Текст книги "Джанго Рейнхард. Я проснулся!"

Шарль Делоне

Он родился 18 января 1911 года и был сыном художника-орфиста Робера Делоне и дизайнера Сони Делоне-Терк. Шарль был своего рода забытым шедевром супружеской пары художников. Они жили исключительно для искусства. Отец почти полностью игнорировал сына и был поглощен своей живописью. «Я всегда сожалел, что у меня не было настоящего отца, – писал Шарль позже. – Мой отец жил только своим искусством». Шарль рос в окружении прогрессивной богемы Парижа: Стравинского и Маяковского, Тристана Тцары и Блеза Сандрара, Шагала и Пикассо. Окончив лицей Карно, Шарль стал зарабатывать, рисуя рекламные плакаты, которые были прекрасным сочетанием коммерческого чувства, чистых линий и смелого взгляда на дизайн. Шарль Делоне, конечно, мог бы далеко пойти как художник, прежде чем его настиг джаз. У Робера Делоне был граммофон и разрозненная коллекция джазовых пластинок, которые он так и не смог понять. Вскоре они ему надоели, и он их забросил. Шарль унаследовал эти записи, включая Black Bottom Stomp Джелли Ролла Мортона, East St. Louis Toodle-Oo Дюка Эллингтона, записи Теда Льюиса и вездесущего Уайтмена. Вдохновленный этой музыкой, Делоне продал свои плакаты звукозаписывающей компании и на вырученные деньги купил лицензионные американские записи Фрэнка Трумбауэра, Бейдербека и Армстронга. После этого Делоне оставил свои художественные амбиции и с головой погрузился в мир джаза.

Однажды он зашел в музыкальный бутик, где робко спросил пластинку Эллингтона The Mooche, которую он услышал по радио. Продавец, зная увлечение Шарля, пригласил Делоне на джем в подвале. Это случилось 29 марта 1933 года. Делоне был потрясен энергичной и теплой атмосферой «Горячего клуба». Здесь он встретил Жака Бюро, своего старого школьного друга, который, как оказалось, тоже был поклонником джаза. «Описать впечатление, которое я получил от этого первого джазового концерта, когда-либо достигшего моих ушей, совершенно невозможно, – вспоминал Делоне, – Я не мог сдвинуться с места и был парализован эмоциями до такой степени, что парень рядом со мной забеспокоился и осторожно поинтересовался, хорошо ли себя чувствую». Для Делоне найти Hot Club было все равно что найти семью. В свою очередь, члены клуба стали называть его Шарло – прозвище, которое также носил во Франции Чарли Чаплин. Делоне был болезненно худым человеком, но у него было красивое лицо с орлиным носом и с дружелюбной улыбкой и глазами, которые искрились теплом. Вступив в «Горячий клуб» 1 июля 1933 года и получив членский билет под номером 228, Делоне сразу же предложил клубу свои услуги. Бюро поручился за своего старого друга перед Панасье, и Шарль вместе с Нурри стали самыми активными членами «Горячего клуба». Хотя он не был одним из основателей, благодаря своей беззаветной преданности джазу и неуемному энтузиазму, он впоследствии окажет сильнейшее влияние на организацию, а также на французский джаз и будущую карьеру Джанго.

* * *

«Горячий клуб» Джанго открыл для себя благодаря Нурри. Сначала он привел за кулисы в «Кларидж» Панасье как непререкаемого джазового арбитра, но Юг не поддержал восторга Нурри, видимо, из-за своих ортодоксальных взглядов на джаз. Затем он привел Шарля Делоне, и у того была совсем другая реакция на джем, которому он стал свидетелем: «В „Кларидже“ мы прошли через танцпол, сияющий в свете прожекторов, мимо сцены, на которой был ансамбль аргентинского танго, и попали в комнату. Это была гримерка или комната отдыха для музыкантов во время перерыва. В углу четверо мужчин играли музыку, пронизанную мелодичным блеском, изысканными импровизациями и эффектными ритмами. Наши уши привыкли к агрессивным звукам медных духовых и грохоту барабанов, а эта музыка создавала сказочное впечатление, словно ты попадаешь во двор знатного вельможи много веков назад. Луи Вола возвышался над всеми со своим контрабасом. Рядом с ним были два гитариста: Джанго Рейнхардт и Роже Шапу. Стефан Граппелли отходил от рояля и доставал из футляра свою скрипку. Они повторяли свои минорные аранжировки, которые служили вступлениями или кодами на стандартные песни или собственные композиции. Они играли действительно для удовольствия, без всякой мысли о создании ансамбля. Послушать их игру пришли еще несколько музыкантов, и они тоже не могли устоять перед очарованием музыки. Джанго и Стефан обменивались импровизациями друг с другом, и каждый из них был счастлив новой находке партнера».

