Текст книги "Хоп-хоп, улитка"

Простая жизнь

В марте все заболеют. Ну да, ветер вдруг покажется теплым, снег превратится в дождь, и мы снимем шубки, чтобы не намокли, и в самом конце марта простудимся и проваляемся в жару весь апрель, и только к маю те, что выживут, смогут на слабых ногах подойти к окну, чтобы увидеть новые листья.

И мне это нравится.

«Ты должна завести двоих детей», – говорит мама, и я сразу же, минуя рассудок, вижу двух мальчиков лет пяти, со стеклянными глазами, которые бегают по кругу, механически повторяя «гиго, гиго», и у каждого из впадинки под затылком торчит небольшой железный ключик. Ты с ума сошла, мама, отвечаю.

Ничего не имею против обращения на «вы». Не того, старосветского, между мужем и женой нарядного «Вы», под которым спрятан несвежий домашний халат – невидимый, но ощутимый. Не бледного от гнева дуэльного «Вы»; не торжественного самоуничижительного «Вы», подразумевающего вокруг серый песок каких-то бесчисленных «мы».

Не задыхающегося от почтения «Вы», которым поклонницы величают Его в записочках; и не пренебрежительного «вы» к толпе.

Нет, мне нравится то долгое бархатное «вы», обозначающее определенное расстояние между нами, каждый сантиметр которого ощутим, каждый обласкан нашим вниманием и драгоценен, потому что мы оба знаем, как легко смять, скомкать и утратить дистанцию навсегда (утратить, соединившись или разойдясь слишком далеко, – не важно).

А «ты» – это как взять кого-то за длинный шарф, завязанный на груди, и слегка притянуть к себе жестом фантастической фамильярности – слегка неприлично, слишком интимно и абсолютно ни о чем не говорит.

В метро меня обогнал маленький мужчина с ушами удивительной формы. Как будто во младенчестве в его детские раковины положили по грецкому ореху и сформировали мягкие хрящики в округлые глубокие чашечки. И он теперь вырос, и чашечки выросли и со спины хорошо видны, потому что голову между ними он стрижет коротко.

Не спала всю ночь.

Любимая подруга дала почитать потрепанную книгу, в тексте некоторые фразы подчеркнуты карандашом. В процессе чтения по расстановке акцентов понимаю, что автор пометок – человек романтический, слега наивный, кажется, женщина и, кажется, не очень умная. Постепенно неизвестный читатель раззадоривается, начинает приписывать комментарии, и становится понятно, что да – женщина, и не просто «не очень», а дура дурой, с претензиями. И сижу сейчас в страшной тревоге и жду приемлемого времени, часов двух дня, когда подруга проснется, и я смогу позвонить ей и узнать точно, не ее ли это пометки. Потому что очень серьезно к ней отношусь, очень, люблю и уважаю. И это, в общем, будет крах, если ее.

Муж мой уезжал на две ночи, и я предвкушала, где, с кем и как их проведу. Не то чтобы собиралась предаться разврату, но определенные планы были. В итоге единственное запретное развлечение, которое себе позволила, – наесться на ночь лука-порея, все равно дышать не на кого. Сижу теперь, как дурочка без подарка, во рту гадко, муж возвращается вечером.

И вчера еще, в театре, сделала стойку на какого-то закулисного человека, явно работающего руками, – бутафора, скорее всего. Крепкий такой, в бандане, глаза нахальные. И тут же одернула себя – не стыдно? это же типаж твоего мужа. Глупо делать вид, что затеяла супружескую измену, меняя шило на шило. Скажи уж – соскучилась.

Подстригая свой розовый куст, я нашла светлый волос.

Первая мысль: «А это точно мой? Он на мне растет или просто затесался?»

Вторая: «Ура, я превращаюсь в блондинку!»

И только третья: «О господи, неужели я седею?! ЗДЕСЬ!»

На вопли собрались люди, осмотрели волос и успокоили, сказав, что он обычный темно-русый, просто свет так упал.

Но ход мыслей мне понравился.

