Текст книги "Настоящая фантастика – 2012 (сборник)"

К полудню я вдребезги, в хлам пьян и не помню, где, как и с кем надрался. Мне надо выговориться, необходимо рассказать все кому-нибудь, кто меня понимает. Излить душу, выплеснуть вместе с перегаром этот мерзкий, мокротный осадок – накипь вываренной в винном бульоне анаши. Я достаю мобильный телефон, чудом удерживая его в трясущейся руке, набираю номер.

– Марго, – говорю я в трубку. – Ты не представляешь, как мне сейчас плохо.

– Я представляю, Арчи. В кафе «Весна» через полчаса?

Марго. Сестра Маргарита. Моя напарница, с которой встречаюсь раз в неделю на дежурстве в Вэмпайр-центре. И еще когда одному из нас плохо. В этом случае на нейтральной территории и на людях. Во избежание. Марго. Самый близкий, нет, единственный близкий мне… нечеловек. Мы не люди, вступление в братство означает отказ от принадлежности к бывшей расе. Плата за могущество, долголетие и материальную независимость.

– У меня перегруз, Марго. Слишком много на себя взял.

– Расскажешь?

– Бывший боксер-легковес. В детстве я смотрел его матчи. Перенес травму. Спился, потом подсел на наркотики. Я поймал это на последней стадии, неизлечимой. Забрал все, теперь это во мне.

Она кладет руку мне на запястье. Длинные тонкие пальцы, теплые.

– А та девица?

– Сбросил. Тоже, наверное, не до конца. Марго, зачем нам все это?

– Не знаю. Сама часто думаю: зачем? Правда, поначалу казалось, что знаю. Идешь по улице гордая, независимая, псы заливаются брехом, люди шарахаются, чувствуют… Высшая сущность – вампир. Одаренный могуществом забирать то, что пожелает. Или не забирать. Деньги без счета, путешествия, иммунитет к инфекциям, замедленное старение. Да-да, наставники говорят, что за все надо платить. Не слишком ли высока плата?

Наставники. Вампиры третьей ступени, учителя и магистры. Полностью отрешенные от земных проблем, решающие вопросы существования расы. Таких единицы, большинство вампиров не поднимаются выше первой ступени. Сильнейшие достигают второй, они занимаются выявлением и последующим обучением неофитов. Самые сильные забираются на третью и становятся вне правил и вне законов. Увы, мне этого никогда не достичь. Возможно, через много лет поднимусь на вторую. Хотя вряд ли, скорее всего, чужие грехи и пороки меня доконают гораздо раньше.

– Ты должен временно отказываться от сделок, Арчи, – говорит Марго. – По первому правилу – без объяснения причин.

– Какой смысл тогда выходить на дежурства?

– Хочешь, я поговорю с наставником? С братом Эрнстом. Тебе дадут замену. Должны дать.

– Спасибо, Марго. Поговорить я могу и сам. Завтра у меня в любом случае встреча с ним. Только не думаю, что получу поблажку. Да и не за что – сам виноват. Ничего, отмучаюсь как-нибудь. Две-три недели, и все пройдет. Должно пройти.

– Ты пил сегодня?

– Да. Много. Иначе бы уже, наверное, загнулся. Завтра постараюсь воздерживаться. Не знаю, правда, сумею ли. Должен суметь. К брату Эрнсту надо явиться трезвым, он слишком далек от дел насущных и не станет принимать во внимание обстоятельства. Хотя… иногда я думаю, что это, возможно, выход.

– Что «это», Арчи?

– Изгнание из братства.

– Не выход. Обратного пути нет. В одиночку любой из нас просто угаснет или погибнет.

– Мне часто кажется, что смерть – не худший вариант.

Мы прощаемся, я церемонно целую ей руку. Выходим из кафе, подсаживаю ее в такси. Надо выпить, вот напротив как раз ларек.

Внезапно я обнаруживаю, что выпивать мне не хочется. Прислушиваюсь к себе. От одной мысли об алкоголе меня мутит. Ошарашенно замираю на месте, потом до меня доходит. Выхватываю из кармана мобильник.

– Зачем ты сделала это, Марго?

– Тебе надо отдохнуть, Арчи. Мне проще с этим справиться, я женщина. – Она делает паузу. – Была женщиной.