Потрясенные своим открытием, Нурри и Делоне стремились поделиться им среди членов клуба. Нурри представил Джанго элитным поклонникам джаза из «Горячего клуба» на одном из джемов в La Boite a Musique осенью 1933 года. Появление Джанго в подвале поначалу осталось почти незамеченным. Он нес свою гитару, завернутую в газету, был одет в темный костюм, грязный, бесформенный и помятый, выглядевший так, словно он жил и спал в нем несколько месяцев. Очевидную застенчивость он скрывал за фасадом равнодушия и безразличия. Он держался на расстоянии от гадже-джазме-нов и стоял в одиночестве в стороне. Он был немногословен, когда его представляли. «Я никогда не видел, чтобы Джанго улыбался, – вспоминал Диратс. – Он был вежлив, но совершенно недружелюбен. Мы были приятелями с черными музыкантами, с которыми мы веселились, но я не помню таких отношений с Джанго. Цыгане держались особняком». Когда наступала очередь Джанго играть, он просто садился, настраивался и начинал песню один. Он играл цыганскую композицию фламенко, а затем вместе с импровизированным оркестром исполнял джазовые темы. Диратс и другие члены Hot Club проявили неподдельный интерес к манере Джанго.

Затем Нурри пригласил Джанго выступить на официальном концерте в воскресенье 4 февраля 1934 года после полудня. Нурри скомпоновал группу, названную для этого события «Оркестром Сигизмунда Бека», из басиста Бека, американского трубача Фрэнка «Биг Боя» Гуди, Фредди Джонсона, барабанщика Билли Тейлора и Джанго, объявленного позже в журнале Jazz-Tango-Dancing как «Джунго Рейнар». Концерт проходил в зале «Лафайет» в квартале Пуассоньер. Оркестр исполнял преимущественно американские джазовые стандарты, такие как: I've Cot Rhythm, Nobody's Sweet-heart, I've Found a New Baby, Japanese Sandman и другие композиции, которые вскоре стали основой репертуара Джанго.

Одна из первых афиш «Горячего клуба»

Джанго получил восторженные отзывы о своей игре, правда, только на страницах собственного журнала клуба. Бюро не жалел восторженных эпитетов, с гордостью восхваляя протеже «Горячего клуба»: «Надо сказать, что Джанго стал откровением этого вечера. Он удивительный музыкант со стилем, не похожим ни на какой другой. Однако это не мешает публике понимать его и аплодировать его соло. Этот белый гитарист создает маленькие ни на что не похожие музыкальные фразы, причудливые конструкции, построенные в соответствии с источниками необыкновенной фантазии; фразы, которые не похожи ни на какие другие и несут в себе деликатность, плавность и единство, которые оставляют слушателей в оцепенении. Каждый из нас слышал гитарные соло, которые неинтересны, но это не тот случай! По сравнению со стилем Биг Боя, который является сильным, яростным и прямым, легкость и свежесть игры Рейнара была просто восхитительной. Теперь мы знаем, что в Париже есть великий импровизатор!»

