Текст книги "Боль"

В один из первых дней его пребывания в этой квартире он услышал из окна разговор во дворе. Двое полицейских говорили с консьержкой, расспрашивали о нем. Сомнений не оставалось, они подробно описали его внешность. Консьержка видела его много раз, но сейчас так твердо и решительно заявила, что не знает такого человека, что Микеле улыбнулся, он сам готов был сомневаться в своем присутствии здесь.

И вот по роковой случайности он запел. Это произошло примерно через неделю после ранения, когда он брился перед кухонной раковиной с помощью одного из ножей, который был острее, чем остальные. Он даже не заметил, что поет. Была суббота, светило солнце. Девушка ушла купить немного хлеба и фруктов. Он чувствовал себя лучше и был спокоен. Поэтому, согласно своей природе, стал петь. Песня была новая, имела большой успех. «Скажите вашей подруге, что я потерял сон и постоянно думаю о ней… Люблю ее, очень сильно люблю». В какой-то момент он заметил, что за открытым окном больше не слышны звуки утра. Не звенели даже голоса играющих детей. Он выглянул из окна, боясь, что его предали и, может быть, сюда идет полиция.

Во дворе, на глубине трех этажей под ним, собралась маленькая толпа. Микеле увидел около десяти взрослых и нескольких детей, которые разинув рот смотрели вверх. Пожилая женщина слушала песню с восторгом. Во двор вошла его девушка, в одной руке держа сверток из газет. Она растерянно оглянулась. Из группы слушателей вышла консьержка, обняла ее и поцеловала. На одном из балконов второго этажа мужчина в шляпе-канотье даже захлопал в ладоши. Насколько Микеле помнил, он еще ни разу не имел такого успеха.

С того дня для жителей квартала он стал Певцом, а девушка – Любовью Певца.

26

Ричарди не удивился, когда узнал от Майоне про грязные сапоги на складе театра Сан-Карло. Он знал, что блужданию на ощупь пришел конец, и теперь кольцо вокруг убийцы будет сжиматься все теснее. Сначала указания, потом доказательства будут следовать в одном направлении, сливаясь в неопровержимую правду. Это справедливо.

Поэтому он, как обычно, назвал Майоне имя и фамилию того, о ком нужно собрать необходимые для расследования сведения. Майоне во всю прыть помчался выполнять приказ.

А сам комиссар отправился в приход Сан-Фердинандо, пригласить дона Пьерино на спектакль. Сегодня вечером он хотел послушать оперу.

Любовь Микеле и его спасительницы начиналась постепенно. Сначала улыбки, потом ласки и, наконец, отчаянное объятие. У них была одна и та же ярость, одно желание выжить, не дать убить себя ни голоду, ни людям, ничему. Теперь они больше не одиноки. Поскольку ясно, его уже никто не разыскивает, Микеле стал искать работу. Гордость не позволяла ему больше жить на скудные средства его женщины, у которой была работа, но явно не очень денежная.

Снова петь в ресторанчиках он не может, это ясно, там, разумеется, уже знают о том, что случилось в «Маттонелле». Поэтому он стал ходить по стройкам, которых возникло в городе великое множество, и предлагать себя в чернорабочие. Он нашел поденную работу недалеко от своего нынешнего жилища, на перестройке особняка на улице Монте-ди-Дио.

Вечером он возвращался домой совершенно разбитый, тело ломило от тяжелой работы, а душа тосковала без музыки, которой она всегда питалась. Снова перед сном призраки родных и земляков стали спрашивать его о том, что он делает, и еще больше о том, чего не делает. После этого при свете луны, падавшем из окна, он смотрел на безмятежное лицо своей женщины и находил оправдание для всего, а потом тоже засыпал.

Она понимала, как Микеле страдает в нынешнем положении из-за своих несбывшихся надежд. И однажды, когда он вернулся домой под дождем, она встретила его широкой улыбкой и сказала, что с помощью подруги добилась его прослушивания самим дирижером оркестра театра Сан-Карло маэстро Марио Пелози. Было 10 ноября.