Короткие гудки в трубке. Я механически прячу телефон обратно в карман. Она забрала его. Мой груз. Эту поганую, мокротную, алкогольно-наркотическую накипь.

– Я недоволен вами, брат Арчибальд. – Я сижу в вычурном кресле стиля ампир, наставник, заложив руки за спину, меряет шагами громадную роскошную гостиную. – Правила вампира писаны не для вас? Вы вольны назначать свою цену за сделки, а не соглашаться на предложенную. Вам известно, за счет чего существует братство?

– Да, конечно, брат Эрнст. Только ведь у этих людей не было больше, чем они могли предложить.

– Это, во-первых, не факт, люди лживы и прижимисты. Во-вторых, какое вам дело до них, брат Арчибальд? Предназначение людей – служить нам, а вовсе не наоборот. И, в-третьих, потакая просителям, вы роняете престиж. Престиж нашей расы. Эдак вскорости любой нищий, приди ему в голову такая блажь, будет бегать за помощью к вампиру.

Я молчу. Сказать мне, в сущности, нечего, наставник прав.

– Братство нуждается в средствах, – продолжает он. – Думаю, не надо объяснять почему. Я давно присматриваюсь к вам, брат Арчибальд, и, не скрою, сделал некоторые выводы относительно вас.

– Могу я спросить какие?

– Вы уже спросили. В вас осталось слишком много человеческого. Чересчур много. Вы растрачиваете себя без пользы для братства, которое о вас заботится и вас содержит. Или, по крайней мере, без особой пользы. То же относится и к вашей напарнице. Сестре Маргарите, если не ошибаюсь. Рекомендую вам задуматься об этом. Вам обоим. Теперь ступайте.

В отличие от большинства посетителей, этот не нервничает. Взгляд уверенный, жесткий, стремительная спортивная походка, дорогой костюм, галстук.

– Здравствуйте, доктор.

– Я не доктор.

– Виноват, привычка. Вы позволите?

– Садитесь. Слушаю вас.

Визитер усаживается в кресло, протягивает мне белый картонный прямоугольник. Визитная карточка. Золотое тиснение, витиеватая, красным по белому, надпись. Вчитываюсь: Смоленский Виктор Глебович, предприниматель. Номера телефонов, факс. И все.

Что ж, имя знакомое, примелькавшееся в новостях и на газетных страницах, объяснять, что значит «предприниматель», не требуется. Владелец банков, заводов, телеканалов, известный меценат и благотворитель, таких еще называют олигархами.

– Узнали? Предвосхищая возможный вопрос: охрана осталась внизу. Я могу приступить к делу?

– Приступайте.

– Хорошо, я буду краток. Моя жена больна, ее смотрели лучшие специалисты и признали неизлечимой. Болезнь прогрессирует, быстро, очень быстро, с каждым днем ей все хуже. Она уже перестала узнавать людей, забыла мое имя и имена детей. Иногда не может вспомнить свое. У нее болезнь Альцгеймера, доктор.

– Я не доктор.

– Знаю. Я предлагаю вам им стать. Деньги – любые. Столько, сколько выговорит ваш рот.

– Вы знаете наши правила?

– Разумеется. Изучил их досконально. Вампир имеет право и так далее. Для меня не существует правил, но я согласен с вашими. Вы избавляете мою жену от напасти. Я плачу любую цену. Вы можете пренебречь моралью и этикой. Я обеспечу вас до конца жизни, так, как вашему братству и не снилось. Все, что захотите. Любое желание, любой каприз. Без исключения.

– Сожалею, – говорю я. – Вы не найдете никого, кто бы согласился на сделку. Ни один брат, ни одна сестра не пойдет на это. От болезни Альцгеймера не избавиться, забравший ее обречен на то, что сейчас происходит с вашей женой. Извините.

Он молчит, долго, потом говорит:

– Я слыхал, вампиры высшей ступени способны на многое.

– Так и есть. Вы можете обратиться к наставнику. Его зовут брат Эрнст. Если хотите, я свяжусь с ним, и, думаю, он примет вас. Но дела это не решит. Ни он, ни кто-либо иной из братства не пойдет на такую жертву. Для этого надо быть сумасшедшим.

