Текст книги "Хоп-хоп, улитка"

Вчера снимали в чудовищном доме. Нет, правда, если бы слабое перо мое… или нет, если бы западающие клавиши могли передать весь ужас увиденного, вы бы дрогнули и обмочились, ручаюсь. Тверская, 4 на минуточку. Не очень большая (по меркам квадрата Т4, конечно, а не моей хрущевки) трешка, уставленная тяжеленной «мебелью из дворца», пастельных тонов и в завитушках (новодел, естественно). Группа единогласно решила, что это барокко, хотя у меня есть подозрение, что другие стили народу просто неизвестны. Всюду стояли эти китайские «как бы фарфоровые» штучки из ларьков – знаете, розочки, котятки, подставочки для фотографий, – надо отдать должное, по тону и стилю они подходили идеально. Собственно, пойдите к метро, загляните в сувенирный киоск и увеличьте картинку до размеров квартиры, и будет вам оно. Весь псевдогламур из перехода под Пушкинской площадью, включая и синюю стеклянную руку для колец. Радиотелефон девяностых годов. Вдоль стен множество фикусов и бог весть чего в больших горшках, в настоящую зелень аккуратно вплетены искусственные цветы. Два больших плоских телевизора, на одном семь раскрашенных ангелов в рядок. Ни намека на компьютер. Пятидесятилетняя хозяйка в розовых сапогах (что-то вроде чуть похудевшей Властелины, незапоминающееся жесткое лицо – трудно описать), которая среди всего этого, нет, ЭТОГО, ела наш кинокорм. А чё, за однодневную аренду платят баксов семьсот, а тут еще и котлетка с картошкой – халява, блин! Даже не знаю, что больше всего угнетало – невыносимая картинка или жгучая зависть, для благопристойности припорошенная эстетическими претензиями. «Мне бы такую квартиру, я бы…» В сущности, есть в этом особое изящество: тетка заработала как-то по-своему денег и, черт возьми, имеет право воплотить собственное представление о прекрасном, как заблагорассудится. А ты, утонченная детка, купи себе кошачий домик и укрась его на свой вкус – по средствам.

Вчера был день блондинок в розовом: в этой категории выступили хозяйка, две актрисы, гример и ассистент по актерам. Блаженны блондинки в розовом, ибо их есть царствие небесное. Я по мере сил отрешалась от всего сущего и, сидя на полу, уговаривала себя, что банальность физиономий, фигур и манер даже успокаивает, успокаивает, б…дь, успокаивает. В конце концов, ты всегда знаешь, чего от них ждать, потому что невозможно ТАК замаскироваться, чтобы и лексикон, и выражение лица, и даже самая форма задницы (о, эти молодые тела кабачком), – все отдавало затхлой сиропной пошлостью. И опять-таки средний возраст представленных дам составлял года двадцать три (без хозяйки, естественно), поэтому давай-ка не будем путать свои морщины с индивидуальностью, не нужно завидовать: юность прекрасна, молодость согревает сердце, непосредственность… нет, простите, театр закрывается, потому что нас всех тошнит… Пусть наши бывшие любовники трахают их, уткнув мордой в подушку, – такое у меня теперь будет проклятие.

После ужасной квартиры снимали в западном порту. Так называется пространство за зелеными воротами: московский западный порт. Я приехала позже остальной группы и долго шла по огромным асфальтовым площадкам, смотрела на горы песка (может, с пятиэтажный дом, может, с девяти), которые все увеличивали синие краны с экскаваторными ковшами, гордилась тем, что я, маленькая такая, иду посреди бесконечных индустриальных полей и нисколько не боюсь, и вообще, царь зверей. Шла и понимала художника-постановщика, который выбрал для съемок безумное место, в котором и пирамиды-пески-пустыни, и северное море с ледяным ветром, и синие жирафы. А когда добралась до нашего желтого автобуса, оказалось, что снимаем в темном углу заброшенной котельной и, кроме новехонького красного вентиля, одиноко лежащего на чистой золотистой фанерке, там нет ничего особенного. Хотя переплетения труб, конечно, заслуживали некоторого внимания: как в старой спектрумовской ходилке. Но на улице в осыпающейся куче щебня три щенка, два черных и рыжий, поев киношного супчика, играли в царь горы, и это как-то примиряло.

