Текст книги "7 лучших историй для мальчиков"

Не теряя времени, я рассказал матери все, что знал и что, быть может, должен был бы рассказать гораздо раньше, и мы поняли, что попали в затруднительное и опасное положение. Деньги, если только они были у капитана, следовало по всей справедливости, получить нам, но не похоже было на то, чтобы товарищи капитана, два образчика которых я видел, пожелали расстаться со своей добычей ради того, чтобы отдать долги покойного. Скакать сейчас же за доктором Лайвесеем, как приказывал мне капитан, я тоже не мог, так как тогда моя мать осталась бы совсем одинокой и беззащитной, а об этом нечего было и думать. Мы не решались оставаться долее в своем доме: всякий ничтожный стук, как треск углей в печке или громкое тиканье часов, заставлял нас тревожно вздрагивать. Нам всюду чудились шаги, которые, казалось, приближались к нам. Тело капитана, распростертое на полу, и мысль об отвратительном слепом нищем, который бродил где-то поблизости и мог вернуться назад каждую минуту, наводили на меня такой ужас, что волосы на голове становились дыбом. Надо было поскорее предпринять что-нибудь, и вот мы решили наконец отправиться вместе за помощью в соседнюю деревушку. Сказано – сделано. В одно мгновение очутились мы на улице и с непокрытыми головами побежали по морозу, когда начали уже сгущаться сумерки.

Деревушка была в нескольких сотнях ярдов расстояния от нас, хотя и не видна была из нашего дома и лежала на другом берегу залива, за утесами. Особенно ободряло меня то, что она находилась в направлении, совсем противоположном тому, откуда явился слепой нищий и куда он, по всей вероятности, и вернулся. Мы недолго были в дороге, хотя временами останавливались и прислушивались, но не слышно было ничего особенного, кроме тихого журчанья воды и карканья ворон в лесу.

В деревушке были зажжены уже огни, когда мы добрались до нее, и я никогда не забуду, как приятно и успокоительно подействовали на меня эти желтые огоньки, видневшиеся в окнах и дверях. Но этим приятным ощущением все дело и ограничилось, так как ни одна душа во всей деревне не согласилась вернуться вместе с нами в «Адмирал Бенбоу». Чем больше говорили мы о наших волнениях и беспокойстве, тем сильнее льнули все эти люди – и мужчины, и женщины, и дети – к собственным домам. Имя капитана Флинта, как это ни казалось мне странным, было хорошо известно здесь и вселяло во всех ужас. Некоторые из мужчин, работавших на поле недалеко от «Адмирала Бенбоу», вспомнили, что видели нескольких незнакомых людей на дороге и приняли их за контрабандистов, так как они сейчас же скрылись из виду; кроме того, видели и маленькое судно в Логовище Китта, как мы называли это место. Одно упоминание о товарищах капитана пугало их поэтому до смерти. В конце концов, хотя нашлось несколько человек, готовых поехать к доктору Лайвесею, но никто не согласился помочь нам охранять нашу гостиницу. Говорят, что трусость заразительна, но верно и то, что трудности только усиливают мужество. Когда все отказались идти с нами, моя мать обратилась с несколькими словами к толпе. Она объявила, что не захочет лишить денег своего сына-сироту.

– Если никто из вас не решается на это, то мы с Джимом пойдем одни! – сказала она. – Мы пойдем назад той же дорогой, как и пришли сюда, а вы можете оставаться здесь, жалкие, трусливые люди с цыплячьими душонками! Мы откроем тот сундук, хотя бы это стоило нам жизни. Я бы попросила у вас этот мешок, мистрис Крослей, для наших денег, которые следуют нам по закону!

Конечно, я сказал, что пойду с матерью, и конечно, все загалдели и закричали, что это дурацкая храбрость с нашей стороны, и что не найдется желающих идти с нами. Все, чем они ограничились, – был заряженный пистолет, которым меня снабдили на случай нападения, и обещание иметь наготове оседланных лошадей, если бы нас стали преследовать на обратном пути. В то же время один парень собирался поехать в дом доктора за вооруженным подкреплением.