– Что ж, – визитер встает. – Спасибо. Никто не пойдет, говорите? Я мог бы поспорить с вами, но принципиально не заключаю пари, которые не могу проиграть. Свяжите меня с братом Эрнстом, скажите ему, что я хочу увидеться с ним завтра. До свидания.

– Меня зовут Сергей.

Впервые за последнее время меня не назвали доктором. Мужик в возрасте, основательный, плечистый, держится уверенно, строго.

– Проходите, садитесь. Я – брат Арчибальд.

– А вам не противно носить такое имя?

Хорошенькое начало. Что ж, тон задан не мной.

– Не ваше дело, – отвечаю я грубостью на грубость.

– Как знать. Значит, так, – посетитель усмехается, – Арчибальд. Я предлагаю вам сделку. Бесплатно, вам она не будет стоить ничего.

Такой наглости в этих стенах мне еще слышать не приходилось.

– До свидания, Сергей, – говорю я. – Дверь прямо за вашей спиной.

– Сначала вы меня выслушаете. Заключить сделку в ваших же интересах. Хорошо, пускай в обоюдных.

– Вот как? – я ловлю себя на том, что заинтригован. – Что ж, говорите.

– Около двадцати лет назад один из ваших кое-что забрал у меня. Тогда я этого не понял, но позже, проанализировав, пришел к выводу, что было похищение. Однозначное.

– Конкретней, пожалуйста. Кто и что забрал и чего вы хотите?

– Конкретней так конкретней. Я военный, потомственный. Работал тогда в аналитическом отделе при одной государственной организации. Какой именно, вам ни к чему. Был в звании капитана и подавал немалые надежды. Меня ждала быстрая и удачная карьера. До тех пор, пока в один прекрасный день я внезапно не обнаружил, что аналитические способности исчезли. Пропали как не бывало. Я перестал разбираться в предмете, который знал как свои пять.

– И что же?

– В то время вокруг меня увивался один малый. Льстил, поддакивал, не упускал случая помозолить глаза. А потом он пропал, и я потерял его из виду на долгие годы. Нечего говорить, что карьера пошла прахом, с работы меня выперли, надежды и жизненные планы рухнули. Так вот, я много и безуспешно думал над тем, что случилось. Но ни к чему не пришел. До тех пор, пока случайно не столкнулся с тем малым. Я навел о нем справки. И выяснил, что этот тип возглавляет местное отделение вашей поганой секты. Называя себя «брат Эрнст».

– Вы полагаете нас сектантами?

– А кем еще? Секта воров и бездельников. Но неважно, вы можете называть себя как угодно. А важно то, что я ненавижу вас. Всех, а особенно ту сволочь, воспользовавшуюся моим умом и талантом, чтобы вами, баранами, править. А вы, стадо, даже не понимаете, что он использует вас. Мне иногда становится противно от того, что я ненавижу такую мелкую дрянь.

– Вы не одиноки, – говорю я насмешливо. – Нас ненавидит каждый второй, если не каждый первый. Им всем противно, что мы есть. Не суть. Вам знакомы наши правила?

– Клал я на них. Вампир, видите ли, вне морали и этики. И украсть принадлежащее другому в порядке вещей. Знаете что, как вас там, Арчибальд. Я ненавижу вас так, что это мешает мне жить. Поедает меня изнутри и грызет по ночам, превратившись в навязчивую идею.

– Обратитесь к врачу.

– Обращался. Даже пробовал лечиться от этого. В общем, так, Арчибальд. Вы забираете мою ненависть, делайте с ней что хотите. Я в ответ отказываюсь от попытки сквитаться с этой сволочью Эрнстом. Устроит?

Я улыбаюсь. Ничего более нелепого я не слыхал. С минуту мы молчим.

– Неужели вы думаете, что ваша угроза хоть что-нибудь стоит? – прерываю я паузу. – Между вами и братом Эрнстом – пропасть. Вам никогда ее не перешагнуть.

– Вы – глупец, – коротко говорит он. – Недоумок. Пропасть не перешагивают, через нее перелетает пуля. Я – стрелок, снайпер. Любые виды стрельбы, из любого оружия и любого положения. Я не прикончил эту мразь лишь потому, что не хотел угодить в тюрягу за такую сволочь. Однако более терпеть я не намерен, попросту смертельно устал от всего этого. Неважно. Я сказал, вы услышали. Что, не желаете выручить своего дружка?