* * *

Снова увидев перед собой Ричарди, дон Пьерино встревожился. В глазах комиссара был холодный блеск, губы поджаты и оттого казались еще тоньше. Растрепанные ветром волосы падали ему на лицо и придавали ему еще больше решительности.

– Комиссар! Как скоро вы пришли! Я не ожидал, что снова увижусь с вами сегодня. Прошу вас, входите, устраивайтесь удобней в ризнице.

– Спасибо, падре. Извините, что снова вас беспокою, но я здесь для того, чтобы выполнить свое недавнее обещание.

– Какое?

– Не хотите ли сегодня пойти вместе со мной на спектакль? Мне это необходимо.

Лицо дона Пьерино стало печальным.

– Значит, вы пойдете в театр для работы. Я не об этом думал, когда взял с вас обещание пойти в оперу.

Ричарди на мгновение опустил глаза. Когда снова посмотрел на священника, в них уже не было лихорадочного блеска.

– Вы правы, падре. Это по работе, и мое обещание не будет исполнено. Я остаюсь вашим должником и подтверждаю свое обещание при первой возможности пойти на ту оперу, которую вы предпочитаете. Но я хотел бы попросить вас пойти со мной сегодня, если у вас есть такая возможность. С вами я, может быть, буду чувствовать себя в каком-то смысле спокойней.

Помощник настоятеля улыбнулся и положил ладонь на руку Ричарди:

– Хорошо, комиссар. Я буду сопровождать вас, как вы хотите. И снова помогу вам. Мне бы только хотелось, чтобы иногда вы были снисходительнее к себе самому. И поищите в глубине своей души те добрые чувства, которые, я знаю, у вас есть.

Ричарди согласился с ним и был при этом серьезен. А потом попрощался:

– До вечера, падре. И еще раз спасибо.

Микеле чувствовал огромное волнение, он стоял на сцене Сан-Карло! Разумеется, за годы учебы в консерватории он слышал много опер. Он хорошо знал, что его голос словно создан для больших ролей, действующих на чувства. И все-таки пение в ресторанчиках, как ни крути, стало упражнением для его голосовых связок и теперь поможет быть в форме на прослушивании.

Вместе с ним прослушивания ждали еще около десяти соискателей. Требовался исполнитель для нескольких оперных спектаклей, которые будут поставлены в течение сезона. Его брали в труппу поддержки.

Платили хорошо, но для Микеле важнее любого заработка была возможность воплотить свою мечту. Если его примут, призрак неудачи, который все время преследует его, наконец исчезнет.

Он пел всем сердцем, всей душой. Риголетто, любимая партия, созданная его мощным голосом, звучала словно в первый раз. Ни в ком из остальных соискателей не было столько ярости и страсти. Глаза Пелози, который слышал многих певцов за десятки лет своей работы, блестели от восхищения и изумления. Микеле оказался лучшим из всех и получил роль в спектаклях.

Возвращаясь домой, он не чувствовал под собой ног от счастья. А обнимая свою женщину, ощущал себя в раю.

Перед тем как идти в оперу, Ричарди зашел домой, не хотел, чтобы няня волновалась больше чем нужно, боялся того, что она потом скажет ему по поводу своей тревоги. Однако ранний приход не избавил его от бурного протеста, няня заявила, что, если он не будет есть всегда в одно и то же время, заработает болезнь желудка и, не предупредив ее о своем приходе, поставил в трудное положение, потому что ей нечем его накормить.

Последнее заявление было неправдой, на столе мгновенно появились холодное мясо и отварная зелень. Ричарди подумал, ему стоит каждый вечер приходить домой раньше, чтобы уберечься от болезни желудка.

Поев, он переоделся в темный костюм, потом раздвинул занавески на окне своей комнаты, не желая пропустить свое безмолвное свидание, и решил явиться на него хотя бы на минуту. Ричарди совершенно не предполагал, что Энрика знает о нем. Поэтому и не заметил жеста, которым она невольно выразила свое удивление. Энрика накрывала стол к обеду. Ричарди наслаждался ее медленными изящными движениями, которые казались волшебным домашним танцем, мастерством ее умной левой руки и тем, как женственно она слегка наклонила голову, оценивая расстояние от тарелки до столового прибора и от него до бокалов.