Сердце колотилось у меня в груди, когда мы возвращались в эту холодную ночь домой, рискуя подвергнуться страшной опасности. На небе стал подниматься полный месяц, краснея сквозь туман, и это обстоятельство еще увеличило нашу поспешность: очевидно, скоро должно было сделаться светло как днем, и наше возвращение не могло скрыться от глаз преследователей. Мы бесшумно пробирались вдоль плетней, хотя кругом не видно и не слышно было ничего подозрительного, что могло бы увеличить наш страх. Наконец, ж нашему величайшему облегчению, за нами закрылась дверь «Адмирала Бенбоу».

Прежде всего я задвинул засов у наружной двери, и мы на минуту остались в темноте, одни с телом капитана. Затем моя мать принесла свечку, и мы, держась за руки, вошли в чистую комнату. Покойник лежал в таком же положении, как мы оставили его, – на спине, с открытыми глазами и вытянутой одной рукой.

– Спусти шторы, Джим, – прошептала мать, – а то могут подсмотреть за нами с улицы. А теперь, – продолжала она, когда я спустил шторы, – нам надо достать ключ, но хотела бы я знать, кто решится дотронутся до него?

И она даже всхлипнула при этих словах.

Я опустился на колени. На полу, около руки капитана, лежала круглая бумажка, зачерненная с одной стороны. Я не сомневался, что это и была «черная метка», о которой говорил покойный. Взяв бумажку в руки, я увидел на одной стороне ее ясно и четко написанное: «Сегодня в 10 часов».

– В 10 часов, – сказал я, и как раз в эту секунду начали бить наши старые стенные часы. Этот неожиданный звук заставил нас вздрогнуть. Но затем мы обрадовались, пробило только шесть часов.

– Теперь, Джим, – сказала мать, – надо отыскать ключ от сундука!

Я обшарил его карманы, один за другим. Несколько мелких монет, наперсток, нитки и толстые иголки, сверток початого табаку, карманный компас, нож с искривленной ручкой, огниво – вот все, что я нашел в них, так что начал уже приходить в отчаяние.

– Может быть, у него на шее! – оказала мать.

Преодолев сильное отвращение, я разорвал ворот его рубашки. Действительно, кругом шеи, на просмоленной веревке, которую я разрезал его же ножом, висел ключ. Эта удача придала нам надежды, и мы поспешили наверх, в ту маленькую комнатку, где капитан так долго прожил, и где стоял с самого приезда его сундук.

Этот сундук по виду ничем не отличался от обыкновенного сундука, какие бывают у матросов. На крышке его была выжжена раскаленным железом буква Б, а углы потерлись и расщепились, точно от долгого употребления.

– Дай мне ключ! – сказала мать и, несмотря на тугой замок, повернула ключ и в одно мгновение откинула назад крышку сундука.

На нас пахнуло сильным запахом табака и дегтя. Сверху лежало платье, старательно вычищенное и сложенное. По словам матери, капитан, должно быть, никогда не надевал его. Под платьем лежала всякая смесь: тут был и квадрант, и обложки от табака, и две пары красивых пистолетов, старые испанские часы и разные безделушки, имеющие цену только по воспоминаниям, была здесь также пара компасов, оправленных медью, и пять или шесть интересных вест-индских раковин.

Мы ничего не нашли ценного, кроме куска серебра и некоторых мелочей. Еще глубже лежал старый плащ, побелевший от соленой воды. Моя мать нетерпеливо отбросила его в сторону, и тогда перед нашими глазами открылись последние вещи в сундуке: сверток, завернутый в клеенку, и холщовый мешок, в котором, судя ио звону, было золото.

– Я покажу этим негодяям, что я честная женщина! – сказала моя мать. – Я возьму только ту сумму, которую он был мне должен, ни фартинга более. Подержи-ка мешок, мальчуган!