А вчера ездили в Серебряный бор, тот, что в Химках, и у воды снимали двух замерзших актеров. За их спинами то и дело проплывали пароходы, по кружевному мосту проезжали поезда, и, если бы над ними пролетел самолет, я бы не удивилась, хотя это была бы калька с картины Анри Руссо («что-то там в Руасси»[6]6
  Дотошно решила уточнить, что же там в Руасси, и оказалось, что подразумеваемое полотно называется «Вид моста Севр и холмов Кламара, Сен-Клу и Бельвю», и нет на нем никакого поезда, а только пароход, маленькая лодочка, аэроплан, воздушный шар и дирижабль – все равно неплохо, правда?


[Закрыть]), а не только с Мальчиша-Кибальчиша. Позже сидела на парапете над мутной водой, и, завернувшись в красное одеяло, ела кинокорм, и чувствовала себя в зеркале, потому что узнала пейзаж, виденный сколько-то лет назад, но с другой стороны, когда училась в кульке на том берегу реки. Мы гуляли тогда с безвозвратно ушедшим в прошлое детским врачом-эсперантистом, навестившим меня в общаге, и я свято не понимала, чего он хочет. А еще через год я, разом перестав замечать и реку, и мост, и небо, сбегала с занятий и ехала в Солнцево, чтобы увидеть бородатого похмельного мужчину, который на тот момент воплощал весь свет моей жизни. Ныне же, в красном одеяле, снова вижу и реку, и небо, и мост, а в придачу еще и песчаный пляж, и лес, не утративший пока всех листьев, но накопивший в ногах уже солидное количество золотого, коричневого, шуршащего – столько, что не холодно валяться на спине и чувствовать себя восхитительно свободной, до того момента, пока режиссер не завопит истошно, призывая всех грузиться в автобус и ехать в Одинцово, конфетное, переливающееся фонариками, леденцовое, где еще будем снимать и снимать, катаясь в темной машине, полной синих густых волн негритянской музыки, и я несколько запоздало додумаю, что из всех возможных свобод для меня драгоценна только одна – длить и длить это бесконечное предложение…

В кино столкнулась с необыкновенным структурированием времени. Если я делю сутки на день, вечер и ночь (утро обычно просыпаю), то здесь время разбито на секунды и плотность жизни возрастает соответственно. От этого сознание сдвигается ничуть не хуже, чем от наркотиков.

Весьма поучительно наблюдать за нашим режиссером. Это один из самых совершенных манипуляторов, которых я встречала. Причем методы у него нехитрые – отец народов и кровожадный тиран в одном лице, все предсказуемо, но действует идеально. У половины съемочной группы уже стокгольмский синдром (когда заложники влюбляются в террориста) – режиссер заканчивает в три часа ночи смену, которая началась в шесть утра, и говорит людям: «Спасибо, ребята, мы сделали это», и они чуть ли не слезами радости заливаются, хотя, по сути, их бесплатно трахали черт-те сколько времени, и, кроме оговоренной в контракте суммы, они не получат ни премии, ни славы. Лично я плачу своими переработками за науку, хотя сама бы не хотела использовать подобные методы: кажется, это кармически вредно так беззастенчиво манипулировать людьми ради своих целей. В конце концов, не за родину работаем и даже не за искусство, а ради личного успеха одного человека.

Приятно было познакомиться с главной актрисой. Похоже, удивительно хороший человек, несмотря на устойчивую репутацию стервы. Из породы воинов-монахов, которые достаточно часто встречаются среди балетных и цирковых, но среди актеров редки. С этим человеком приятно делать одно дело, и она, правда, хорошая актриса.

