Текст книги "Русская феминистка"

– Это наверняка фотошоп, – прошептала она, а потом осела на пол и разрыдалась, закрыв лицо ладонями.

Мы выпили всю текилу и проговорили целую вечность – только когда часы показали половину шестого утра, Лека наконец признала, что была дурочкой, а я ее спасла.

Прошли годы, и ей удалось собрать себя по кусочкам, забыть Хасана и даже научиться шутить по этому поводу, но я точно знала, что в глубине души она надеется когда-нибудь повторить чудо. Чтобы было бархатное небо со звездами, вино, шелестящее море, белый сарафан. Но только чтобы принц оказался настоящим.

И вот мы прибыли в Бангкок, откуда на маленьком самолетике местной авиакомпании перелетели на остров Пхукет.

Это был материализованный рай – мелкий белый песок, море такое синее, словно в нем растворили несколько ведер чернил, лимонные деревья, нежный ветер ласкает лицо и пахнет креветками, томленными в кокосовом молоке. Мы арендовали бунгало на самом берегу – простой домик с соломенной крышей и огромным вентилятором на потолке, и мы обе были счастливы тем особенным «детским» счастьем, когда каждый вдох и каждый шаг вызывают желание хохотать. Потому что жизнь – прекрасна.

Однако еще в самый первый вечер нам обеим стало понятно: курортный роман здесь невозможен. Потому что одинокие мужчины приезжают в Таиланд за другим. У них тут свой рай – рай патриархальных самцов.

В первые же минуты пребывания на пляже мы с Лекой обратили внимание на колоритную парочку – беловолосый сутулый старик, которого под локоть поддерживала хрупкая хорошенькая тайка лет восемнадцати максимум. Они шли вдоль кромки моря – медленно, потому что старик подволакивал ногу. Девчонка все время заглядывала ему в лицо.

– Смотри, как трогательно, – толкнула меня локтем в бок наивная Лека. – Наверное, внучка деда выгуливает… Эх, всегда я завидовала таким крепким семьям. Когда людям в кайф заботиться друг о друге.

Я взглянула на нее недоверчиво. Я еще сама ничего не знала о тайской курортной модели половых взаимоотношений, но для меня было очевидно, что старик и девчонка в родственных отношениях не состоят.

– Лек, а ничего, что она – азиатка, а он – европеец?

– Ну ты как маленькая. Может, у его сына жена азиатка. При чем тут внешность?

В этот момент старик наклонился к тайке и запечатлел на ее губах такой поцелуй, какой ни один дедушка не рискнет подарить любимой внучке. Та ответила ему с наигранной страстью неудавшейся порноактрисы – откинула голову назад, провела шоколадной ножкой по его дряблому бедру, закрыла глаза. Ее длинные шелковые волосы струились по узкой спине, старик запустил в них покрытую рыжими пигментными пятнами руку.

– Фуууу, она же совсем ребенок, – опешила Лека. – А дед-то каков. И ведь не стесняется при всех!

В тот вечер мы на тук-туке (такси-автобусе) отправились в район Патпонг, местный квартал красных фонарей. Не то чтобы мы нарочно искали «клубничку», хотя и были наслышаны о местных стрип-барах, скорее, похожих на цирк с эротическим уклоном. Просто на Патпонге были расположены все шумные бары, а мы были молоды, и нас притягивало то, что включает в себя модное слово «драйв», – разноцветные коктейли, стробоскопы, веселые люди со сгоревшими носами, врывающиеся в уши децибелы, танцы на пляже, пьяные поцелуи, ощущение, что время замерло, а впереди – вечность, что дает право стать беззаботными и немного безумными.

– Познакомимся с какими-нибудь блондинами из Сиднея, – оптимистично мечтала Лека. – Тут полно австралийцев. Завтра вместе пойдем на пляж, и они будут учить нас кататься на серфе.

Я с некоторым сомнением посмотрела на ее пышные формы, обтянутые белым сарафаном. Представить себе Леку на серфовой доске было трудно.