Так Джанго попал под крыло «Горячего клуба». Бюро был тронут его наивностью: «Джанго был абсолютно неграмотным. Это был чистый лист, как ребенок. Я рассказывал ему что-нибудь из истории, а он искренне удивлялся и восклицал: „О-о-о!“» Проводя вечера в брассерии Boudon на Пигале, Бюро рассказывал о динозаврах из школьной программы, оставляя Джанго без слов от удивления и страха. Джанго листал учебники Бюро с удивлением, охая и ахая, рассматривая картинки с изображением тираннозавра. Когда Бюро нарисовал диплодока и сказал, что тот был длиной до 25 метров, Джанго совершенно искренне возмутился: «Ты забиваешь мне голову ерундой, ты все выдумал!» Джанго понимал только практические вещи: как себя прокормить, как раздобыть деньги, и порой удивлял вопросами, ответ на которые знал любой школьник. Как вспоминал Граппелли: «Он был любознательным человеком и всегда стремился к расширению своих знаний, хотя не умел ни читать, ни писать. Однажды мы шли и болтали, как вдруг он остановился и прямо спросил меня: „Что такое география?“ Его забавные мысли и точки зрения могли заставить вас долго стоять с открытым ртом».

Позднее его друг Анри Кролла говорил: «Я глубоко любил его не только как музыканта, но и как человека, потому что я люблю детей, а Джанго в глубине души обладал чистотой ребенка». Многие считали, что отсутствие образования, особенно музыкального, было секретом его гениальности. Как вспоминал один из его более поздних аккомпаниаторов, Юбер Ростен, «отсутствие формального образования помогло ему сохранить некую невинность. Возможно, это было секретом его необычайной музыкальной выразительности. Он разражался смехом и хлопал себя по бедру, когда получалась удачная импровизация. В этом не было никакого притворства – это было вполне естественно. Он хорошо играл и был счастлив, как ребенок».

Однако мнения в «Горячем клубе» о музыке Джанго разделились. Важный и самодовольный Панасье был впечатлен игрой Джанго, но Джанго не был черным и, следовательно, играл не «настоящий джаз». Панасье так и остался при этом убеждении. Но зато он оценил скрипичный джаз Граппелли: «Если бы кто-нибудь спросил меня, кто из европейских солистов ближе всего к величайшим хот-музыкантам, думаю, я бы ответил: Стефан Граппелли. Он подарил мне одни из самых острых музыкальных ощущений в моей жизни… он горяч с головы до пят». Диратс восхищался музыкой Джанго, но не решался назвать ее джазом: «В то время гитара была только ритм-инструментом, а солистов было мало. Стиль Джанго был блестящим для того времени, но он еще не достиг своего совершенства. Он был виртуозен, но у него не было той глубины чувств, которая присуща черным музыкантам. Подниматься и опускаться по гаммам – это не тот джаз, который я любил. Это чувство появилось у Джанго позже. Он произвел на меня впечатление только своей новизной и интересными находками».

Даже у Бюро, несмотря на его комплименты в клубном журнале, были сомнения по поводу игры Джанго. Хотя он не был так категоричен как Панасье по поводу цвета кожи, однако считал, что джаз – это прежде всего духовые инструменты, но никак не струнные. Он полагал, что цыганская музыка – это не джаз, поскольку он мощнее, да и Джанго в то время мало что знал о джазе.

* * *

Джаз Джанго нашел своих сторонников в лице Нурри и Делоне. Они увидели в нем нечто большее, чем просто джемы. Они поняли, что на его музыке можно заработать. Эта идея пришла к ним после выступления Дюка Эллингтона в парижском зале «Плейель» в июле 1933 года. Зал был переполнен, и Париж охватил джазовый ажиотаж. «Почему бы на этом не делать деньги?» – подумали Нурри и Делоне, и постепенно «Горячий клуб» начал превращаться в коммерческую организацию, спонсирующую концерты и продающую пластинки, а в лице Джанго они увидели музыканта, которого можно было бы продвигать. Это мало соответствовало первоначальной задумке Диратса и Офенфанса, которые заметили, что страсть к музыке подменяется коммерческими интересами. Уже в первый же год в клубе начались разногласия, которые будут мешать клубу на протяжении всего своего существования. «Мы не были профессиональными промоутерами, – вспоминал Диратс, – мы были просто ребятами, которые получали удовольствие от прослушивания тех музыкантов, которые не смогли бы выразить ту глубину чувств, если бы они выступали на профессиональной сцене. Я не могу судить о мотивах Делоне и Нурри, но очевидно, что они поняли, что на этом можно делать деньги».