– Убирайтесь отсюда.

– Что ж, – он встает. – Вот телефон. Надумаете, позвоните. И ради своего же упырька – не мешкайте.

Телефонный звонок раздается под утро. Я не сразу понимаю, что звонят из больницы. А когда наконец понимаю, лихорадочно натягиваю на себя одежду, выскакиваю из дома и мчусь туда.

– Она ничего не помнит, – говорит врач. – Вообще. Болезнь Альцгеймера, последняя стадия. Наступила, видимо, скоропостижно, очень редкий случай, считай, единичный. У нее нашли письмо, адресованное вам. Оно запечатано, но на конверте ваше имя и номер телефона. Письмо вот. Хотите увидеть больную?

– Да. Хочу.

– Пойдемте. Только приготовьтесь, она вас не узнает.

Сестра Маргарита лежит на больничной койке, безразличным взглядом уставившись в потолок.

– Марго, – говорю я. – Марго.

Она не отвечает, я склоняюсь над ней, беру за руку. Единственный близкий мне человек. Или нечеловек. Или все же…

Выхожу из палаты и вскрываю конверт. В нем лист бумаги. Три строки.

«Прощай, Артур. В том, что случилось, ничьей вины нет. Кто-то должен был это сделать для братства. Брат Эрнст выбрал меня. Твоя Рита».

Не помню, как провел следующие несколько суток, они слились в один непрерывный кошмар. На исходе третьего дня я набрал телефонный номер.

– Сергей?

– Да.

– Это брат Арчибальд. Я… Я согласен.

– Что ж. Приезжайте и забирайте, – голос в трубке издает короткий смешок. – Или, может быть, вам привезти?

– Я приеду, диктуйте адрес. Мне нужно будет кое-что еще, в придачу.

– Что же?

– У вас есть пистолет?

Смешок в трубке повторяется.

– Этого добра сколько угодно.

Не раз хоженным путем я иду по ночному городу. Меня провожает собачий брех, псы чуют чужака на расстоянии. Редкие прохожие шарахаются, они тоже чуют, только не знают что. Рука в кармане плаща сжимает шершавую рифленую рукоятку. Я ненавижу. Ненавижу нас всех, включая себя самого. Но в особенности одного из нас, того, к чьему дому сейчас направляюсь. Того, кто искорежил мою жизнь, похитив у меня разум, украв мою сущность, искалечив мою подругу. Того, кто нас использует.

Я останавливаюсь. Марго лишь выполнила свой долг, говорю я себе. Мой разум не похищали, мою жизнь не корежили, это не мою, это его, того военного, снайпера.

Мою, понимаю я в следующий миг. Мою жизнь, мой разум, мою подругу. Я купил чужую ненависть, купил осознанно. Ненависть сменила хозяина, она больше не чужая, она стала моей.

«При выполнении условий сделки вампир не обязан соблюдать нормы этики и общепринятой морали». Негодяй, один из узаконивших это правило, наверняка не думал, что оно обернется против него самого. Между нами всего две ступени. На преодоление которых уходит жизнь. Две ступени – пропасть. Пропасть не перешагивают, через нее перелетает пуля.

У меня есть еще полчаса. Тридцать минут осознанной жизни.

«Я, брат Арчибальд, – аккуратно пишу я на листе бумаги в линейку, – признаюсь в том, что преднамеренно застрелил своего наставника, вампира третьей ступени, именующего себя братом Эрнстом. Убийство совершено в результате сделки, оглашать подробности которой я не намерен».

Сестра Маргарита лежит на той же больничной койке, так же безучастно глядя в потолок. Я подхожу и беру ее за руку.

– Прощай, Рита, – говорю я. – Или, если угодно, здравствуй.

Смотрю ей в глаза. Мне осталось две минуты. Через сто двадцать секунд Альцгеймер перейдет ко мне, и я перестану ее узнавать. И все забуду.

Николай Калиниченко
Лиловые свечи Иирда

– Лиловые свечи Иирда невозможно задуть! – бледное лицо торговца исказила гримаса напускной обиды. – Это лучший товар в Безнадеге!

