Текст книги "Русская феминистка"

Как говорят мудрецы, каждая вещь содержит в себе собственную противоположность. Соответственно где сила, там и слабость.

Моя знакомая, танцовщица фламенко по имени Юнна, всегда любила мужчин и не собиралась отказывать себе в плотских утехах. Она была прекрасна сочной, манящей красотой и умела так красноречиво взглянуть из-под пушистых черных ресниц, что к ее ногам немедленно складывали брильянты и города. Она легко могла выйти замуж хоть за аристократа с замками и кабриолетами, хоть за кинозвезду с бицепсами и квадрицепсами, однако предпочитала вольную жизнь, ибо была ненасытна, как Калигула. С мужчинами она расправлялась как гурман с омарами – потрошила их, выматывала в постели и всегда оставляла ни с чем. Это была тоже разновидность феминизма. Плевать она хотела на гендерные роли, а то, что завистницы за спиной называли ее «давалка», Юнну только веселило.

– Мне кажется, слово «давалка» придумал либо мужик с викторианским воспитанием, либо женщина, которая никогда не видела ничего сексуальнее огурца, – говорила она.

– Согласна. Меня вообще всегда возмущал глагол «давать» в этом контексте.

– Еще бы! Это низводит секс из удовольствия в разменную монету. Если женщина не «давалка», значит, она меняет секс на что-то – в идеале на брак. Им и в голову не приходит, что это та же самая проституция, только эмоциональная.

С Юнной хорошо выпить. Она веселая и нервная, и темперамент ее имеет природу электрическую. Она как будто заряжает все вокруг. И слова ее тоже электрические – она ими жалит, как скат хвостом. После каждой встречи с ней я еще половину дня хожу с ощущением, что все получится. И я прекрасно понимаю, почему она пользуется таким бешеным успехом у мужчин, – дело даже не в ее гладкой смуглой коже, не в ее глазах, из которых как будто смотрит на вас сама квинтэссенция ночи, не в плавных линиях ее роскошного тела. Она умеет создать вокруг себя такое особенное настроение – как будто бы все-все получится, как будто победа не за горами.

– И знаешь, Алка, мне кажется, что эмоциональная проституция в сто раз хуже обычной, – горячилась Юнна. – Проститутки берут деньги за секс, и они честны. А «порядочные женщины», которые никогда никому не дают, живут по законам двойных стандартов. Такая гнилая сказочка. А потом удивляются, обнаружив в финале разбитое корыто… А я вообще никогда не даю, я только беру. Мне нравится сам секс. Мне одна знакомая заявила – да ты, Юнна, как мужик. Я ей ответила – ты имеешь в виду, что я тоже люблю кончать? А она обиделась, вот дура.

И вот эта Юнна однажды за бокалом замечательного аргентинского вина рассказала, как ее расположения долго добивался некий художник, на всю Москву прославившийся сексуальными похождениями. Он наслаждался образом мачо, созданным им же самим, и не пропускал ни одной красотки. Я знаю как минимум трех женщин – взрослых и вроде бы вполне неглупых, которые пытались отравиться снотворным, когда он их бросил.

Весь Юннин опыт говорил о том, что, чем сильнее у мужчины репутация кобеля, тем скромнее его реальные успехи в постели. К художнику она не относилась всерьез. К тому же ей всегда казались пошлыми классические мужские «ухаживания». Он же словно пересмотрел американских романтических комедий: то присылал с курьером десять корзин свежесрезанных роз, то нанимал команду музыкантов-марьячи, чтобы те спели Besame mucho под ее окнами.

Но вот одним февральским вечером Юнна валялась в постели с легким похмельем и скорбно думала о том, что на улице ветер и минус пятнадцать, в холодильнике – только банка маринованных корнишонов, а желудок поет громче Монтсеррат Кабалье. И тут позвонил художник, словно мысли ее прочитал:

– Мой близкий сегодня прилетел с Сахалина и привез трехлитровую банку икры. В Москве такую не купишь. Можно я привезу немного прекрасной Юнне?