В январе 1934 года тогдашний информационный бюллетень лаконично сообщил: «Диратс и Офенфанс покинули клуб». Подав документы в префектуру и опубликовав объявление в парижском Journal Officiel, Панасье и Нурри переименовали «Горячий клуб» в «Горячий клуб Франции» 26–27 марта 1934 года. Теперь «Горячий клуб Франции» стал коммерческим предприятием и мог брать деньги за концерты.

После их ухода Делоне поднялся по служебной лестнице клуба, а когда в 1934 году Бюро призвали в армию, Делоне взял на себя его обязанности и должность. «Клуб стал мне немного надоедать, – вспоминал Бюро, – Он требовал много административной работы. Мы стали говорить только о бизнесе, а не о музыке. И в этом Делоне преуспел. Панасье никогда не был хорошим администратором. Он был президентом, но был неспособен даже написать письмо», – говорил Бюро. Делоне, напротив, был аккуратен и педантичен. Он вел переписку, составлял списки, рассортировывал и распределял огромное количество джазовых записей по каталогам. «У него был дух коллекционера бабочек, – рассказывал Бюро, – Он хотел иметь всех бабочек и становился несчастным, если одна из них пропадала. Я не был таким щепетильным. У меня была страсть к музыке, но не к бумажной работе».

Теперь Нурри благодаря своей неутомимой организаторской деятельности был назначен секретарем клуба, а Делоне – его помощником. После отъезда Диратса офис клуба перенесли в семейную резиденцию Нурри, где Пьер с военной оперативностью организовал мать и сестер, чтобы те клеили афиши, штемпелевали письма и разносили их по адресам.

Это был первый «государственный переворот», расколовший «Горячий клуб Франции». Нурри и Делоне бросились организовывать следующий концерт с участием Джанго. Он был заявлен в программе студенческого концерта Bal des Eleves 3 марта 1934 года в Центральной школе и должен был делить сцену с Гуди, Гарландом Уилсоном и вокалисткой Альбертой Хантер. В апреле 1934 года Jazz-Tango-Dancing снова с энтузиазмом рассказывал о собственном шоу: «Это было вершиной жизни. Когда Андре Экян, Джунго Рейнарт (именно так), его брат и Ален Романс присоединились к группе Биг Боя… это было как в бреду, бреду, который длился всю ночь».

Успех Джанго подстегнул Нурри, и он сделал следующий шаг. В августе 1934 года Нурри пригласил Джанго и Нин-Нина в Publicis Studios, небольшую студию звукозаписи для музыкантов-любителей. Нурри заплатил за короткую сессию из своего кармана, внеся 80 франков. Он сделал ставку на талант Джанго. Чтобы поддержать двух гитаристов, Нурри нашел Хуана Фернандеса из «Мартиника», басиста, который играл на нескольких джемах в «Горячем клубе» и в оркестре Фредди Джонсона. Вместе трио записало пробные диски классической диксилен-довской песни Tiger Rag, сладкой песенки After You've Gone Генри Кримера и Тернера Лейтона и американской баллады Confessing Кроме этого Джанго и Джозеф записали отдельный дубль Tiger Rag.

Игра Джанго и Нин-Нина на пробных ацетатных дисках Нурри пронизана юным задором. Прыгающий ритм Нин-Нина впечатлял не меньше, чем импровизации Джанго. Его беспокойные ритмические аккорды подстегивали Джанго, а тот отвечал плавными мелодическими пассажами, ослепительными арпеджио и даже цитатами из классической музыки, которые шутливо перекликались с джазовыми темами.

Эти пробы лучше, чем любые более поздние коммерческие перезаписи, демонстрируют взаимопонимание двух братьев, возникшее за десять лет совместной игры у костров в «Зоне» и в парижских кафе.

Нурри был доволен результатами. Он послал копии тем, кого считал величайшими джазовыми критиками в мире: Панасье, Джону Хаммонду в США, Йосту Ван Праагу и Нисену в Нидерланды. Панасье остался невозмутим, Хаммонда это тоже не впечатлило. И хотя голландцы выразили восхищение музыкой, этим все и ограничилось.

