Текст книги "Игры с адреналином"

Глава IV. Как меня исключали из комсомола

Зачем учить нас, как работать.

Вы научитесь, как платить[22]22
  Автор Reznik.


[Закрыть].

Перед второй парой – гастроэнтерология – вбежала наш комсомольский вождь Лилька Путята.

Мы рассаживались, и надо было настраиваться на серьёзный лад. Ибо лекцию читает сама Лариса Давыдовна. Мы её слушать любили. И вовсе не из-за желудочно-кишечного тракта, по которому мы бродили в потёмках. Только Лариса Давыдовна нам фонариком освещала путь, чтобы увидеть свет «в конце тоннеля», то есть прямой кишки. Которую все врачи называют ленивой. Короче, если, извините, запор, то никакого света в конце не увидишь.

Всё это я пишу подробно, потому что хвастаюсь. На втором курсе мы стали важничать. Почувствовали, что можем стать не балбесами, а врачами.

Кроме всего прочего, Лариса была хоть и доктор наук, но такая хорошенькая, с лёгкой картавинкой и попкой, что даже мы, девчонки, тихонько говорили меж собой – эх, таку бы задницу, да не Давыдовне, а нам, вот бы. Ещё не знали, что всё растёт, всё меняется. Будут, будут и у нас ещё какие попки! Загляденье и воздыхание.

Но это я отвлеклась. Я вообще хоть и «хорошистка», но разбросанная. За это меня ругают, но не строго. Ладно, ладно!

Лариса Давыдовна для нас – загадка. У неё дочка, красивая! Лилька – наш комсомольский вождь, которая знает всех и вся, – рассказывает «страстную» историю. Мол, Давыдовна родила дочку от испанца, да не простого, а партийного вождя. Но когда всё начало меняться неизвестно куда, то оказалось: вождь испанской партии был посажен, квартира в Москве срочно изъята внутренними органами, то есть органами внутренних дел, а Давыдовна с дочей вот оказались здесь. Непонятно в каком захолустье.

Но совершенно не теряет присутствия духа.

Читает лекции хорошо, ведёт научный семинар, руководит в докторантуре научными стремлениями и с нами, девчонками второго курса, часто поёт. Особенно любит и знает одесские песенки типа «с одесского кичмана…» да «бублики», ну и пошло-поехало.

Нет, нет, мы её очень любим. Даже так за глаза тихонько называем «Лариска-пиписка». Но – ласково. И всё стремимся выдать её замуж.

Но тут она – кремень. Вот про кишечно-желудочный тракт – хоть ночью, хоть в обед – тут же включается. А как о хлопцах, даже серьёзных людях из облздрава, – сразу выключается.

Мы её любим.

Да что там. Мы ещё всех любим. Все нам желанны. Интересны. Загадочны. А ведь от этого и знания (например, про запор) приобретают совершенно иное звучание.

Вообще, у нас были такие яркие и знающие преподаватели, что любо-дорого. Мы только в начале нашей карьеры начали по-настоящему понимать, кого нам Бог послал.

И это счастье. А пишу я про них вовсе не потому, что вспомнить нечего. Пишу потому, что в моём «политическом» деле, о чём позднее, они сыграли роль. Какую – не скажу. Увидите.

А пока не удержусь, расскажу про нашего профессора, Джамилечку Калоеву. Так мы её и звали – Джамилечка. Лучше, чем Джамиля, никто нам про принятие родов не рассказывал. И только потом уже, через много лет, узнали мы, что была она лучшая ученица у самого профессора Магацария. Академика.

Ах, какие люди! А какие она пекла пироги к Новому году!

Нет, нет, что ни преподаватель у нас, то просто радость. Радость общения. Мы, сами того не зная, становились просто интеллигентными женщинами…

Пропедевтику[23]23
  Этот предмет сейчас не преподают, а зря. Он о порядке первичного осмотра пациента. Да, да, это ведь так необходимо для страдающих. Чтобы им сразу врач сказал: ну-с, голубушка, давайте посмотрим.


[Закрыть] нам преподавала сама зав. облздравотделом Татьяна Михайловна Кузевиц. Вот её все боялись. Ибо песен она с нами не пела и пирогами не угощала. Но ежели в порядке первичного осмотра пациента, особенно беременных с предполагаемыми отклонениями, мы в чём-либо ошибались, то просто вылетали из класса, немедленно. Многие ходили пересдавать по нескольку раз. Даже помногу.

