Текст книги "Мастер своего дела (сборник)"

– Я же тебя спас… – обреченно повторяет он.

Я изучаю видео и ошарашенно хлопаю глазами. Перед моим взором предстает больничная палата. Убогие часы над дверью, мутные разводы на покрашенных стенах. В углу покосившийся старенький холодильник с наклеенным листом инвентаризации. На белой койке в паутине проводов и капельниц лежит обтянутый кожей скелет. У окна мигает огнями аппарат жизнеобеспечения, а рядом с кроватью сидит пожилая женщина с опустошенным лицом и читает книгу. Губы ее шевелятся, и я неожиданно для себя чувствую предательскую резь в носу.

Вот ты какой, Петюня. Вот что загнало тебя в конструкт… Террорист и маньяк. Хулиган и бунтарь. Калека и чей-то сын.

Губитель, спасший мне жизнь. Прикованный к кровати бедолага, вынужденный наблюдать, как бездарно прожигают свою жизнь те, кому повезло больше. Я смотрю на Петюню и чувствую себя чудовищем.

Дальнейшая процедура проста. Отчет в бригаду скорого реагирования, сопровождение группы захвата, высаживание дверей, координация с бойцами, чтобы не спалить мозг преступнику, и собственно задержание.

Я представляю себе, как десяток затянутых в униформу лбов бегут по больничному коридору, врываются в палату, отталкивают в сторону женщину с книгой и ждут моего сигнала, чтобы схватить губителя.

Мне становится гадко. Да еще и это мерзкое свербение в носу, как будто я смотрю финал какой-то драмы и все заканчивается совсем не хорошо – так, как надо, но не так, как бы хотел я.

А затем я встаю, выхожу из ловушки и отключаю ее. Вижу, как недоверчиво, но с надеждой смотрит на меня Петюня, и, ни слова не говоря, покидаю сферу.

– Ты уже? – спрашивает меня Игнат. Я выбираюсь из недр саркофага, уверенный, что завтра же возьму отпуск. – Кого-то поймал?

Я молчу, чувствуя где-то в глубине души постыдный укол сожаления. Вдруг кто узнает, что сегодня эксперт «АРТ Индастриалс» отпустил опасного преступника? Тут одним нагоняем не обойдешься. Проблем будет выше крыши.

Но я не мог поступить иначе. Я бы никогда себе этого не простил.

– Быков? – окликает меня Игнат. Я поднимаю на него вопросительный взгляд.

– Взял кого-то, говорю? Бригаду вызывать? – теряет терпение водитель. Позади него в свете фар все так же лежит труп Борга.

Тоже ведь губитель.

Я смотрю на доброго Игната. Крепкий, здоровый, неглупый человек, который предпочитает сжигать свою жизнь под собственный виртуальный храп. Первостепенная цель для губителя.

Законопослушный гражданин.

– Нет, – говорю ему я. – Ушел мерзавец.

* * *

Иногда я плохо выполняю свою работу. Иногда я сомневаюсь, ту ли сторону выбрал.

Люди странных занятий

Ина Голдин. Дело об ураденной буве

Когда старкора Дантеса послали расследовать пропажу буквы «К» из вывески магазина на Советской, он сперва не подумал плохого. Такие пропажи в Корректорском отделе считались рутиной. Доехать до объекта. Записать показания, держа в уме, что дел наверняка наделал кто-то из работников. Обычно все заканчивалось штрафом – в зависимости от того, как серьезно умудрялись исказить написанное.

Дело было утром. На Советскую Дантес поехал один. Напарник, Гарик Шульц, снова отпросился в ФМС.

– Сколько можно? – спросил Дантес.

Шульц только пожал плечами.

* * *

В троллейбусе было пусто, холодно и сонно. Кондукторша подошла, переваливаясь; от грузного тела, втиснутого в тугой пуховик, веяло безнадежностью:

– А ну, молодой человек, оплотим за проезд…

Молодой человек, стараясь не слишком злорадствовать, потянулся за удостоверением:

– Комитет охраны речи. Сейчас посмотрим, кто кому что «оплотит»…

Иногда он любил свою работу.

Тетка, ругаясь под нос, сунула в карман пуховика штрафную квитанцию. «Интересно, – подумал Валентин, – сколько их там набралось».

* * *

Дантес глядел на вывеску. Да, сразу видно, что дело здесь не в случайно оторвавшейся букве; она явно была стерта.

– Кот, начальник, баррикада, – корректор на всякий случай проверил все позиции. Зоны нет, уже хорошо…

Он вздохнул и толкнул тяжелую дверь.

Магазин назывался теперь «Узница фантазий». Продавались в нем ткани, мулине для вышивки и другие безобидные женские штучки. Впрочем, когда старкор прибыл на место происшествия, товары уже казались не такими безобидными. Ткани понемногу темнели, чернели и превращались в латекс; стены багровели; мулине сплеталось в странные, смутно пугающие косицы.

Работа здесь стояла, небольшой женский штат собрался у кассы и что-то возбужденно обсуждал.

