Текст книги "Зеро! История боев военно-воздушных сил Японии на Тихом океане. 1941-1945"

Хотя я уже и принял смерть как неизбежное, я все еще оставался человеческим существом и желал отодвинуть смерть на как можно более долгий срок. Если самолет будет лететь, а я останусь в сознании, то у меня появится отличный шанс. Но прежде всего надо остановить кровотечение. Я снял перчатки и стал осматривать раны.

Так как наиболее опасной представлялась рана на голове и она все еще кровоточила, я вставил указательный и средний пальцы через разрез в летном шлеме. Они проникли глубоко, а рана оказалась липкой и округлой. Очевидно, рана была очень глубокой, а кости черепа были повреждены. Невероятно, но мое сознание было ясным.

Осматривая свои раны, я припомнил рассказ о мужественном самурае Рьюме Сакамото, который оставался жив даже после того, как его убийца нанес ему ужасную рану на голове. Ладно, если моя удача меня не подведет, доберемся до Шортленда. Постараюсь долететь до него, если это вообще возможно.

„Все-таки что-то должно быть в моей голове“, – подумал я. Она казалась необычно тяжелой, а кровотечение продолжалось без перерыва. (Позднее медицинский осмотр выявил две пули от 12,7-мм пулемета, застрявшие в моем мозгу, а много мелких осколков застряло в черепе.) Горячая и липкая кровь бежала по шее и скапливалась у маски вокруг шеи и ворота моего комбинезона. Она застывала и превращалась в неприятную клейкую массу.

Части лица и головы, открытые ветру, были изрезаны и поцарапаны, как кровельное железо. Ветер, дувший в разбитый фонарь, осушал кровь, спекшуюся на лице.

Мое положение оставалось ужасным. Из-за ослепшего правого глаза я не мог различить показания компаса и смутно что-то видел левым.

Чтобы добраться до Шортленда, надо было восстановить в памяти маршрут, которым мы летели сегодня утром к Гуадалканалу. Но я не мог определить правильное направление. Было невозможно различить показания компаса.

К счастью, в нашем утреннем полете к Гуадалканалу я пробовал подготовиться к чрезвычайной ситуации, если вдруг компас выйдет из строя, а я окажусь отрезанным от основной группы. Я пришел к выводу, что единственным методом определения правильного курса будет взятие отсчетов по положению солнца.

Несколько раз поплевал на правую ладонь, протирая свои глаза еще и еще. Но все было бесполезно, я даже не мог найти солнца! При растущей безнадежности моего положения единственным утешением было то, что самолет все еще как-то продолжал лететь, несмотря на полученные огромные повреждения. По всей логике самолет должен был давным-давно рухнуть.

Так и не добившись успеха в своей попытке выбрать правильный крус на Шортленд, я снова попытался остановить кровотечение из головы. В Зеро я всегда держал треугольные бинты как раз для такого чрезвычайного случая. Я вытащил бинты и попробовал приложить их к голове в надежде остановить кровь. Из-за сильного ветра в кабине две попытки оказались неудачными. Было очень трудно перевязать голову бинтом, потому что в это же время я должен был управлять самолетом, а левая рука не действовала.

До того как я это понял, бинты куда-то исчезли, а мне становилось все хуже. Пришлось снять маску с шеи. Прижав один ее конец правой ногой и держа другой конец правой рукой, я зажатым в зубах ножом разрезал маску на четыре части. Три таких „бинта из маски“, созданные ценой огромных усилий, унес ветер, и у меня остался лишь один кусок.

Я заставил себя успокоиться. Из-за своего нетерпения я так неумело распорядился бинтами и полосками маски. Чтобы насколько возможно уменьшить воздушный поток в кабине, я опустил сиденье до максимума.

Затем перевел все рычаги управления и штурвал в положение, когда самолет летит на автопилоте, и начал прикладывать последний кусок бинта к голове.

