Текст книги "Мастер своего дела (сборник)"

– Охрана речи! Всем выйти из «Ворда»! Перья на землю!

Люди в черных масках заполонили помещение.

– Всем на пол! Это облава!

Дантеса повалили на паркет вместе с остальными.

– Наигрался? – спросил его молодой корректор.

– Спокойно, – выговорил он. – Свои… Удостоверение в левом кармане…

* * *

Удостоверение не слишком впечатлило молоденького сотрудника; Дантеса отвели в сторону и долго, дотошно выспрашивали, что ему понадобилось в таком злачном месте. Писателя за это время успели затолкать в корректорскую машину и увезти, несмотря на протесты старкора. В конце концов к ним подошел руководитель операции, отругал молодого и извинился перед Дантесом.

У выхода его ждал обеспокоенный Шульц:

– Тебя там не потрепали?

Дантес схватил напарника за грудки и припечатал к стене:

– Это ты?

– Валя, ты с ума сошел? – возмутился полупридавленный Шульц. – Скворцов своего задержанного «за феню» со вчерашнего дня колет, вот и расколол. И тут же послал облаву.

Дантес выпустил его воротник, отошел, сунул руки в карманы.

– «Колол», «расколол»… Ты где работаешь, Гарик, в Уголовном розыске?

– Я тебе звонил на мобильный, ты не слышал? – сказал Шульц, поправляя одежду. – Нервы-то никуда не годятся…

– Это у тебя характер нордический и стойкий, – пробурчал Дантес. – А у меня подозреваемого увезли.

Он достал мобильный и позвонил Скворцову:

– Ну удружил ты мне! А что еще ты хочешь услышать? Ладно… Там среди задержанных один, с позволения сказать, автор по фамилии Чичко. Прибереги его для меня, будь другом.

Вот только когда они вернулись в участок и навестили Скворцова, выяснилось, что писателя туда не привозили. В списках задержанных его тоже не оказалось.

* * *

Дантес рвал и метал. Он своими глазами видел, как Чичко уводили, и не понимал, как человек мог пропасть из-под носа у корректоров.

– Чего проще, – меланхолично сказал Шульц. – Несколько слов на листке бумаги – и твой писатель отправляется куда хочет.

– Надо объявить его в розыск. А пока – проверь по картотеке… Ах ты, пушкин кот!

Шульц воззрился на него удивленно.

– Поэт! Я боюсь, что его подставил. Это ведь он навел меня на игорный дом…

Валентин вытащил из кармана мобильный и стал звонить Поэту, но на том конце провода молчали.

– Беспокойно мне как-то, – покачал он головой.

* * *

– Нашего Александрийского зовут Чичко, Яков Алексеевич, – возбужденно рассказывал Шульц, – семьдесят шестого года рождения, уроженец Белгорода. Сидел у нас в «Запятых» за подделку биографий – по заказам, разумеется. Потом уехал на родину, отсидел там – и пропал. По слухам – вернулся к нам. Но самое интересное не в этом. У того кружка постмодернистов одно время был спонсор. Компания «Белое перо». А владелец этой компании – угадай кто? Коваленко Юрий Георгиевич.

– Цитатник? Ты только погляди… Все складывается в единую картину.

– Сдается мне, в городе война кланов. Парень захотел закопать бывшего партнера… и закопал глубже некуда.

– Давай-ка без стилистики, – сказал Валентин.

– Какая уж тут стилистика!

– А не поговорить ли нам, Гарик, с господином Цитатником?

Поговорить оказалось легко. Коваленко как раз сидел у Скворцова, который пытался допрашивать его по поводу игорного дома. Впрочем, допрашивать получалось с трудом. Огромный, тяжелый, в костюме от Лоренцаччо, которому только исключительное качество мешало лопнуть по швам, Цитатник со скучающим видом полировал ногти и время от времени огрызался крылатыми фразами.

– А болтать-то мне когда? Мне болтать-то некогда.

– Давно не виделись, Юрий Георгиевич, – сказал Дантес, усаживаясь напротив Цитатника. – Вы слышали, что случилось с «Пассажем»? Жуткая история…

– Ах, какая смешная потеря! – отмахнулся Коваленко. – Много в жизни смешных потерь.