В квартале Патпонг пахло морем и пивом; мы вышли из тук-тука и оказались в самом сердце жизнерадостной круговерти. Десятки уличных баров гремели музыкой, на деревянных стояках танцевали хорошенькие тайки в кружевном нижнем белье, до черноты загоревшие торговцы катили перед собою тележки с креветочными чипсами и фруктами в кляре; похожие на топ-моделей трансвеститы держались группами, и опознать в них мужчин можно было только по росту и размеру ноги.

Улыбчивые проститутки что-то выкрикивали проходящим мимо мужчинам на своем мяукающем языке. Они казались довольными и миром в целом, и своей долей в частности. Миниатюрные смуглые райские птички, они вовсе не были похожи на московских ночных жриц – либо выхоленных, пустоглазых и холодноватых, либо угрюмых и серолицых. Они искренне веселились, их смех был звонким, и улыбались у них не только губы, но и глаза.

Мы зашли в первый попавшийся бар и заказали по текиле.

Нам не сразу бросилось это в глаза, но потом мы, разумеется, заметили: почти все «белые» мужчины либо имели в компаньонках тайку, либо сидели группками и обсуждали танцовщиц, как будто фрукты на базаре выбирали. На нас никто даже внимания не обратил. Мне-то это было на руку – я терпеть не могу формат свиданий, ненавижу, когда меня кто-то «клеит», от принужденных комплиментов меня тошнит, а формат курортного романа – просто не возбуждает. Но Лека заметно поникла.

Мы переходили из бара в бар, пили текилу за текилой и везде видели одну и ту же картину: европейские мужчины в объятиях смуглых таек. В итоге у меня разболелась голова, и я предложила поехать спать, потому что утро вечера мудренее. Лека неохотно согласилась.

На следующее утро, за завтраком, мы познакомились с неким Олегом из Перми, он сам подошел к нам и заговорщицки прошептал: «Девчонки, не берите свежий апельсиновый сок, он подкисший, возьмите лучше ананасовый!»

Мы обе находились в состоянии благодатной скуки и пригласили его за наш стол. Олег этот имел шоколадный оттенок загара, а значит, находился на Пхукете уже как минимум неделю. Мы решили, что его можно расспросить о змеиной ферме и растаманском баре, о котором я вычитала в каком-то британском путеводителе.

Но в итоге разговор сам собою съехал на тайских женщин.

Вернее, Олегу было интересно говорить только об этом. Накануне он познакомился с какой-то Пфу, которую привел к себе в номер, и до пяти часов утра она демонстрировала ему чудеса постельной акробатики.

– Вы просто не представляете, на что способны эти тайки, – глаза Олега горели демоническим огнем. – Смотрели когда-нибудь выступления китайского цирка?

– Она у тебя первая? – спросила я. – Эта Пфу? Где ты ее нашел?

– Ха, как будто тут трудно женщину найти! Девяносто пять процентов таек, которые работают в курортных городах, почтут за счастье завести роман с иностранцем… – Подумав, он со смехом добавил: – Даже если этот роман будет длиться всего час с небольшим. А Пфу – танцевала go-go в баре на пляже. Там вообще просто – есть старшая, подходишь к ней и договариваешься. Надо заплатить bar fee – процент бару за девочку. И сказать, берешь ли ты short time, то есть часик в комнате наверху, или забираешь девчонку на всю ночь. И речь идет о сущих копейках. Утром я дал Пфу чаевые – двадцать долларов, так она мне ноги на прощание целовала. Клянусь!

Я нахмурилась.

– А тебе самому не противно, что человек живет в такой нищете, что готов за копейки быть с тобой? Наверняка твоя Пфу приехала откуда-то из глубины материка, из деревни, и вынуждена продавать тело, чтобы кормить семью. Сначала она тебе ноги целует, а потом отплевывается и намывается хлоркой.

– Эх, девчонки, – миролюбиво заметил Олег, – сразу видно, что вы тут новички. Да у азиаток менталитет другой. Вы думаете, почему здесь все эти мужчины?