Удерживая один конец полоски от маски в зубах, чтобы ее не унесло ветром, правой рукой я постепенно затолкал ее в промежуток между головой и шлемом. Затаив дыхание, я затянул насколько возможно тесемки крепления шлема. Кровотечение прекратилось.

Мне показалось, что мое сражение с бинтами длилось, как минимум, полчаса. Лишь когда я понял, что могу расслабиться, я оказался один на один со своим злейшим врагом – непреодолимой сонливостью. Как будто меня затягивало в сон, в тепло, туда, где нет боли и тревог. Из последних сил я боролся с сильнейшим желанием заснуть.

Когда, наконец, мне удалось заставить себя открыть один глаз и оглядеться, к своему удивлению, я обнаружил, что Зеро летит вверх ногами. Я быстро перевел штурвал в нужное положение и набрал необходимую высоту. Я понимал, что если с данного момента я не сумею удержать себя в бодром состоянии, то просто рухну вместе с самолетом и разобьюсь. Пришлось стукнуть рукой по голове, боль от этого помогла мне на какое-то время.

Через несколько минут мучительная боль в голове стала почти невыносимой. Мне хотелось кричать. Как будто пламя гуляло по моему лицу. Я сгорал заживо. И даже при этом волны истощения поглотили меня, и я снова начал погружаться в сон. Зеро шатало в воздухе, потому что моя рука соскользнула со штурвала. Даже ужасная боль от ран не могла удержать меня от дремоты. Пришлось еще раз стукнуть правой рукой по голове.

Каким-то образом мне удавалось удерживать Зеро в воздухе, продолжая горизонтальный полет по прямой линии. Мне приходилось раз за разом стучать себя по голове, чтобы не задремать. Несмотря на мучительную боль, сонливость накатывалась на меня волнами, всякий раз я отгонял ее с помощью своего кулака.

Отчаянно стараясь не уснуть, я понимал, что в таком состоянии долго я не продержусь. Вдруг вспомнил о пайке; в кабине еще что-то оставалось. Примерно за тридцать минут до того, как группы бомбардировщиков и истребителей долетели до Гуадалканала, я съел половину рисовых лепешек, которые я брал с собой, отправляясь в дальние полеты. Половина еды все еще оставалась, и ее могло хватить, чтобы удержать меня в бодрствовании.

Окровавленными руками я заталкивал лепешки в рот, заставляя себя есть. Мне удалось разжевать и проглотить три кусочка, но когда я принялся за третий, мне вдруг стало плохо, и меня стошнило так, что исторглось все, что я уже съел. Желудок не принимал никакой пищи.

И опять меня потянуло в сон, и опять пришлось стучать по голове, чтобы сохранить сознание.

Если я перестану сопротивляться этим приступам сонливости, то рано или поздно в самом деле засну, и это будет конец. Я никогда не доберусь до Шортленда или Бука. Я решил, что будет лучше вернуться к Гуадалканалу и протаранить какой-нибудь вражеский корабль, чем пассивно лететь над океаном до тех пор, пока не ослабею полностью или не закончится горючее.

Когда я сделал крен и повернул Зеро назад, к месту боя, моя голова чудесным образом прояснилась. Чувства обострились, и я полностью очнулся. Вновь мои мысли обратились к оценке шансов вернуться на японский аэродром. Я снова развернул самолет и направился туда, где, по моим расчетам, находилась моя авиабаза. Через короткое время меня опять потянуло в сон.

Сейчас я действовал практически по привычке. В третий раз я изменил курс и полетел к месту сражения на Гуадалканале, решившись совершить таран. Сонливость и бодрствование чередовались друг с другом. А я то летел к Гуадалканалу, то от него, то опять назад.

Передо мной стояла дилемма из всепобеждающего инстинкта самосохранения и огромного желания завершить этот сумасшедший полет славной и почетной гибелью. Каким-то образом каждое чувство одерживало верх над другим на несколько минут, и я подсознательно вел самолет, подчиняясь доминировавшему в данный момент ощущению.