– Приезжай немедленно, – к его удивлению, обрадовалась та. – Только захвати еще масла и свежего хлеба из французской пекарни… Да, и еще овощи для салатика.

Он примчался через полчаса, нагруженный пакетами. Юнне показалось невежливым выставлять его на мороз, она предложила чаю, они замечательно поужинали под фильм «Жизнь как чудо», а потом то ли она перебрала с принесенным им коньяком, то ли просто так звезды совпали… В общем, когда художник опустил руку на ее плечо, Юнну «повело».

– От него так пахло… – рассказывала потом она. – Сандал, амбра и еще что-то такое животное, опасное… Как в ночном лесу… Ну и я голову потеряла, сама на него прыгнула, он, кажется, не ожидал даже. Я так быстро разделась, что даже лямку у сарафана оторвала. А он схватил меня на руки, отволок в спальню, бросил на кровать и…

– И была глава из тысячи и одной ночи?

– Если бы. И у него не встал, – Юнна расхохоталась как ведьма. – Видимо, я ему, правда, нравилась, и он слишком сильно нервничал. Ну я сначала внимания не обратила… собиралась ему помочь… ну ты понимаешь, – она подмигнула, как будто мы были двумя старыми кокотками, вспоминающими былые дни. – Ну подумаешь. У меня много мужиков было, больше сотни, всякое случалось… Но тут началось такое… Алла, ты не представляешь, в него как будто вселилось чудище, как в ужастике. Он начал обвинять меня, что мое нахальство отнимает его мужские силы. Что когда бабы так себя ведут, ни у одного нормального мужика не встанет. Он выкрикивал мне это в лицо, визжал прямо.

– Да все понятно. Он хотел доказать тебе, что это не у него проблемы с эрекцией, а ты ущербна. Что он-то – самый самцовый из всех самцов, а ты…

– Уж не знаю, что он хотел доказать, но рожа у него была перекошенная. В какой-то момент я даже испугалась и заперлась от него в душе… Самое смешное, что он до сих пор бегает по Москве и всем рассказывает, что я в постели как бревно.

– Детский сад… Надеюсь, это тебя не расстраивает?

– Обижаешь… Но признаюсь, меня удивляет, что для мужчин это так важно. У них вся самооценка завязана на пенисе. Вот ты представь – будет ли женщина так себя изводить, мучиться и комплексовать, если любовник, сунув руку ей в трусы, обнаружит, что она еще не влажная?

– Во всяком случае, мне такое не встречалось.

– Ну вот именно. Сейчас не влажная, через пять минут уже влажная, какие проблемы… Знаешь, иногда мне кажется, что ахиллесова пята на самом деле находится у них в трусах.

А еще у меня был приятель, который отказался кастрировать своего кота, хотя тот уделал ему всю квартиру. Невозможно было оставить ботинки на полу – кот мгновенно пристраивался справить малую нужду; невозможно было сесть на диван и спустить ноги на пол – ступни начинал атаковать кот, его когти оставляли на коже кровавые следы. Ветеринар посоветовал простое решение. Услышав это, приятель ушел в запой на три дня, сходил к психоаналитику и, наконец, вынес вердикт:

– Не могу. Не могу я так с ним поступить.

– Петь, ну не будь ребенком, – уговаривала я. – Это же не кот, а сволочь какая-то.

– Согласен, – вздохнул Петр. – Но вот представляю, как моему коту отрезают яйца, и чувствую себя фашистом. Не могу.

– Но ты же знаешь, что коты не придают такого значения яйцам!

– Знаю, – насупился он. – Ветеринар дал мне брошюру. Но вот не могу и все.

Другая моя подруга, историк, рассказала о своем сценарии расставания с непорядочными мужчинами.

– Если мужик поступил со мной непорядочно, и я решаю с ним порвать, то наношу ответный удар. Никаких банальных «дело не в тебе, дело во мне». Я пишу ему открытку. Специально заказала в студии компьютерной графики. На ней кто-то из греков, обнаженный, во мраморе. А на обратной стороне – цитаты из «Трактата относительно генеративных органов мужчин», который в 1668 году написал анатом Ренье де Грааф.