И она начала отсчитывать деньги из одного мешка и класть их в другой, который я держал. Это была нелегкая работа и заняла она много времени, потому что тут были монеты всяких стран и разного вида – и дублоны, и луидоры, гинеи и всякие другие, и притом все они были перемешаны одна с другой. Английских монет было всего меньше, а моя мать только по ним и умела считать. Когда мы были еще в разгаре этой работы, я вдруг схватил мою мать за руку – в тихом морозном воздухе пронесся звук; от которого у меня душа ушла в пятки; так как это было постукивание палки слепого нищего, нащупывавшего дорогу. Звук этот слышался все яснее и отчетливее, видимо, приближаясь к нам, и мы сидели притаив дыхание. Затем раздался резкий стук в наружную дверь, и вслед за этим ручка двери задвигалась и засов затрещал, точно кто-то пробовал отворить его. Потом наступило долгое молчание. Наконец, снова послышалось постукивание палки по дороге и, – к нашей неописуемой радости, – постепенно замерло вдали.

– Мать, – сказал я, – возьми все деньги!

Я был уверен, что наша дверь, заложенная засовом, вызовет подозрение и привлечет к нашему дому всю шайку этих негодяев. Но в то же время я был так счастлив, что мне пришло в голову задвинуть дверь засовом.

Однако моя мать, несмотря на весь свой испуг, не соглашалась взять ни больше, ни меньше того, что ей следовало получить за долг. Она говорила, что теперь еще нет семи часов, и что она успеет покончить с этим. Она еще спорила со мной, когда далеко от холма донесся тихий свист. Этого было достаточно для нас:

– Я возьму то, что успела отсчитать! – сказала мать, вскакивая на ноги.

– А я прихвачу еще это для ровного счета! – прибавил я, беря сверток в клеенке.

Через минуту мы были уже внизу, оставив свечку около пустого сундука, а еще через мгновение открыли дверь и очутились на свободе. Нельзя было терять ни секунды. Туман быстро рассеивался, и на небе уже светил полный месяц; только около порога н двери была легкая тень, точно для того, чтобы скрыть– первые шаги нашего бегства. Вся дорога в деревню была залита ярким лунным светом. Но это было еще не все: до нашего слуха уже доносились звуки шагов, и когда мы взглянули по направлению их, то увидели толпу людей, быстро приближавшихся к нашему дому, один из них нес фонарь.

– Дорогой мой, – сказала вдруг моя мать, – бери деньги и беги. Я чувствую, что сейчас упаду в обморок!

Это было самое худшее, что только могло с нами случиться. Как я проклинал трусость соседей, как осуждал мать за ее честность, за ее прошлую безумную смелость и теперешнюю слабость!

Мы были у самого мостика через ручеек. Я помог матери спуститься с берега, но тут она потеряла сознание и упала на меня всей тяжестью. Не знаю, как хватило у меня сил поддержать ее, и боюсь, что это было сделано не слишком нежно, я протащил ее несколько шагов вниз по берегу и положил под арку моста. Дальше я не мог ее вести, потому что мост был слишком низок. И так остались мы здесь ждать на расстоянии голоса от нашего постоялого двора.

Любопытство, однако, оказалось сильнее страха, и я не в силах был оставаться в своем убежище. Я ползком добрался снова до края дороги, откуда, прячась за кустом, мог видеть пространство около нашего дома. Едва занял я свое место, как показалась толпа человек в семь или восемь, которые спешили к дому, тяжелые шаги их гулко отдавались в воздухе. Впереди шел человек с фонарем в руках. За ним трое бежали, держась за руки и, несмотря на туман, я разглядел, что средний из них был слепой нищий. Через секунду он заговорил, и я убедился, что был прав.

– Ломайте дверь! – кричал он.

Двое или трое бросились к дому. Затем наступила пауза. Нападающие тихо переговаривались между собой, точно пораженные тем, что дверь оказалась незапертой. Но пауза длилась недолго, и слепой снова стал отдавать приказания. Голос его звучал еще выше и громче, и в нем слышалось бешенство.

– В дом, в дом! – кричал он, сыпля проклятиями за промедление товарищей.

Четверо или пятеро человек послушались, двое остались на дороге со слепым. Снова наступила пауза; затем раздался крик удивления и голос из дому:

– Билл мертв!