– А как насчет залить: вода… кровь? – Клиент был облачен в долгополый серый плащ. Из-под капюшона едва выглядывал глянцевый край церемониальной маски.

– Ни залить, ни засыпать. Свеча прогорает до конца, как… – тут черные глаза торговца впились в покупателя, – как душа.

– Что вы такое говорите?! Хотите меня оскорбить?

– Не кипятись. Ты же тот самый. На костях толчен, на крови мешен. Под капюшоном такое не спрячешь.

– И что с того? – покупатель воинственно шагнул вперед.

– Да ничего. Я продаю – ты покупаешь, – торговец почесал обезображенный язвами лоб.

– Тогда назовите цену, и покончим с этим!

– Цена слишком высока. У тебя столько нет.

– Время потрачено впустую! – покупатель собрался уходить.

– Погоди! – торговец выполз из-за прилавка, с трудом ворочая тяжелым хвостом. Он приблизился к собеседнику, стараясь заглянуть под капюшон, и вдруг захрипел и заклекотал, обнажая в припадке злобного смеха короткие острые зубы.

– Ты хочешь сбежать! Бездна и клешни! Сбежать отсюда?! – смех уродца достиг закопченных фасадов зданий и возвратился обратно многократным каркающим эхом.

– Да, хочу! Мне не по душе быть главным блюдом на пиру чудовищ.

– На пир явятся все Большие со Стола и с Равнины. Тебе не дадут уйти. Разве что улететь. Но как? Все, что здесь есть, до последней песчинки принадлежит Деду. Он жаден – не отдаст ничего. Тем более тебя. Малым не дано покинуть Безнадегу.

– Не все, – тихо ответил покупатель, – у меня есть то, что не принадлежит Деду. Потому и будет пир. И придут Большие, чтобы есть и пить меня.

– Неужели? – торговец прищурился, разглядывая клиента. Затем стремительно расстегнул пуговицы старенького пальто – показалась впалая грудь, покрытая черной сетью татуировок. Под левым соском виднелась ржавая заглушка. Тонкие пальцы торговца принялись откручивать болты. Когти противно скребли по металлу. Вскоре дверца открылась. Торговец сунул руку в свою грудную клетку и медленно извлек оттуда нечто черное, пузырящееся, бесформенное. Он поднял сочащийся сгусток перед собой, почти прикоснувшись к плащу собеседника. Мгновение ничего не происходило, но затем двое увидели, как из черной жижи медленно пробивается зеленый ус ростка. Вот по краям расправились трубочки-листья, а тонкий стебель набух изумрудным шаром бутона.

– Так вот для чего тебе свечи, – торговец резко отдернул руку и воровато оглянулся. Росток тут же скукожился и почернел. В мгновение ока сочащийся сгусток гнили был упрятан в тайник. Крышка встала на место.

– Что… что это значит?

– Это значит, что мы договоримся. Я отдам тебе свечу в обмен на одну услугу.

– Чего ты хочешь?

– Вот, – торговец отодрал от хвоста чешуйку и протянул покупателю. Тот повертел матовую пластинку в пальцах. На хитиновой поверхности медленно проступил чернильный знак «птар», похожий на птицу с треугольным хвостом.

– Там, куда ты пойдешь, это поможет тебе вспомнить. Расскажи обо мне первому торговцу, которого встретишь на пути.

– Зачем тебе это?

– Не ты один желаешь уйти отсюда.

– Хорошо, я запомню, – клиент спрятал сверток под плащ и собрался уходить, но торговец схватил его за руку.

– Запомни еще вот что: Серые – глупы, древний – одинок, вышняя – похотлива.

– Что это?

– Просто запомни, и все. Это должно помочь.

* * *

По дороге к Краю он встретил Шляпницу. Она выплыла из-за немой колокольни. Здоровенная, словно дом, и несчастная, словно тысяча вдов. Синие слезы струились из ее тусклых близоруких глаз, тонкими струйками поднимались на лоб, смешивались со слизью на огромной плоской голове и затем устремлялись вниз шипящим кислотным душем. Малые из тех, что слонялись по улицам, бросились наутек. Резвым удалось спастись. Прочие остались лежать израненные. Великанша достала из ридикюля монокль и, близоруко щурясь, принялась подбирать с земли вопящих от боли малых. Одна за другой маленькие фигурки, размягченные кислотой, скрывались в черной трещине плямкающего беззубого рта. Вскоре все, кто лежал на мостовой, были съедены. Старуха убрала монокль, промокнула окровавленный рот платком и вновь извергла потоки слез. Она все еще была голодна. Шляпница – самая незначительная из Больших и все же гораздо опаснее, чем любой малый. Покупатель в плаще не стал дожидаться, пока едкая жижа доберется до него, приподнял крышку ближайшего люка и спрыгнул вниз.