– Эээээ… Потому что за двадцать баксов они получают китайский цирк до пяти утра? – предположила Лека.

– Не только. Проститутка из Европы дает тебе секс. Нехотя или страстно, с полной отдачей или посматривая на часы. Но всегда только секс.

– Хочешь сказать, что тайки предлагают любовь? – засомневалась я.

– Именно! – Олег залпом допил свежий ананасовый сок, который на Пхукете стоит дешевле, чем порошковый пакетированный. – Тайские девочки продают себя целиком, без остатка, вместе с сердцем и душой. То есть большинство из них, конечно, те еще актрисы. Но дело свое они знают на пять с плюсом! Я здесь, девочки, уже в шестой раз. И, наверное, уже не смогу поехать куда-нибудь еще, зная о существовании Таиланда.

– Слушай, Олег, а женат ты был когда-нибудь?

– Два раза, – вздохнул он. – И сын подрастает. Но что такое любовь, я впервые понял именно здесь, в Таиланде.

– А вот уже совсем интересно! – обрадовалась я. – Что же такое любовь, Олег?

– Может быть, это вас обидит, – немного потупился он. – Но наши бабы совсем в последнее время с ума сошли. Оборзели.

Мы с Лекой переглянулись.

– Моя жена с какого-то перепугу вышла на работу. У нас родился сын, ему мать дома была нужна. А она говорит – мне скучно, уже тошнит от памперсов этих. Как вы думаете, это нормально, когда мать говорит такое о памперсах единственного сына? – Он искал в нас сочувствие.

– Ну а ты смог бы двадцать четыре часа в сутки заниматься с малышом? Это же и правда очень утомительно!

– Нет, но я же и не женщина, – продемонстрировал железобетонность логики Олег. – Мне хотелось чувствовать себя мужиком. А в итоге я получил задерганную жену, которая уставала на работе, потом уставала дома и в итоге срывалась на меня.

– Что же это значит – «чувствовать себя мужиком»? – рассмеялась я.

– Знать, что у тебя есть очаг, где тебя ждут… Чувствовать на себе тепло… Заботу… Вот тайки умеют дать это по полной программе. Для них мужчина – король и бог.

– В каком-нибудь Судане мужчина тоже король и бог. Они даже делают всем девочкам обрезание. Клитор вырезают, даже в наше время. Чтобы девочка, не дай бог, не испытала сексуальное удовольствие. Чтобы была полностью подчинена мужу.

– Нет, ну это другое, – скривился Олег. – Экстрим мне совсем не нужен… Но даже взять эту вчерашнюю Пфу. Она смешила меня, потом сделала массаж ног, потом спросила, что я люблю в сексе, а чего – нет, потом смешала для меня «Текилу санрайз». С ней было… легко.

– Значит, тебе не нравятся русские женщины, потому что с нами сложно? – в лоб спросила Лека.

– Не знаю… – нахмурился Олег. – Ну что вы пристаете, в самом деле… Может быть, и так.

Этот Олег из Перми был человек веселый и в хорошем смысле легкомысленный. Мы с ним подружились и часто загорали вместе на пляже, а однажды даже взяли напрокат по мотобайку и отправились в тот самый растаманский бар. Ему было уже под сорок, но он вел себя… даже не как мальчишка, а как девочка (конечно, в унизительном шовинистском значении этого слова) – хихикал, многословно сплетничал, рассказывал свои интимные секреты, умудряясь звучать скорее комично, чем пошло. К концу отдыха мы его почти полюбили и до сих пор обе следим за его жизнью на фейсбуке.

Но его слова за нашим первым общим завтраком на всю жизнь запали мне в душу. Потому что он словно не свое частное мнение выражал, а говорил от лица целой социальной группы – обнаглевших русских мужчин. Каждое восьмое марта они с преувеличенно счастливыми улыбками дарили нам розы и гвоздички, они мыли за нас посуду, а самые продвинутые даже неумело кулинарничали. И женщины принимали это будто бы даже с благодарностью, не осознавая всей унизительности праздника – на один день ее освобождают от роли обслуживающего персонала.