Слепой снова разразился бранью.

– Обыщите его, лентяи, а остальные пускай бегут наверх за сундуком! – кричал он.

Я слышал, как скрипели ступеньки нашей старой лестницы под их тяжелыми шагами, и, вероятно, дрожал весь дом. Вскоре раздались новые крики. Окно из комнаты капитана с треском отворилось, и послышался звон разбитого стекла. Один из негодяев высунулся до половины в окно, ярко освещенный месяцем, и обратился к слепому, стоявшему внизу на дороге:

– Пью, здесь уже побывали раньше нас – все вещи из сундука выворочены и брошены!

– Здесь ли «это»? – заревел Пью.

– Деньги здесь!

Слепой послал проклятие по адресу денег.

– Я говорю о свертке с бумагами Флинта! – вскричал он.

– Здесь нигде не видно его! – отвечал другой.

– Эй, вы там, внизу, на Билле он? – снова закричал слепой.

В дверях показался один из тех, которые оставались внизу обыскивать тело капитана.

– На Билле мы уже все осмотрели, – сказал он. – Ничего не оставлено!

– Это, наверное, дело рук хозяев таверны, это все тот мальчишка! Хотел бы я вырвать ему глаза! – кричал слепой Пью. – Ищите хорошенько, молодцы, и найдите их!

– Конечно, это они, вот здесь и свечку свою оставили! – отозвался тот, который стоял у окна.

– Шарьте везде и найдите их! Переверните все в доме вверх дном! – ревел Пью, стуча палкой в землю.

И вот в нашем постоялом дворе начали бесцеремонно хозяйничать три негодяя, перевертывая все вверх дном, шаря, швыряя и ломая мебель и все вещи; от тяжелого стука ног и хлопанья дверей проснулось даже эхо в соседних скалах. Наконец они, один за другим, вышли из дому на дорогу и объявили, что никого не могли найти. В это мгновение донесся такой же свист, как слышался и раньше, только теперь он повторился два раза. Прежде я думал, что это была труба слепого, которой он созывал своих товарищей для нападения, но, вероятно, это был сигнал с той стороны холмов, которая спускалась к деревушке, – сигнал для предупреждения разбойников об опасности.

– Это снова Дирк! – сказал кто-то. – И двойной сигнал! Надо нам убираться отсюда восвояси!

– Убираться? Ах ты, мошенник! – кричал Пью. – Дирк – дурак и первый трус, не стоит обращать на него внимания. Они должны быть здесь, поблизости, – им не уйти далеко отсюда. Обшарьте хорошенько все уголки, собаки! О, проклятье! Если бы у меня только были глаза!

Это воззвание несколько подействовало, по-видимому, так как двое стали шарить около дома, но я думаю, что делали это не очень внимательно, так как у них, должно быть, было тревожно на сердце. Остальные стояли в нерешительности на дороге.

– Ведь вас ожидает тысячное богатство, дураки, а вы мямлите! Вы станете богаты, как короли, если найдете то, что ищете, и вы знаете, что это находится здесь, а между тем стоите тут, ничего не делая! Из вас никто не осмелился прийти к Биллю, а я сделал это – я, слепой! И теперь я потеряю свое счастье из-за вас! Я останусь несчастным нищим, когда мог бы разъезжать в карете.

– Да ведь деньги мы взяли, чего же тебе еще?! – проворчал один.

– Должно быть, они припрятали эту вещь! – заметил другой. – Возьми Джонни, Пью, и не ори тут!

Последние слова были каплей, переполнившей чашу гнева слепого, и он, замахнувшись своей палкой, стал наносить ею удары направо и налево, так что нескольким сильно перепало. Те, в свою очередь, стали осыпать слепого проклятиями и угрозами, тщетно пытаясь вырвать у него из рук палку.