Но зато уж на нашу больницу тётки не нахвалятся. И какие мы внимательные, и какие мы чуткие, и какие мы заботливые, и какие, какие, какие!..

(Да попробуй, не побудь заботливой, сдавая зачёт Татьяне Михайловне. Уж она из нас душу-то вытаскивала.)

И только потом, когда сама становишься пациентом, видишь – эх, нет, эта врач у нашей Татьяны не училась.

Да, мы её боялись. Но уж потом, когда что-нибудь не так в жизни пошло, а у кого всё «так» шло, покажите мне его! Так вот, тогда мы звонили, приходили, приезжали к Татьяне.

И проблемы она разруливала на раз, особенно если муж начинал немного загуливать.

Тогда мы Татьяне жаловались – по секрету – и муж-гулёна вдруг с ней встречался. Содержание бесед не могу передать, не знаю. Только знаю, что такой ненормативной лексики у нас в городке никто не слышал и даже не представлял, что она существует в природе.

Зато муж выходил от Татьяны Михайловны – нет, не пристыженным. Каким-то одухотворённым, что ли. Ещё бы, такая лексика. И только от него и слышишь: ты – мой зяблик, ты – мой воробышек, ты – мой ёжичек. И так далее. В общем, мужской пол после «собеседования» с Татьяной Михайловной становился шёлковым. Глядишь, и жизнь налаживается.

Но настоящее отдохновение было на лекциях Рафаила Евгеньевича Кереселидзе.

Он вёл у нас необычный курс секс-терапии. Да, так он назывался. Ребята нам честно признавались, что не понимают: как это – мужчина не может. Как это – не может, когда всё время хочется.

А мы краснели и не особенно даже поддерживали эти беседы. Потому что, по секрету, нам тоже всё время хотелось.

Я смотрю старые тетрадки с лекциями. Бог мой, какой мир нам Рафаил открывал. Потаённый. Даже, у нас в глубинке, где-то запретный. Но – мир любви! Только вчитайтесь в темы лекций Рафаила:

– Что мешает хорошему сексу.

– Чувственные романтические приключения.

– Как любить женщину!

– Как любить при болях в пояснице.

– Секс при заболеваниях сердца.

– Тестостерон и сексуальная жизнь женщины.

И так далее.

И это при том, что (мы этого не знали) у нас в СССР, оказывается, секса вовсе и нет. Как это сходило с рук нашему Кереселидзе!

Оказалось – просто. Но – вначале внешняя картина.

На него ворчал райком нашей партии, особенно идеологический отдел. Мол, он, этот апологет спермы и прочих гадостей, выбивает почву из-под ног марксистской пропаганды и агитации.

Поддерживал и райком, горисполком, отделы прокуратуры и почему-то горпищеторг. Последний объяснял, что развитие и расширение секса на основе лекций профессора Кереселидзе в отдельно взятом городе значимо коррелируется с потреблением винно-водочной и закусочной продукции, что не укладывается в нормативы, спущенные Советом Министров УССР. Вот так вот!

Но! Дальше ворчания дело не шло ни у одной из контролирующих жизнь сторон. Очень просто. В часы приёма в кабинетике нашей поликлиники, где принимал профессор, можно было видеть всё возрастное руководство города. Например, в очереди на приём в кабинет сидел второй секретарь райкома, через стул – зампред КГБ. У окна нервно курит прокурор. Секретарь райкома понимающе переглядывается с зампредом КГБ: у прокурора образовалась новая жена, и достаточно молодая. Хе-хе.

Вот при таком контингенте посетителей грозит ли что-либо нашему Рафаилу Евгеньевичу? Да никогда. Ни за что. И ни в коем случае. Тем более что иногда по межгороду нашему профессору идут звонки от таких людей, что его клиентура вся встаёт. А профессор эти звонки ещё и афиширует.

Так вот, я увлеклась.

Вбежала наша Лилька Путята и просит три минуты тишины.

Мы уже знаем, ничего хорошего от комсомола не будет. Либо на картошку. Либо на озеленение. Или чтобы все записывались в дружину. По борьбе не совсем ясно – с кем. Но – штоб была дружина и дежурства.

Эту форму работы очень любили ребята. Мы-то знаем, они так дежурят, как наш Кереселидзе – тифлисский раввин. Сидят у Люси в палатке и пьют пиво. Вместо того чтобы бороться с этим самым пивом. Потому что все углы домов, проулки и иные закоулки шибали жутким запахом застарелой, извините, мочи.