– Ну ты даешь. А что там?

– Я тебе зачитаю… Всегда в сумке ношу несколько открыток. – Подруга плотоядно улыбнулась и, порывшись в необъятном бауле, с торжествующим «вот!» извлекла глянцевую карточку. – «Во-первых, надо аккуратно выжать кровь, которая всегда имеется внутри, затем вставить трубку в губчатую субстанцию. Полость пениса следует наполовину наполнить водой с помощью спринцовки и слегка его встряхнуть. Когда вода с кровью вытечет, надо снова наполнить его пресной водой и повторять эту операцию, пока из него не станет вытекать абсолютно пресная вода. Напоследок пенис следует надуть до натурального размера, а после завязать. Надутый пенис можно исследовать по мере надобности; все будет ясно и отчетливо видно в том естественном виде, который он приобретает в ходе полового акта»… Кукушкина, ну скажи, что это я круто придумала, ну скажи!

Говорят, мужской кризис среднего возраста расцветает к сорокапятилетию. До того момента наши мальчики еще держатся бодрячком – ну, то есть существуют в наработанном годами ритме. А потом начинается. Кто-то покупает хрестоматийный символ сабжевого кризиса – красный гоночный автомобиль. И намытые его бока, и рев его мотора, и мо́рок тонированного стекла – все это варварское великолепие намекает на то, каким потерянным во времени вдруг почувствовал себя его гордый владелец. Кто-то действует согласно прописанному в бородатом анекдоте сценарию – меняет одну сорокалетнюю женщину на двух двадцатилетних (впрочем, арифметика может быть произвольной). Кто-то вдруг открывает для себя Гурджиева или Рерихов, скупает тома, читает с карандашиком, а потом ходит по городу с исполненными тоски глазами и на формальное «Как дела?» реагирует монологом о закате цивилизации. Все как у Дмитрия Быкова:

Вольному воля. Один предается восторгам

Эроса. Кто-то политикой, кто-то Востоком

Тщится заполнить пустоты. Никто не осудит.

Мы-то с тобой уже знаем, что счастья не будет.

Есть у меня один знакомый – стоило ему справить сорокапятилетие, как он, довольно успешный менеджер, сотрудник иностранной компании, послал все к черту (начиная с начальника и заканчивая женой, с которой прожил больше десяти лет), купил в магазине для туристов ветровку, горные ботинки и огромный рюкзак и отправился в паломнический тур вокруг священной горы Кайлаш. Вернулся обритым наголо и с особенным светом в глазах.

Другой знакомый отметил 43-летие в стрип-баре – захотелось позволить себе невинную, как всем казалось, шалость. Жена отпустила без лишних вопросов – как говорится, чем бы дитя не тешилось.

Все закончилось страстным соитием с некой Наташей из Ростова, девятнадцати лет от роду, обладательницы круглой попки и длинной косы. И все бы ничего, но в следующий уик-энд наш герой снова отправился в тот бар. Его не смущало даже то, что все эти Наташи, Танечки (и даже одна Анфиса), заглядывая снизу вверх в его обрамленные морщинками глаза, мысленно подсчитывали баланс на его кредитной карточке. Ему было не жаль денег на тех, кто дарил ему столько доселе неизведанной радости – одной стриптизерке купил «пежо», другую одел с ног до головы.

Еще один товарищ-в-кризисе продал московскую квартиру – решил променять серость опостылевшего города на яркий мираж пляжей далекого острова Ко-Самуи. И сначала, кажется, все шло очень даже ничего – за имеющиеся деньги он мог позволить себе приобрести в Таиланде двухэтажный дом с садиком и балконом, с которого открывался великолепный вид на море, а также небольшой ресторанчик на пляже, что, как он сам надеялся, в будущем позволит ему сводить концы с концами. Единственное «но» – по местным законам иностранцы не имеют право владеть жильем и бизнесом на территории страны.