Эта ссора оказалась спасительной для нас, так как в разгар ее послышались новые звуки с вершины холма, где была деревушка, это был топот скакавших галопом лошадей. И почти в ту же секунду раздался выстрел из пистолета. Очевидно, это был сигнал, дававший знать о крайней опасности, так как разбойники бросились при его звуке врассыпную – кто по направлению к морю, кто наперерез через холм. Не прошло и полминуты, как их и след простыл, и на дороге остался один Пью. Уж не знаю, был ли тут причиной панический страх, или желание отомстить за брань и побои, но только они бросили слепого на произвол судьбы. Оставшись один, он пошел было за другими, нащупывая дорогу и взывая к товарищам, но потом взял неверное направление и пробежал в нескольких шагах от меня, отчаянно крича:

– Джонни, Черный Пес, Дирк, ведь вы не захотите бросить вашего старого Пью?! Не оставляйте старика Пью!

В это самое время топот лошадей раздался уже на вершине холма. В лунном свете показались четверо или пятеро всадников, которые стали во весь опор спускаться под гору. Тогда Пью понял свою ошибку, с криком повернул назад, но наткнулся на канаву и свалился туда. В одну секунду он снова был на ногах и бросился, совершенно растерянный, прямо под лошадь переднего всадника.

Несмотря на усилия последнего удержать свою лошадь, Пью был моментально смят и раздавлен ею. Слепой перевернулся навзничь и остался неподвижен.

Я вскочил на ноги и окликнул всадников. Они остановились, испуганные случившимся. Я сейчас же узнал их. Сзади ехал тот парень, который отправился из деревушки к доктору Лайвесею, остальные принадлежали к отряду таможенных служащих, отправленному на контрабандистов и встреченному посланным, который и вернулся с ними назад. Слухи о каком-то подозрительном судне уже дошли до надзирателя Дэнса, отчего и был отправлен отряд, которому мы с матерью обязаны были нашим спасением.

Пью оказался убитым на месте. Что же касается моей матери, то от воды и нюхательной соли она скоро очнулась в деревушке, куда ее перенесли. Впрочем, оправившись от ужаса, она не переставала оплакивать потерю денег. Между тем таможенный надзиратель поспешил к Логовищу Китта. Но люди его должны были спешиться с лошадей и вести их под уздцы, спускаясь по долине, в постоянном страхе, не ждет ли их где-нибудь засада. Неудивительно поэтому, что когда они подошли к Логовищу Китта, люгер уже отчалил от берега, хотя был еще и близко от него. Надзиратель окликнул отъезжавшее судно. В ответ раздался с судна голос, предупреждавший его отойти в тень, если он не хочет, чтобы ему всадили пулю в лоб. Действительно, в ту же секунду раздался выстрел, – и пуля просвистела около его плеча; люгер удвоил ход и скрылся из виду. По словам рассказывавшего об этом мистера Дэнса, он стоял на берегу «точно рыба, вынутая из воды», и все, что он мог сделать, – это послать человека на ближайшую пристань, чтобы предупредить катер.

– Но это, – говорил он, – было все равно, что ничего не делать, так как люгер, очевидно успел убраться вовремя. Единственно, что меня радует, – прибавлял он, – это то, что мне пришлось наступить на мозоли мистера Пью!

Говорил он это уже после того, как услышал от меня всю историю. Я вернулся вместе с ним в «Адмирал Бенбоу» и нашел там, как вы можете себе представить, страшный хаос. Все было перерыто и валялось на полу, в том числе и часы. В горячих поисках хозяев не пощадили ни одной вещи, и хотя ничего не было взято, кроме мешка с деньгами капитана и серебра из выручки, я сейчас же понял, что мы были разорены.

– Они взяли деньги, вы говорите? – спросил мистер Дэнс. – Чего же они тогда доискивались, Гаукинс? Хотели еще больше денег?

– Нет сэр, не денег, я думаю! – отвечал я. – Собственно, я полагаю, сэр, что та вещь, которую они искали, находится у меня на груди, в кармане. И, если сказать правду, я бы хотел положить ее в безопасное место!

– Разумеется, мальчик! – сказал он. – Это совершенно правильно. Я возьму ее, если вам угодно!

– Я думал, что, может быть, доктор Лайвесей… – начал я.