Снова наступила полная слепота. Резко исчезли из виду тени островов, а приборная доска как будто растворилась в воздухе перед моим левым глазом. Я оказался в ситуации, хуже которой не бывает. Не мог определиться, где я находился, в каком направлении Гуадалканал или моя база. Снова намеревался поплевать на ладони, чтобы протереть глаза, но, когда попробовал плюнуть, ничего не получилось. Во рту было абсолютно сухо. Не осталось даже следов слюны.

И опять все пошло вразлад. Я заблудился, полностью ослеп, был наполовину парализован и находился в подбитом самолете. Потом Зеро начало швырять вверх и вниз и раскачивать, как будто он потерял устойчивость. Я в отчаянии вцепился в штурвал, пытаясь удержать самолет в горизонтальном положении.

И вдруг я вновь обрел зрение! На огромной скорости передо мной проносились белые полосы. Зеро был почти в воде! Белыми полосами были гребни волн, которые колыхались прямо под крыльями самолета.

Через минуту я вылетел на какой-то островок прямо передо мной. „Бог спас меня!“ – воскликнул я. Но когда я приблизился к „острову“, он оказался черным грозовым облаком, висевшим низко над морем. Так я уже обманывался несколько раз. Итак, я без толку летел почти два часа.

Наконец, моя голова прояснилась, и я мог левым глазом читать показания стрелки компаса. Шансы вернуться на японскую авиабазу были лучше, чем прежде, с того момента, как я был подбит.

Учитывая, что я какое-то время блуждал над океаном, я прикинул и пришел к выводу, что нахожусь где-то к северу-северо-востоку от Соломоновых островов.

Рукавом комбинезона я старательно стер пятна крови с запачканной карты и разложил ее на коленях. Поставил „Х“ в том месте, где находился по собственным расчетам. Затем повернул на 90 градусов на запад, надеясь пересечься с Соломоновыми островами, которые простирались почти строго с севера на юг.

Спустя сорок минут я заметил риф в форме подковы. Это был один из островов, который из-за своей необычной формы привлек мое внимание, когда я пролетал над ним сегодня утром.

Если все и дальше пойдет в том же духе, весьма скоро я буду на месте. Какое-то время я был в безнадежной ситуации, но сейчас, похоже, я на пути к японской авиабазе. Ничто не приводит летчика в такое уныние, чем осознание того, что заблудился, да еще при этом и горючее на исходе.

Так что с выбором направления я справился, но почти тут же оказался в еще одной почти смертельной переделке. Как только я положил Зеро на новый курс, заглох мотор, и истребитель стал падать в океан. Топливо в главных баках закончилось, а в запасной цистерне оставалось всего лишь около сорока галлонов.

Чтобы сэкономить горючее, я подавал в двигатель такую бедную смесь, что, когда я переключил его на другой бак, он не запустился. Я отпустил штурвал и правой рукой как можно быстрее двигал рычаг газа взад-вперед, пытаясь в это же время включить топливный насос.

Зеро был уже почти в воде, когда двигатель завелся. Я отчаянно манипулировал рычагом газа, насосом, старался затянуть скольжение над водой, и все это с парализованными левой рукой и левой ногой и с невидящим правым глазом.

Я был весь в холодном поту.

Скоро я увидел остров Новая Англия. Рабаул был уже недалеко, и мои надежды добраться до своей базы возросли. Я начал медленно набирать высоту, так, чтобы по кратчайшему пути пересечь остров.

Подъем съедал много горючего. Несмотря на то что мои запасы топлива быстро уменьшались, мне было необходимо набрать некоторую высоту. Прямо передо мной, когда я взбирался до высоты 5 тысяч футов, возникло черное грозовое облако. Единственной альтернативой для меня был облет вдоль берега острова. Лететь сквозь шквал я не мог осмелиться.