Но где наша не пропадала – мужчина нашел себе юную гибкую тайку, которая смотрела на него как на языческое божество, носила кофе в постель, никогда не отказывала в плотских удовольствиях и, вообще, была и Евой, и раем, и змеем в одном лице. Была красивая свадьба на берегу океана; на его страничке в фейсбуке появились фотографии, на которых он выглядел немного моложе и намного счастливее, чем прежде. Кажется, его семейной жизни не исполнилось и полугода, когда юная тайка заскучала и выгнала его вон, отобрав и дом с балконом на закат, и ресторанчик, и автомобиль.

Историй таких миллион.

И мне очень любопытно, почему так получается? Почему кризис большинства женщин остается слезами на подушке, следами помады на бокале из-под виски, спутанными строчками в личном дневнике, мужчины же предпочитают активное самовыражение? Дело ли в неумении отделять главное от сиюминутного настроения? Противостоять непривычному типу стресса? Или в слабости пола, который мы все привыкли называть сильным?

Большинство современных москвичей позиционируют себя толерантными. «Я такая толерантная, что нетолерантных готова расстрелять», – любит шутить моя подруга.

Моих знакомых не удивишь альтернативным выбором. Может быть, они и будут косо смотреть на благостных босоногих кришнаитов на Арбате, но, например, когда мой приятель на каком-то кофе-брейке объявил, что заинтересовался культом вуду и что-то там практикует, никто и бровью не повел, как будто бы речь шла о том, что он на завтрак предпочел глазунью омлету.

Москва привыкла к странностям, поразить нас с каждым годом все труднее. Татуированные учителя начальной школы, полигамные союзы, семинары по холотропному дыханию, магазины для сыроедов, балет толстяков – все это давно стало частью повседневности.

Понятно, что матерью-одиночкой и подавно никого не удивишь. Пока я не была беременна и воспринимала материнство абстракцией, мне вообще казалось, что схема одинокого воспитания стала более популярной, чем полная семья. В моем окружении люди почему-то разводятся на втором-третьем году жизни ребенка. Во всяком случае, я могу по пальцам одной руки пересчитать знакомых, которые вместе отправили общего ребенка в первый класс. И это не пресловутое «любовь живет три года». И даже не испытание бытом – у многих ведь есть возможность нанять ночную няню и штат домработниц. Нет, просто с рождением малыша что-то в отношениях меняется.

Один мой друг говорит, что, родив своего ребенка, женщина перестает видеть в партнере его «внутреннего мальчика». Начинает общаться только с его взрослой, «ответственной» частью и забывает, что мальчик тоже существует. Они больше не поддразнивают друг друга в постели, не дурачатся, их близость становится нежной, в ней появляется глубина, но навсегда уходит элемент шалости.

И сначала мужчине кажется, что это нормально, так все и должно быть, естественный ток жизни, проторенная предками дорожка. Но потом он видит пресловутый камень с надписью «налево пойдешь – коня потеряешь». Какую-нибудь Леночку из бухгалтерии с наглыми глазами и подвижным задком, которая сначала в курилке рассказывает, забавно морща при этом веснушчатый нос, как на выходные она прыгнула с парашютом и повисла на елке. Потом приглашает выпить кофе после работы, и он с радостью соглашается, потому что, во-первых, в этом нет ничего «такого», а во-вторых, дома круглосуточно плачет малыш, у которого диатез и газики. В тот момент, когда они заказывают один тортик на двоих и капучино, мужчина еще искренне верит, что нашел просто хорошего друга. Милую забавную девушку, с которой можно вот так невинно после работы поболтать. А потом девушка касается под столом носком туфли его щиколотки. И он вдруг замечает, что от нее пахнет амброй и морем, и что она не носит лифчик, а ее волосы такие мягкие, что хочется намотать их на кулак, и…

…И в какой-то момент он не выдерживает.

Хватает эту Леночку, как инквизитор ведьму, только косточки трещат. Впивается губами в ее рот и мнет юбку, а потом они едут в отель, а вскоре он уже врет жене о трехдневной командировке в Петропавловск-Камчатский.