Да, нас, русских женщин, и до сих пор воспитывают как обслуживающий персонал для мужчин. С самого детства внушают, что мы воздушны и слабы, что мы не можем постоять за себя в драке, что мы должны носить розовую юбочку и белые носочки и не ходить по лужам, чтобы не испачкаться. А если надо получить свое – можно всплакнуть, это допустимо. Ведь на мужчин так действуют женские слезки. Нас учат противно жеманничать и хихикать, говорить интонациями маленькой девочки, выпрашивающей конфетку у строгого, но добродушного отца.

Нас учат, что мы не имеем ни права, ни интеллектуальных ресурсов получить нужное просто так, напрямую. Непременно должен быть посредник, мужчина. Который даст все, что нужно, и даже больше, если у тебя хватит ума быть с ним достаточно милой. Нас учат, что женщина должна быть мягкой и слабой, никогда не показывать, что у нее плохое настроение. Она должна улыбаться и в совершенстве овладеть сложнейшим искусством прощения. А в постели быть гейшей. Вспомнить только унизительную формулу – хозяйка на кухне, леди в гостиной, проститутка в постели.

Что ж, тайские женщины хотя бы осознали, что у этой модели есть огромный коммерческий потенциал.

Через два года после нашего путешествия на Пхукет я с помощью фейсбука узнала, что Олег-таки влюбился в какую-то очередную Пфу. И надумал построить себе настоящую, уже бесплатную, идиллию. Продал одну из своих пермских квартир и купил на Пхукете небольшой барчик. Законы Таиланда таковы, что иностранец не может оформить недвижимость на себя – ему необходим партнер-таец. Ну у Олега с поиском партнера проблем не было – имелась же возлюбленная, красивая, смуглая, крошечная, влюбленно смотрящая снизу вверх. Будущая мать его детей. Олег ее любил и безмерно доверял ей, и небольшой домик, и бизнес были оформлены на нее.

В итоге и месяца не прошло, как однажды вечером в гости к счастливой чете заявились братья невесты с вооруженными полицейскими за спиной. Олега депортировали, а его Пфу только посмеивалась. Потом он узнал, что его «возлюбленная» проделывает такое не впервые. Влюбляет в себя западных мужчин, заставляет их оформить на нее недвижимость, а потом выгоняет, и доказать ничего невозможно, потому что закон на ее стороне.

Может быть, я подлая, и «женская солидарность» для меня важнее теплых приятельских чувств.

Но если честно, я за Пфу порадовалась.

Было мне под тридцать, и один глянцевый журнал заказал мне серию статей о женском самосознании. Я увлекалась мифологией и много писала об этом в блоге, и вот кто-то из редакторов обратил на мои посты внимание и предложил стать их автором. Это было интересно: я брала образ какой-нибудь богини и рассматривала его с точки зрения современной женщины.

Например, Персефона, которую римляне называли Прозерпиной. Повелительница подземного царства, причем эта почетная социальная роль была обретена ею отнюдь не в феминистском стиле – однажды ее, собиравшую на лугу цветы, поймал и изнасиловал король подземелий Аид. Поскольку девица была не абы кто, а дочь самого Зевса, насильнику пришлось жениться. Юнгианские психологи рассматривают Персефону как вечную девочку – ту, кто стареет, не взрослея.

Персефона – идеал патриархального самца.

Это она, Персефона, ищет в нем заступника, начальника и бога. Рядом с ней, инфантильной, неспособной на ответственность, так просто казаться сильным. Она – теплая глина, из которой можно слепить, в меру своего таланта и художественного вкуса, хоть косорылый горшок, хоть бюст Карла Маркса.

По легенде, мать Персефоны, Деметра, хотела вернуть свою единственную любимую доченьку из подземного царства. Но поскольку та успела вкусить со стола своего грозного супруга Аида (всего несколько гранатовых зернышек, и такие фатальные последствия), то была вынуждена хотя бы треть года проводить с ним.