Ему пришлось сделать большое усилие, чтобы оторваться от созерцания Энрики. Но он не мог не прийти на вечерний спектакль в театр.

Майоне, согласно договоренности, ждал его у входа в управление. В ответ на вопросительный взгляд Ричарди он покачал головой:

– Данных мало. Он живет один, в квартире возле консерватории всего несколько месяцев, где жил раньше, никто не знает. В театре недавно, первый год, но говорят, он хороший певец. Остальное – завтра. Я оставил там Алинеи и Дзанини.

– Хорошо. Держи меня в курсе каждую минуту. А теперь идем, дон Пьерино уже ждет нас снаружи.

Публика в партере театра Сан-Карло была не такой элегантной и светской, как в день премьеры, но зато собрались истинные любители оперы. Дон Пьерино, ожидая Ричарди, рассматривал лица зрителей, постепенно собиравшихся у главного входа, и развлекался тем, что старался угадать по одежде, возрасту и выражению лица, на каком месте будет сидеть каждый из них. В такие вечера театр нравился священнику еще больше. Его не раздражали даже случаи, когда публика наказывала кого-то из певцов за ошибку громким свистом. Сам он был более снисходительным; как можно критиковать того, кто старался подарить тебе столь прекрасное переживание?

Когда появился комиссар в сопровождении бригадира Майоне, священник радостно пошел ему навстречу:

– Дорогой комиссар, добрый вечер! Хотя вы здесь и по делам работы, вы не сможете не по чувствовать очарования атмосферы этого театра!

Ричарди быстро огляделся, взял его за руку и сказал:

– Молчите, падре! Сегодня нет никакого комиссара и никакой работы. Никто не должен знать, что я здесь. Покажите мне, как вы обычно входите в театр.

Дон Пьерино растерялся, взглядом попросил прощения у Ричарди и указал на нишу в конце портика, где находился боковой вход. Все трое направились в ту сторону. Навстречу им вышел сторож Патрисо. Вначале он их не узнал.

– Извините, господа, но это служебный вход, сюда нельзя… Ах, это вы, дон Пьерино? И… бригадир, комиссар, добрый вечер! Чем могу служить?

Ему ответил Майоне:

– Здравствуйте, Патрисо. Как случилось, что эта боковая дверь до сих пор открыта?

– Этот вход для рабочих сцены. Они вносят реквизит и тому подобное, пока до спектакля не остается четверть часа. Тогда мы закрываем вход с этой стороны. Если кому-то понадобится выйти, для этого есть маленькая дверь в крытом проходе, она для чрезвычайных случаев и выходит в Королевские сады. Я сейчас как раз закрываю двери.

«Можно ли считать приход убийцы в театр чрезвычайным случаем? – спросил себя Ричарди. – Как ни крути, именно через эту маленькую дверь со стороны садов он вошел в театр в вечер премьеры».

– Послушайте, Патрисо. Бывает ли так, что кто-нибудь, скажем из певцов, выходит из театра или входит в него во время спектакля?

Патрисо развел руками:

– Что я могу про это знать, комиссар? Я же вам уже сказал, мы закрываем двери и идем помогать служащим, которые стоят у главного входа. Я думаю, кто-то, конечно, выходит покурить, за кулисами курить нельзя, это опасно. Вы не поверите, как много курят певцы. И голос у них от этого не страдает. Кто-то может выйти глотнуть свежего воздуха или немного пройтись, что бы снять напряжение. Но не при таком ветре, для певцов простуда – злейший враг.

Все три собеседника внимательно слушали сторожа. Ричарди восстанавливал в уме возможные события вечера премьеры. Теперь он был уверен, что понял, как произошло убийство и даже кто мог быть убийцей, во всяком случае, в общих чертах. Очередная новая информация лишь подтвердит его предположения. Правда, комиссар не чувствовал удовлетворения, как всегда, в таких случаях он просто становился ближе к истине.