Под городом была вотчина частей. Мешанина из конечностей и органов пребывала в вечном движении и постоянно испытывала голод. Большую часть времени она прекрасно справлялась, пожирая сама себя, но когда что-нибудь случайно падало сверху, части торопились насытиться редким деликатесом.

Бушующая волна рук, глаз, клешней накатила, стиснула со всех сторон. Он не стал бороться, сразу произнес формулу, которую знал с рождения.

– На крови замешен, на костях толчен, в печи обожжен. Я хозяин на час и жертва навеки. Расступитесь!

Части прянули в стороны, словно их ошпарили. Он не ждал такой покорности. Подумал: примени он формулу к торговцу, отдал бы тот свечи без разговоров и условий? Однако времени на размышление не было. Слезы Шляпницы начали просачиваться вниз.

Город на краю Стола казался больным и каким-то недоработанным, ущербным. Здесь давно никто не жил, а главное – не умирал. Кровь малых хорошо питала центральные районы, и дома там выглядели ухоженными, хотя за ними и не думали следить. А здесь: стены в трещинах, кривятся дверные проемы, на крышах и заборах угнездился черный плющ. Вдобавок ко всему принялся накрапывать мелкий холодный дождик. Еще несколько шагов, и улица кончилась. Впереди виднелся неровный край обрыва. Далеко внизу исходила ядовитым паром Равнина. В желтом тумане что-то двигалось, плакало и вздыхало.

Он скинул плащ, оставшись обнаженным. Медленно принялся цедить верные слова. Его кожа отозвалась. Нанесенные загодя татуировки налились тугой жгучей силой. Линии, углы и окружности раздались в стороны, увлекая за собой сотрясаемое дрожью тело. Он расширился, надуваясь, приближаясь к правильной форме, и только тогда воспользовался свечой. Восковой цилиндрик выстрелил жалом лилового пламени. То, что было спрятано в груди, задрожало, отзываясь, и тогда он сказал последнее слово, самое сильное из тех, что знал. В тот же миг его ступни расстались с холодными камнями Безнадеги.

Он уже поднялся высоко, когда внизу заворочался Дед. Содрогнулись здания, улицы утратили свои очертания. Вервия и гвозди, деревянные и железные балки со стоном покидали отведенные им места, выстраиваясь в ряды, сплетаясь и склеиваясь, они формировали каркас чудовищной суставчатой руки. Из разверзстой клоаки канализации выплеснулись части. Они обволакивали нагромождения мусора, превращаясь в подобие кожи. Конечность все удлинялась, тянулась за беглецом, а внизу обнажились жерла огромных печей, из которых он некогда вышел под дождь. Яростное рыжее пламя рвалось из этих страшных пылающих глаз. Даже на такой высоте он ощущал жар Дедова гнева. Скрип и скрежет звучали повсюду. Город потянулся изо всех сил, тщась схватить ускользающую жертву. Скрюченные пальцы исполина прошлись совсем близко, и он успел заметить копошение частей и вплавленных в материю Деда малых. Тысячи глаз уставились на него. Где-то среди них – торговец.

«Помни меня!» – был ли крик на самом деле? Или это игра воображения?

Дед оплошал. Не сумел достать беглеца, и теперь тот парил над равниной. Большие внизу разразились горестными воплями. Они так долго ждали этого пира. И вот жертва навек не состоится. Не будет эпохи радости и процветания, и небеса из серых не станут золотыми. Стол и Равнина будут стареть, растворяясь в собственной желчи.

На горестные вопли тварей из серых туч спустилась Бабба.