Дальше существует несколько возможных сценариев.

Но, как правило, рано или поздно жена все понимает – натуры утонченные ориентируются на особенный блеск в глазах; те, кто попроще, однажды ночью лезут в мобильник мужа, чтобы прочитать смс. И находят искомое: «Ночью было божественно. Скучаю по тебе. Твоя Леночка».

И может быть, с ревностью она бы и смирилась. В конце концов, ревность – это так инфантильно (незаконченное предложение). Но вот обиду пережить сложнее. Ведь маленький ребенок с диатезом и газиками – это трудность, и с самого начала они договаривались делить трудности на двоих. А получается, что он смылся в открытый океан в тайком построенной спасательной шлюпке и оставил ее совсем одну.

А тут еще и растяжки на груди, о которых ежеутренне сообщает зеркало. И голову некогда покрасить. И Леночке этой всего двадцать три.

В общем, ужас и кошмар.

Поэтому, как считает этот мой друг, ни в коем случае нельзя забывать о том, что в каждом мужчине живет маленький мальчик. Не забывать заигрывать с мальчиком. Даже если очень трудно.

Такая точка зрения меня, разумеется, возмущает – ведь она превращает женщину даже не в обслуживающий персонал, а в смелого и стойкого воина-одиночку.

Вот она пережила ужасы постсоветского роддома, где на ее робкое «больно!» акушерка гренадерской комплекции басовито ответила: «А трахаться не больно было?». Всю ночь перед родами соседка по палате рассказывала, как она «порвалась до задницы», и как потом болели швы, и как муж теперь говорит, что во время секса чувствует себя как карандаш в стакане. Слушать это было страшно и стыдно.

Потом как минимум пять часов подряд длится пытка, и она пытается правильно дышать и тужиться по команде акушерки, и в конце концов из ее плоти выдавливают синего, покрытого слизью человечка, нежность к которому проснется позже, а пока она просто смотрит на него как на инопланетянина. Ей дают отдохнуть, но совсем недолго, а потом начинается круговерть – малыша надо кормить, и взвешивать, и менять подгузники, и хрен еще знает что.

Вдобавок в ней просыпается умная Эльза, которая начинает предсказывать страшное. А вдруг менингококковая инфекция? А вдруг ночью он просто перестанет дышать, говорят, что такое бывает? А вдруг молоком захлебнется? А вдруг, а вдруг, а вдруг?! А еще в какое-то утро она встанет перед зеркалом, посмотрит на раздавшиеся бедра, найдет, что ее тело очертаниями напоминает палеолитическую Венеру, и на физическом уровне почувствует, что в жизни начался новый этап. Ей теперь покровительствуют другие богини. Она больше не Дева, она – Мать.

Вокруг нее рушится одна вселенная и строится другая. Она едва успевает следить за этими изменениями, не то что соответствовать. И оказывается, рядом существует еще один капризный божок, в котором, видите ли, живет маленький мальчик! Нельзя мальчика обидеть, мальчика надо ублажить.

Обидно же.

Но как бы там ни было, тенденция налицо – в Москве десятки тысяч разведенных пар с детьми. Социальный аспект данного вопроса меня вовсе не волновал – я была уверена, что моего подросшего ребенка не будут дразнить отсутствием отца.

Однако, уже будучи беременной, я поняла, что дискриминация есть, просто она не такая явная, как это было в советские годы.

Я начала обращать внимание на детские книги, мультики и песенки. Прислушиваться к разговорам. К тому же я посещала школу для будущих родителей и уже на первом занятии поняла, что это заведение не для слабонервных. Нам выдали методички с темами лекций, например, «Роль отца в воспитании ребенка» или «Как папа может помочь вам в родах». Если бы я была единственной одинокой женщиной, посещающей курсы, я бы, честное слово, промолчала. Но нас было четверо. Четверо из пятнадцати были одиноки уже на самом старте, а сколько еще окажется в этом статусе к году жизни ребенка?