С помощью завсегдатая клуба Мишеля Прюньера Нурри познакомил Джанго с испанским гитаристом Андресом Сеговией. Отец Прюньера редактировал журнал Revue Musicale, издававшийся приверженцами классической музыки, и организовал прием для испанца. По настоянию Нурри, Джанго и Нин-Нин приехали со своими гитарами и сыграли для Сеговии несколько джазовых тем. Но Сеговия никогда не был поклонником джаза и никогда не хвалил коллег-гитаристов. Он попросту проигнорировал услышанное. Ни пробные записи, ни просмотр у Сеговии ни к чему не привели, и тем не менее Нурри не собирался падать духом. Как он сказал: «Несмотря на неудачу, я был убежден в таланте Джанго».

* * *

Осенью 1934 года в Париж прибыл сам Луи Армстронг. Он выбрал Францию в качестве временного убежища от гангстеров, которые пытались контролировать его карьеру и, соответственно, доходы. Франция встретила короля джаза фанфарами, достойными второго пришествия. Конечно, и до Армстронга были джазовые музыканты, но после того как он протрубил в свою трубу, он стал настоящим апостолом джаза, и даже предшественники пытались подражать ему. Он словно Гамельнский крысолов вел за собой поклонников джаза. Его записи 1925–1928 годов с Hot Five и Hot Seven были названы поворотными моментами, которые привели джаз от буйной полифонии к искусству солиста.

Для Панасье, Бюро и их последователей Луи Армстронг был подлинным джазом. Панасье и друзья чествовали Армстронга, демонстрируя свои коллекции пластинок, и удостоили его титула «Почетного главы „Горячего клуба Франции“». Плененный такой преданностью, Армстронг вскоре стал посещать и другие джаз-клубы Парижа. Он пытался вежливо отказаться играть, но не смог долго сопротивляться и взошел на эстраду, чтобы исполнить свою партию. Поклонники джаза были на седьмом небе от счастья. Теперь Нурри и Делоне договорились представить Армстронгу свою джазовую находку. Панасье для предварительного знакомства с Джанго поставил Армстронгу единственную имевшуюся в наличии запись Джанго: Le jour ои je te vis Жана Саблона с коротким соло Джанго. Армстронг не проявил особого энтузиазма по поводу встречи, но согласился встретиться с Джанго в качестве одолжения.

В один из вечеров 1934 года Джанго и Нин-Нина привели к Армстронгу. Под предводительством Нурри и Делоне они постучали, и дверь открыл сам король джаза, на голове которого был надет шелковый чулок для фиксации волос. После короткого знакомства Армстронг извинился, сказав, что спешит на ужин, и попросил не обращать на него внимания. Джанго и Нин-Нин неловко стояли с гитарами, ожидая, когда хозяин попросит их сыграть. Но у Армстронга были другие заботы. Он метался по квартире в поисках своей рубашки и пиджака. Наконец, поняв, что приглашения не последует, Нурри и Делоне уговорили Джанго начать, уверенные, что звук его гитары привлечет внимание Армстронга. Нин-Нин и Джанго начали играть, исполняя бесконечные пассажи. Джанго играл на пике своего мастерства. В этот момент снова появился Армстронг, но только для того, чтобы забрать свой галстук. Лишь однажды, за все время пока играл Джанго, Армстронг крикнул из гримерки: «Очень хорошо! Продолжайте!» Эта отчаянная попытка тоже потерпела неудачу. Как сказал Делоне: «Мы словно спускались в бездну по плохо освещенной лестнице».

Но в другую ночь фортуна повернулась к Джанго лицом. Ранним утром зазвонил телефон, и американская певица Брик-топ сказала Джанго и Стефану, чтобы те спешили в ее кабаре на Пигаль. Армстронг был там и был готов их снова послушать. Когда они пришли, было пять утра. Джанго без предисловий занял место рядом с Армстронгом. Стефан вспоминает: «Не было никакого обсуждения, чтобы решить, в каком ключе они будут играть или какие мелодии выберут. Луи начал, а Джанго подхватил мелодию в мгновение ока». Армстронг поиграл на трубе, а затем запел тем особым голосом, которым восхищались миллионы людей во всем мире. Как сказал Стефан: «Это было откровение. Все мы были просто очарованы».