– Совершенно верно! – прервал он меня. – Он – джентльмен и должностное лицо. И, – как теперь я думаю, я тоже должен поехать к нему, доложить о том, что произошло здесь, так как, что бы там ни было, но мистер Пью умер. Я, собственно, не сожалею об этом, но, видите ли, народ может обвинить в этом отряд его величества. И вот, если хотите, Гаукинс, я возьму вас с собой!

Я от души поблагодарил его за это предложение, и мы вернулись вместе в деревушку, где были оставлены лошади; пока я разговаривал с матерью о своих планах, отряд вскочил на лошадей.

– Доггер, – сказал мистер Дэнс, – у вас добрый конь, возьмите этого малого к себе в седло!

Как только я уселся позади Доггера и взялся за его пояс, инспектор дал приказ трогаться, и отряд поскакал рысью по дороге по направлению к дому доктора Лайвесея.

Мы ехали все время без отдыха, пока не очутились перед жильем доктора Лайвесея. Весь фасад дома был совершенно темный.

Мистер Дэнс сказал, чтобы я соскочил с лошади и постучал в дверь, а Доггер подставил мне стремя, чтобы я спустился. Почти в ту же минуту служанка отворила дверь.

– Дома доктор Лайвесей? – спросил я.

Служанка отвечала, что его нет дома: он вернулся после полудня домой, но потом опять ушел в замок, чтобы пообедать и провести вечер со сквайром.

– Так едем туда, мальчик! – сказал мистер Дэнс.

На этот раз я уже не влезал на лошадь, так как расстояние было очень небольшое, а бежал, держась за ременное стремя Доггера, до ворот парка, и затем по длинной безлистной аллее, освещенной луной. В конце ее белыми линиями выступили очертания замка. Здесь мистер Дэнс слез с лошади и направился вместе со мной к дому. Служанка повела нас по крытой галерее и указала в конце ее на большую библиотеку, всю заставленную книжными шкафами с бюстами наверху. Здесь, около пылающего камина, сидели сквайр и доктор Лайвесей, с трубками в руках.

Я никогда не видел сквайра вблизи. Это был высокий человек, более шести футов росту, широкоплечий, с толстым, красноватым лицом, загрубевшим и покрывшимся морщинками от долгих путешествий. У него были густые черные брови, очень подвижные, что заставляло предполагать не дурной, но живой и надменный характер.

– Входите, мистер Дэнс! – сказал он снисходительным и высокомерным тоном.

– Добрый вечер, Дэнс! – проговорил доктор, кивая головой. – Добрый вечер и тебе, друг Джим! Какой счастливый ветер занес вас сюда?

Надзиратель, вытянувшись в струнку, передал все случившееся, точно урок. Посмотрели бы вы, как оба джентльмена нагнулись вперед и переглядывались между собой и даже забыли курить, так они были поражены и заинтересованы! Когда они услыхали про то, как моя мать вернулась назад на постоялый двор, доктор Лайвесей хлопнул себя по колену, а сквайр закричал: «Браво!» и разбил свою длинную трубку о каминную решетку. Еще задолго до конца рассказа мистер Трелоней (так, если вы помните, звали сквайра) встал со стула и стал ходить взад и вперед по комнате, а доктор, точно для того, чтобы лучше слышать, снял свой напудренный парик и выглядел очень странно со своими собственными, коротко подстриженными черными волосами.

Наконец мистер Дэнс окончил повествование.

– Мистер Дэнс, – произнес сквайр, – вы благородный человек! Что же касается того, что вы переехали то страшное чудовище, то я смотрю на это, как на своего рода добродетель, сэр: все равно, как если бы раздавить ногой таракана. Этот Гаукинс, как я вижу, очень догадливый малый. Гаукинс, не позвоните ли вы в этот колокольчик? Мистеру Дэнсу надо предложить элю!

– Итак, Джим, – сказал доктор, – та вещь, которую они везде искали, у вас?

– Она здесь, сэр! – отвечал я, подавая ему сверток в клеенке.