Да-да, за Персефон все важные решения принимают другие. Как правило, это девочки из семей со строгими правилами – из-под надзора авторитарного отца они попадают в дом мужа, который всегда видит в них немного дочку. Балует и воспитывает, определяет ее судьбу – и эта вечная девочка чувствует себя защищенной. Может быть, поэтому Персефоны часто выбирают в мужья (то есть никого они, конечно, не выбирают, потому что всегда сами оказываются избранными) мужчин намного старше себя.

Кстати, мне никогда не была понятна женская озабоченность этой «защищенностью». Это касается не только бесхарактерных Персефон, я встречала такие запросы и у Гестий, и у Афродит и даже, что удивительно, у чистокровных Артемид.

Спрашиваешь у них: «Что для тебя самое главное в браке?» и они отвечают – не дружба, не интерес к каждой черточке партнера (включая его будущую старость), даже не желание родить именно от этого мужчины. Она говорит, смущенно улыбнувшись: «Чувство защищенности».

Она что, собирается переехать в Сомали? Или устроиться ночной консьержкой в чертановскую новостройку? Публично послать на хрен какого-нибудь криминального авторитета? От чего она хочет быть защищенной? Почему она не может защитить себя сама, в крайнем случае – нанять хорошего адвоката?

Но вернемся к Персефонам.

Персефоны редко бывают счастливыми – они всегда словно находятся в некой прострации. Их иногда считают странниками, но это не совсем так. Просто Персефоны любят примерять на себя разные маски. Бывает так, что поступает такая на мехмат, а потом вдруг решает стать стоматологом, а потом снова бросает все, чтобы купить деревенский домик с пасекой и выйти замуж за местного лесника. Если Персефона никому не принадлежит (такое бывает редко, обычно эту женскую касту прибирают к рукам быстро и с удовольствием), ее мотает по миру как воздушный шарик на ветру.

Такие женщины не понимают, кто они и что хотят. Единственное, что они умеют делать, – соответствовать чужим представлениям о себе. Поэтому критика для них смерти подобна. Персефона нуждается в хозяине как в воздухе – ведь только в этом случае она чувствует под ногами земную твердь.

Лично я всегда Персефон недолюбливала.

Впрочем, моя любовь их не интересовала вовсе. Самое главное, что Персефон любят мужчины.

Их внутренняя вечная девочка привлекает мужиков, манит как волшебная песнь морских сирен. Когда Персефона попадает в руки мужчины, она немедленно обращается в Галатею. Ее начинают лепить по образу и подобию своих сексуальных и социальных предпочтений, и Персефона принимает это если без восторга, то как минимум с пониманием. Она просто не знакома с другими схемами, ей хорошо удается единственный опыт – быть ведомой. Чеховская Душечка была именно Персефоной.

У Персефоны есть еще один редкий дар – производить впечатление невинной девы, даже проведя ночь с полком солдат.

В мужских глазах это плюс.

Почему для многих мужчин, современных, европейцев в большинстве своем агностиков или на худой конец «либеральных христиан» (тех, кто носит крестик, за обе щеки уминает пасхальные куличи, ставит свечку в церкви на счастье или если кто-то умер, устраивает венчание, даже если не собирается прожить с избранницей до старости, но при этом совершенно не знаком с философской и эзотерической частью религии), так важна невинность партнерши? Не абсолютная, конечно, к счастью, среди моих многочисленных знакомых нет ни одного, кто бы считал девственность обязательным условием для статуса невесты.

– Каждому из своих любовников я говорю, что он у меня третий, – однажды со смехом рассказала мне некая Наташа, в прошлом балерина, а ныне хореограф в каком-то шоу.

По одному ее внешнему виду (до белизны вытравленные волосы, смелое декольте, вечно вымазанные густым слоем блеска губы), по ее взгляду (в котором приглашение и голод), по ее пластике (ей не была дарована врожденная кошачья грациозность, но, будучи неплохой танцовщицей, Наташа научилась вполне аутентично ее имитировать) было очевидно, что ей доводилось делить постель если не с сотнями, то, по крайней мере, с десятками мужчин.