Я решила выступить. Подняла руку, вежливо дождалась, пока преподавательница кивнет в мою сторону, поднялась. Занятия была неформальными, мы все сидели на полу, на мягких подушках, пили травяной чай. Организаторам казалось, что так мы будем чувствовать себя более расслабленно.

– Скажите, пожалуйста, вот у вас же можно оплатить только целый курс лекций? Насколько я поняла…

– Совершенно верно, – преподаватель говорила нарочито медленно, на лице ее цвела снисходительная улыбка; видимо, она решила, что имеет дело с дауном, не способным усвоить простой рекламный текст.

Она вообще была странная – называла себя Йецира, носила сари и десяток пластмассовых бус, рассуждала о йогических ретритах в Гоа и курсах холотропного дыхания на Бали, о пользе макробиотического питания и холистической медицины. При этом однажды я пришла на лекцию на полчаса раньше и слышала, как она орет на кого-то в телефонную трубку: «Все нервы мне вымотал!.. Сволочь поганая!» К тому же иногда у нее начинал дергаться уголок губы, и ее морщинки были морщинками человека недоброго и нервного.

Вообще, Москва полнится разного рода невротиками. Меня всегда умилял весьма распространенный сорт – психопаты, притворяющиеся буддами. Честное слово, не понимаю, зачем они это делают. Может быть, боятся, что окружающие не поймут, когда узнают, что на их прикроватной тумбочке всегда можно найти упаковку антидепрессантов и успокоительного. Они вечно разговаривают о каких-то медитативных практиках, а у самих при малейшем стрессе начинают руки трястись.

Один из моих любовников был таким. Мы познакомились на концерте барабанной музыки в ЦДХ, куда меня затащил кто-то из коллег. Едва войдя в зал, я сразу обратила внимание на красивого брюнета с холеной бородкой – он сидел на последнем ряду совсем один, и в руках его была медная поющая чаша. Он водил деревянным стеком по ее стенкам, и зал наполнялся гулом, похожим на колокольный звон. У него было лицо странствующего монаха – отрешенное и просветленное.

Я легко схожусь с людьми, так было с самого детства. Подошла, села рядом. Брюнет даже голову не повернул, хотя на мне было красное платье с декольте – для большинства мужчин это фетиш (как свидетельствует мой личный опыт). Я любовалась его профилем и недоумевала: откуда такое чудо вообще взялось в нашем сумасшедшем городе, где все считают нормой жить на бегу? Может быть, он и правда заезжий странник. Паломник, переезжающий из тура вокруг горы Кайлаш к перуанским нагвалям, из-за нестыковки рейсов вынужденный провести сутки в аду мегаполиса.

Но нет, выяснилось, что никакой он не просветленный странник, а менеджер среднего звена по имени Иван, и вовсе не чужд он земных удовольствий и мирских страстей, хотя и к теме просветления неравнодушен. Концерт оказался скучным. Вообще, африканские барабаны я люблю, но чтобы все эти ритмы, переливания, дроби нашли точку опоры в самом сердце, совершенно необходимо, чтобы музыканты были даже не гениями, а трансляторами космоса. Как бы пафосно это ни прозвучало.

В итоге мы с Иваном проболтали весь концерт. А потом пошли в ближайший бар, где за бесконечной чередой глинтвейнов он рассказал, что является каким-то там посвященным буддистом, знаком чуть ли не с Далай-ламой, всю жизнь мечтал стать тибетологом, но поступил на экономический, потому что гендер обязал его быть защитником, а не философом.

Не вдаваясь в подробности этого короткого романа (это было бы скучно), скажу только, что расставание с Иваном имело привкус пантомимы. Однажды мы вдвоем шли на день рождения к кому-то из его друзей, и вдруг у самого искомого подъезда обнаружили, что подарок забыт дома. Иван думал, что сверток положу в рюкзак я, я же была уверена, что раз речь идет о его приятеле, которого я ни разу в жизни не видела, то и о подарке печься должен он. Мы немного повздорили, и это была бы банальная бытовая ссора, которых не удается избежать ни одной паре, если бы не странный жест Ивана. В какой-то момент губы его побелели, он вдруг вскинул руку к лицу, сорвал с себя очки, бросил их на землю и в ярости растоптал, а потом, развернувшись на каблуках, куда-то убежал. Я стояла перед чужим подъездом и чувствовала себя дура дурой. Дала ему четверть часа на осознание и возращение, но ничего подобного не произошло, поэтому я поймала машину, вернулась домой и стерла его номер из телефонной книжки мобильного.