Далеко не все они таковы. Блондинка, у которой одна извилина, и та от парика, играет в фильме звезду, но на съемочной площадке все до последнего рабочего знают, кто здесь настоящая звезда – та бледная брюнетка в черном пальто. И это, похоже, невыносимо для самолюбия блондинки. Поэтому она пытается обращаться с костюмерами и гримерами как с горничной Наташкой. Я не отвечаю – ровно до того дня, когда закончится ее последний съемочный день. Не стоит портить актеру настроение в процессе, но после-то, после…

Группе дружно не нравится главный положительный герой. Завтра у нас эротическая сцена, и народ дуется оттого, что какой-то боров будет трахать нашу девочку. Не могла, не могла наша умница полюбить этакую дубину, разве что было совсем уж одиноко. Хотя парень очень хороший и добрый, только великоват малость. Представитель заказчика – женщина, проводившая кастинг, – выбирала его, исходя из каких-то своих соображений и потребностей.

Кроме прочего, на съемках происходит много такого, что журналисты любят называть смешными моментами. Когда человека успевают перехватить за секунду до того, как он плеснёт в огонь бензин прямо из двадцатипятилитровой канистры. Когда после дикого скандала напуганные рабочие носятся от костра к костру со стаканчиками, каждый раз пробегая метров десять к канистре, вместо того чтобы взять ее с собой (проще говоря, с ложкой в погреб). Когда в ответ на яростный вопль режиссера «на х… все из кадра!!!» трое здоровых мужиков в черно-красных куртках падают на землю и метров пять ползут среди редкого золотого кустарника, не смея встать и отбежать. Очень, очень смешно. Но кто в армии служил, тот в цирке не смеется – я теперь тоже не буду.

Сегодня в костюмерной обнаружила, что для главной героини купили бежевенькую домашнюю маечку, на которой скромным готическим шрифтом написано КГ/АМ.

Вообще, у нас работают милые и талантливые актеры: Второй Положительный Герой, тонкий, умный и печальный, умеет шевелить ушами по кругу, не меняя выражения лица. Главный Насильник время от времени поворачивает язык поперек. Герой-Любовник страшно красивый: имеет бицепсы толщиной с мою ляжку и подбородок с ямочкой. Похоже, нас ждет успех.

Железнодорожные рельсы сегодня тут и там были усыпаны оранжевыми рабочими – так по-осеннему…

Высоко в небе парил, поймав ветер, черный пакет, ручки его были воздеты, и казалось, он не упадет никогда.

Снимали флэшбэк изнасилования «глазами обдолбанной героини». Тр и актера остервенело трахали подушку. Нужно произносить какие-то реплики, но текста на этот случай не существовало, потому насильники обращались к подушке с произвольными речами «да, моя сладкая, есчо, есчо…», называли ее уменьшительными именами режиссера и продюсера, и вообще, многое себе позволяли. Главный Положительный Герой, который не трахал, а только смотрел, говорил: «Не надо, ребзя, да вы чё» и кидался в камеру предметами одежды. Это и называется «настоящее веселье».

Впала в панику из-за того, что завтра у нас сцена 4.20, а я не могу точно вспомнить, как был завязан шарф у героини в уже снятой 4.21. Подумать только, еще месяц назад считала, что некоторой тревоги заслуживают лишь ситуации, связанные с жизнью и здоровьем любимых существ.

Режиссер наш, кажется, думает, что он Суворов. По крайней мере, замашки у него те же и та же готовность положить половину солдат, переходя через Альпы. Но мы все-таки не за матушку-императрицу бьемся, а ради его славы и гонораров, поэтому иногда чувствуешь себя довольно глупо – например, когда проводишь 12 ночных часов на ледяном ветру у Новодевичьего монастыря и к утру получаешь драгоценный отеческий поцелуй вождя, традиционную благодарность и внеплановое пирожное, на которое некоторое время недоуменно смотришь, а потом осторожно кладешь на стол и бежишь в открывшееся метро – домой, спать.