– И, разумеется, вы к этому не имеете ни малейшего отношения.

Коваленко возвел глаза горе:

– Доколе, о Катилина…

– Да, если подумать, «Пассаж» не должен вас беспокоить. Но вот «Книжный мир»…

– В Коллегии авторов будут очень, очень недовольны, – поддакнул Шульц.

– Что это за географические новости? – в голосе Цитатника прозвучало искреннее недоумение. – Что он Гекубе, что она ему?

– С Гекубой, – сказал Дантес, – разбирайтесь сами. Но учтите, что из-за атаки на «Книжный мир» пострадало и, быть может, утрачено произведение мировой литературы.

– Что говорит! – с каким-то восхищением сказал Коваленко. – И говорит, как пишет!

– Гарик, – процедил Дантес, – у меня сильное желание…

– Хладнокровнее, Валя, – остановил Шульц, – у нас ведь пока ничего нет на гражданина Коваленко. И поэтому мы не будем принимать мер. Чего нельзя сказать о Коллегии авторов. Ее такие мелочи, как презумпция невиновности, как-то… не беспокоят.

– Да уж. Боюсь, что выйдет – как там у классиков гангстерской литературы? «Лука Брази спит с рыбами…»

Коваленко несколько побледнел.

– Мы понимаем, Юрий Георгиевич, что вы не лучшего мнения об органах Охраны речи…

– Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй, – подтвердил тот.

– И тем не менее кажется, что сейчас сотрудничество со следствием в ваших интересах. Нам пока от вас много и не надо. Только скажите – знаете ли вы некого Якова Чичко.

Возможно, Коваленко и сказал бы что-нибудь, но в это время появился его адвокат. Заявил, что забирает своего подзащитного, ибо никто не потрудился предъявить тому хоть какие-то значимые обвинения.

– Карету мне, карету, – потребовал Цитатник.

– Шофер внизу, Юрий Георгиевич.

Коваленко с видимым трудом поднялся со стула. У самой двери обернулся. Посмотрел на корректоров тяжелым взглядом и сказал:

– Если ваша жизнь дорога вам, держитесь подальше от торфяных болот.

– Скажи мне, Шульц, – произнес Валентин уже в коридоре. – Хотел спросить… откуда Поэт тебя знает?

– Знает? – Напарник вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой.

– Он назвал тебя обергруппенфюрером. И он в курсе, что мы работаем вместе.

– Хороший вопрос, Валя. – Шульц затянулся от души. – В самом деле, разве это не подозрительно? А может, ты еще спросишь, что я делал на Радищева во время облавы, когда исчез Чичко? Ведь кому проще было забрать его у младкоров? Ты спрашивай, Дантес. Не стесняйся.

– Гарик…

– Ты считаешь, я не вижу, как ты на меня косишься в последнее время? Видно, думаешь, будто я продался Коваленко и теперь подчищаю свидетелей. Все правда, только не забудь, что я еще и немецкий шпион…

– Гарик!..

– Мало мне того, что в ФМС меня едва не в лицо зовут фашистом! А ведь я родился здесь и, веришь или нет, никого не убивал подо Ржевом! Так теперь еще и мой друг…

– Твою орфографию! – расстроился Дантес. Кажется, эта история с паспортом не прошла Шульцу даром.

* * *

– Знаешь что, Валя, может оказаться, что разыскивать уже некого, – сказал Шульц, когда они втроем сидели в кабинете Скворцова. Последний имел сконфуженный вид. – Понимаешь? Если этот Чичко работал на кого-то… того же Коваленко… самое простое – навести на него КОР, а потом сделать так, чтобы думали, будто он в бегах.

– Пожалуй, – кивнул Дантес. – Я все за Поэта беспокоюсь… Ладно, давайте разберемся, что мы имеем?

– Зря ты стараешься, Валентин, – немного виновато сказал младред. – Все равно это дело теперь в редактуру отдадут.

– Утром отдадут. А сейчас еще… еще вечер. Смотрим: начинается все с «Узницы». Пятнадцатого там убирают «К». Зоны нет, жертв нет, и вообще похоже на мелкую проделку. Так?