Я взял курс на юго-восток. Подо мной появились на воде белые буруны, кажется, они тянулись за японскими боевыми кораблями, направлявшимися на юг на большой скорости.

„Если я сяду на воду рядом с кораблями, – подумал я, – меня смогут спасти. Но этим самым я отвлеку эти корабли от выполнения важного задания. Этого допустить я не могу“. И я продолжал лететь на Рабаул.

Прошли минуты с тех пор, как замолк мотор. Хотя я и невероятно устал, меня уже не мучили приступы сонливости, которые до этого чуть не привели меня к гибели. После какого-то времени – не знаю точно, сколько его прошло, – я отыскал под своим правым крылом остров. На поверхности виднелся кратер… и это был кратер рядом со взлетной полосой!

Да ведь это Рабаул!

Я не верил своим глазам. Все это походило на сон. Потом я узнал, что в тот день находился в воздухе восемь с половиной часов.

Посадить Зеро будет крайне трудно, потому что моя левая нога онемела, а руль направления почти не действовал. У меня было мало надежд на благополучное приземление, раз мой Зеро жестоко потрепало под вражеским огнем, и было просто чудом, что он еще оставался в воздухе. В таких случаях предусматривалась посадка на воду, в море. Даже если самолет потонет, пилоту придут на помощь спасательные лодки, которые будут ожидать в готовности.

Я приготовился к аварийному приземлению, мягко отвел назад рычаг газа. Постепенно самолет терял высоту, пока я поворачивал на ветер. Но пока я падал по направлению к воде, я изменил решение.

Я был уверен, что пришел мой конец. „Даже если я успешно сяду на воду и меня спасут, – подумал я, – я долго не проживу. Мне будет стыдно доставлять столько хлопот товарищам, которые извлекут из воды человека, от которого впредь не будет никакой пользы. Хоть это и опаснее, лучше я сяду прямо на аэродроме и избегу всех проблем, связанных с посадкой на воду“.

Я прекратил снижение и стал кружить над полем, рассматривая взлетно-посадочную полосу, чтобы наилучшим образом подойти к ней. После первой неудачной попытки я решил проверить, выпустилось ли шасси. Я почти не надеялся, что оно сработает, потому что самолет жестоко обстреливали. Но в кабине загорелась зеленая лампочка, сигнализируя, что шасси вышло нормально. Я еще больше удивился, когда под крыльями отклонились посадочные щитки. „Не все так плохо, в конце концов“, – подумал я.

Перспективы удачного приземления, похоже, увеличивались, поскольку шасси и щитки сработали. Я сделал круг в конце полосы и начал снижение. Поскольку не мог знать, что произойдет при посадке – например, сломается шасси, – я решил повернуть ключ зажигания, чтобы уменьшить риск пожара или взрыва. Обычно я легко поворачивал этот ключ правой рукой, но сейчас это было невозможно. Мне удалось ударить по ключу правой ногой, изогнувшись, насколько это позволяли мои парализованные левая нога и рука.

Оценивая свою высоту и скорость снижения по верхушкам кокосовых пальм, которые еле мог разглядеть, я зашел на посадку. В каком-то тумане я управлял самолетом до тех пор, пока мне не показалось, что колеса ударились о землю.

Поскольку зажигание уже было выключено, пропеллер сразу же прекратил вращение, как только самолет коснулся земли. Я ощущал, как самолет, мчась по полосе, постепенно замедляет бег.

Тело и мозг охватили неописуемые ощущения радости от того, что наконец-то я благополучно оказался опять на земле. Этот сладостный миг понятен только летчикам, и другим это объяснить невозможно.

Я дома! Эта радостная мысль пронзила мой мозг. Возможно, из-за резкого сброса напряжения я почувствовал, как на меня вновь накатываются волны дремоты. На этот раз я им не сопротивлялся и погрузился в смутный мир красного тумана. Я почти ничего не помню, что происходило после этого.