Некоторое время думала, что только я слаба плотью и духом, а остальные переносят эти физические и моральные нагрузки с легкостью, но узнала, что вечно улыбающаяся и бодрая ассистент режиссера увезена с площадки с приступом гипертонии. Что администратор, старый беззубый волк, увольняется посреди проекта и уходит на телевидение. Что половина группы загибается от болей в желудке, потому что раз в сутки заглатывает еду за десять минут, а вторая половина – от болей в спине, поскольку проводит рабочее время, стоя на полусогнутых, в ожидании команд, либо бегом их выполняя. Слезы и вопли учету не поддаются. Несчастные случаи, произошедшие после съемочного дня, вроде бы отношения к делу не имеют, но количество их явно выше среднестатистического. Часть людей уволили по разным причинам. К концу месяца начинаю день с вопроса: «Ну и кого мы сегодня потеряли?»

Но киношный подход к делу мне нравится. На площадке работают, точнее, «пашут» все вне зависимости от занимаемой должности. Различие лишь в сумме денег, которую за эту работу платят, и уровне ответственности, а количество мыла на холке примерно одинаковое. И орут на всех без учета чинов и званий.

У нас образовался целый цветник или, если честно, грядка девушек двадцати трех лет. В том волшебном возрасте я думала только о любви (впрочем, и сейчас в основном о ней и думаю, но иногда стала отвлекаться на словесные игры), а нынешние амазонки озабочены работой, карьерой и деньгами. Каждая не меньше трех лет в кино, зарабатывает какие-то тысячи баксов. Иногда они плачут от усталости, иногда закатывают маленькие истерики, иногда флиртуют с операторами и светиками, но в конечном счете работают без скидок на пол и возраст. Особенно поразила наша хлопушка – дочь политика, служащая в крупной медийной компании, – ей на роду написано быть золотой молодежью. А она ввязалась в этот проект, спала по два часа в сутки и в конце концов свалилась от переутомления, буквально упала в обморок, и ее увезли с площадки. Через два дня отоспалась и вернулась. Ей-богу, инопланетяне какие-то.

Второй режиссер тоже поражает воображение. Хороший такой мальчик – и на этой работе! В первую съемочную неделю думала, что он сидит на каких-то стимуляторах – ну не может человек так мало спать и так быстро бегать, а в последнюю – что на успокоительных, потому что нервные срывы случались у каждого второго, а он только улыбался и продолжал выполнять свои обязанности, которые умещаются в одно слово «ВСЕ». В ответ на мое изумление загадочный юноша объяснил, что у него просто удачно совпали маниакальный и депрессивный периоды с соответствующими этапами съемок. Прелесть какая.

Оценила связку начальник – подчиненный. Ровно половина успеха заложена в четком планировании процесса, а вторая – в качестве исполнения. Безумно повезло с художником по костюмам. Если бы не ее идеальная подготовка и распечатки планов на каждый день, мой могучий интеллект и гигантская работоспособность (что греха таить) ничего бы не стоили.

Раньше всерьез полагала, что умному человеку руководители без надобности. Ничего подобного – кому-то нужно нести ответственность за то, что я делаю?! Не мне же, в самом деле.

И еще на одной штуке себя поймала.

Иду в переходе метро, вижу – тряпочка валяется, и прямо паника внутри поднимается «костюм!», подхожу ближе, оказывается, носовой платок. Тут же успокаиваюсь – а, реквизит…

Надо пояснить: есть такое тонкое различие – все, что актер надевает на себя, является костюмом, а то, что просто лежит в кадре или берется в руки, – реквизитом. И чулок, например, на актрисе – костюм, а если на стуле висит, то уже реквизит. И смотрят за ним уже совсем другие люди, а я могу расслабиться.

Презерватив, если в кармане, – одно, а если надет – другое.

Объясняю эти нюансы Кс, а она тут же говорит: «Если меня трахают, я вроде как костюм, а если просто так лежу, то реквизит, да?» Удивительно быстро соображает и образно так!

