет.

Но сначала про жён. Вот ты мне рассказал стандартный вариант. На Руси таких случаев – пруд пруди. Ещё Чехов говорил: «На Руси мужики мрут от двух болезней – злой жены и алкоголизма». А у меня – не вариант, а сплошная хохма. Слушай.

Вася наклонился ко мне, зажмурился и говорит громким шёпотом:

– У меня жена – еврейка.

– Ну и что? Сейчас это даже модно.

– Да, сейчас. А она стала еврейкой, тьфу, то есть моей женой, в 1948 году. Смекаешь, ежели историю нашей страны сечёшь? Вот то-то. На первых порах я натерпелся, но моя Броня, Бронислава значит, меня подковала на все случаи жизни. Сначала атака началась с моих папеньки-маменьки. Что говорить, отсталые. Крестьяне – одним словом. Вот папаша и начал меня давить. Ты, мол, их не знаешь. Они и нашего Христа. Они и всюду и всегда. У их только скрыпка да зубной мост или, скажем, протез. А вкалывать до пота на землице нашей – их и в помине. Ау, где вы, иудейско племя. Вот то-то.

Я, конечно, возражаю, как уже мастер спорта и аттестованный лейтенант. Мол, с Христом – это, батя, ещё нужно следствие провести. Следственного эксперимента не было? Не было! Вот так вот. А что до скрыпок – зубных дел, то что плохого. У нас дети будут не в навозе возиться, а на скрипицах пилить за здоровую жизнь. И, наконец, дал я ему своего козыря. Убил наповал, можно сказать.

Говорю: «Скажи, батя, в Политбюро нашей партии глупые люди сидят?»

«Нет, – отвечает, – сволочи да подлецы все, но не глупые».

«Хорошо, – говорю, – батя, тогда смотри: у Поскрёбышева, личного и бессменного секретаря самого товарища Сталина жена кто? Вот, вот – еврейка. У Андреева, члена Политбюро, жена кто? Еврейка! У Молотова, министра иностранных дел, жена кто? Еврейка! У Ворошилова, нашего маршала всех времён и народов, жена кто? Еврейка!»

«Ладно, хватит, – сдаётся мой батя. – Токо не жалуйся, когда еврейский петух в твою глупую голую задницу клюнет. Наливай, у меня первач – люкс!»

Я, конечно, отказался. У меня завтра игра. А режим я держал намертво. Вот поэтому и живой до сих пор. И ещё хоть очень редко, но на барышень поглядываю. Смекаешь!

Я смекал. Даже сам иногда поглядывал, что тоже явилось не последним аргументом в пользу Лильки.

– Кстати, никаких в дальнейшем сложностей у меня с моими родителями не возникало. Я-то большую часть года на сборах. То игры. То международные, меня в сборную всегда брали. То сборы в Красногорске. Супруга вроде сама по себе. Рожает, правда, исправно. Вот однажды мне дали неделю отдыха. Я говорю жене, давай родителей моих пригласим. Она так равнодушно даже – давай. А сам я мандражирую, как они с моей-то встретятся. Ну, вызвал батю на переговорный в Кострому, так и так говорю, приезжайте, мол, на внучек посмотреть. А он мне отвечает, ты слушай что! У меня аж трубка упала. Говорит: «Ежели твоя форшмак приготовит и щуку фаршированную сделает и цимес, тады приеду».

Ладно, я к своей. «Что это мой папаня на твоём жаргоне несёт?» А она смеется. «Да он каждый месяц ко мне ездит, внучек своих пасёт».

Ну, думаю, я деду сейчас дам.

Дед приехал. Туда, сюда. Сели. Я себе – ничего, бате – портвешка, как положено, и так невинно спрашиваю: «Папаша, разъясните мне, что это за нация такая: Христа распяли и все на скрипицах да зубных дел мастера?»

А батя глаза на меня выпучил, ну чисто невинная девица, и говорит: «Бог с тобой, сынок. Где ты этих глупостей наслушался? Ты прям семит какой-то. А супругу твою не задевай, а то будешь иметь дело со мной».