Он ни разу не видел ее до этого. Только слышал страшные легенды о чудовище, сторожащем небо. Бабба походила на гигантский бутон цветка, лепестки которого выполнены из зазубренных стальных лезвий, а сердцевина поросла костяными клювами, клешнями и крючьями. Она рванулась к нему, огромная и смертоносная. Тогда Беглец поднял свечу повыше и принялся мочиться на нее. Жидкость его тела, достигнув пламени Иирда, обратилась густым паром. Облако все увеличивалось, и Бабба потеряла свою жертву в этой завесе. А он поднялся еще выше. Туда, где небо вытягивалось воронками и раскачивалось, словно трава. Торговец не обманул. Свеча горела все так же ровно. Он повернул ее таким образом, чтобы достичь одной из воронок. Внизу раздался яростный клекот. Это Бабба наконец обнаружила беглеца. Она рванулась изо всех сил, превзошла себя в скорости, но не успела. Шар его тела уже погрузился в воронку. Неистовый ветер возносил беглеца все выше и выше. Внизу затихал обиженный шепот Равнины и тоскливый скрип Стола. Он покинул Безнадегу.

* * *

Беглец вынырнул из облаков и оказался в странном туманном пространстве. Его наполняли огромные извитые плети. Не то щупальца, не то окаменевшие змеи. Вскоре стало светлее. Оказалось, что он плывет среди огромных корней. Ажурный лабиринт простирался во всех направлениях. Казалось, что ему нет конца. Безбрежная тишь окутала беглеца.

Сначала он не решался приблизиться к корням. Ведь в Безнадеге любой предмет таил в себе опасность. Однако здесь все было иначе. Корни просто росли, равнодушные и безмолвные.

Прошло много времени, прежде чем он услышал первый звук. Словно множество маленьких молоточков били по дереву. Тут-тук-туки-тук. Звук приближался, и вот он увидел скользящие по корням серые тени.

Он решил не испытывать судьбу и усилил пламя свечи, ускоряя полет. Однако те, кто гнались за ним, двигались слишком быстро. Обманчивая пустота неожиданно наполнилась мельтешением серых тел. Они настигли его вблизи широченного корня. У них были сильные ноги с короткими тупыми когтями, невероятно длинные уши и вытянутые зубастые морды. Головы и тела охотников покрывали глаза. Десятки выпуклых наростов создавали странные асимметричные узоры на шкурах серых бегунов. Белесые бельма равнодушно пялились на мир. Пустые и безучастные ко всему. Существа были совершенно слепы и, похоже, ориентировались в пространстве исключительно благодаря своему острому слуху.

– Так-так, что это нам попалось? – пропыхтел самый крупный из серых.

– Ах! Это, наверное, добыча. Что же еще? – отвечал другой бегун.

«Добыча, добыча», – возбужденно залопотала стая.

– Но с другой стороны, – продолжал первый, – это может быть что-то другое. Не добыча.

«Может, может! Брысак умный», – отозвались серые.

– Спросим Старого! – предложил оппонент Брысака. – Старый, скажи свое слово!

Из рядов длинноухих выступил дряхлый бегун. Его зубы почернели и искрошились, а шерсть на загривке была редкой и седой.

– Вы все бездари и разгильдяи, – прокаркал старик. – В мое время серые были куда умнее. Ну да что с вас взять. Вот скажите мне, откуда оно появилось, сверху или снизу?

«Снизу, снизу. Оно явилось снизу», – разразилась криками стая.

– Добыча никогда не приходит снизу, – веско сказал старый бегун.

– И?.. – прервал патриарха Брысак.

– Что «и»?! Он не добыча, идиот!

– И что нам с ним делать, старый болван?! – не выдержал Брысак.

– Дерзишь? Молодой выскочка! Мои зубы истерлись, а лапы уже не те, что раньше, но я легко разорву тебя в клочки!

«Серые – глупы», – вспомнил беглец слова торговца, собрался с силами и заговорил громко, подражая голосу Брысака.

– Могучие охотники, не ссорьтесь! Отнесите меня наверх. Тогда я смогу прийти к вам с нужной стороны и стану добычей. Ваш спор мигом разрешится.

«Недобыча говорит дело! – заволновалась стая. – Отнесем ее наверх! Отнесем сейчас!»

– Тогда за дело! – не желающий терять инициативу Брысак схватил беглеца и бросился вверх по стволу. Стая неслась за ним.