Ричарди помнил, что призрак Вецци по-прежнему находится в запертой гримерной, немного согнув ноги, вытянув руку перед собой, и с отчаянием поет чужую песню. И эти слезы… Слезы, которые оставили следы на его напудренном лице. Они свидетельствовали об огромной боли, которую невозможно простить. А он – исполнитель высшей мести и сам для себя наказание.

Вместе с Майоне и доном Пьерино Ричарди стал подниматься по узкой лестнице, которая вела за кулисы и к гримерным. Он думал о смерти.

27

Микеле Несполи успел вовремя, хотя и вышел на сцену с опозданием. Но сначала исполнялась интродукция, потом дуэт певиц-сопрано, и лишь после них вступал он. Микеле не думал об опере. Он думал о смерти.

Он чувствовал, что ему снова запретят петь, и это тяжелее всего. И теперь у него не будет даже в качестве утешения, не останется возможности любоваться при свете луны лицом спящей рядом женщины. Но он не раскаивался, нет. Он сделал то, что должен был сделать. Снова поступил согласно своему кодексу чести. То есть так, как его научили рассказы стариков у костра в ужасные зимние ночи на нагорье Сила, когда волки выли у дверей домов, а испуганные собаки лаяли на них. Кодекс чести стал частью его души, существа, побуждая его все время бороться, враждовать с миром людей, с этим городом, где сильным позволено использовать слабых для своей выгоды.

Микеле Несполи любил и это считал своей непростительной виной. Он любил музыку, любил петь. И любил свою женщину. Только ради ее улыбки он жил.

Когда его приняли в труппу, ему пришлось искать себе другую квартиру, руководители театра с их ханжеской моралью могли бы уволить его за сожительство с женщиной вне брака. Микеле дождался Рождества и попросил свою любимую выйти за него замуж. Он заранее предвкушал, как она удивится, ее лицо станет счастливым, взметнутся вверх ее светлые волосы, и она его обнимет. Но ее лицо стало грустным, она печально улыбнулась и ответила: «Нет, во всяком случае, не сейчас». Оказывается, ей нужно решить несколько вопросов, а каких, она расскажет ему потом. Он должен верить ей и ждать, вооружившись терпением.

Микеле вспомнил, как сильно изумился, боль, которую испытал, гнев и первый мощный удар ревности, пронзившей его, словно нож. Но у него не было выбора, он любил ее безгранично. Он решил ждать. А пока ему достаточно видеть ее, хотя бы издали.

Светловолосая женщина слушала музыку. В первый момент она из осторожности не хотела входить сюда. Но потом подумала и решила, что должна здесь находиться. Ее отсутствие вызовет слишком много подозрений и разговоров.

А этого она не должна допустить ни в коем случае. Нельзя, чтобы любопытные глаза остановились на ней и ее мужчине, люди заговорили о них, строя догадки. Она должна быть здесь, наблюдать, угадывать и предупредить.

Все ее чувства обострились, внимание напряглось до предела, глаза не упускали ничего. Так она и смотрела спектакль, хотя знала в нем каждую ноту, каждую фигуру. Где и как будут стоять певцы, какие мелодии исполняет оркестр. Встретившись с подругами, она поздоровалась с ними, ничем не выдав своих чувств, не сделав ни шага иначе, чем обычно.

Она нашла взглядом своего мужчину и улыбнулась ему. Пусть знает, что она рядом и всегда будет рядом.

Дон Пьерино ничего не понимал. Пусть они в театре и неофициально, тем не менее почему бы им не сесть в партере или даже в одной из боковых лож, оттуда лучше видно сцену.

Но комиссар привел его почти под сцену и усадил среди тросов и лебедок, с помощью которых менялись декорации.

Потом бригадир, по знаку Ричарди, ушел вниз, обратно к боковому входу. Дон Пьерино вздохнул, покоряясь своей судьбе. Сможет ли он когда-нибудь насладиться оперой, сидя в уютном кресле?

К нему подошел Ричарди:

– Чей сейчас выход?

– Ничей, комиссар. Сначала только музыка, очень нежная. Потом поет Турриду. Поет серенаду для Лолы.