– Так, – согласился Шульц.

– Дальше, – продолжал Дантес, – нападение на «Книжный мир». Наличие зоны говорит о чем?

– О стихийнике, – подал голос Скворцов.

– Или об очень сильном стирателе, – сказал Шульц.

– «Книжный мир» принадлежит Резнику, и Резник же купил «Узницу»… Следите?

– Уже несколько дней следим, Валя, – потянулся Шульц. – Симплифицируй дискурс.

– И с Резником Коваленко воевал за помещения в «Пассаже». Допустим, Коваленко нанял Александрийского, чтобы поквитаться с конкурентом. Но выходит, что Чичко имел сообщника – сам себя он из задержанных «выписать» не мог.

– Но ведь сообщник, – медленно проговорил Шульц, – должен был знать, что планируется облава…

В этот момент сотовый у Скворцова заиграл Моцартом.

– Слушаю, – сказал следователь и вдруг расплылся в широкой улыбке. – Ну, Дантес, теперь ты меня оставишь в покое. Взяли твоего Чичко.

– Как – взяли?

– Ты будешь смеяться, – сиял Скворцов. – Звонили из аэропорта. Он пытался улететь первым классом, как обычно летает Коллегия, но у него кончилась авторская лицензия. В общем, его поймали, когда он пытался подправить число пассажиров на рейс… И теперь везут к нам.

* * *

– Мне таки совсем неинтересно говорить без адвоката, гражданин начальник, – с ходу заявил Чичко.

– Адвокат задерживается, – ответил Валентин, закрывая на ключ дверь кабинета. – А мы пока… так побеседуем.

– Может, не надо, Валя? – с опаской спросил Шульц. – А то будет как в прошлый раз, потом не отпишемся.

В широко раскрытых глазах писателя читалось желание и одновременно нежелание знать, что было в прошлый раз.

– Вот что, начальник, – сказал Чичко. – Чистосердечно скажу как на духу: вывеску в «Пассаже» я не трогал. И в «Книжном» тоже.

– А друзья твои, верно, думают не так, – усмехнулся Шульц.

– Ну, положим, – признался Чичко, – «Кузница» – моя работа. Ну так это же немножечко маленькая шалость! Это ж не стоит выеденного гроша, я вас умоляю! А тут серьезные люди пытаются меня упаковать за «Пассаж»!

– Это Коваленко тебе его заказал?

– Начальник, да ты посмотри на меня! Вот где я, а где «заказал»? И за «Пассаж» за ваш я не знаю ничего…

– Ты еще скажи, что и Коваленко не знаешь, – посоветовал Шульц.

– Таки шо, если знаю?

– Перестань изображать одессита, – велел Дантес. – Одесса от нас далеко.

– Магадан ближе, – подтвердил его напарник.

– Получишь за умышленное искажение произношения. Статья сто двадцать первая РК РФ, слышал? Так говоришь, и вывеска в «Книжном мире» – не твоих рук дело?

– Не моих, не моих! Тебе любой скажет, я честный человек. Чужое-то на меня зачем вешать, разве оно мне нужно?

– Видишь ли, – сказал Дантес, глядя в глаза незадачливому автору, – почерк везде один, буква одна. Ты сказал, что поработал над «Узницей», – почему же я должен верить, что два других случая – это не ты?

Чичко-Александрийский захлопал глазами.

– Раве что ты работал с кем-то… и этот кто-то решил тебя подставить?

– Ну шо ты стоишь у меня над душой, начальник, как памятник коню маршала Жукова? – тоскливо вопросил Чичко. – Зачем же я друзей буду выдавать?

Чичко запирался, хотя особого резона молчать не имел. Ему выгоднее было бы сдать сообщников – и раз он молчит, значит, боится их больше, чем корректоров. Зря, вряд ли Коллегия авторов погладит по головке того, кто покусился на «Пассаж».

– Не хочешь выдавать – хорошо. Шульц, давай посчитаем, сколько у него получится. За «Кузницу». За «Книжный мир». За «Пассаж»…

– Да я ж вам родным языком говорю! – взвыл писатель.

– И за попытку к бегству, – добавил Шульц.