Доктор оглядел сверток со всех сторон, сгорая, по-видимому, желанием вскрыть его; но вместо этого спокойно положил его в карман своего сюртука.

– Сквайр, – сказал он, – когда Дэнс получит свой эль, он должен будет, конечно, вернуться к своим служебным обязанностям. Но Джима Гаукинса я думаю оставить ночевать в моем доме и, с вашего позволения, предлагаю дать ему холодного пирога на ужин!

– Как желаете, Лайвесей! – отвечал сквайр. – Гаукинс заслужил и большего, чем пирог!

Большой паштет из голубей был принесен и поставлен на маленький стол, и я чудесно поужинал, так как был голоден как волк. В это время мистер Дэнс после новых комплиментов был, наконец, отпущен,

– А теперь, сквайр? – произнес доктор.

– А теперь, Лайвесей?.. – проговорил сквайр в том же тоне.

– Ну, – сказал Лайвесей, – слышали вы об этом Флинте, я полагаю?

– Слышал ли я о нем! – вскричал сквайр. – Слышал ли о нем, говорите вы! Это был самый кровожадный из морских разбойников, какие только плавали по морю. Испанцы были так запуганы им, что, говорю вам, я иногда гордился тем, что он англичанин. Я собственными глазами, сэр, видел его паруса около Тринидада, и трусливый капитан, с которым я плавал, повернул назад, сэр!

– Хорошо, я сам слышал о нем в Англии! – сказал доктор. – Но дело в том, были ли у него деньги?

– Деньги! – вскричал сквайр. – Разве вы не слышали сегодняшней истории? Чего же искали эти негодяи, как не денег? Ради чего готовы они рисковать своей шкурой, как не ради денег?

– Это мы сейчас узнаем! – отвечал доктор. – Но вы такая горячая голова и так забросали меня словами, что я не могу вставить ни одного своего. Вот что хотел бы я знать: предположим, что у меня тут, в кармане, ключ от запрятанного Флинтом сокровища; станет ли оно нам от этого доступнее?

– Станет ли доступнее! – вскричал сквайр. – Да если только мы будем иметь этот ключ, про который вы говорите, я снаряжаю из Бристоля корабль, беру с собой вас и Гаукинса и уж добуду эти сокровища, хотя бы пришлось искать целый год!

– Отлично! – сказал доктор. – В таком случае, если только Джим ничего не имеет против, мы вскроем пакет!

И он положил его перед собой на стол. Сверток был зашит нитками, так что доктору пришлось прибегнуть к своему ящику с инструментами, чтобы разрезать хирургическим ножичком стежки. В свертке оказались книга и запечатанная бумага.

– Прежде всего посмотрим книгу! – предложил доктор.

Сквайр и я наклонились над его плечом, в то время как он раскрывал книгу. Доктор Лайвесей еще раньше приветливо подозвал меня из-за столика у стены, где я ужинал, к себе, чтобы принять участие в открытии тайны. На первой странице были всевозможные надписи, отдельные слова, точно кто-нибудь пробовал перо и упражнялся в письме. Здесь, между прочим, было, как и на руке, – «Мечта Билли Бонса». Затем можно было прочесть: «Мистер Б. Бонс, штурман». – «Не надо больше рому». – «Он получил это на высоте Пальми Ки». Было много и других изречений, частью непонятных.

Я напрасно ломал себе голову, чтобы догадаться, кто это был «он», и что такое «это» он получил. Может быть, удар ножом в спину?

– Не скажу, чтобы здесь было много разъяснений! – проговорил доктор Лайвесей, перевертывая эту страницу. Следующие десять или двенадцать страниц наполнены были любопытными столбцами записей. В начале строчки стояло число, а в конце – денежный итог, как и во всякой счетной книге, но в промежутке, вместо объяснения, стояло только различное число крестиков. Так, например, 12 июня 1745 года было помечено 70 фунтов, происхождение которых объяснялось только шестью крестиками. Иногда, впрочем, стояло и название места, или обозначение широты и долготы его, так, например 62R 17'20» и 19R2'40». Такой реестр тянулся более чем за двадцать лет, сумма отдельных столбцов все росла с течением времени и выросла в конце концов в огромный общий итог, переправленный раз пять или шесть. Внизу было написано: «Клад Бонса».