До того как я полностью потерял сознание, я почувствовал, как чьи-то руки хлопают меня по плечу, и услышал чьи-то голоса, произносящие мое имя. „Сакаи! Сакаи! Никогда не говори, что все потеряно!“

Несколько человек взобрались на крыло моего истерзанного Зеро. Это были старший офицер капитан 3-го ранга Кодзоно, командир моей группы капитан 2-го ранга Накадзима и ведущий моей эскадрильи лейтенант Сасаи. Все трое расстегнули мой парашют и предохранительный пояс, подняли меня из кабины и осторожно положили на землю.

Как мне потом рассказывали, мое лицо было в крови и так распухло, что я походил на пришельца из иного мира. Даже мои собственные пилоты испугались меня и остановились в сторонке».

История Сабуро Сакаи – из тех, что находятся на грани возможного. Не только в японском флоте, но и среди других флотов мира этот эпизод занимает особое место среди других славных историй о мужестве и героизме. Мы не можем поверить, что боевые заслуги Сабуро Сакаи и его одноместного, одномоторного истребителя Зеро можно было бы сравнить с чем-либо подобным за всю историю войны. Это вовсе не порицание других поистине героических эпизодов войны в воздухе, с которой авторы знакомы. Сакаи летел на своем маленьком истребителе около девяти часов, включая время на бой, в котором он сбил четыре вражеских самолета, доведя боевой счет до шестидесяти, и при этом преодолел расстояние в 560 морских миль в яростной борьбе за возвращение на родную базу.

Деяния, совершенные Сабуро Сакаи и подразделением, к которому он принадлежал, самым ярким образом свидетельствуют об исключительной боевой выучке Сакаи и его товарищей по оружию. Это – мастерство, достигнутое за счет непрерывного боевого опыта и достойно поддержанное высокими боевыми качествами истребителя Зеро.

Сакаи оставался в госпитале для лечения в течение года после этого сражения. Он вылечился от всех ран, кроме полученной в правый глаз, которым он так и не смог впредь видеть. В июне 1944 года, когда американские войска предприняли массивное наступление на Марианские острова, Сакаи направили на Иводзиму из группы морской авиации Йокосука, к которой он был приписан после выхода из госпиталя. Несмотря на незрячий глаз, он вернулся в боевой строй и сумел сбить над Иводзимой два самолета американской морской авиации. Позднее он сбил еще два американских боевых самолета, доведя свой общий счет до шестидесяти четырех сбитых самолетов.

Сакаи вылетал в группе из семнадцати самолетов «Kamikaze» в атаку на американскую ударную группу 58. Тринадцать самолетов было сбито американскими истребителями прикрытия еще до подлета к цели. Оставшиеся четыре, включая самолет Сакаи, вернулись на Иводзиму, где американские бомбардировщики уничтожили их уже на земле.

Чтобы подобрать Сакаи и шестнадцать остальных застрявших летчиков, был направлен посыльный самолет. Все пилоты вернулись в Японию; впоследствии Сакаи опять сражался с вражескими бомбардировщиками «В-29», проводившими в то время массовые рейды на японские города.

В марте 1945 года Сакаи (теперь уже лейтенант) и его коллега-летчик заслужили похвалу главнокомандующего Объединенным флотом адмирала Соэму Тойоды за выдающиеся достижения по количеству сбитых вражеских самолетов. В августе 1945 года он был повышен в звании. Сакаи завершил Вторую мировую войну ведущим из всех оставшихся в живых японских асов.

7 августа 1942 года, в тот самый день, когда Сакаи подвергался своему ужасному испытанию, наша морская авиация доложила об уничтожении в бою пятидесяти восьми вражеских самолетов; в этот же день флот Соединенных Штатов сообщил о потере в бою двадцати одного самолета.