Но нет, наши ребята никак не способны на благородство. А нацепить красную повязку с надписью ДНД[24]24
  ДНД – добровольная народная дружина.


[Закрыть] да к Люське – вот это и есть самое ответственное дежурство.

Ещё, пока не забыла. Обязательно надо записаться в книголюбы. А шо там читать. Или «Как закалялась сталь», или Тычину «Партiя веде». Да есть ещё, верно, несколько известных. Но нам оно совершенно не нужно.

Однако Лиля торжественно заявила, что на период июня – августа требуется пионервожатый в Крым. Да не просто в Крым. В самый где ни есть «Артек».

Ну, кто же «Артек» не знает. Я обомлела – немедленно поднять руку и бороться за место под солнцем. Да не как-нибудь, а под крымским солнцем.

К моему удивлению, никто бурно не отреагировал. Ребята наши – Анатолий, Эдик, Валентин, Павел, Лёвка – сидели индифферентно, смотрели в пол, в окна, на скелет в углу лектория и… не реагировали.

Что-то здесь не то, смотри, Лулка, осторожно. Но это мелькнуло, а рука сама взвилась.

– Вот и хорошо. Я знала, ты не подведёшь.

И через десять дней автобус с детьми и мною двинулся к самому Чёрному морю.

Уже в дороге мы начали разучивать:

 
Ах, картошка-тошка-тошка,
Пионера идеал-ал-ал…
 

Ехали хорошо. Дремали. Ели, что родители понадавали. Дети сразу объелись, и началось – остановка за остановкой. Думается, весь путь от моего городка до Крыма был отмечен пионерскими какашками. В хорошем объёме.

А дальше случился первый обман. (Сколько их ещё в жизни будет.)

Мы приехали вовсе не в «Артек», а в какую-то Малореченскую. Совхоз выращивания винограда и табака. Где на выжженной, затоптанной скотом лужайке нас уже ждали – палатки. Столы под навесом – столовая. Умывальники, прибитые к деревянным столбикам. И широкая тропинка к пляжу.

Да-а, это я вляпалась. В прямом и переносном смысле. Переносном – кто меня дёрнул сделать себе хорошо. Вот и сделала. А в прямом смысле – это когда я повела детей в туалет. Нет, описывать этого я не буду.

Директор лагеря Коляденко Пётр Петрович был очень толстый, с большим животом дядечка, хитрющими глазами и всегда добрейшей улыбкой. На все мои просьбы, претензии, требования отвечал, показывая все тридцать два зуба (кстати, в отличном состоянии):

– Да нэ журысь, доченька. Через день сделаем открытие, и усё пойдёт, всё покатится. Учти, доню, хто не курит и не пьет, тот спохватится.

Спохватываться было поздно. И я смирилась. Двадцать один день. Мой отряд малышни – восьмой.

Мы, кроме картошки-тошки-тошки, должны выучить стихи Тычины, загореть, немного играть в футбол, «штандер» и городки. Любимая игра Петра Петровича, которого дети сразу назвали «Пет-пет».

Но, кстати, мужик он был добрый. Впрочем, в этаком бардаке и полной расхристанности не быть добрым нельзя. Ибо сразу сойдёшь с ума.

Я с детьми договорилась: купаемся, не тонем, учим этого Тычину, едим и слушаемся старших (Тычину мы так и не выучили).

Вот так всё началось. Я решила даже дни не считать. А плыть по тёплому Чёрному малореченскому морю в солнце, бронзовую кожу загара и чуть-чуть – роман шоб был. Но не крепкий, а так – кокетство. И шо – получилось. Почти всё. Почти.

Дни текли. Было жарко. Мы купались. Я крутилась на берегу – считала своих по головам. Счёт, слава Богу, сходился. И всё шло как во всех лагерях. Кто-то оцарапался. Или хочет к маме. Или понос – наелся гадости.

Кстати, кормили нас хорошо. В смысле, здоровой, простой, незамысловатой пищей. Это значит – макароны с мясом. С тушёнкой. Называется – макароны по-флотски. Ещё дежурное блюдо – пюре-давленка. Это значит – дежурный по кухне отряд картоху чистит, варит и в большом котле ступками давит. Потом – соль. А уж ежели и масла чуток – да просто объедение.

Мы уже поучаствовали в подъёме флага, читали дурацкое стихотворение, которое я запомнила на долгие годы:

 
…Москви и Ленiнграда брата й друга,
Хрущёв Микита – бiльшовик незламний.
 