– Не могу разобраться в этом! – сказал Лайвесей.

– А между тем это ясно, как Божий день! – вскричал сквайр. – Это счетная книга. Крестики заменяют имена кораблей или городов, которые они потопили или ограбили. Выставленные суммы обозначают долю этого негодяя, а где он боялся неясности, там прибавлял подробное название, как здесь, например: тут обозначен берег, около которого погибло, очевидно, судно со всем экипажем.

– Это верно, – заметил доктор. – Вот что значит быть путешественником! Совершенно верно! И суммы все растут, вы видите, по мере того, как он поднимался в гору!

Около некоторых названий местностей стояли выноски, а в конце книги таблица перевода французских, английских и испанских денег в ходячую монету.

– Этот человек был не промах! – вскричал доктор. – Вот кого нельзя было, вероятно, надуть!

– А теперь примемся за бумагу! – сказал сквайр.

Бумага была запечатана в нескольких местах с помощью наперстка, игравшего роль печати, – быть может, того самого, который я нашел в кармане у капитана. Доктор с величайшей осторожностью вскрыл печати, и из бумаги выпала карта острова с обозначениями широты и долготы места, глубины моря, с названиями мысов, бухт, заливов, вообще здесь было все, что только могло понадобиться кораблю, который бы захотел попасть на берега этого острова. Он был около девяти миль в длину и пяти в ширину и походил по форме на толстого дракона. На острове были две прекрасные гавани и гора посередине, обозначенная именем «Подзорной трубы». На карте были различные добавления, внесенные позже. Но больше всего бросались в глаза три крестика, сделанные красными чернилами, – два на севере и один на юго-западе острова, и около последнего мелким, четким почерком, сильно отличавшимся от нетвердой руки капитана, была надпись: «Главная часть клада».

На оборотной стороне той же рукой было написано:

«Высокое дерево на гребне «Подзорной трубы», на нем метка к С от ССВ.

Остров Скелета ВЮВ через В.

Десять футов.

Серебро в слитках в северной яме. Его можно найти, следуя по восточной лесной заросли десять сажен к югу от черной скалы.

Оружие легко найти в песчаном холме, пункт С на северном мысе, у пролива, направление на В и отчасти к С.

Д. Ф.».

Это было все. Но, несмотря на свою краткость и туманность, как мне показалось, это привело сквайра и доктора Лайвесея в восторг.

– Лайвесей, – сказал сквайр, – вы сейчас же передадите вашу несчастную практику. Завтра я еду в Бристоль. Через три недели, или две недели, или десять дней, у нас будет самый лучший корабль, сэр, и лучшая команда в Англии, Гаукинс отправится в качестве юнги. Вы сделаетесь знаменитым юнгой, Гаукинс! Вы, Лайвесей, будете доктором на судне, а я буду адмиралом. Мы возьмем Редрута, Джойса и Гунтера. При благоприятном ветре мы живо будем подвигаться вперед и без труда отыщем то, что нам надо; тогда у нас будут деньги не только для пропитания, но и для того, чтобы сорить ими, сколько угодно!

– Трелоней, – сказал доктор, – я поеду с вами. Но есть один человек, который внушает мне опасение!

– Кто же это такой? – вскричал сквайр. – Назовите мне эту собаку, сэр!

– Этот человек – вы, – отвечал доктор, – так как вы не умеете держать язык за зубами. Мы не одни знаем об этой бумаге. Те молодцы, которые делали сегодня нападение на постоялый двор, очевидно, отчаянные и нахальные негодяи, а также и те, которые оставались на люгере, все они так или иначе имеют отношение к этим деньгам. Поэтому никто из нас не должен показываться на улице в одиночку, пока мы не будем на море. Джим и я – мы будем держаться вместе, а вы возьмете Джойса и Гунтера, когда отправитесь в Бристоль. И, самое главное, ни один из нас не должен промолвить ни словечка о нашей находке!