– И за попытку. Слышишь, гастролер из Одессы? Раньше бы тебе высшую меру дали, а теперь…

– Нет, вы гляньте, люди добрые! – безнадежно вскричал Чичко. – Подивитеся!

– И сто двадцать первую статью я ему все-таки приплюсую, – не выдержал Дантес. Он склонился над подозреваемым: – Ты лучше по-хорошему признайся, кто с тобой работал. Или я тебя на двадцать лет отправлю Розенталя читать!

– Валя, Валя, тише, не нервничай.

– Ладно, – сказал Чичко, вдруг потеряв всякий акцент. – Ладно, я расскажу. Но учтите: «Книжный» и «Пассаж» я не трогал. Что я, сам себе враг? И не вешайте на меня что попало…

* * *

Когда они с нарядом нагрянули на квартиру Поэта, там оказалось пусто и вымерше. Будто никто в ней и не жил. Дантес догадался послать ребят за списками жильцов – и в списках фамилия Поэта не значилась. Валентин был уверен, что, вернувшись в Отдел, не найдет его и в своей базе.

– Стерли, – озадаченно сказал Шульц и почесал лоб ластиком.

– Хорошо бы, если б только из списков… А не насовсем?

Скорее всего, впрочем, Поэт стерся сам – это надежный способ исчезнуть.

– А ты уверен, что показаниям Чичко можно верить?

– Я верю своему здравому смыслу, – сказал Дантес. – Скорее всего, так и было. Это Поэт подсказал идею Цитатнику. А потом они задумали игру. Видно, Поэт поздно сообразил, что заигрался. Он мне дал адрес на Радищева. Хотел навести меня на Чичко… и хотел, чтоб Коллегия это видела. А еще он ходил на курсы молодых авторов вместе с Коваленко.

Шульц покачал головой:

– Зачем ему это?

– Из-за денег. Вирши у него в последнее время не шли, зато в казино он, похоже, был завсегдатаем.

Кто бы ни подчищал следы за Поэтом, сделал он это профессионально: к вечеру его уже не помнил ни старичок, торговавший «венками для бабушки», ни соратники по кружку символистов.

– Надо подать в розыск в Интеркор, хотя вряд ли это что-то даст…

– Теперь только если надавить на Цитатника, – вздохнул Шульц. – Но даже с Чичко у нас на него мало что есть.

Темнело. В КОР заканчивался очередной рабочий день. Дантес с Шульцем вернулись в Отдел, где составили отчет и нашли в архиве учебник Розенталя для Чичко.

– Очередные разборки, – потянулся Шульц. – Даже скучно как-то.

– «Разборки»! Смотри, оштрафую за жаргон…

На сем Шульц ушел домой – завтра снова надо было в ФМС. Дантес остался еще ненадолго в кабинете. Опустил шторы, выключил кофеварку. Что-то не давало ему покоя.

Он взял со стола оставленный Шульцем «Процесс», полистал. Там все так же не было содержания.

«Что он Гекубе, что она ему?» – Его не оставляла фраза, сказанная Цитатником.

Что он Гекубе?

* * *

– А, ты нашел мою книгу, – раздался за спиной спокойный голос. – Я, веришь ли, забыл…

Шульц потянулся за томиком, но Дантес отвел руку:

– Все равно ее теперь невозможно читать. Хотя… некоторым книгам это только на пользу, не правда ли?

– Очень может быть, – ответил Шульц равнодушно.

– Знаешь, любопытно, – начал Валентин. – Я поискал в базе Александрийского – и нашел списки семинаров молодых авторов. Оказывается, что Поэт их тоже посещал.

– Что и требовалось доказать.

– А еще я нашел имя корректора, которого Отдел посылал присматривать за этой братией. Догадываешься, чье имя?

Шульц вытянул ручку из стакана, служащего канцелярским прибором, и стал постукивать ею по зубам.

– Положи это, Шульц, – сказал Дантес. В кабинете сделалось тихо. Шульц перестал постукивать.

– Положи перо. Я не шучу.

Медленно-медленно Шульц отвел руку и разжал пальцы.