Ходили на танцы после отбоя. Это был ритуал: всех мы уложили спать, я маленьких всегда целовала, они и просили:

– А меня, тётя Луллу, а меня…

И меня охватывала такая нежность и любовь, что я глубоко внутри стала вдруг женщиной, любящей, страдающей, стойко или не стойко переносящей беды – но женщиной.

Хотя по нашим медицинским критериям я ею не была и не собиралась.

Как и в каждом пионерском лагере, были у нас и смешные моменты. Среди вожатых – особенно. Ведь сразу и любовь вдруг появляется.

Вот и я стала «фигурантом» ряда происшествий. Как говорится, «счас спою», в смысле, расскажу.

Сейчас – всё смешно. Тогда – очень волнительно. Ведь хотелось – как лучше. А получилось, как всегда, то есть – «дальше ехать некуда».

Итак, первый мой «ляп». Не очень уж, но, но…

В общем. У нашего отряда – экскурсия в Малореченский совхоз, он выращивает виноград.

Нам рассказали про весь цикл, от лозы до вина игристого, Kpiмского. Не очень вкусного. Дали попробовать директору нашему Петру Петровичу и мне, вожатой. Вино, извините, не понравилось. Но я, как «инициативная», на огороженную делянку зашла, и пока дети уплетали за столиками, я нарвала винограду и в свой рюкзак. Вечером, перед уыжином, моим детишкам я по гроздочке выдала. Мол, последнее угощение солнечного совхоза.

А через минут сорок весь мой отряд почти строем ломанулся в туалет. Некоторые, взрослые мальчики и девочки, предпочитали кусты.

Началась мощная диарея, или по-простому – расстройство желудка. Можно ещё назвать эту болезнь по-русски. А на украинском оказалось много синонимов.

Конечно, срочно – врача. Пришёл и директор лагеря. Он меня успокоил:

– Не журысь, Луллушка, це у местных бывав. Это от удобрений, пиздицидов, прости меня Маркс-Энгельс. – Засмеялся. – Счас выпьют марганцовки да с устатку и заснут. Нэ мэнжуйся, продрищутся, нэ первые – нэ последние.

Хлопнул меня по попе и ушёл. Ох, ну, слава Богу, какой хороший директор. Другой бы, ой, ой, ой. А он просто настоящий, настоящий директор.

И на самом деле, к утру все дети, немного бледненькие и вялые, но вполне здоровые, завтракали бодрым «завтраком туриста»: две печеньки «Слава Крыма», два кусочка сахара, масло на печеньку немного и большая кружка чая. В этот раз чай был не блекло-жёлтого цвета мочи юной девушки, а крепкий, чёрный, настоящий краснодарский чай.

Слава Богу, всё обошлось. Я уже десять раз сказала себе – последний раз участвую в этих общественных работах на благо. Кому-кому, а мне точно Крым и малореченский лагерь во благо не идёт. Но времени осталось немного. Терплю.

Рассказываю ночную сказку маленьким, не мешаю покуривать Вите Боголепке. Он один курит, ему уже тринадцать лет.

Ладно, жизнь идёт. Вечером, после отбоя – танцы. Со мной танцует Лёша – физрук лагеря. Неплохо играет в волейбол и танцует серьёзно. То прижимает, то крутит. Наша «па-д-эспань и па-де-кат» внимание привлекает. Уже другие пионервожатые-девочки начинают мне давать советы, мол, всё идёт к завершению. Увы, к завершению всё и пришло. Только к совершенно другому.

Не смейтесь.

Сутки тому назад я отобрала у Мишки Мосензона, в моём отряде, 8 лет от роду, рогатку и шарик. Металлический. Он признался – отвинтил его с маминой-папиной кровати. А хотел подстрелить коршуна или чайку. Я прочла ему лекцию про птичек, про жизнь и про живодёров – плохих мальчиков. Чувствую, что всё моё воспитание мимо – Миша поглядывал на игровую площадку и ждал, когда я закончу занудствовать.

Я закончила, а шарик положить некуда. Это ж юг, Крым, солнце, море, звёзды. Да сегодня ещё танцы, уже предпоследние. Лёша обещал учить меня танго. Аргентина. Ой, ой, ой, Луллушка, осторожно. Ты к краю приближаешься. Но на танцы я пошла сразу, Боголепка обещал ребят уложить.