Выковыряла мякиш из его булочки.

– Ты испортила мой хлеб! Как я теперь сделаю из него бутерброд?

– Балда, я не испортила, а благословила.

– Оплодотворила, что ли?

– Нет, оплодотворила – это если бы я в него что-нибудь засунула, например, сыр. А так просто освятила.

Придумала очень жестокую вещь – весы с кукушкой.

И чтобы на каждые десять килограммов еще и били.

* * *

Проглатывать или выплевывать – вопрос глубоко интимный, и ответ на него обусловлен для каждого человека его воспитанием, жизненным опытом, понятиями о благопристойности, степенью брезгливости и личным отношением к автору. Более того, если вы все-таки проглотили, дальнейшая судьба книги далеко не очевидна.

Книга может легко проскочить извилистые недра вашей души и выйти нетронутой. Может перевариться, усвоиться и сделаться неотъемлемой частью организма; и, когда придет ваша очередь стать пищей, тренированный потребитель почувствует среди прочих оттенков тонкое послевкусие той книги. Иногда она застревает, и вы, натянувшись на нее, как удав на слона, длительное время являете собою шляпу.

Можно также проглотить книгу не до конца. Например, хвост и задние ноги Пруста до сих пор торчат у меня из головы, если присмотреться. Из-за постоянных переездов библиотека моя разбилась на тысячу кусков, и я даже не уверена, что прочитала все семь (или восемь?) томов «Утраченного времени».

Шляпой я выглядела после Джойса. Прочитать, отрыгнуть и снова прочитать, а потом долго мучиться выхлопами потоков сознаний – Блума, блумовской жены и этого кудрявого поэта, чье имя[12]12
  Стивен, конечно.


[Закрыть] я так и не выучила.

Переварились, изменив мою биохимию, «Театр» Моэма, повести о Глассах Сэлинджера и все эти смешные длиннофразные англичане. Очень странное чувство, когда причесываешься перед зеркалом и видишь среди собственных волос тонкую, чуть вьющуюся прядь Симора.

Тех, что проскочили, я забыла.

Вот чего со мной почти не случалось, так это выплевывания, того, что называется, «ниасилил, прочитал три страницы и не смог». Даже знаменитый финал «Тридцатой любви Марины» – бросила его, только убедившись, что это «CTRL+A – CTRL+C – CTRL+V» из материалов NN-го съезда КПСС, а их я уже читала.

На всякий случай добавлю, что «Лед» кажется мне книгой нежной и добродетельной.

Хотя иногда приходится выплевывать, да, я не святая, – но только стихи. Не то что выплюнуть, а и сблевать следом. Это, видимо, связано с личной непереносимостью некоторых студенистых продуктов – желе, холодца и слизистых отваров овсянки.

* * *

Мы познакомились с тобой на этнической вечеринке, но ты вполне могла войти в мою жизнь через другую дверь. Тебя мог привести N, подцепив на какой-нибудь лекции. Судя по тому, что ты болтала о чакрах, наверняка занималась всякого рода практиками. «Занималась» – очень хорошее слово. Оно включает в себя посещение одной лекции «духовного учителя», магазинов «Белые облака» и «Путь к себе», чтение рекламных буклетов по теме (и даже одной тоненькой брошюры) и, главное, многочисленные совокупления с неофитами – все это ты потом гордо назовешь «я занимаюсь йогой и тантрическим сексом».

Она (трудно говорить тебе «ты», вообще трудно с тобой разговаривать, поэтому лучше «она») выглядела лет на двенадцать – четырнадцать, и N, конечно, не смог бы ее пропустить. Бледный ребенок с фиолетовыми кругами под глазами, росту – мне по плечо (мне!). Одета миленько, то, что принято называть «со вкусом», если бы вещи не были куплены в «Терранове». Впрочем, в ее-то возрасте только там и одеваться. Вишневое и оранжевое, пара легких шарфов – в косе и на талии, смешная сумочка. Видимо, родилась в какой-нибудь цыганско-молдавской семье, но любит называть себя индианкой. Темные длинные волосы, сладкие карие глаза с густыми ресницами, подвижные губы, всегда чуть вытянутые трубочкой для поцелуя или жалобной просьбы, и прекрасный горбатый нос «на семерых».