– Лола – это жена Альфио, верно?

– Да, жена Альфио.

После короткой интродукции, во время которой занавес был опущен, запел прекрасный мужской голос. Дон Пьерино заметил, что Ричарди очень часто смотрит на часы и каждый раз записывает время карандашом на листке.

– О чем он поет, падре? Я не понимаю слов.

– Это серенада на сицилийском диалекте, комиссар. Турриду поет Лоле о том, как она красива, и ее красота стоит того, чтобы быть проклятым. Еще он говорит, – но лишь для красоты слога, это ясно, – что был бы рад быть убитым за нее и нет смысла попадать в рай, если там не будет ее. Получается, он предсказывает свою судьбу, ведь в конце оперы Альфио его убивает.

Они переговаривались шепотом. Когда пение закончилось и оркестр заиграл коду, занавес поднялся. Инструментальный фрагмент закончился, на сцену вышли женщины и мужчины. Разойдясь по сцене, они хором стали беседовать между собой. Ричарди расслабился, и у дона Пьерино возникла надежда, что комиссар почувствовал красоту музыки. Но, к своему сожалению, священник заметил, что мысли комиссара далеки от оперы.

Вернулся Майоне в толстом пальто поверх полицейской формы.

– Я все сделал, комиссар.

– Тогда давай уточним время. Ты ушел, когда я тебе сказал?

Бригадир посмотрел на свои наручные часы, держа руку далеко от глаз ввиду дальнозоркости.

– Думаю, что да. На моих часах было семь минут девятого. От сцены до гримерной меньше минуты хода. От окна до гримерной две минуты, сюда входит и время на то, чтобы открыть садовую дверь. Сколько его требуется, я не знаю, но открыть дверь легко, там обычная задвижка. От гримерной до сцены еще минута, даже меньше.

Ричарди, слушая его, подсчитал временные затраты, загибая дрожавшие от волнения пальцы.

– Значит, на все ушло чуть меньше четырех минут. Коль скоро это так, посмотрим.

Он повернулся к дону Пьерино:

– Падре, что происходит, когда певец уходит со сцены, но потом должен вернуться?

– В зависимости от обстоятельств. Если он должен вернуться сразу или почти сразу, ждет за кулисами. А если перерыв более продолжительный, возвращается в гримерную и поправляет грим или приводит в порядок одежду. Из театра он не выходит, хотя бы для того, чтобы не простудиться. Если погода неустойчива, переменчива, может развиться простуда.

Маленький священник говорил по-прежнему шепотом и размахивал руками в своей обычной манере.

– Но из гримерных на сцену все попадают через один вход?

– Да. Первая комната в ряду – кабинет дирижера оркестра, потом следуют гримерные ведущих исполнителей, а дальше гримерные для остальных певцов и статистов в костюмах.

Похожие на два зеленых кристалла глаза Ричарди хорошо просматривались в темноте, во время дуэта Сантуццы и Лючии. За спиной комиссара среди теней выделялась внушительная черная фигура Майоне, ожидавшего приказа.

– Скажите мне, падре, чтобы попасть в общие гримерные, надо пройти мимо главных?

– Да, я уже говорил вам это, комиссар.

Женщины ушли со сцены, а на смену им вышел новый персонаж – мужчина с низким голосом в костюме крестьянина. Молодой, широкоплечий, высокого роста. Ричарди бросил взгляд на Майоне, тот медленно кивнул в ответ. Комиссар снова повернулся к священнику, указал на певца и спросил:

– А это кто?

– Это Альфио, персонаж, который позже произносит ту фразу, которую вы мне процитировали утром, его партию поет баритон. Альфио – муж Лолы, это он в конце спектакля убивает Турриду.

– А певец? Вы знаете, кто он?

– Да, я уже слышал его пару раз в этом сезоне. По-моему, очень хороший исполнитель, с большим будущим. Его зовут Несполи, Микеле Несполи.

На сцене Микеле сидел за столом со стаканом вина в руке и громовым голосом пел: «Меня ждет дома Лола, она меня любит и утешает, она – сама верность».