Туман начал рассеиваться. Сверху струился желтоватый свет. Корни стали шире и росли реже. Брысаку приходилось делать затяжные прыжки. Вскоре они выбрались на свободное пространство. Над бегуном и его пассажиром уходил ввысь колоссальный ствол. Высоко в золотистом небе едва угадывались очертания кроны. Брысак действительно был самым сильным. Стая безнадежно отстала. Едва слышен был стук когтей по дереву.

– Все… давай… спускайся, – пролаял запыхавшийся серый.

– Не торопись, – беглец оттолкнулся от корня и вновь применил свечу.

Он успел подняться высоко, прежде чем остальные члены стаи выбрались из лабиринта корней.

– Эй! Добыча! Ты где? – Брысак поднялся на задние лапы и беспомощно вертел своей ушастой головой.

– Я не добыча! – выкрикнул беглец. – Я на костях толчен, на крови мешен, от Деда сбежал и от Баббы ускользнул! Оставайтесь ни с чем, глупцы!

* * *

Он поднимался все выше и выше, обиженные вопли серых почти стихли, а крона совершенно не приблизилась.

Ствол дерева длился и длился. Равномерный, скучный, огромный. Время от времени беглец замечал, как по коре пробегают какие-то юркие твари. Очевидно, это была «добыча» серых. Он не стал приближаться. Рисковать было незачем. Прошло еще много времени, прежде чем равномерный золотистый свет начал тускнеть. В стремительно густеющем мраке ствол дерева расцвел миллионами крошечных синеватых огоньков. Светляки медленно двигались вдоль вертикальной поверхности, собирались вместе и вновь разбредались. Их неторопливое движение завораживало. И вот беглецу уже казалось, что твердь дерева распалась, оставив только этот мерцающий хоровод. И сам он, замешенный на крови и толченный на костях, не более чем маленький светлячок, затерявшийся в первобытной тьме.

Впервые с рождения в печах Безнадеги беглец заснул.

Его разбудил долгий и протяжный стон. Это был плач плачей. Крик криков. Столько боли и невыразимого страдания было в нем.

Беглец открыл глаза. Он по-прежнему двигался вдоль ствола. Густой синий сумрак, окружавший его, тщился утаить в своем бездонном чреве детали пейзажа. Однако силы его были на исходе. Тьма истончалась и отступала. Беглец огляделся вокруг, совершив полный оборот вокруг своей оси. Равномерность коры перед ним нарушал причудливый нарост. Лишь спустя мгновение беглец понял, что это живое существо. Великан был прикован к дереву колоссальной цепью. Покрытые изморозью стальные звенья глубоко врезались в могучее тело. Правый бок гиганта чудовищно раздулся. Внутри под кожей что-то ворочалось и сияло, высвечивая причудливый узор напряженных сосудов. Прикованный издал еще один долгий стон. Внезапно его плоть треснула, раздалась в стороны. Из глубин естества страдающего великана ударил сноп белого света. Сияние усиливалось, медленно нарастало, и вот, наконец, показался источник света. Косматый шар белого огня неторопливо вознесся над своим окровавленным узилищем. Помедлил, словно говоря «прощай», и величаво поплыл, медленно огибая ствол по широкой дуге.

Тут только беглец обратил внимание на то, что его собственное продвижение вверх сильно замедлилось. Пока он спал, свеча прогорела. Неужели ему так и суждено дрейфовать в этом необозримом бесприютном пространстве? Шар его тела содрогнулся от ужаса. Нет! Все будет еще хуже. Со временем заклинание невесомости утратит силу, и он постепенно обретет свою прежнюю форму. Ему предстоит затяжное падение и неминуемая гибель. Что, если это произойдет прямо сейчас?

Тем не менее пока беглец продолжал хоть и медленно, но подниматься вверх и постепенно достиг лица великана. Он не ожидал, что гигант обратит на него внимание, но тот неожиданно открыл глаза и втянул огромными ноздрями воздух. От этого могучего вдоха беглеца стремительно повлекло к стволу. Огромный рот гиганта приоткрылся, и родился голос, пленивший в своих шершавых перекатах неистовую мощь первого урагана и рев первобытных чудовищ. Беглец испугался, что от этого всеохватного, неотвратимого шепота, печати, что он наложил на себя, вскроются до срока.