А у меня танго. Шарик в потной ладони явно был лишний, и я, недолго думая, конечно, от большого ума, взяла его в рот. Правильно говорят, гигиена – это такая болезнь.

Через два-три па я с ужасом почувствовала, что шарик медленно катится по пищеводу и благополучно падает в желудок. Это был конец танцу, конец здоровому, весёлому окончанию смены. Больница! Операция! Шов во весь живот и иные сюрреалистические картины рисовались в моём воображении.

– Не до поцелуев, Лёша, извини, я что-то плохо себя чувствую. До завтра, – и побежала к себе в палату.

Срочно нашла слабительное, но решила принять его под утро, чтоб контролировать путь шарика по возможности визуально.

Утром слабительное сработало, но шарик, видно, в хитросплетении тонких кишок задержался.

Я пала духом совершенно и предложила читать ребятам про трёх мушкетёров. А на море не идти. Надоело.

– Да, надоело море, через два дня домой, – согласилась со мной малышня и начала слушать про настоящую мужскую дружбу мушкетёров. Правда, большая часть ребят не знали, где это – Париж и Франция, но мушкетёры им нравились. Даже старшие пацаны бросили карты и слушали.

Я читала и всё пыталась ощутить, в какой части живота этот чужеродный предмет и почему вообще желудок молчит. Затих. И никакой перистальтики не наблюдается.

В общем – беда. Решила, жду ещё день, а к вечеру иду сдаваться нашей медсестре. Ко мне она относится хорошо, как к будущей коллеге.

День прошёл в мысленных поисках шарика. Даже решила, может, затаюсь до института. И сразу во всём признаюсь Ларисе Давыдовне. Она же наш гастро. С этим я и уснула крепко.

Проснулась, меня срочно вызывал директор Пётр Петрович. Даже не умывалась, а так. Глазки протёрла и вперёд, до директора. От него я ничего плохого не ждала. Он наш восьмой отряд мелюзги привечал, меня иногда ставил в пример, как молодую, но в процесс руководства вошедшую быстро. В общем, «комсомолка, спортсменка».

На утреннем заседании были Лёша – мой ухажёр и танцор, старшая медсестра и приятель директора, заехал на два дня отдохнуть.

Ожидался прощальный костёр. Решили, флаг будет опускать с флагштока пионервожатый первого отряда. Самого взрослого.

Песни две исполняют все. Это «Распрягайте, хлопцы, кони» или «Шла Галю до шляха» и грустную, протяжную, попросил приятель директора (он оказался третий секретарь местного, Малореченского райкома КПСС), типа «Дывлюсь я на нэбо, тай думку гадаю». Затем награждения грамотами.

Ну, и костёр. Оказалось, по неписаной традиции, в лагере через костёр, уже прогоревший, полагается прыгать.

– Отдаём дань нашим братушкам-древлянам, – сказал директор. – Я вже вряд ли потяну с моим весом, но вы, молодёжь, попрыгайте, попрыгайте. – И подмигнул мне. – Всё, совещание закрыто, спасибо.

Мы вскочили, и тут оно и случилось. Ну как нарочно, судьба меня подставляет в такие неловкие ситуации, что хоть стой, как говорится, хоть на паперти пой.

Короче, я неожиданно для себя и, конечно, для всех – пукнула. Негромко. Все на секунду притормознулись, но затем сделали вид, что это доска где-то скрипнула. Тактичные всё же эти крымчане.

Я покраснела, но под моим загаром это было незаметно. И вдруг из-под меня совершенно явственно выскочил какой-то предметик и звонко ударился об пол.

Да, да, шарик этого мальчишки Мосензона. Вот когда он нашёл время и место освободить мой организм от волнений.

С одной стороны – ура, ура, с другой – я смущённо прошептала – ой, извините, это шарик.

– Да видим, шо нэ бульба, – весело произнёс директор.

Все начали хохотать уже на улице. Я – громче всех.

А в кабинете директора изумлённый партийный руководитель тихонько спросил:

– И шо, Пётр, все они у тебя металлическими шариками пердят?

– Ты это шо, Василь. Ты б поглядел, чем сруть.

– Да чем же?

– Карбованьцами, ха-ха-ха. Давай, наливай по первой.

И хорошо пошёл первый стаканчик самогона под копчёную домашнюю колбаску. Да тут же и чесночок, и лучок, и огирьки нежинские.

– Ну и ну, Петро, как ты здорово усе организуешь.