Не пользуюсь ненормативной лексикой в устной речи. То есть по-честному не пользуюсь – никогда моих уст не оскверняло «плохое слово». Даже когда стукнула себя по пальцу гантелей, делая перекрестные махи, сказала «ах», тому есть свидетели. И сейчас, пойдя работать в кино, я буквально на грани падения. Оказывается, инвективные слова близко-близко, и, чтобы их произнести, никаких зажимов преодолевать не нужно, напротив, приходится прилагать некоторые усилия, чтобы не озвучить давно и любовно заготовленные определения для этих условий работы, графика и самой жизни.

Хитом среди удушенных речей являются е…ый карась, е…ый крот (от одного мальчика услышала, долго восхищалась изысканностью выражения, пока не поняла, что в рот), е…ать-копать, п…дец и б…ская, б…ская жизнь. Х… почему-то в голову не приходит (он в последнее время вообще редкий гость, не только в голове), разве что «на х… мне такие ландыши», которые на выходе обычно успеваю заменить мольеровским «кой черт понес меня на эти галеры?!» В сущности, я очень невинна.

Осталось три рабочие смены, интересно, продержусь ли? Если да, то, наверное, вообще уже никогда не начну, хотя раньше мечтала, что после пятидесяти лет (или ладно – шестидесяти) стану разговаривать только матом, курить папиросы и есть банками вареную сгущенку и карамельный соус, с божьей помощью.

Выйдя из цепочки размножения, можно прекратить изображать из себя ангела.

Никогда не жила в таком постоянном напряжении, как теперь.

Раньше ненормативная лексика казалась бессмысленной – я знаю так много слов, что не успею сказать их все, зачем еще упрощать?

Потом наступило прозрение: смысл месседжа не только в том, чтобы высказаться, но и в том, чтобы тебя поняли, а есть огромное количество людей, которым иначе не объяснить. Просто до определенного момента я с ними не общалась.

А теперь очередное просветление другого рода: мат – это что-то вроде энергетического выброса. Изысканная речь и отточенные фразы могут облегчить душу, но какие-то самые глубокие пласты, на уровне сватхистаны, извините за выражение, иначе разгрузить сложно, особенно если с регулярным сексом проблемы. Это порочный путь в энергетическом смысле, затратный, но быстрый.

И не одна я такая. У нас девочка есть, снегурочка с прозрачной кожей. Недавно наблюдала, как она «ругалась» – слезы горькие: «Петя, БЛИН!!! Я тебе сто раз…», и видно, что для нее это целая акция, так повысить голос на кого-то.

Киношники щебечут на особом языке, составленном из смеси английского, мата, технических терминов и жаргона.

В первый день меня послали на «плэйбэк», где «все происходит». Оказалось, так называется видеозапись отснятых сцен, а также место перед мониторами, где сидит режиссер, самый главный оператор и «гримкостюм».

Узнала, что крупные планы, кроме очевидных, вроде поясного и «по воротник», бывают молочные (по грудь) и пасхальные (по яички). Обогатилась волшебными словами: «камерваген», «светобаза», «бетакам» и «бздянки».

А что такое «дроческоп», не выяснила до сих пор.

Другие термины

БЕГОМ!!! – команда подается в любой момент времени любому человеку, когда режиссеру приходит такая фантазия.

Чирик положи! – реакция режиссера на раздражающие факторы: звук, свет, движение, присутствие и отсутствие кого бы то ни было и чего бы то ни было.

На х… все из кадра! – естественная рабочая команда перед съемкой. (Вышли все отсюда быстро – пока режиссер хочет побыть в одиночестве в отапливаемом помещении, и вне зависимости от того, сколько градусов за бортом, группа должна ждать на улице.)

На х… б…ядь п…дец – естественный звук работающего режиссера. Если он почему-либо затих – жди беды.

Гримкостюм (в одно слово) – четыре молодые женщины.

Бздянки – любовное название ненормативной лексики, в которую режиссер облекает свои замечания по ходу работы.