После успеха Джанго на двух концертах в «Горячем клубе» и благословения Армстронга, руководители клуба начали обсуждать идею создания джазового ансамбля, состоящего только из французских музыкантов, центральной фигурой которого будет Джанго. Нурри мечтательно подумал о продвижении ансамбля под эгидой «Горячего клуба». Но прежде чем Нурри и Делоне успели об этом подумать, Джанго и Стефан уже создали собственный ансамбль на своих джемах за сценой «Клариджа».

* * *

В начале это был квартет. В своих импровизированных джем-сессиях летом 1934 года к Джанго и Граппелли присоединились двое их коллег – гитарист Роже Шапу и басист Вола. Музыкальные интерлюдии во время перерывов на работе стали ритуалом, и вскоре квартет также играл джемы после работы в I'Alsace a Montmartre, в брассерии на Пигаль, где парижские музыканты встречались, чтобы пропеть свою лебединую песню перед тем, как отправиться домой спать. Но однажды вечером Стефан почувствовал некую скованность в игре Джанго: «Я видел, что Джанго что-то беспокоит. И когда однажды я спросил его, в чем дело, он ответил: „Это не так уж важно. Просто когда ты играешь, Стефан, тебя поддерживают и Шапу, и я, а когда солирую я, за мной только одна гитара!“» После этого в ансамбль был привлечен брат Жозеф в качестве второго ритм-гитариста. Теперь их стало пятеро.

Одна из первых фотографий квинтета. Пигаль, 1934 г. – Роже Шапу, Стефан Граппелли, Луи Вола, Жозеф и Джанго Рейнхардты

Однако ансамбль по-прежнему оставался лишь развлечением после работы. Джанго и Стефан не искали заказов и не стремились записывать свои импровизации. И тут снова вмешался Нурри, мечтавший выпустить несколько пластинок на известном лейбле в надежде, что эти записи откроют группу широкой аудитории и подтвердят значимость его находки. На известном лейбле Odeon у Делоне был знакомый художественный директор – господин Дори. Делоне уговорил его рискнуть провести пробную сессию записи. Дори согласился на прослушивание, и 9 октября 1934 года Нурри и Делоне привели полный состав ансамбля в студию Odeon. Наряду с Джанго, Нин-Нином, Стефаном, Шапу и Волой, в ансамбль был включен певец Берт Маршалл из ансамбля «Клариджа». Как было сказано, для того чтобы сделать запись более «коммерческой». Тем не менее группе не хватало уверенности.

Они встретились в кабаре Chez Florence, чтобы порепетировать, а затем в назначенное время отправились в студию на двух такси. Как вспоминал Делоне, «никто не был уверен, что именно они собираются записывать, но когда Шапу нашел в своем кармане ноты недавнего американского хита, они быстро порепетировали и были готовы к записи». В студии «Одеон» музыканты окружили единственный микрофон и начали играть. Однако их звучание вызвало недовольство инженеров. Джанго случайно подслушал пренебрежительные замечания двух техников в адрес их музыки – они называли ее шумом. Его гордость была задета, и он решил, что с него хватит. Он собрал свою гитару и хотел уйти. «Только с большим трудом его удалось уговорить остаться и записать две пробные стороны», – вспоминал Делоне.

В итоге пробные болванки ⁄ Saw Stars и Confessin' привели в восторг Джанго и ансамбль. Директора Odeon приняли решение о прослушивании квинтета, сообщив им, что «после обсуждения наш административный комитет пришел к выводу, что ваша группа слишком модернистская для нашей фирмы». Модернизм был сутью их музыки, и Джанго и Стефан сохраняли веру в нее даже тогда, когда другие не верили.