Ожесточенная воздушная схватка, вспыхнувшая с первой атаки 7 августа, стала началом серии долгих утомительных боев, в ходе которых японская воздушная мощь неумолимо падала. Непрерывная война между американскими и японскими воздушными силами постепенно, как будто по воле самого дьявола, засасывала нашу морскую авиацию, а в конечном итоге и силы нашей армии и надводного флота, в бездонное болото, где могло ожидать только поражение.

Глава 17
ЧЕРЕДА ВОЗДУШНЫХ БОЕВ ПОСЛЕ ГУАДАЛКАНАЛА

Одним из самых страшных врагов, с которыми пришлось сражаться японскому флоту в затянувшейся битве за Гуадалканал, была наша собственная небрежность. Флот не учел многие возможные угрозы, вытекавшие из битвы, где на кон были поставлены Гуадалканал и его окрестности, и пренебрег строительством авиабаз на островах, которые простирались на 560 морских миль от Рабаула до Гуадалканала. Еще до того, как тянувшееся несколько месяцев сражение завершилось поражением, было видно, что эта нехватка баз является столь же серьезной угрозой, что и американские воздушные налеты.

Экипажи наших малых бомбардировщиков находились на пределе выносливости, и слишком часто эти бомбардировщики, посланные из Рабаула, не могли вернуться с задания из-за нехватки горючего. Такой невероятный полет, как тот, что был выполнен Сабуро Сакаи, в частности в отношении выносливости, следует рассматривать как правило, а не как исключение.

Экипажи бомбардировщиков вскоре доходили до изнурения из-за перегрузки в боевых вылетах, где их возвращение по законам математики было сомнительным, а часто, как это подтверждала практика их коллег, даже невозможным. Мы не могли выдерживать нагрузку до бесконечности, даже имея в распоряжении опытные и отличные летные кадры, которые были брошены в ожесточенное сражение за жизненно важный остров Гуадалканал.

Средние бомбардировщики и истребители Зеро, базировавшиеся в Рабауле, обладали диапазоном, достаточным для того, чтобы атаковать американские войска на нижних Соломоновых островах, а затем вернуться. Однако наши пикирующие бомбардировщики типа 99 вылетали на задания, из которых их экипажи уже не рассчитывали вернуться. Попросту говоря, самолетам не хватало горючего, чтобы выполнить полет из Рабаула до Гуадалканала и вернуться. За два дня американского вторжения мы потеряли восемнадцать бомбардировщиков типа 99, но лишь немногие из них оказались жертвами огня вражеской артиллерии. У них кончалось горючее, пока они стремились долететь до Рабаула, и все бомбардировщики разбились.

Ситуация была ужасно подавляющей. С начала высадки десанта наши истребители Зеро превосходили противостоявшие им американские самолеты почти во всех отношениях, и все-таки их боевая эффективность непрерывно падала из-за нагрузок, которые испытывали многие летчики, проводя слишком много часов в стиснутом состоянии в кабинах самолетов. Это падение нашей эффективности в воздушных боях доводило боевых командиров до грани сумасшествия. Они отдали годы, чтобы довести свои воздушные войска до пика совершенства, только для того, чтобы оказаться скованными из-за стратегической слепоты.

Если бы Япония обладала хотя бы пятой частью американских возможностей в строительстве авиабаз, воздушная война за Гуадалканал могла бы завершиться по-другому. Имей мы такие базы, мы смогли бы бросить на американцев в несколько раз больше войск. Один из крупнейших просчетов Японии в войне на Тихом океане, безусловно, лежит в отсутствии скрупулезного изучения таких вопросов, как материально-техническое и инженерное обеспечение нашей боевой авиации.

Боевые воздушные части, превосходящие противника, были скованы отсутствием адекватных наземных сооружений. Эти лишения так же эффективно работали на пользу врага, как и губительные для нас бомбежки.

Вскоре после десанта на Гуадалканал мы получили срочный заказ на разработку истребителей Зеро с улучшенными боевыми характеристиками, где акцент делался на маневренность и увеличение радиуса действия. Сопротивление американской авиации непрерывно возрастало по мощи, а вражеские истребители быстро улучшали свои качественные параметры.