– Так це просто. Працюешь с утра до утра, вот усе и в закрома родины нашей, неньки Украины незалежней, будь ласка… – И выпили, многозначительно глядя друг на друга.

День обещал быть чудесным. Мы готовились, разучивали песни по программе, да я ещё придумала спеть на бис такую, игровую. Мы её, все девчонки, в детстве пели. Теперь уж ни этой песни, ни слов никто не знает и не помнит, поэтому привожу её полностью. Благо цензура пока отменена.

Акулька

 
Ты помнишь, Акулька, тот вечер —
Я чистил корове сарай —
Ты на ногу мне наступила
Как будто совсем невзначай.
 
 
Я ж тебя, дуру, лопатой
Огрел по горбатой спине.
Ты крикнула: «Чёрт полосатый!»
И улыбнулася мне.
 
 
И с тех пор, дорогая Акулька,
Ты ласки мене всё даришь:
То обольёшь керосином,
То вежливо обматеришь.
 
 
Потом успокоилась малость
И, если тебя я встречал,
Слегка ты ко мне прижималась,
Слегка я тебя прижимал.
 
 
Но сблизили нас поросята.
Ты, чмокая их в пятачок,
Шепнула мне: «Чёрт полосатый,
Меня поцелуй, дурачок…»
 
 
Я вытер ей варежкой губы,
Чтоб вкус поросячий исчез,
И, сбросив с себя полушубок,
Скорей целоваться полез.
 
 
На сене, у кучи навозной
Потом целовались мы всласть.
С тех пор позабыть невозможно
Акулькину пылкую страсть.
 

Так радостно начался день почти окончания лагерной смены. Ребята уже и песни учили вполуха, и на море не ходили купаться. Обменивались адресами. У меня оказался отряд дружный. «Акульку» разучили и тихонько её напевали друг дугу. Особенно нравился почему-то куплет: «…я вытер ей варежкой губы…» Но что возьмёшь, детвора.

Да и я не лучше. После «потери» шарика я вроде бы даже легче стала. И в волейбол прыгала выше многих, и ела «любимые» макароны с большим вам удовольствием.

Вот и радость. Вечер, костёр.

Спуск флага. Торжественная линейка. Мы все в белых пило-точках, с пионерскими галстуками. Загорелые. На самом деле – совецкая власть – лучшая на земле. И жалко становится негров и скуластых рабочих, что мы видим каждый день на плакатах наглядной агитации. Как же так, они в жизни не видели моря! У них никогда не было утренней линейки. Доклада начальника штаба отряда, что происшествий никаких не произошло. И подъём флага они не видели. Ни разу! Вот бедолаги.

Вечер, все у костра. Дружный крик: «Костёр, гори, гори!»

Он и вспыхнул. Грянул третий отряд:

 
Там вдали, за рекой
Загорались огни,
В небе ярком заря догорала,
Сотня юных бойцов
Из будённовских войск
…на врага поскакала…
 

Подтянулись и четвёртый, и пятый отряды со своим коронным пением:

 
Ой ты, Галю, Галю молодая…
 

А шестой неожиданно запел известную, но, честно говоря, скучную «Партiя веде» Тычины:

 
Bcix понiв до дной ями,
…Будем, будем бить!
Будем, будем бить!
 

Это даже мы поняли, малышня, что не к месту она, эта песня. И ребята шёпотом, но все, весь отряд, попросили вместо «Дывлюсь я на небо тай думку гадаю…» спеть бодрую, хулиганскую, смешную «Акулину».

Я что – конечно «за». И наш восьмой отряд неожиданно грянул:

 
Ты помнишь, Акулька, тот вечер —
Я чистил корове сарай…
 

Неожиданно подхватили песню и второй, и третий отряды, откуда они её знали?

А уж под конец весь лагерь под треск догоравшего костра бодро выпевал:

 
На сене, у кучи навозной
Потом целовались мы всласть.
С тех пор позабыть невозможно
Акулькину пылкую страсть.
 

И под визг девочек ещё все вразнобой подпевали: «Акулькину пылкую страсть».

Костёр, все кричали, удался на славу. Кто-то крикнул: «Слава нашему Пет-Пет, директору!»

Все заорали: «Слава!»

Меня кто-то похлопал по попе. Я и не обернулась. Все мы обнимались, целовались, прыгали, орали.

Но когда второй раз тихонько снова хлопнули, я обернулась. Широко улыбался наш директор.