⁄ Saw Stars и Confessin' были настоящими жемчужинами. Аранжировки были изобретательными и интересными, а взаимодействие между Джанго и Стефаном было динамичным и обнаруживало их глубокую музыкальную связь. В своих соло в обеих песнях Джанго создал импровизации, которые стремительно менялись от тонких до экстравагантных, и все это подчеркивалось хроматическими пробежками глиссандо от одного конца грифа к другому. «Модернистский» – было идеальным определением для квинтета и в то же время имело некоторый негативный подтекст. Они не были просто повторением «водевильного» джаза Джо Венути и Эдди Ланга. Стефан был потрясен Венути, когда увидел его в L'Ambassador в 1928 году, а на Джанго, вероятно, повлияли записи «однострунной» игры Ланга, но квинтет стремился играть настоящий джаз с горячей импровизацией. На вопрос о том, что он думает о Ланге, Джанго ответил однозначно: «Очень ограниченный. У Ланга нечему учиться». Возможно, Джанго и Стефан вдохновлялись Лангом и Венути раньше, но они оставили их музыку далеко позади.

Однако пока эксцентричный струнный джаз не мог найти свое место. «Мы были не нужны ни одному звукозаписывающему лейблу, – вспоминал Граппелли, – Формула была слишком новой: джаз-бэнд „без барабанов и трубы“, как мы говорили. Это было совершенно оригинально». И совершенно не коммерчески, с точки зрения звукозаписывающих компаний. Впрочем, Нурри и не думал сдаваться даже после двух неудачных попыток записи. Поэтому он изменил свой подход и организовал премьерный концерт Джанго и квинтета. Ансамбль был представлен в воскресенье утром, 2 декабря 1934 года, в обычной музыкальной школе при Сорбоннском университете в Центре Малешерб. Однако ансамбль Джанго и Стефана был настолько новым, что у него даже не было названия: на афишах шоу их объявляли просто как «Оркестр нового жанра джаз-хот» (ип orchestre d'un genre nouveau de Jazz Hot).

Однако перед началом премьерного концерта Джанго пропал. Нурри и другие музыканты были в панике. Они посовещались и отправили Нурри на поиски Джанго через весь Париж в «Зону». Как и предполагалось, Джанго был в таборе. Он был в подавленном и грустном настроении. Играть он категорически не хотел. Нурри попытался его приободрить, мягко упрашивая поехать. Но это не помогло. Тогда Нурри стал действовать решительно, по-военному. Он приказал Джанго взять гитару и сесть в машину. В итоге Джанго подчинился. Как вспоминал Делоне, «мы еще не знали эту темную сторону и непредсказуемость характера Джанго».

В конце концов Джанго вышел на сцену, и квинтет, взяв инструменты, шатко начал первую композицию. Постепенно музыканты успокоились и стали попадать в нужные ноты. «Первый концерт квинтета, состоявшийся 2 декабря, имел грандиозный успех, – вспоминает Панасье, – Зал был полон, и с первого же такта чувствовалось, что ансамбль в форме и способен произвести впечатление».

Довольный концертом, Нурри затронул тему названия квинтета. В «Горячем клубе» уже давно обсуждалась идея о создании полностью французского джазового ансамбля. Еще в марте 1932 года редактор журнала Jazz-Tango-Dancing Леон Фиот писал: «Наша идея состоит в том, чтобы создать оркестр горячего джаза, состоящий только из лучших французских музыкантов, которые будут преданы новой музыке и смогут ее донести до французского слушателя».

Афиша «Квинтета „Горячего клуба“ Франции» в Ницце. Фото Жюльетт Лассар, 1934 г.

«Горячий клуб» уже давал свое название оркестру – The Hot Club Orchestre. Этот оркестр состоял из Фредди Джонсона, Биг Боя Гуди, Артура Бриггса и многих других из тех, кто выступал на клубных концертах. Теперь Нурри получил согласие от Панасье на название Hot Club de France. Граппелли был не слишком доволен названием, с другой стороны, Джанго это название понравилось. Таким образом, на втором концерте, состоявшемся 16 февраля 1935 года в частной консерватории Парижа, Ecole Normale de Musique, ансамбль, наконец, получил название: «Джанго Рейнхардт и квинтет „Горячего клуба“ Франции со Стефаном Граппелли».