– Сядь, – сказал ему Дантес. Шульц послушно сел и поглядел на напарника с каким-то веселым интересом:

– Что, думаешь, списался Шульц, стал грошовым графоманом?

– Я слишком хорошо тебя знаю. За деньги ты бы не продался. – Дантес наугад раскрыл книгу, сунул другу под нос. – Все, что ты делал, – ты делал исключительно из-за этого. Но чем тебе сдался несчастный текст, Шульц? Чем тебе сдался «Книжный мир»? Ведь Чичко его не трогал, зону там устроил ты.

– Валь, а тебе не приходило в голову, что мы занимаемся ерундой? Копаемся в буковках… Ну оштрафовал ты сегодня парикмахершу, а она завтра снова будет ходить в мага́зин и стричь ножница́ми. Ну убрал там кто-то точку из заглавия – так ведь дело не в точке. Дело в содержании. Чтобы те, кто пишет, несли за это ответственность.

– Ну… что же ты в редакторы не подался? Тебя бы взяли.

– В редакторы? – недобро хмыкнул Шульц. – Без российского гражданства? А потом… Первый отдел не этим занимается. Я же тебе не про дело «Майн кампф»… Я про те книжки, которые, с точки зрения редакторов, безвредны. Которые могут быть совершенным абсурдом, однако их авторы не задумываются, что меняют картину мира… что должны отвечать. Иные задумываются, но ведь все равно пишут! Тот же Йейтс! «Шан ван Вогт» – и сразу после этого Дублинское восстание! Так ведь никто и не догадался проверить! Хотя Йейтс сам написал практически чистосердечное признание! Разве, не будь такой книги, – он обвиняюще ткнул пальцем в «Процесс», – бюрократия дошла бы до такой степени абсурда?

– Гарик. – Валентину становилось не по себе. – Но ведь литература – это всего лишь отражение действительности.

– Да? Кто такое сказал? А не наоборот? Все убийства, войны, кровь-любовь… мы повторяем это все, оттого что оно написано! Оттого что «нужные книги в детстве читали» – давай, оштрафуй меня за цитирование! А если б не читали – так, может, и жили бы спокойнее.

– Они ведь наверняка предлагали тебе помочь с паспортом, – тихо сказал Дантес.

– Да при чем здесь паспорт, – устало проговорил его напарник. – Мы не с тем боремся, Валь, и не в тех масштабах!

– Вот теперь, Гарик, – произнес Дантес, глядя в горящие лихорадочным пламенем голубые глаза, – ты меня пугаешь.

Шульц пожал плечами.

– Как они на тебя вышли?

– Это я на них вышел, – усмехнулся тот. – Встретил Поэта в ФМС, как раз в тот момент, когда я был готов все на свете переписать. Он предложил помощь – как ты верно догадался. И, естественно, попросил кое-что в ответ. Тогда я и узнал, что он работает на Коваленко. У меня получилось войти к нему в доверие. Это я напомнил ему о Чичко… И идея с «Узницей» тоже была моя. Цитатнику не понравилось, что Резник перехватил у него место, но тогда они хотели лишь пошутить. «Пассаж» придумали они – как месть за игорный дом.

– И на подследственного у Скворцова ты надавил?

– Я, я… Я знал, что Поэт испугается и в худшем случае исчезнет один, а в лучшем – вместе с Чичко… Впрочем, – спохватился вдруг Шульц, – все хорошо, что хорошо кончается. Ты все равно ничего не докажешь.

– Докажу, – пообещал Дантес.

– О нет, – взмолился Шульц, увидев, как Валентин достает из-за пазухи микрофон. – Только не этот трюк!.. Он даже не клише – просто махровый штамп.

– Про штампы ты с коллегами разговаривать будешь. – Дантес выключил микрофон. – На нарах.

* * *

И все-таки…

Дантес смотрел на то, как Шульца обыскивают – чтоб не осталось ни малейшего клочка бумаги, ни кусочка грифеля. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что друг теперь – стиратель. Как известно, кто может стереть, тот может и написать.

И все-таки…

Разве сам он никогда не думал так же, как Гарик? Не считал, что мир станет лучше вовсе без авторов с их Коллегией и страстью писать чужие судьбы?