У нее никогда нет денег, поэтому минут через двадцать после знакомства с мужчиной обязательно подойдет к нему и скажет: «Я хочу купить фенечку и котика – смотри, какая пуся, – не хватает восемьдесят пять рублей, у тебя нету?» – и так деловито, трогательно и жалобно это спросит, что всякий умилится и даст ей целых сто. И, втягиваясь в игру «дочка и папа», купит для нее сладостей, сок, новый шарфик и книжку, поедет с ней «к одним хорошим людям», накормит и накурит травой всю подозрительную тусовку и под утро обнаружит себя в постели с голым ребенком. Смею предположить, ни один порядочный мужчина в такой ситуации не станет впадать в панику, а с восторгом совершит акт растления малолетней, предварительно убедившись, что задолго до него между этими узкими детскими бедрами была проторена неожиданно широкая тропа. Второй раз он очнется часа в четыре дня уже в метро, с гадким привкусом во рту, ощущая себя преступником, и совсем без денег. Еще с месяц будет смертельно бояться звонка в дверь, милиции и позора, а потом успокоится и даже немного возгордится.

Она между тем и в мыслях не держала никакого шантажа, это всего лишь образ ее жизни, но не способ заработка.

Она на самом деле настоящий художник, занимается творчеством – делает кукол, пишет рассказы, фотографирует и шьет костюмы. Да, все сразу, потому что очень одарена. В курсе эзотерических учений и (см. выше) «занимается йогой и тантрическим сексом». Участвовала во многих проектах. Только, ради бога, не нужно спрашивать, в каких. «Собрались несколько талантливых людей», «все находится в стадии разработки», «мы пока не говорим об этом, иначе идею тут же украдут». И вообще, и вообще:

– Вы знаете, сколько мне лет? Давно уже не четырнадцать.

А ты сидишь напротив, рассматриваешь бледное личико, мешки под глазами, мелкие гнилые зубки, узкую неразвитую грудь и вдруг с некоторым ужасом понимаешь, что – да, не ребенок, а жутковатый лилипут капризным голосом рассказывает о своих творческих планах, временных трудностях и постоянных победах, излагает взгляды на жизнь, облепляя тебя то ли розовой жвачкой, то ли грязью.

– А мужчин я использую, – говорит, раскрутив очередного юношу на триста рублей и пачку сигарет.

Она совсем не страшная, только приставучая и немного противная. И очень сексуальная, между прочим, если вы любите маленьких девочек (а кто их не любит).

Беда только в том, что Рите почти тридцать.

«Если бы ее привел N, мне пришлось бы с ней общаться», – думаю я, возвращаясь домой, и содрогаюсь. Он приходил бы с нею ко мне, в мастерскую к моему мужу (а я, между прочем, ревную, мохитос мой – известный был коллекционер), отменял наши свидания из-за того, что Рите вздумалось пойти с ним на выставку макраме, курил травы больше обычного, а когда закончились деньги, перешел на сироп от кашля (недорого, и вставляет, только смотри, чтобы без парацетамола). Бы – это все «бы», потому что они даже не знакомы.

Поэтому злиться на нее глупо, а я иду и злюсь. И только дня через два понимаю, в чем дело. Не злость, а очередной приступ горестного недоумения: зачем эта жалкая жизнь? Мелкие амбиции, ревность, вечное безденежье, имитация творческой деятельности, глупые связи, постоянная ложь окружающим и, что гораздо хуже, себе.

Зачем эта жалкая жизнь? – Ее. Его. Моя.

* * *

Думаю, ангелы должны выглядеть как белые кошки. По крайней мере, их объединяет привычка сидеть на плече и бормотать в ухо что-то доброжелательное.

Естественно, следующая мысль была о том, что Господь создал по своему образу и подобию отнюдь не людей.