* * *

После успеха второго концерта Нурри попытался снова организовать сессию звукозаписи для квинтета. Он обратился в Pathe-Marconi, но музыкальный директор хотел, чтобы джаз играли на духовых. В конце концов Нурри убедил Рауля Кальдэра, директора французского отделения Ultraphone. Ultraphone — это немецкий лейбл, сделавший себе имя на записи восточноевропейской музыки цыган. Но когда в 1930 году было создано французское отделение, оно быстро начало записывать джаз в Париже, включая приглашенных американских певцов и группы, таких как Аделаида Холл, Фредди Тейлор и оркестр Грэгора. Квинтет, получивший новое название, вполне мог вписаться в растущий реестр лейбла. Возможно, Кальдэр впервые услышал квинтет на его премьерном концерте 2 декабря 1934 года и был впечатлен музыкой. Как бы то ни было, это была третья попытка Нурри и, похоже, он наконец-то нашел подходящую студию. Перед началом сессии Джанго и Нурри поспорили с Кальдэром по поводу условий контракта. Вероятно, разногласия начались с того, что Джанго попросил слишком большое вознаграждение, а Нурри, как новичок в ведении переговоров по контрактам, простодушно передал требования Джанго Кальдэру. Тот был шокирован непомерными требованиями. Конечно же, Джанго и сам не слишком хорошо разбирался в области ставок и гонораров в этой индустрии и руководствовался только своими представлениями. И хотя это был первый случай, когда Джанго потребовал запредельную сумму за запись, но точно не последний. Наконец от Кальдэра пришел ответ на это дерзкое требование:

Париж, 26 декабря 1934 г.

Месье Пьер Нурри

Улица Парижской консерватории, 15

Уважаемый господин Нурри

Я не буду пытаться скрыть, что я несколько ошеломлен астрономическими притязаниями музыкантов вашего квинтета. Возможно, вы не знаете, что обычный гонорар, который в настоящее время выплачивается первоклассным джазовым солистам, никогда не превышает 150 франков за каждый трехчасовой сеанс, на котором обычно исполняются шесть сторон. Исходя из этого, требования трех музыкантов второго плана намного превышают обычные гонорары. Я не говорю о Граппелли. Максимальные условия, которые я могу себе представить, следующие:

7. Для трех аккомпаниаторов (две гитары и струнный бас) единовременная выплата 30 франков за сторону.

2. Для Граппелли единовременная выплата 50 франков за сторону.

3. Для Рейнхардта – роялти в размере 5 процентов и 50 франков за каждую записанную сторону.

Учитывая гипотетическую коммерческую ценность планируемых записей, вы понимаете, что я не могу обязать свою компанию выплачивать гонорары за запись, которые означают отсутствие прибыли даже после выпуска 500 записей. Я полагаюсь на вас в том, что вы дадите своим артистам более реалистичное представление о гонорарах, на которые они могут рассчитывать, и прошу вас принять, уважаемый, выражение моих самых искренних чувств.

Общество Ultraphone, Франция

Подпись: Кальдэр

Джанго не оставалось ничего другого, кроме как согласиться.

Ранним туманным зимним утром 27 декабря 1934 года Стефан, Шапу и Вола забрались в маленький автомобиль Волы вместе со скрипкой, гитарой и контрабасом и отправились на первую коммерческую запись ансамбля. Делоне выделил на бензин сто су. Ultraphone назначил сессию записи на девять часов утра, поскольку вторая половина дня была зарезервирована для звезд студии. Но прежде всего Вола со спутниками должны были найти Джанго. Они поехали в табор. Джанго и Нин-Нин беззаботно спали. После долгих пререканий они все-таки поднялись и, взяв гитары, отправились в студию. Граппелли быстро понял, как нужно работать с Джанго, и взял дело в свои руки. «Для Джанго встать утром с постели всегда было актом чистого мученичества, – вспоминал Стефан. – Каждый раз, когда мы собирались записываться, я шел к нему к семи утра, и мне приходилось просто стаскивать его с постели либо многочисленными обещаниями, либо угрозами. Я взывал к его совести, напоминая, что без него встреча будет отменена. Каждый раз это была невероятная драма».