Вчера была Плохим Костюмером. Не просто – живым, а образцово плохо работающим. Около пяти часов проспала на рабочем месте, завернувшись в пуховик Главного Положительного. Рабочее место на тот момент располагалось в вип-кабинете для приват-танцев стриптиз-клуба «Долз» (все эти нерусские слова меня пугают). Феерическое место – отлично спится, хотя и холодно, потому что не получилось настроить кондиционер на теплый воздух. Во сне видела массовку, танцующую вокруг столиков с песней «Пусть живет светобаза». Проснулась к обеду, поела тортика с конфетами и захотела домой. Отпустили условно – под обещание заехать в костюмерную и разобраться там. Заехала, конечно, за пару часов разрулила горы одежды, как маленький трактор, аж взопрела. Пришел бутафор и позвал смотреть кабинет следователя, который он (бутафор, а не следователь) выкрасил отвратительной зеленой краской к завтрашней съемке. Побежала за ним, не одевшись, в чем была. Гордо продемонстрировав гнусные стены, бутафор предложил выпить пепси или водки. Ладно, говорю, плесните колдовства. И сижу тепленькая, в маечке, со стаканом водки в руке, и тут заходят директор и реквизитор и строго спрашивают: «А чёй-то вы тут делаете вместо работы». Я говорю: «Чай пьем, а что?» А директор смотрит на бутафора и неприятным голосом говорит: «Костя, ты хоть ширинку-то застегни». Потом оба извиняются перед нами и выходят. Так погибла моя репутация.

Сегодня написала танку (надпись на рукаве костюмера):

 
Предчувствуя зиму,
Плотно сомкнет лепестки
Хризантема.
Так и я прикрываю глаза
В ожидании бздянок.
 

Завтра последний съемочный день.

За десять часов до окончания съемок уволен художник-постановщик. Неплохо, правда?

На съемку последней сцены я не осталась, слишком много дел в костюмерной. Уходила с площадки, когда процесс был в самом разгаре, и поймала себя на чудовищной мысли: «Как же я теперь проживу без этого дерьма?!»

Помнится, когда Том Сойер посоветовал Геку Финну чуточку потерпеть цивилизованную жизнь, «а вдруг понравится», тот риторически вопросил: «Понравится ли мне сидеть на горячей плите, если посижу на ней чуть дольше?!» ДА, Гекки. Может.

Кажется, сходила в кино со своей обычной целью – узнать о себе что-нибудь новое. Результаты таковы: стала откликаться на вопль «Костюм!!» быстрее, чем на свое имя.

Привыкла переходить на бег автоматически, всякий раз, когда нужно добраться из точки а в точку б, даже если начальство не смотрит. Заметила, только когда актеру понадобился зонт, и я услышала свой четкий спортивный топот раньше, чем успела сообразить.

Заработала синдром влюбленной женщины – когда ходишь по пятам за объектом своей страсти. Только я поймала себя на том, что сомнамбулически брожу за режиссером. Знаете ли, спокойней, когда он на глазах, потому что вдруг замыслит что-нибудь, связанное с костюмом, а меня под рукой не будет – ужас.

Узнала таинственное ощущение: «Я не женщина, я костюмер».

Испытала невероятную радость оттого, что возвращаюсь домой.

Смеялась во сне, кажется, от счастья, что сплю.

Научилась стоя есть и спать. Вообще, спать в любых условиях, прилюдно, в шуме и т. д.

Начала оповещать окружающих о том, что иду в туалет, чтобы знали, где искать. Иногда спрашивают – пи́сать или какать, потому что важно, через сколько человек вернется – минут через пять или пятнадцать.

Осознала, что если работаю одна, то съемку не начнут, пока Я не приеду. Ответственность, знаете ли, впечатляет.

Насладилась противоречивым чувством, когда покупала себе одежду на честно заработанные деньги. С одной стороны, горжусь, а с другой – не радует.

Выяснила, что при случае могу себя прокормить. Что могу работать лучше многих. Что достаточно вынослива. Что…

Что работа она, конечно, та же молитва, но от себя не спрятаться (простите за пошлость) даже за самой сильной усталостью.

В процессе съемок мною были утрачены:

Зонт.

Ножницы.

Колечко с бриллиантом.

Бесчисленное количество булавок.