У Бога действительно манеры обыкновенной серой кошки. Кошка есть везде и нигде. Ее легко увидеть где угодно, но стоит отвернуться, как уже нельзя поручиться, что у вас за спиной есть кошка. Была секунду назад – да. В принципе – существует, но не каждую минуту.

У нее отличный слух. Кошка всегда занимает в помещении ключевую позицию, «красный угол», из которого видно большинство стратегических точек (входную дверь, холодильник, кровать и туалет). Бог – тоже.

«Шел Господь пытать людей в любви», это тоже про кошек, потому что они – идеальный объект для безнаказанной жестокости. В их присутствии характер человека проявляется довольно отчетливо. Скорее всего, акт грехопадения состоял в том, что Адам обидел кошку.

* * *

Около трех лет прошло, а я все еще помню мальчика, увиденного у метро «Полянка».

Ему было лет пять-шесть, не больше. Стрижка «молодежная», клетчатая рубашка, джинсы, ботиночки, небольшой рюкзачок на спине. Через плечо перекинуто игрушечное ружье очень натурального вида, а в руке трехлитровая банка с водой, в которой плещется живая золотистая рыбка. И он, такой, шел куда-то один.

Понимаете, это был в чистом виде «побег из дома» – взял самое дорогое и ушел, и нужно бы сдать его в милицию, конечно, потому что я представляю ужас его родителей и все остальное.

А я стояла как дура, потому что он был… совершенен… не знаю, как назвать. Образ – если бы я его придумывала, он получился бы именно таким. Человек уходящий.

Сразу все понятно – обиделся на маму и поехал к бабушке, куда-нибудь за город, раз с ружьем. Рыбу забрал, потому что, когда покупали, ему сказали: «Смотри, сам будешь ее кормить».

Это одно из тех «недеяний», в которых я раскаиваюсь: не глазеть надо, а домой его отвести.

А я чувствовала себя так, как будто встретила на улице свою душу. Мое ружье, «у меня есть четыре шипа – и пусть приходят тигры, я не боюсь». Моя рыбка, мои обязательства. Мой вечный невозможно глупый escape.

* * *

Пожалуй, я пишу об аморальных вещах.

Расшифровываю «а-моральный» по-американски политкорректно (по аналогии с принятым у них названием дебилов – альтернативно одаренные) – ну так я пишу о людях с альтернативной моралью.

Они не лишены напрочь представлений о том, что такое хип. Но представления эти адаптированы к их образу жизни, потому что совсем без морали нельзя, а жить все-таки как-то нужно.

Поэтому проститутка считает себя честной, если не целует клиента в губы.

Поэтому замужняя женщина уверена, мужу изменять нельзя, а представлять во время секса на его месте почтальона – можно; или что один любовник – еще нормально, а два – уже грязно.

Поэтому еще в «Анне Карениной» было, что другу врать нельзя, а женщине можно; что карточный долг – святое, а долг портному платить не обязательно.

Красть из карманов – воровство, а у государства – бизнес; жвачку с лотка стянуть глупо, а зайцем на трамвае проехать – нет.

Пить можно, а курить траву нельзя; или курить можно, а колоться нельзя; или кетамин можно, а героин нет.

И так далее.

Десятью заповедями жить не получается, но и совсем без принципов редко кто обходится, и с такими нам не по пути. А с адаптированной, наспех сплетенной из комплексов и примитивных верований «альтернативной» моралью – удобно и спокойно.

Тем более зла ближним по большому счету никто творить не хочет – хлопотно и накладно.

Чисто по мелочи бл…уем, себе во вред, честным людям на забаву. Я бы не стала употреблять громкое слово «порок».

Я называю это – «слабость».

Правило табурчика

[13]13
  Если буравчик (правый винт) ввинчивать по направлению тока, то направление движения рукоятки буравчика показывает направление вектора магнитной индукции.


[Закрыть]

Приснился Пашка Табуров. Как будто я сплю, а он подходит, гладит по руке и говорит:

– Моя бедная несбывшаяся любовь, растерял я тебя по многим маленьким сердцам, а ты спишь, как ангел, и не знаешь, что ты моя судьба.