Наташа и не притворялась Белоснежкой – пусть она никогда не была в моем ближнем круге, но я периодически встречала ее то тут, то там с разными кавалерами. У нас было очень много общих знакомых, о Наташе часто сплетничали. Есть женщины, которые то ли не умеют держать на людях некоторую «дистанцию вежливости» со своими любовниками, то ли им просто нравится дать понять всем окружающим: этот мужик – мой. Они ведут себя так, словно им не терпится оказаться вдвоем в постели. Они все время пожимают друг другу руки, и он оглаживает ее бедра под столом, и смотрит на нее как шопоголик на универмаг «Хэрродс», и почему-то они обставляют все это так, что окружающие начинают чувствовать себя лишними. Эта Наташа была именно из таких.

Поэтому, когда она произнесла эту фразу, я сначала рассмеялась и, только встретив ее вопросительный взгляд, поняла, что этот пассаж вовсе не был попыткой развеселить меня. И все же мне было сложно представить себе мужчину, который поверил бы в Наташину невинность.

Я не нашла реплики более уместной, чем:

– Хм, третий. А почему тогда не второй? Как в попсовой песенке – каждый, кто не первый, тот у нас второй.

– Про третьего правдоподобнее звучит, – захлопала наращенными ресницами Наташа.

– Неужели хоть один повелся? – недоумевала я.

– Почему один? – округлила глаза она. – Все верят. А знаешь, почему?

– Потому что ты выбираешь недалеких? – Не уверена, что этим качеством характера стоит хвастаться, но я всю жизнь не церемонилась с теми, кто ни при каких обстоятельствах не попадет в мой ближний круг; считала это ненужным.

– Нет, потому что они ХОТЯТ верить, – ничуть не обиделась Наташа. – А я просто прихожу и даю им то, чего они хотят… Хотя был у меня один мужик, с которым не прошел бы номер «ты у меня третий». Жутко богатый, араб, еще и титулованный какой-то. То ли князь, то ли принц, хер их там разберешь… Он хотел только девственницу.

– И ты порезала бритвой бедро?

– Совсем за дуру меня держишь? – на полном серьезе спросила эта дура. – Конечно нет! Я сделала гименопластику.

– Гимено… что, прости?

– Операцию по восстановлению девственной плевы, – с некоторым даже снобизмом ответила Наташа. – Между прочим, очень популярная процедура. Всего пятьсот долларов – и ты как новенькая… Правда, эффект держится всего неделю.

– В смысле? – Я уже не могла сдерживать смех. – А что происходит потом? Девственность рассасывается? Сама собой? Как наряды в доме моды Воланда?

Подумав несколько секунд, Наташа не разочаровала меня и поинтересовалась, кто такой этот Воланд и есть ли у него бутик в Москве. И только потом сообщила, что да: операцию стоит сделать за несколько дней до предполагаемого секса, а то потом никаких гарантий, что будет кровь. Правда, лишиться искусственной девственности в сто раз больнее, чем настоящей. Зато араб был в восторге.

– Почему же ты до сих пор не сидишь в золотой клетке на брильянтовой жердочке? И не носишь последнюю коллекцию Гуччи под глухой паранджой?

– Да сама виновата, поторопилась, – вздохнула Наташа. – Он же еще и очень симпатичный был, я даже влюбилась. Ну и… Не надо было вообще разрешать ничего такого до свадьбы. А он в итоге увез с собой какую-то малолетнюю студенточку из Харькова.

– Слушай, мне все равно это не очень понятно. Если он искал европейскую жену, должен был понимать, что у нас другой менталитет. Зачем ему потребовалась непременно девственница?

Наташа пустилась в занудные и беспомощные объяснения о том, что восточные мужчины считают грязной женщину, к плоти которой прикасались чужие руки.

– Наши, конечно, не такие категоричные, но тоже ой-ой-ой. Чем меньше у тебя партнеров – тем больше шансов выйти замуж… Ничего не поделаешь, мужчины собственники.