Опера продолжалась. Между участниками труппы царило полное единение, каждый исполнитель идеально чувствовал свою роль. Ричарди казалось, что зрители в партере очень довольны, он много раз слышал аплодисменты – внезапные и искренние. Несполи, кроме своего голоса, выделялся сценичной внешностью. Крупная фигура и мощные мышцы выгодно отличали его среди остальных. В его исполнении чувствовались пыл и усердие человека, который живет и дышит только для того, чтобы петь. Комиссар, по обыкновению, держал руки в карманах и отмечал каждую мелочь цепким взглядом, не упуская при этом ни единого слова.

Он зашевелился в конце драматичного дуэта Альфио и Сантуццы, когда услышал знакомую фразу: «Я хочу крови, даю волю гневу, ненавистью кончилась моя любовь». Несполи повторил ее много раз, с силой и бешеной яростью. Ричарди показалось, что в мертвых устах Вецци она звучала совсем по-другому. И разница была более значительной, чем мог предположить комиссар.

Тенор тонким голосом с плавными переливами рассказывал что-то, о чем сожалел. Ричарди наконец понял, призрак хотел показать, какое чувство направляло руку убийцы. А баритон, сверкая глазами от ярости, пел низким, глубоким голосом о собственных чувствах. Комиссар не сомневался, что в душе Несполи и сейчас, через два дня после убийства, во всей полноте живет месть. Как же зрители, певцы и даже дон Пьерино, который, как всегда, шепотом повторяет слова исполнителей, не замечают этого? Как им от этого не страшно? – подумал комиссар.

Несполи пропел последнее ужасное «Я отомщу!» и убежал со сцены. Сам того не осознавая, он пробежал мимо трех притаившихся наблюдателей. Зрители встали со своих мест и аплодировали так, что их хлопки заглушили оркестр. Ричарди бросил быстрый взгляд на часы, то же сделал Майоне. Со своего места комиссар видел глаза Микеле. Они ничего не выражали, словно тот погрузился в свои мысли и не замечал ничего вокруг.

Баритон не остался слушать аплодисменты, которые все не затихали, быстро спустился по ступенькам, которые отделяли его от гримерных. Ричарди шел за ним на расстоянии нескольких шагов и увидел, как, проходя мимо двери Вецци, Микеле даже не взглянул на нее, прошел мимо, высоко держа голову и глядя перед собой. Комиссар снова взглянул на часы и вернулся на свое место в тот момент, когда оркестр заиграл вновь.

Появившись на сцене, Несполи пронзительно воскликнул «Привет вам всем!». После его ухода прошло ровно девять минут пятьдесят шесть секунд. «Времени более чем достаточно», – подумал Ричарди. Хмуро и молча он досмотрел спектакль, отметил, какой большой успех опера имела и в этот вечер. Дон Пьерино и Майоне смотрели на комиссара. Священник не знал, какие мысли проносятся в уме у Ричарди, зато знал Майоне.

Все трое обратили внимание на то, что, когда артистов вызвали на сцену, выражение лица Несполи разительно отличалось от лиц остальных. Он улыбался одними губами, в глазах улыбки не было. Ричарди посмотрел на сапоги Альфио, потом на слабые следы, оставленные на полу сапогами Майоне. Грязь и немного травы. Картина сложилась.

Комиссар попрощался с доном Пьерино. Зрители продолжали аплодировать стоя.

– Спасибо, падре. Еще раз большое спасибо. Ваша помощь бесценна. Сейчас предстоит самая грязная часть работы, и ее должен выполнить я. Мое обещание остается в силе, я зайду за вами.

Священник внимательно посмотрел живыми черными глазами в зеленые глаза Ричарди. Те неподвижно смотрели перед собой, не выражая никаких чувств.

– До свидания, комиссар. Бог да поможет вам не ошибиться За ваши ошибки платят другие. Если понадоблюсь вам, я всегда готов – днем и ночью.

В последний раз окинув все вокруг глубоко проникающим взглядом, Ричарди повернулся и пошел к гримерным. Майоне последовал за ним.