(Извините, в жизни Табуров был двоечник, поэтому выразился, как персонаж старых советских фильмов.)

А я не сплю на самом деле, а шпионю. Надо кой-какие документы забрать и сваливать. И я думаю, что Пашку с собой заберу.

Он в меня был влюблен в шестом классе, такие вещи всегда чувствуешь, тем более что любовь тогда выражалась очень просто: мальчик на тебя таращился. В пятом на меня таращился Сережа Попов, а в шестом – Табуров (они там как-то между собой договаривались, чтобы по очереди). Я же испытывала двойственные чувства: с одной стороны, он ужасно красивый, синеглазый, высокий, с тонким лицом, а с другой – несколько… медленный, что ли, а я уже была достаточно опытной девочкой, чтобы отличить заторможенность от романтической задумчивости. А кроме этого, я помню о нем только то, что правило буравчика у нас в классе называли правилом табурчика.

Лет через пять после окончания школы он пришел на встречу выпускников, такой же высокий, тонкий, красивый – и абсолютно пьяный. Тут уж я точно убедилась, что не прогадала.

Но легкое чувство сожаления от потерянной «непристроенной» красоты осталось.

И я делаю вид, что просыпаюсь (а тут еще шифровка из-под подушки пришла, что меня разоблачили), и говорю ему: так, сейчас добегу до своей комнаты, возьму документы, а ты спускайся вниз и жди меня.

И поднимаюсь по лестнице, у почтового ящика сидят ребята, которые вполне могут меня арестовать, а могут и не – в зависимости от приказа. Достаю свою почту, а там всякое секретное, и спам пришел бумажный – анимешная девочка с большим клитором, нарисованная от руки и отксеренная, и подпись: «Голая Натали Портмен».

И я стою с голой Натали в руках, кругом враги, наверху документы важные лежат, а внизу ждет Пашка со своей школьной любовью, и если быстренько все разрулить, то я спущусь и осчастливлю его.

И тут звонит телефон, и будит меня, будит…

* * *

Когда снится, что у моего мужа любовница, я просыпаюсь злобной и устраиваю сцену ревности.

Во-первых, обидно: я только что видела его с другой и не могу прямо с места в карьер сменить настроение только потому, что он называет это «всего лишь сон». Должно пройти время, хотя бы до вечера (я не злопамятна).

Во-вторых, не бывает «просто снов». Не хочу сказать, что он обязательно вещий, но если снится такое безобразие, значит, меня это беспокоит, и я не чувствую себя достаточно уверенной и защищенной. А кто в этом виноват?! Уж точно не «тампакс».

Однажды он поступил совсем уж отвратительно. Снится, что приходит сестра и говорит, будто заглянула в мастерскую к моему мужу, а он там обнимается с какой-то теткой. Больше она (сестра) ничего такого не заметила, но когда пришел муж, я устроила ему скандал. Говорю: «Ага, она видела ВСЕ!» (а сама жду, что он начнет оправдываться: «Да не было ничего, ей показалось, девушке просто дурно стало» и т. п., – а я ему тогда скажу «не ври, не ври» и т. д.). А он, паразит, отвечает: «Ну, видела – так видела…» И молчит.

Выходит, все мои домыслы оказались правдой и подготовленная речь про «не ври, не ври» и т. д. не была произнесена и застряла у меня в горле. Проснулась с головной болью и заложенными ушами. И в ярости.

Естественно, что я отказалась с ним разговаривать, а как иначе после всего.

И этот человек смеет называть меня взбалмошной (он произносит это «взбаломошенной»)?!

Я-то как раз последовательна и логична.