– Женщины тоже собственницы, – возразила я. – Просто мы не так боимся конкуренции.

Мне было двадцать восемь лет, и впервые в жизни я влюбилась серьезно.

Впервые у меня были настоящие отношения. А не череда свиданий плюс месяц-другой страсти, после чего я обычно делала вывод, что опять ошиблась. Я была похожа на королеву туманов – когда мне кто-то нравился, я начинала окружать его образ густой дымкой, придумывать ему черты, не замечать недостатки. А потом (к счастью, слишком быстро, чтобы я успела наделать глупостей) туман рассеивался, и я видела все как есть. Обычного мужчину, который мечтал бросить к моим ногам мир, но не мог предложить элементарного – дружбу и свободу. То есть сначала все они притворялись понимающими.

Это известнейший психологический трюк и одна из самых болезненных иллюзий, которую хотя бы однажды потреблял и производил каждый из нас. Когда мы влюбляемся, мы стараемся казаться лучше – подстраиваемся под требования избранника. Тот делает то же самое. В итоге в отношения вступают не два живых человека, а образы, которые они создали, чтобы повысить собственные шансы. Один мой знакомый тантрический гуру называл такие отношения некрофилией.

Так жила и я.

И вдруг – оно. Пресловутые бабочки в животе, плюс полное взаимопонимание, плюс доверие. Впервые в жизни я рассказала мужчине о своем видении мира, и тот не сбежал, роняя тапочки.

А однажды, мы к тому времени были вместе уже полгода, я и вовсе поймала себя на том, что задумчиво разглядываю похожее на безе свадебное платье в какой-то витрине. Да, я встретила человека, общая старость с которым представлялась не абстракцией, а почти мечтой.

Его звали Юрием, и все говорили, что пройдет лет пять и он будет суперзвездой. Забегая вперед, могу сказать, что его недооценивали – его имя прогремело уже через два года, когда он снялся в главной роли у известнейшего режиссера, ездил представлять фильм в Канны, и его лицо было на обложках всех существующих глянцевых журналов. Но к тому времени мы уже не были вместе.

Познакомились мы в одном из крошечных полусамодеятельных экспериментальных театров. Я писала обзор малопопулярных, но интересных развлекательных мест для одного портала. Театр находился на чердаке старинного особняка, атмосфера была неформальная, зрители сидели на подушках.

Ставили «Гамлета» в современной интерпретации, без костюмов и декораций, и Юра играл главную роль. После спектакля я подошла за интервью, и он, мгновенно преобразившись из хмурого депрессивного Гамлета в обаятельного и смешливого парня с ямочками на щеках, предложил перейти в какой-нибудь бар и съесть по огромному стейку, заодно и поговорить. В итоге мы проговорили всю ночь – начали в каком-то затрапезном ресторанчике, потом перешли в «Пропаганду», потом поехали на Воробьевы горы встречать рассвет. И больше уже не расставались.

Юра был младше меня на четыре года, он учился на последнем курсе РАТИ и планы имел самые амбициозные. У него уже были приглашения от заметных режиссеров, и он даже позволял себе капризничать. Не видел смысла хвататься за любую роль, как это делают многие молодые актеры, в паническом страхе перед конкуренцией, путая птицу счастья с синицей в руках. Он не считал возможным сниматься в «мыле», ситкомах, отказался вести ток-шоу и корпоративные вечеринки. Он еще был никем, но уже вел себя как звезда.

Он был дико, сумасшедше, невероятно талантлив.

Между нами было все, все четыре стихии.

Был огонь – такая страсть, что, выкрикивая в потолок его имя, я забывала имя свое. Каждую свободную минуту мы использовали для того, чтобы слиться в единый организм, превратиться в священного многорукого Шиву.

Был воздух – подобно тысячам других влюбленных, мы витали в облаках. Мы мечтали о том, как поедем к монгольским шаманам и на карнавал в Рио.

Была вода – мы оба привыкли к свободе, мы оба умели ускользать сквозь пальцы, мы постоянно испытывали голод друг по другу.