Размах крыла нового истребителя Зеро был восстановлен до первоначальной величины, что позволило повысить маневренность. Также этот увеличенный размах крыла позволил установить дополнительные баки для горючего, заметно увеличив радиус действия истребителя.

Начальная фаза борьбы на суше, на море и в воздухе завершилась через три дня после высадки десанта. Невзирая на наше очевидное превосходство в военных кораблях, мы не только не смогли предотвратить успешную высадку вражеского десанта на остров, но и утратили способность наносить интенсивные удары с воздуха по вторгшимся войскам. За эти первые три дня сорок два наших самолета были сбиты в боях либо пропали без вести, и в дополнение к этому много самолетов было потеряно при вынужденных посадках, а еще больше было серьезно повреждено в воздушных боях.

Несмотря на лучшее качество наших истребителей, боевая эффективность японской морской авиации почти немедленно упала более чем вдвое по сравнению с обычной. Число самолетов, способных на полеты из Рабаула с возвращением после атак на американские войска, быстро сокращалось, а оставшиеся типы самолетов могли летать лишь в одну сторону, что вело к еще большему ослаблению нашей мощи.

Лишь с 21 августа, когда армейский отряд Итики предпринял первую атаку с целью отвоевать бывшие японские взлетно-посадочные полосы, части нашей морской авиации на этом театре военных действий смогли возобновить свои атаки в полную мощь. Мы получили столь нужные подкрепления в самолетах как морского, так и наземного базирования и готовились наносить непрерывные удары с воздуха по американским войскам.

Но боги распорядились иначе. Хотя к 27 августа авиабаза на острове Бука у северной оконечности острова Бугенвиль поступила в распоряжение наших истребителей и бомбардировщиков, плохая погода внесла серьезные коррективы в действия нашей авиации. Во многих случаях истребители Зеро взлетали в плохих погодных условиях и, долетев до Гуадалканала, из-за еще более худшей погоды были вынуждены возвращаться на свои базы, не вступив в боевой контакт с противником.

За двадцать три дня с 21 августа по 12 сентября, как раз перед началом первого общего армейского наступления на Гуадалканал отряда Кавагути, наши сухопутные войска получали поддержку с воздуха лишь десять дней. Ужасные погодные условия, с которыми наши самолеты встречались по пути к объектам, заставили отменить четыре крупные бомбовые атаки. В оставшееся время погода была настолько плохой, что самолеты даже не могли взлететь.

Войскам на фронте оставалось только все проклинать и кипеть от злости под плотным покрывалом дождя и тумана, пока наши бомбардировщики тонули в грязи на аэродромах. За двадцать три дня, когда была так нужна мощная авиационная поддержка, истребители Зеро совершили каких-то 237 вылетов, а средние бомбардировщики наземного базирования – всего лишь 312 вылетов.

В таких условиях мы не могли помешать вражеским истребителям и бомбардировщикам наносить удары по нашим линиям снабжения, наши линии связи подвергались ожесточенным бомбежкам и пулеметному обстрелу. Эти помехи оказались в итоге фатальными, мы не смогли доставить армейским частям на Гуадалканале необходимый минимум боеприпасов и продовольствия. Первое общее армейское наступление против вражеского десанта закончилось неудачей.

Во время сражения за Гуадалканал противник имел не столь большое численное превосходство в боевых самолетах, которое к тому же уравновешивалось лучшими боевыми качествами наших истребителей Зеро. По ходу сражения американские истребители не могли соперничать с Зеро в быстроте и маневренности; однако вражеская авиация имела огромное преимущество в способности быстро строить новые авиабазы и постоянно поддерживать их снабжение.