Валентин подошел к бывшему напарнику, попрощаться.

– Дешевый ты графоман. – Он ухватил его запястье и сильно сжал. Затем повернулся и пошел прочь. Он надеялся, что Шульцу достанет ума не потерять сунутый в рукав огрызок карандаша.

Что ж, если сумеет…

…то, пожалуй, у Дантеса скоро будет свой человек среди авторов.

Дмитрий Ферштейн. Позиция гражданина Климова по смертной казни

С утренней почтой Климову пришли три письма по работе (одно связанное с госконтрактом, остальные два – мелочевка), ворох уведомлений с форумов и новостные рассылки.

Главным известием, конечно, была казнь Уфимцева, назначенная на двенадцать часов дня. Страницы новостных порталов украсились последней фотографией убийцы, которого тюремный парикмахер уже лишил знаменитой рыжей шевелюры. Приводили список жертв (тридцать одно имя) с подробностями каждого преступления. Крупнейшие сайты вели хронику приготовлений к казни. Сейчас верхняя строчка гласила: «9.49. Приговоренный Уфимцев в последний раз завтракает».

Лидер Прогрессивной партии Абросимов опубликовал обращение из пяти пунктов. Оно осуждало и смертную казнь как таковую, и назначенный способ ее осуществления, и решение о трансляции казни в прямом эфире по телевидению, и приказ наградить следователя, который вел дело, чашей, изготовленной из черепа маньяка. Текст был вполне ожидаемый, не обошлось и без любимого абросимовского выражения «печенежская дикость».

Длившиеся уже месяц дискуссии о высшей мере, хоть, казалось, все уже было сказано и пересказано, вспыхнули с новой силой.

Климов любил выражать свое мнение и не упускал случая это сделать. Вот и сейчас он стал выстукивать: «Еще один довод против смертной казни – губительное влияние на психику исполнителей…» – И тут ему захотелось курить. Он потянулся к пачке и вспомнил, что сигареты кончились вчера. Оставив комментарий недописанным, Климов вышел к ларьку.

Возвращаясь, во дворе он встретил соседа снизу, Тыркина. Тыркин был коренастый мужичок лет сорока с морщинистым лицом и недобрым взглядом. Он собирался куда-то ехать и отпирал машину. Пришлось поздороваться.

«Вот уж кто точно за смертную казнь, – подумал Климов. – У них, в органах, впрочем, все – ее сторонники».

Воскресное настроение от этой встречи поугасло. Климов недолюбливал Тыркина: вечно казалось, что у того руки не мыты, хоть Климов и понимал, что это игра воображения.

Докурив, Климов обнаружил, что спорить как-то расхотелось. Он стер комментарий, опять проверил почту, посмотрел хронику («Уфимцева повели записывать последнее слово») и пошел в мастерскую работать. Курьер с материалом для нового, серьезного, заказа придет только вечером, ближе к пяти, и покамест Климову заниматься было почти нечем – так, мелкими доделками.

Работа не требовала большой концентрации, так что время от времени Климов прокручивал в голове возможные реплики в разговорах о смертной казни. Центральным пунктом его позиции было: «Преступность снижается не от жестокости, а от неотвратимости наказания, следовательно, смертная казнь не нужна. Значит, из гуманных соображений применять ее не следует. Тем, кто считает пожизненное заключение слишком мягкой карой, надо ответить, что смысл наказания не в мести, а в изоляции и устрашении. Экономический аргумент несостоятелен, потому что к смертной казни приговаривается небольшое количество преступников, и их пожизненное содержание в тюрьме для казны нечувствительно. Узаконенное убийство и мучение людей развращает общество. Существование занятия палача, профессионального убийцы и истязателя, получающего за это деньги, неприемлемо…»

Он мельком глянул на часы – было 12.07. Экзекуция уже началась. Разумеется, смотреть Климов не пошел из принципа. Он с негодованием подумал, сколько зевак сейчас устроилось перед экранами. Люди, конечно, свиньи, но телевизионщики свиньи еще большие…

Когда Климов снова вылез в Сеть, было уже 14.32. Казнь полчаса как завершилась; обитатели Интернета обменивались впечатлениями. «Одинаково не понимаю и довольных увиденным, и возмущенных им, – черкнул он в микроблог. – Цивилизованный человек не станет смотреть убийство». Тут Климов увидел сообщение: «По первому каналу сейчас интервью с палачом», – и потянулся за пультом.