Была земля – мы часто говорили о том, каким могло бы быть наше будущее. Хотим ли мы детей сразу или через несколько лет, будем ли мы снимать квартиру или посягнем на ипотеку.

В итоге Юра переехал ко мне.

Впервые в жизни я делила с мужчиной не только постель, но и кров, двадцать четыре часа в сутки. К моему удивлению, это было легко. Юра был не из тех, кто считает, что домашнее хозяйство – женская территория. Мы сразу поделили обязанности – если он идет в магазин, я готовлю ужин, если готовит он – посуду мою я.

– Да, я женщина, но ни одна черта моего тела не намекает на то, что природа создавала меня хозяюшкой, – говорила я. – Меня всегда коробило, когда компания выезжает куда-нибудь на шашлыки, и парни садятся поболтать у камина, а девушки режут салатики и накрывают на стол. Я однажды даже так уехала из гостей.

Юра смеялся.

Я была влюблена в то, как искренне проживает он каждую роль, актерская игра была для него почти медитативной практикой. А ему нравилось, как я пишу. Он настаивал на том, что я должна собрать свои колонки в книгу.

– Тебя ждет успех… Только надо смягчить какие-то моменты, а то это не купят в провинции!

– Да кому это нужно? – польщенно улыбалась я. – Сейчас писателей как комаров у болота.

– И тут на арену выходишь ты. И всех бьешь по яйцам!

Нам обоим ничего не хотелось друг в друге изменить. И это было счастье.

Юра понравился даже Лу. Хотя к моим двадцати восьми она уже почти потеряла интерес к тому, что большинство людей называют «жизнью». У нее была какая-то своя, параллельная, жизнь – с гадальными картами, марихуаной, коньяком и странными друзьями-фриками. Но даже Лу, всего единожды увидев его, отозвала меня в сторонку и прошептала:

– Дочь, ты должна за него держаться. Я не верила, что такая, как ты, сможешь встретить мужика в этой стране. Но кажется, тебе удалось то, чего не получилось у меня самой.

Нет, Юра не делал мне предложение. Такая выходка, признаюсь, расстроила бы меня. Меня всегда подташнивало от кульминационных сцен в романтических мелодрамах – когда герой встает на одно колено, извлекает из внутреннего кармана пиджака бархатную коробочку, а героиня, недоверчиво расширив увлажнившиеся глаза, визжит от счастья и бросается ему на шею. Мне казалось, что решение о свадьбе должны совместно принять два взрослых человека. А не так, что один из них вроде как дарит другому подарочек. Заветный статус. Да еще и подбирает момент, чтобы застать врасплох, – говорят, что это делает счастье еще более полным.

Просто в какой-то вечер, за креветками и просеко, мы поговорили о том, что раз нам так хорошо друг с другом, возможно, настал момент сблизиться еще больше.

Мы не ревновали друг друга вообще. И сразу договорились, что, если когда-нибудь кто-то из нас почувствует влечение к кому-нибудь еще, он честно расскажет об этом партнеру. И это не будет означать конец нашей любви. Потому что, если ты любишь человека, любишь по-настоящему, ты должен любить каждую его часть, в том числе и его темные фантазии.

Это была идиллия, счастье.

Разрушилось все внезапно. Враг подоспел с неожиданного фронта.

Юра получил хорошую роль.

Случилось это перед самым новым годом – такой щедрый подарок судьбы, которого никто не мог ожидать. Еще в конце лета он участвовал в кастинге на главную роль в совместном российско-итальянском фильме. Мы оба посчитали, что пригласить никому не известного молодого мальчишку было формальностью, потому что, во-первых, по сценарию герою было тридцать пять, а во-вторых, помимо Юры, на роль пробовались несколько прославленных мэтров.

И вдруг такое.

Помню, мы отмечали неделю – каждый вечер у нас были какие-то гости, все Юру поздравляли, все прочили большое будущее. Было понятно, что этот фильм все изменит – потом появятся и деньги, и предложения.