Красное одеяло. У этого одеяла особая киносудьба. С начала съемок его подстилали на землю под всех застреленных, зарезанных, задавленных и посаженных на иглу. В него заворачивали задницы актрис, вынужденных играть в коротеньких курточках на морозе. Клали под ноги жертве насилия, трахаемой стоя в холодном подвале (что-то не так в этой фразе, согласна). На нем, наконец, просто сидели – изображали теплую раннюю осень в конце ноября, и актеры примерзали в непринужденных позах к скамеечкам. А в последний день его потеряли.

Пожалуй, в список утрат стоило бы добавить кой-какие комплексы. Прежде думала, что прекрасной принцессе категорически запрещено чистить чужие ботинки, гладить рубашки и подавать пальто стареющим блондинкам (простите, это к актрисе личное). Оказывается, настоящую принцессу отличает от китайских подделок именно способность пойти в свинарки и выполнить эту работу наилучшим образом, не комплексуя по поводу своего положения, потому что она-то точно знает, что настоящая. А перекошенное личико и непрерывное нытье вовсе не означают, что ты выше данной ситуации, а говорят лишь о том, что попросту не справляешься. Поплачешь дома, детка.

Так что я вышла как есть прынцесса. И свинки меня полюбили.

«Мне дали денег, мне дали денег», – пело сердце и пританцовывало. Денег тех вышла тысяча долларов за два месяца – вообще слезы горькие, но для дебютанта допустимо. Можно вылечить зубы, можно купить ноутбук, а можно нарядиться. Было сорок минут до встречи, и я решила быстренько заехать на Автозаводскую за сапогами тридцать четвертого размера. А заодно и насчет шубки поглядеть. Реакция торговок потрясла: они все время пытались продать мне пуховик или, на худой конец, кролика. Я-то просила лисичку или песца, но они говорили – дорого. В результате таки удалось купить шубейку, но за половину тех денег, которые предназначались на это дело. Я уже уходила, а торговка все причитала: «Были ж перед вами люди приличные, а еле на кролика последние копейки наскребли, торговались! А вы вон какую дорогую купили! А перчатки-то у вас такие страшные, хотя и лицо интеллигентное, давайте я вам триста рублей скину, на шампанское. Может, прямо сейчас наденете?» С работы я, конечно, но не настолько же! Из «приличного» была предложена комбинация из зебры с лисицей (но показалось немного слишком) и это потешное чудовище, что висит теперь передо мной на гвозде, причудливо скроенное из бобра с песцом. Очевидно, что модельер замыслил его после вопля «выдыхай, бобер, выдыхай», а завершив работу, сказал «вот это писец». Мохитос долго смеялся и требовал носить «это» с кожаными шортами, потому что «вид придурковатый, и хорошо хоть, что не розового цвета, а то бы я тебя придушил». «Да, переломало тебя», – констатировал он. Наверное, я и правда слишком много работала.

Шапка – это попойка, которая венчает съемки. Ничего особенного: говорили речи, пили водку, курили гашиш. Чувство «единения с этими людьми, с которыми делали одно общее дело» так и не наступило. Напротив, отчетливо поняла, что я совсем-совсем не отсюда, мой мир не хуже и не лучше, но это не моя война. Мне – вступать в сложные отношения со словами, обольщаться и обольщать длинными фразами, раскрашивать запотевшие стекла гуашью перед Новым годом – я действительно иногда это делаю, рисую какую-нибудь киску или собачку на стекле и пишу «С Новым годом!», чего уж там. Я могу заниматься любым бессмысленным делом, и кино «не моё» вовсе не из-за особой утонченности, а просто… Просто.

Но сегодня пришлось поехать на досъемку, так что я все-таки поприсутствовала на самом последнем-распоследнем дне и дождалась фразы «всем спасибо, съемки окончены».

А потом предложили новую работу: чуть больше денег, в два раза больше серий, приступать нужно после Нового года.