– Ну, ты и молодца, Лулка! Как хорошо вывела весь народ на веселье. A то на самом деле, что это такое, Тычина наш з перепугу всё пишет: «Бить, бить, бить!..» Не, ты права. У меня уже слова просили наши гости, с города Симферополя, с горкома партии. Говорят, вечерком будут твою «Акулину» спивать. Так ты слова занеси ко мне завтра вечерком. Я и грамоту отдам, забыл, самому цикавому отряду, а забыл. Вот закрутился. Нет, ты молодец. Думай, може, возьмём тебя в Симферополь, в горком ВЛКСМ. Квартиру дадим сразу. Думай. – И, хлопнув тихонько по спине, пошёл к гостям.

А мы начали прыгать через костёр. Наш физкультурник прогоревшие угольки и головешки сложил в небольшую кучку, чтоб прыгалось легче. Как у древлян. Пошла команда: «Первый отряд, пошёл! Второй отряд – пошёл…» Наконец, восьмой отряд, пошёл. Я договорилась, буду прыгать я, Витя Боголепка, как взрослый, и мальчик Миша. Очень он просился. Я согласилась.

Ур-ра, восьмой пошёл – и понеслось. Нас любили – мы самые маленькие. Миша Мосензон прыгнул хорошо. Витя вообще это, как говорят, на раз, да и я не промах.

И прошло бы всё хорошо, но я наступила на прогоревшую корягу, она треснула, и яркие, красивые, красные угольки сыпанули вверх. И это было бы здорово и красиво, если бы часть этого фонтана не попала мне под юбку, да что там, в трусики.

Такой боли я никогда не испытывала. Самое главное, они перекатывались и жгли, жгли, жгли. Можно сказать, самые нежные части тела. И позу выбрать невозможно. Согнулась – жгут, присела – жгут, встала – ну прям кипяток.

Я визжала и не обращала ни на что внимания, сорвала с себя платьице и штаны. Лифчик – остался.

Ко мне сразу подбежала медсестра, увела меня, голую, к себе в фельдшерскую и обильно мазью смазала все ожоги.

А они хоть и мелкие, но оказались и на животе, и на попе, и на бёдрах. Даже и в межбедерном пространстве, как потом смеялась сестра.

Но вечер продолжался. Играл баян. Шли танцы, девчонки старательно разучивали фокстрот, а Лёша-физкультурник пригласил меня на прощальный вальс. Боль немного утихла.

Вечер окончился, завтра – день сборов, и утром следующего дня, в 9.00 – автобус. Не теряться, не опаздывать, не купаться, не есть зелёных ягод – эти наставления я давала, сидя на краешке кровати. Не особенно, но ожоги побаливали.

Утро последнего дня началось славно. После завтрака даже попели. Все – и не по моей команде. Нахалы, дальше «Акулины» их фантазии не шли. Честно говоря, и мои тоже.

И вечер обещал быть хорошим. К директору за грамотой. Да я её в институте покажу нашей Лильке Путяте, пусть завидует. Хотя чему, она всегда грамоты горкома комсомола огребает.

Вот с такими мыслями я бежала к директору. Витя Боголепка обещал малышню уложить. И ожоги в разных причинных местах почти не болели. Я их мазала. Алоэ. Всё ж медик. А это – личная практика.

Ах, Пётр Петрович. Какой заботливый. Сели. Передал мне грамоту, в которой, под барельефом дедушки Ленина, рассказывается, как хорошо студентка медвуза Кукорина Луллу выполняла комсомольское задание – по воспитанию подрастающего поколения.

За эту грамоту грех и не выпить, предложил директор. А чё, мелькнуло у меня. Отказаться даже неудобно. Я пригубила «Агдама», вино невкусное, но его же пьёт весь СССР.

А Пётр Петрович хлопнул стакан, сел на стул и неожиданно, не глядя на меня, стал снимать брюки. Я ничего не понимаю, а он сопит, кряхтит и снимает уже сандалии. Вижу, трусы сатиновые, голубоватые (вот что в памяти остаётся, когда стрессовая ситуация), носки на резинках под коленками.

Что такое? Что это? Представляете, ничего ещё не понимаю, пока он довольно уже немиролюбиво не буркнул:

– Ну, чё сидишь. Сымай штанишки, а платье – оставь. И тапочки тож сымай. Да побыстрей, у меня время в обрез.

Тут только я всё поняла. И у меня, как говорят, взыграло ретивое.

– Вы что, Пётр Петрович, мне предлагаете? Я ведь вам во внучки гожусь, – заверещала я.