* * *

Так уж случилось, что мою постель всегда стелют мужчины. В детстве – папа, потом мужья. Это ритуал. Он поразил меня тем, что умел быстро соорудить любовное ложе из чего угодно. Мы на Форосе, только познакомившись, идем за водой. Когда возвращаемся, его рюкзак весит столько же, сколько и я, – сорок литров воды, чтобы помыть четырех женщин, которых он привез с собой, и меня. И мы останавливаемся посреди тропы, долго обнимаемся, и только потом он сбрасывает рюкзак и в десяти шагах находит место (это второй его талант – находить безопасное место для любви), и мгновенно устраивает постель из пары маек, куртки, еще чего-то – кажется, не прерывая объятий. Я потеряла там свой желтый носочек, а он – остатки рассудка.

В октябре я поехала в гости к подруге. Написала ему – на адрес театра, где он работал, то есть «на деревню дедушке», – что буду в соседнем с ним городе, взяла своего самого крупного любовника, чтоб не скучать, и поехала. Все помнят, как развлекается хиппующая богема? Портвейн и мясо на последние деньги, танцы втроем в большой пустой комнате, художник-график Саня, похожий на огромную, хорошо обученную обезьяну. И вот, когда я говорю, что сегодня Саня будет стелить мне постель, входит он, видит меня в дальнем углу и щучкой пролетает по паркету через всю комнату на коленях (или на пузе), чтобы упасть у моих ног, больно стукнув меня по щиколотке головой. Конечно, в ту ночь Саня спал в кухне.

В декабре он приехал в Москву. Нет ничего печальнее, чем летний любовник зимой – дурно одетый, провинциальный, безденежный и безнадежный, пахнущий не морем и солнцем, а лежалой одеждой и последней впиской. Все весьма и весьма некстати: нестерпимо холодно, у меня муж, хиппи я только летом, а во все остальное время – добродетельная менеджерская жена. Но мы приходим в чью-то пустую квартиру, и без одежды нам снова легко понимать друг друга.

И он, конечно, зависает в Москве, и оказывается, что ему нужно очень быстро бежать, чтобы оставаться на одном месте, чтобы просто видеться дважды в неделю, где-то под крышей, в безопасности, где можно снять с меня все эти теплые пушистые вещи, добраться до кожи и доказать, что он в моей жизни вне времен года и социального статуса.

За два года я избавилась от его женщин (он все это время думал, что избавляется от моих мужчин) и вышла за него замуж. Собственно, я сделала это только потому, что была долго и несчастливо влюблена в кого-то другого и страшно хотелось узнать – как это, получить то, что хочешь? Он – хочет, ну и дам я ему, пожалуй, и посмотрю, чем кончается счастливая любовь. Взяла кошек и переехала от старого мужа к новому. К тому же надоело бегать за сексом по всей Москве и Московской области. Оказалось, что иметь его дома гораздо удобнее.

И теперь он по ночам стелет мою постель, и я жду, обнаженная, когда он расправит простыню, чтобы никаких складок, разложит подушки и откинет уголок одеяла. Потом укладываюсь и капризно требую подставить спину, чтобы можно было прижаться животом к его пояснице, грудью – к лопаткам, под губами – плечо. И конечно, не позже чем через пять минут он поворачивается ко мне лицом.

Когда его нет, я ложусь в пять утра, застилаю только половину кровати, прямо в одежде забираюсь в спальник и укрываюсь сверху одеялом. Он придет, и я снова стану принцессой, но пока, пока я всего лишь ничейная бродячая женщина без мужчины.

Но в остальное время я, конечно, ни в ком не нуждаюсь. Сейчас вот допишу и побегу готовить ему ужин, а потом опять – свободная, гордая, одинокая – до самой ночи.

* * *

Сегодня по телевизору Миледи страстно говорила: «Скажите мне, умоляю вас, скажите – ВАМ я ничего не сделала? У ВАС нет причин ненавидеть меня?» В детстве эта фраза казалось шикарной, потому что творить столько зла, чтобы даже не знать в лицо всех своих врагов, – очень, очень значительно. А я тогда более всего хотела быть опасной и роковой и, когда меня фотографировали на школьных праздниках в белом фартучке и с бантами, старательно втягивала щеки, прищуривала глаза и никогда не улыбалась. Да, этот мягкий носик, пухлые щечки и ясный взгляд страшно меня огорчали. Хотелось иметь тонкий прямой нос, как у мамы, или какую-нибудь экзотическую горбинку, которой не было ни у кого в нашей семье, и нервные ноздри, и запавшие глаза, изможденное лицо, и чтобы руки дрожали по утрам. В идеале лучше всего стать наркоманкой, но стаканами пить виски и курить «Беломор» тоже было бы неплохо. Желательно приобрести какую-нибудь душевную болезнь. И уж совсем роскошно, если бы открылись мистические способности и удалось вступить в запутанные отношения с Дьяволом.