Интуиция моя подсказывала – Йецира с ее бусами, сари и злым взглядом из-под хайратника принадлежит к той же породе.

– А вы знаете, что некоторые ваши слушательницы одиноки? – спросила я. – Не кажется ли вам, что такой формат лекций дискриминирует неполные семьи?

На ее щеках проступили свекольные пятна.

– Что значит дискриминирует? – она по-птичьи вскинула лохматую голову. – А вы полагаете, что неполная семья – это нормально?

– Я полагаю, что не совсем нормально само понятие нормы, – твердо ответила я. – Но это слишком сложный вопрос, не имеющий отношения к будущему материнству. Просто хотела донести до вашего сведения, что этот курс посещают пять одиноких матерей.

– Семья должна быть полной, – словно запрограммированный робот повторила она. – Я не желаю иметь ничего общего с пропагандой болезни.

– А слово «толерантность» вы когда-нибудь слышали?

– Я слышала слово «счастье», – на ее лице снова расцвела совершенно неуместная улыбка Будды. – И это слово не имеет никакого отношения к вашим, девушка, странным претензиям.

– В таком случае я не желаю иметь отношения к вашей, девушка, шарашкиной конторе, – почти весело заключила я, убирая приготовленную тетрадку в пестрый тряпичный рюкзак, а уже обернувшись от двери, добавила: – И другим не советую.

Моя лучшая подруга Лека всегда, с самого детства, была пышкой. В нежном возрасте она напоминала боттичеллевского ангелочка – влажные рыжие кудряшки, круглые щеки и коленки, округлости и ямочки, густой румянец. Она была из тех малышей, которые вызывают умиление у всех встречных. Взрослые любили ее тормошить и фотографировать, и она росла с ощущением солнышка. Лека привыкла, что люди улыбаются, когда смотрят в ее милое круглое лицо.

Дети никогда не задумываются о том, красивы ли они. Никогда не сравнивают себя с другими. Примеряя перед зеркалом пластмассовые побрякушки, девочка не думает, что на ее подружке корона Снегурочки смотрится лучше. Потому что в каждой маленькой девочке живет богиня, которая впоследствии либо распускается и всю жизнь работает обеспечителем внутреннего света, либо чахнет и усыхает до такого состояния, что ее без лупы не разглядишь.

Женщин, в которых живет богиня, всегда можно отличить от других. Это никак не связано с внешними данными, но все равно понятно с первых же минут общения, по особенному блеску в глазах, по спокойной уверенности, которую они излучают. Причем их уверенность основана не на жажде конкуренции, а на любви к себе. Они вовсе не хищницы, мечтающие пожирать потенциальных соперниц на завтрак, обед и ужин. Они не самоуверенные, не выскочки, они просто не понимают, как может быть иначе.

В моей Леке внутренняя богиня окончательно скукожилась и усохла уже годам к двенадцати. До того еще как-то сопротивлялась, а потом поняла – бесполезно и сложила прозрачные крылышки.

Дети жестоки.

Как только не дразнили круглощекую Леку – и Плюшкой, и Жиртрестом, и Мясокомбинатом, и Воздушным Шариком. Лека делала вид, что ей все равно. То ли врожденная гордость мешала ей обнаружить слабость перед теми, кто смеялся ей в лицо, то ли чувство самосохранения – ведь слабых дразнят в сто раз больше. Но я-то знала, что иногда она пробирается в пустую физкультурную раздевалку и там плачет, сидя на полу и закрыв руками лицо.