По состоянию на 24 сентября, то есть через месяц после начала ожесточенных боев, наши силы морской авиации насчитывали:

Обычный боевой комплект составлял не менее 237 истребителей Зеро и 180 средних бомбардировщиков, причем в последней группе типы 1 и 96 представлялись в равных количествах. Отсюда видно, что наш потенциал истребителей составлял лишь 34 процента от желаемого минимума, а по средним бомбардировщикам мы имели всего лишь 44 процента от того, что считалось необходимым для эффективной борьбы с противником.

Ситуация на Гуадалканале требовала от нас действий, и армия запланировала на конец октября еще одно генеральное наступление. Против вражеских войск на острове велись атаки одна за другой. За период с 28 сентября по 25 октября истребители Зеро совершили 480 боевых вылетов, а средние бомбардировщики – 307. Атаки велись с упорством, но наша авиация так и не смогла нанести по противнику решающий удар.

В ночь на 13 октября была послана морская поддержка в виде линкоров «Kongo» и «Haruna». Эти два тяжелых боевых корабля подошли к берегу возле вражеского аэродрома и с большим успехом обстреляли вражеские самолеты и наземные объекты. Несмотря на это, наше второе генеральное наступление, начавшееся ночью 22 октября, было отбито по причине ожесточенного сопротивления американцев.

Спустя два дня наши части морской авиации нанесли существенный урон врагу в сражении при Санта-Крус. Но, невзирая на понесенные потери, вражеские позиции оставались прочными, а возвращение этого чудовищного острова Гуадалканал становилось все труднее и труднее.

Наши авиационные части в районе Рабаула постоянно получали из Японии подкрепления в виде новых истребителей и бомбардировщиков, но многие из самолетов, которые мы бросали в бой, гибли, а поэтому все оказывалось напрасным. К 28 октября, после месяца упорнейших сражений, в шести авиакорпусах на этом театре насчитывалось всего тридцать истребителей Зеро и шестьдесят шесть средних бомбардировщиков наземного базирования. Наши летчики сражались изо всех сил, но мы не могли устоять перед приливной волной вражеской мощи.

С начала операции по возвращению Гуадалканала, предпринятой отрядом Итики 21 августа, и до безуспешного завершения второго армейского генерального наступления боевые потери в авиации с обеих сторон выглядят следующим образом (бои гидросамолетов не учтены):

Было уничтожено 340 вражеских самолетов, а 69 – предположительно уничтожено, то есть в общей сложности 409. Наша морская авиация потеряла 78 истребителей Зеро, 42 средних бомбардировщика наземного базирования и 54 самолета других типов, либо уничтоженных, либо пропавших без вести.

Уже до того как началось третье генеральное наступление с целью сбросить американцев с Гуадалканала, воздушная война перевалила свой пик, что нам сулило мало надежд на спасение. Мы не были в состоянии снабжать достаточным количеством самолетов части морской авиации наземного базирования на этом театре, чтобы поддерживать это число хотя бы на уровне 160 в любой момент. Хотя мы и прибегали к отчаянным мерам для достижения превосходства в воздухе, это мало помогало.

Почти наверняка, получай наши авиачасти нужную поддержку в форме создания новых авиабаз и правильной эксплуатации уже существующих, мы могли бы уничтожить намного больше вражеских самолетов и кораблей и могли бы изменить в свою пользу исход сражения на земле. Однако ситуация неуклонно ухудшалась, поскольку японские строительные организации бесконечно отставали в своих усилиях возведения новых авиабаз. К концу сентября 1942 года флот смог построить только одну новую авиационную базу, и это было единственное сооружение на Буине, на южной оконечности острова Бугенвиль, который лежит между Рабаулом и Гуадалканалом.

Третье армейское генеральное наступление, нацеленное на отвоевание Гуадалканала, имело такую же судьбу, что и два предыдущих. Шесть месяцев ожесточенных боев, в ходе которых мы отдали многие сотни самолетов, много кораблей, жизни тысяч солдат и ошеломляющее количество материалов, прошли впустую. 7 февраля 1943 года последние войска покинули Гуадалканал.