* * *

Котик напи́сал (а если быть абсолютно честной, то попросту нассал) на заветную деревянную шкатулку, где каждая девушка хранит то, что особенно дорого ее сердцу. У кого там фотографии припрятаны, у кого вибратор, у кого золоты-серебряны колечки, а у меня – щипчики, отвертка, плоско-и круглогубцы и пинцет с лупой, то есть всякое полезное для души. На случай, если захочется в минуту печали комп разобрать, проволоку согнуть или зуб выдрать. И вот котик мало того что осквернил, так еще и с вывертом: залез на шкаф и пустил мощную струю прямо на спальник, который с самого Крыма лежит неубранный, а она, струя, уже рикошетом (или еще как) стекла вниз на шкатулочку. И после этого он прибежал в кухню, сел на стол и стал просить завтрака. А я, вместо того чтобы по морде, взяла его, полосатого, за щечки и поцеловала в носик. И он тогда знаете что сделал? Содрогнулся весь от отвращения, спрыгнул со стола и тут же наблевал на паркет.

Я даже не знаю… Может, прическу поменять?

* * *

Приснилось, что на выезде из города, в котором проходил мой длинный и сложный сон, человек предложил подарить мне одну из артемид. Они белые, с пушистым хвостом, вроде кудрявого песца. Свойство – дохнут от недостатка внимания. Я отказалась и увидела, что навстречу идет на задних лапках десяток молодых артемид. У этих шерсть прямая и серая и очень разные морды. Понравился один смешной мальчик (по лицу было видно, что мальчик), но я подошла к чуть истеричной девочке и вложила палец в ее четырехпалую ладонь: «Давай я тебя провожу». Мы прошли несколько шагов, я высвободила палец, попрощалась со всеми и пошла. Оглянувшись, увидела, что та артемида легла на землю и собралась умирать. Пришлось вернуться.

Проснулась с тоскливым чувством – опять взяла на себя какие-то обязательства по отношению непонятно к кому.

* * *

Без четверти шесть проснулась от ужасного звука – так обычно вампиры скребут когтями по стеклу, пытаясь вскрыть заговоренное окно, чтобы испить христианской кровушки. Поскольку живу на первом этаже и, к несчастью, именно этой ночью спала одна, в вампира поверила мгновенно. И пошла проверять. В «леднике» под окном как раз на такой случай стоит мамина бутылочка с крещенской святой водой. Отодвинула тюль и увидела: за стеклом сидел мой сплющенный котик, и в каждом глазу у него Фобос и Деймос. Мальчик запрыгнул на открытую форточку и провалился между оконными рамами. Для усиления момента я обратилась к нему в звательном падеже: «Котик! А не охренел ли ты?!» А сама тем временем освободила подоконник, открыла раму и выпустила криш… кота. У него было интересное лицо.

* * *

Вспоминаю Принцесс с пепельными волосами, тех, что до сих пор рисует мама, прикусив язык от усердия: с пышной прической, огромными глазами, маленьким ртом. На голых плечах взбито облако газа, дальше идет осиная (или осиновая) талия и широкая юбка, ножки теряются за пределами листа, потому что ступни рисовать мама не умеет. В руках – сумочка. Иногда добавляется мушка на щеку и бархотка на шею – это если она опять ревнует папу.

* * *

Мешает собственное «я», закрывает от меня остальной мир, и, как огромный кусок шелка, я комкаю и сминаю его в ладонях, чтобы увидеть хоть что-нибудь вокруг. Но нельзя вечно держать себя в руках, и стоит только отпустить, как переливающаяся ткань начинает разворачиваться, заполнять пространство, заслоняя все вокруг, и вот я уже не вижу ничего, кроме этих чудесных складок, между которыми можно счастливо бродить годами, если не думать о том, что за ними есть другая жизнь.

А если исследовать мою нехитрую ассоциацию, то вдруг выяснится, что это парашют. И он перестанет мешать, если использовать его по назначению – забраться повыше и прыгнуть, доверившись.

А можно научиться правильно его складывать и всю жизнь держать в специальной сумке. Можно разрезать и сшить из него шторы или палатку. Но сделай с ним что-нибудь, наконец.