Когда собака подруги поцарапала мне руку, я целый месяц закатывала рукава до ушей, чтобы был виден шрам поперек вен, делала таинственное лицо и говорила, что это была ошибка.

Чистейшее среднерусское происхождение казалось банальным, хотелось иметь пикантную национальность, вроде француженки или гречанки. Поэтому наличие прадедушки-цыгана было единственным утешением безрадостного детства.

В остальном же я оказалась невыносимо обыкновенной.

Хотела бы носить длинные платья, чередуя их с ковбойским костюмом, и вести себя соответственно – бросать горячие взгляды поверх страусового веера или драться ногами. В принципе собиралась стать куртизанкой и вести жизнь, полную греха. У Франсуазы Саган потом вычитала: «В семнадцать лет идеальная жизнь мне казалась непрерывной цепочкой подлостей и преступлений» – так было и на мой взгляд. Порок, вероломство, лицемерие, коварство, беспринципность, интриги – да, да, да!!!

В двенадцать лет стояла на балконе и печально говорила своему двоюродному брату (ах, кузену конечно же): «Я уже все попробовала, в жизни не осталось ничего интересного». Странное выражение его лица списала на игру подступающих сумерек.

Когда в четырнадцать лет мама прочитала мой дневник, то на два года заперла меня дома, потому что там были изложены эти творческие планы, а она сочла их осуществившимися и пыталась накормить таблетками от секса и сдать в церковь для опытов.

Даже не знаю, когда впервые усомнилась в своих идеалах. Может быть, когда лишилась невинности и поняла, что никогда не смогу использовать секс с какими-либо целями, кроме любви. Действовать иначе означало испортить себе все удовольствие, потому что пришлось бы отгородиться от партнера, наблюдать его со стороны, контролировать ситуацию, нажимать на кнопки, словом, делать множество сложных утомительных вещей, вместо того чтобы закрывать глаза, дышать, плакать, умирать, таять, вспыхивать и совершать все прочие глупости, которые я понимаю под словом «секс».

Или чуть позже, когда начала делать какие-то вещи, за которые потом было стыдно. Вдруг оказалось, что совесть – совершенно конкретная сила, которая может завязать тебе кишки узлом и наполнить отвращением к самой себе, – а это невыносимо. Выяснилось, что я не способна взять чужую вещь, украсть, проще говоря – противно. Что вид человека, вкалывающего себе в вену героин, отвратителен. Что, подавляя чужую волю, утрачиваешь часть своей души. Что при всей толерантности к чужому поведению передо мной всегда существует барьер, переступить который – себе дороже. Приходишь в гости к мальчику, а у него в постели четыре шлюхи, и он говорит – присоединяйся. Понимаете? Ничего особенного, но вдруг осознаешь, что у него в постели тогда будет не «Я и ОНИ», а просто пять шлюх. Наркотики – не смешно, сигареты воняют, лживость жалка, душевные болезни – некрасивы, смерть неизбежна. А Россия – наша родина, да.

Что могу сказать – со временем кое-что из того, о чем мечталось, все-таки произошло: на носу у меня неведомо откуда выросла горбинка, щеки запали, круги под глазами я замазываю специальными кремами, и руки по утрам невыносимо дрожат.

Но вектор устремлений поменялся.

У кого-то, вполне вероятно, что у Томаса Вулфа, читала: постарайтесь быть добрыми, я не говорю – будьте добрыми, это невозможно всегда быть добрым, но нужно все время пытаться.

Что-то такое.