Когда нам было по двенадцать лет, все друг в друга перевлюблялись. По школе гуляли любовные записочки, мальчики провожали девчонок до дома, кто-то познал радости первых поцелуев и потом звенящим шепотком рассказывал об этом одноклассникам. Я всегда была аутсайдером – просто не представляла себе, как можно воспылать нежными чувствами хоть к кому-нибудь из одноклассников; все они казались мне одинаково придурковатыми. Но даже мне иногда перепадало непрошеное внимание – однажды кто-то набил мой портфель шоколадками, и на обертке каждой было написано: «Ты самая красивая». И еще кто-то написал: «Алла, я тебя люблю» мелом под моими окнами.

Одна только Лека не нравилась никому.

– Это потому, что я жирная, – вздыхала она.

– Это потому, что ты выглядишь так, как будто ждешь атаки, – однажды сказала ей моя Лу.

У Лу было странное отношение к Леке: с одной стороны, мама ее жалела, с другой – презирала. Лека казалась ей жалкой. Иногда Лу пыталась ей помочь, но душеспасительные беседы, которые я с раннего детства воспринимала волшебной пилюлей, на Леку никак не действовали. Она была непробиваема в ненависти к себе самой.

– Ты бы попробовала, просто в качестве эксперимента, хоть однажды пройтись по школе с выпрямленной спиной. И идти по центру коридора, не жаться к стеночке. Прямо смотреть в глаза тем, кто тебе встретится. И улыбаться.

– Ага, да они меня засмеют, – куксилась Лека.

– Это будет их проблема, а не твоя. В первый раз засмеют, конечно. Но не потому, что тебе плохо удаются прямой взгляд и улыбка, а по инерции. А потом, постепенно, все привыкнут, что ты теперь другая. И относиться будут совсем по-другому, вот увидишь.

Когда Лека понуро уходила, Лу начинала пить коньяк и рассуждать о человеческой непробиваемости.

– Удивительно тупоголовая девица. Ей дают ключ, показывают на дверь, а она топчется и ноет, вместо того, чтобы просто взять, открыть замок и пойти дальше.

– Ну ее действительно дразнят. Это трудно.

– Алла, помнишь, как кто-то во дворе сказал, что ты на крыску похожа? Что ты сделала?

– По лбу ему дала, – вздохнула я.

– Но у тебя же даже мысли не мелькнуло, что ты и в самом деле похожа на крысу. Это и есть здоровая реакция. Подозревать хама в обидчике, а не изъян в себе.

– Мне просто плевать, на кого я похожа. А Леке – нет.

– Она будет очень несчастной, Лека твоя, вот увидишь. Хотя надеюсь, что вы поступите в разные институты и потеряете друг друга из виду. Никогда не понимала, зачем держать в ближнем круге убогих.

Лу оказалась права только в одном – Лека и правда была обречена чувствовать себя хронически несчастливой. Но я не думаю, что когда-нибудь наступит день, в который мы перестанем быть подругами. Поссоримся или переведем отношения в формальный режим – поздравлять друг друга с праздниками и пару раз в год болтать за вином и пиццей. Хотя мы действительно поступили в разные институты – я на журфак, Лека – в первый мед. Сейчас она вполне преуспевающий педиатр, работает в системе неотложной помощи известной частной клиники. Но в любви ей как не везло, так и не везет; впрочем, как и в дружбе. Окружающих отпугивает ее мрачноватый вид – знали бы они, что демонстративная эта суровость растет из неуверенности в себе.

Конечно, Лека уже не была той зашуганной девочкой, пожевывающей теплую ватрушку в уголке и мечтающей хоть на минутку поменяться местами с кем-нибудь из школьных королев. С годами она усвоила – те, кто постоянно жалуется на жизнь, никому не интересны. Она изо всех сил пыталась скрывать самый заветный свой секрет – ненависть к себе. Пачками скупала глянцевые журналы с дурацкими лозунгами на обложках («Поверь в себя!», «У тебя все получится!», «Ты можешь соблазнить любого парня, если только пожелаешь!»), трактаты о позитивной психологии (та же чушь, но растянутая на сотни страниц), даже проходила курс психотерапии.