– Ты чё, хочешь чистенькая уехать? Не, такого ещё не було, шоб от Коляденко профурсетки сбегали! Давай штаны живо. – И он вдруг начал снимать трусы.

Тут я сделала то, что и каждая бы девушка, видя сопящего, голого, с огромным животом дядьку в приспущенных трусах и носках со штрипками. То есть рванула к двери, которая оказалась запертой.

– Не подходи! – завопила я, схватив со стола ножик. Он был столовый, никакой, но кто в такие минуты думает. Нет, работает инстинкт.

– Ах ты, сучка, на меня, члена партии, с ножом! Да я тебя сгною, это ж – покушение на директора при исполнении, – ругал, правда, не очень громко, наш директор. И обходил стол. – Да я с самим Микитой Сергевичем працовал, коды тебя ещё не було. А ты, сучка, нэ большевика и друга незламнего[25]25
  Незламний – несгибаемый.


[Закрыть] с ножом. Это вже политика, и ты получишь такой срок, што и до пенсии не дотянешь. А ну, сымай штаны.

Видно, мои штаны прочно засели в мозгу у Коляденко.

Он, как говорят, уже съехал с глузду. Но и со мной что-то произошло. Ибо я не стала гундеть, плакать или взывать к совести. Я, бегая вокруг стола, начала вдруг, чего от себя никак не ожидала, поливать и всячески ругать большевиков. Досталось и вождю Никите Сергеевичу.

– Ах ты, старый паскудник. Ещё Микиту упоминаешь. Да у твоего незламнего руки по локоть в крови. Хто голод организовал? Хто крестьян в Сибирь сослал на смерть и муки? Хто у нас весь скот поотбирал!

Меня несло, а директор вдруг побелел, сел на стул и неожиданно тихо сказал:

– Луллу, помоги надеть брюки.

– Сначала трусы наденьте, – и я хрястнула ногой по двери. Хорошо, что домик был финский. Филенка отлетела на раз, и я быстро выскочила на улицу.

Было темно. Что я сделала в первую секунду «свободы»? Не догадаетесь. Вернулась назад, схватила лежащую на столе грамоту и заодно конфетку «Мишка на Севере», не ела их никогда, и вылетела вон.

Спать не могла, конечно. Выпить – нечего, да я ещё и не приучена была.

В палате у нас все спали, посапывали детки, глюкали те, что повзрослее.

Я подошла к кровати Вити Боголепки. Разбудила.

– Витя, дай закурить.

– Да я, тётя Луллу…

– Не крути мне голову, дай папиросу.

– Не, я махорку сворачиваю, она дешевле.

Мы уселись на крыльцо. Витя скрутил мне папироску. Я курнула, и так стало хорошо, – что «любо, братцы, любо, любо, братцы, жить…»

Витя оказался мальчиком наблюдательным.

– Тётя Луллу, с вами что-то случилось, вроде на вас кто-то напал, у вас вид такой…

– Да, Витя, напали. Но я отбилась, всё уже позади, сейчас покурим и спать.

– Нет, нет, я щас ребят подниму, мы их догоним.

– Оставь, никого не буди. Всё утряслось. Но то, что ты на защиту девушки сразу устремился, это очень хорошо.

И я прочла ему краткий вводный курс Рафаила Евгеньевича Кереселидзе. Что не бывает плохих девушек. Что их нужно всегда защищать. А ежели ошибся, то уступать. Ежели девушка плохая, то это ошибся только ты.

Витька слушал, открыв рот. А потом, уже после третьей закрутки, сказал:

– Я всегда буду к девушкам относиться, как вы сказали, тётя Луллу. Можно я буду вам писать, если не разберусь в ком-нибудь?

Мы обменялись адресами.

* * *

Утром автобус подали вовремя. Загрузились, не забыли рюкзачков, попили перед дорогой чаю.

Провожал, конечно, директор, Лёша-физкультурник, медсестра.

Директор ещё раз сказал, какие мы хорошие, а под руководством Луллу, то есть меня, будем ещё лучше. Весело махал рукой. Лицо Петра Петровича светилось добротой, весельем, глаза смотрели добро и обещали нам всем счастье на всю нашу долгую оставшуюся жизнь.

Я – возвращалась. Прежде всего, к маме и папе. И в институт. Вот уж будет что рассказать. Грамоту мама точно повесит на стенку, она мною просто гордится.

А про этот гадостный вечер последнего дня я решила не рассказывать. Забыла!