Палач давал интервью в черной маске-шапочке с прорезями для глаз, рта и носа, однако уже в цивильной одежде: в желтой футболке и джинсах.

– …не сидим без работы. Высшую меру наказания действительно приходится исполнять очень редко, особенно по первому разряду, как сегодня. Но рядовая наша работа – розги, клеймение, отрубание пальцев – этим мы занимаемся каждый рабочий день.

Палач говорил, как говорит любой государственный служащий, не привыкший к телекамере, – с запинками, забывая заготовленные слова и восполняя это натужным апломбом. Голос, намеренно искаженный компьютером, звучал гнусаво и невнятно.

– Какими качествами должен обладать человек, чтобы стать экзекутором? Надо ли получать специальное образование?

– В первую очередь требуется физическая сила и моральная закалка. Высшего образования для нашей работы не нужно, но специальное образование очень серьезное. Экзекутор должен хорошо знать психологию, анатомию, фармакологию. Мы постоянно проходим курсы повышения квалификации. Экзекутор должен быть настоящим профессионалом!

– Сама работа, наверное, тяжела не только физически, но и душевно…

– Да, это так. Но у нас есть служба психологической помощи, каждую неделю мы все проходим осмотр психолога. Кроме того, после исполнения высшей меры экзекутору полагается внеочередной отпуск. Да, конечно, работа наша тяжела и порой неблагодарна. Но кто-то должен ее делать!

– Насчет последнего могут быть разные мнения. Многие считают смертную казнь, особенно казнь с применением пыток, слишком жестоким наказанием, говорят, что это негуманно…

– Так говорят люди, которые совершенно оторваны от жизни. Но вы сами-то знаете, что за человек был приговоренный? Вы видели фотографии, видели все, что он сделал? Такие люди… они не люди, они хуже диких зверей. Пусть эти чистоплюи спросят родственников жертв, может ли какое-то наказание быть слишком жестоким!

Интервью закончилось, и пошла реклама. Климов выключил телевизор. Отчего-то больше всего его задел пассаж про «настоящего профессионала». Такими словами Климов привык характеризовать самого себя. Кроме того, его работа тоже не требовала высшего образования. Получалось, что они с палачом как бы стоят на одной полке, и это Климову не нравилось.

Он еще немного поспорил в Сети, просто из азарта, потому что все аргументы, собственные и соперников, в таких спорах давно известны и дискуссию можно предсказать на пять шагов вперед. Прошелся по профессиональным форумам. Ответил на наивный вопрос новичка на «Кустарях-одиночках». Поставил на закачку новый альбом «Квантумсатисов». Занялся и более серьезным делом: добавил страницу в давно задуманную статью об истории резьбы по кости.

Зазуммерил домофон. «Кто там?» – «Курьер». Климов впустил его в подъезд и, подождав минуту, отпер входную дверь.

Внизу, на лестничной площадке, курили Тыркин и какой-то его приятель, оба изрядно нагрузившись. Пьяные голоса раздавались на всю лестницу.

– Мощно ты, Паша, сегодня по телику, – говорил приятель. – Про чистоплюев и вообще.

– Ну а чего! – отвечал Тыркин. – Как думаю, так и сказал.

Пожилой бородатый курьер передал Климову бачок и попросил расписаться в накладной. Климову всегда казалось забавным, как накладные на одну-две позиции печатают на листе А4, оставляя пустой бо́льшую его часть.

Распрощавшись с курьером, Климов отнес бак в мастерскую. Переоделся в рабочее и включил вытяжку. Сорвав пломбу и печать, открыл бак и вынул отрубленную голову.

Страшная маска с отрезанным носом и выжженными глазами мало напоминала румяную физиономию, фотографии которой обошли весь мир. В последний раз взглянув на лицо Уфимцева, Климов стал стесывать его острым ножом, чтобы потом, удалив мозг, отправить череп вывариваться.