Вот смеху-то было.

Да ладно. Так и быть, продаю, как обещал, тебе историю. Сейчас об этом рассказать можно. А тогда, в 50-е годы, ну и натерпелся я страху. Слушай. Но сначала ещё про жену. Чтоб тебе яснее было.

Ты с какого года? Ну, конечно, тех заморочек 50-х годов ты и знать не мог, пацаном был. Верно? Ну, а я что говорю.

Значит, должны мы ехать в Англию. Что-то, уж не помню что, играть там. Суета, сам понимаешь.

Во-первых, всем хочется. Во-вторых, боязно. Просто даже страшно. Вон, ЦСКА проиграл югославам – все полетели, кто куда. Вместе со своими звёздочками, погонами, премиями и тому подобное. Как говорится, и хочется, и колется. Вот в этой ситуации однажды на сборах мне ребята кричат: «Поперёк, тебя к замполиту». Мы же команда МВД, не забывай. Все аттестованные.

Прихожу. Сидит наш подполковник, с ним рядом ещё какой-то тип. Гляжу, какие-то списки смотрят, на столе личные дела. Ну, а мне что? Я – крестьянский сын. Не раскулаченный. Комсомолец. Мастер спорта. Семья. Дети. Всё это я уже знал. Анкетка, не то что теперь, во времена полного расцвета капитализма и плутократии. Это, значит, от слова «плут». Верно сказано. Давай ещё по одной…

Вот так незаметно мы подъезжаем уже к Бологому. И спать ну ни капли не хочется, так мне интересно узнать про самую интригу, что мой бывший кумир Вася Поперечный обещает рассказать.

– Ну так вот. Этот в штатском, сразу вижу, что гнида из органов, и мне так лилейно и говорит: «Василий Андреевич. Вы понимаете, на какие ответственные игры едете? Не буду вам рассказывать, ваш замполит наверняка все уши прожужжал про Родину, честь Советского Союза и тому подобное».

«Да, – отвечаю, – все мы понимаем. Не первый раз замужем, как говорится. Поэтому и работаем на сборах с полной отдачей сил».

«Ну, вот и хорошо. Однако есть одна закавыка. Её и хотелось бы с вами обсудить».

И достаёт, смотрю, моё личное дело. И переходит на «ты». Ну, мне это по барабану, я внимания не обращаю, всё ж я-то кто – лейтенант. А он – ну точно не ниже подполковника. Хотя на поле я бы его сделал по полной программе. В том смысле, что он бы, гад ползучий, у меня уж точно мяч ни разу бы не получил.

Да ладно, как говорит моя одна знакомая, в штанах прохладно.

«Вот, Вася, всё у тебя хорошо, а с супругой вышла промашка. Ты понимаешь, какая сейчас ситуация? Кругом капиталисты, а их подпитка – сионизм. Смекаешь?»

Я, грешным делом, ничего не смекаю, но головой исправно киваю.

В общем, долго и нудно он мне пересказывал передовую «Правды» да фельетоны «Вечёрки». «А потому, – говорит, – у нас возникло такое вот резюме по твоей кандидатуре. То, что ты едешь, вопросов – нет. Но с супругой тебе нужно формальности пройти».

«Какие такие формальности? – спрашиваю. – Мы с Брониславой уж давным-давно зарегистрированы, вон дачный участок купили, далеко, правда, но нормально. Дети растут, и я не планирую останавливаться на этом. Так что не очень я вас понимаю, товарищ, извиняюсь – не знаю вашего звания».

«Я полковник по званию. Вижу, ты не сечёшь обстановку. Твоя жена по национальности кто? Правильно. А вокруг нашей страны и внутри – сионизм из всех щелей так и прёт. Теперь смотри сюда. Вы играете, а вечером в отелях могут быть провокации. Какие – спрашиваешь. Отвечаю. Сионистские. Мы за тебя, Вася, боимся. Ты – достояние страны, и мы должны тебя оберегать, что здесь, как и там. Ясно?»