– Валентин Дантес, Охрана речи. Могу я поговорить с вашим директором?

* * *

– …Да не мы это, – чуть не плача, оправдывалась директриса, крашеная блондинка лет сорока. – Мы недавно новую вывеску повесили, правильно все было! Ой, подождите, мы ж фотографировались… – Она засуетилась, нашла фотографию, сделанную несколько дней назад во время вечеринки, погнала девушек за «кофе для товарища корректора – и печенье, Зина, печенье не забудь!». Директриса явно больше всего на свете страшилась чепе и, на взгляд Дантеса, к стирательству отношения не имела – так же, как ее молодые и бестолковые товарки.

– Да что это вообще за название? – устало покачал головой Дантес.

– Зато исконно русское! А то вон на Фронтовиков магазин обозвали «От кутюр». От каких кутюр, я вас спрашиваю? Ой, – спохватилась она, – только я вам ничего не говорила.

– Это все равно не в нашей компетенции, – успокоил Дантес. – Этим занимается Отдел по борьбе с заимствованиями. А теперь хорошо подумайте: вы не замечали в последнее время ничего странного?

* * *

В этот момент у Дантеса и возникло плохое предчувствие. Действительно, у служащих магазина не было никакого резона вытаскивать «К» из собственной вывески. Скорее всего, букву убрал кто-то другой. По опыту Дантеса, это могло означать только одно.

В городе работал стиратель.

Стиратель – это всегда плохая новость. Все члены Коллегии были первоклассными стирателями, сказывался опыт вымарывания написанного. Но попадались такие и среди обычных людей. Необученные, незарегистрированные – и оттого вдвойне опасные. Обычно дар их проявлялся в моменты сильного душевного напряжения, страха, гнева. Профессионалы работали чисто, стирая только то, что им заказано. Случайные же люди творили такое, что обоим Отделам не расхлебать. Часто достаточно было стереть одну букву в слове, меняющем судьбу…

Но зачем стихийнику связываться с вывеской магазинчика швейных товаров – этого Валентин уразуметь не мог.

* * *

Разговор с начальником кооператива, что владел «Кузницей» – то есть «Узницей», – дал немногим больше. Нет, он не знает, кто мог бы стереть букву; нет, у кооператива в последнее время не было неприятностей; он вообще не понимает, в чем дело. Начальник явно нервничал и показался Дантесу куда подозрительней директрисы магазина.

Магазин менялся, и не в лучшую сторону. Хорошо, что название не превратилось во что-то еще более специфическое. Валентин поднял с прилавка неведомо как там оказавшийся черный кожаный хлыст. Женский персонал, сгрудившись у кассы, глядел на старкора с опаской.

– Я заберу это, – произнес он, – как вещественное доказательство.

– «Кузница фантазий», – покачал головой шеф. – И кто им только дал лицензию на такое название?

– Мы и дали, – буркнул Валентин. – Будто не помните, что в начале девяностых творилось… Экспериментаторы, пушкин кот…

– Только стирателя нам не хватало. Оборот англицизмов в городе превышает все границы, олбанцы ходят, как у себя дома, «дело переводчиков» до сих пор не раскрыто…

Валентин молчал. Шефу явно в очередной раз досталось сверху за низкую исправляемость.

– Ну и какова твоя версия?

– Даже не знаю. Сперва я подумал, что кто-то пошутил…

– Попробуй поискать среди уволенных сотрудников, – подсказал шеф.

– Вряд ли. В последний раз у них увольняли пять лет назад. – Дантес вернулся в мыслях к нервничающему начальнику кооператива.

– Значит, обиженный клиент.

– Вы полагаете, это стихийник?

– Кто же станет заказывать такое, с позволения сказать, предприятие?

Оба синхронно вздохнули.

* * *

Нарочито бодрым шагом Валентин прошел по коридору до их с Шульцем кабинета. Он только успел включить кофе, как в дверь просунул голову Скворцов, младред из игорного отдела:

– Дантес, прошу, будь другом. Сходи за меня на похороны слова…

– По расписанию твоя очередь, – заметил Дантес.

– В том-то и дело, что по расписанию, – вздохнул Скворцов. – У меня там человек сидит – из резниковских, он что-то знает об игорных домах. Ребята его задержали за феню. И если мы от него за двое суток ничего не добьемся, придется отпускать. В общем, не до поминок мне сейчас.

– Ладно, – сказал Дантес, думая о своем. – Схожу.

Скворцов просиял и собрался было уйти, но тут взгляд его упал на хлыст, который Дантес бросил рядом с компьютером.

– А это у тебя что?

– Шульц оставил, – не моргнув глазом, отвечал Валентин. – Он тут по вечерам устраивает жесткое немецкое…

– Стыдно, – сказал Шульц, появляясь в дверях. – Стыдно, Дантес.

Выглядел он взъерошенным и недовольным – как всегда с тех пор, как началась история с документами. С порога Шульц пошел прямо к кофеварке. Бросил на стол толстую книгу, которую держал под мышкой. Налил себе полную чашку кофе – по мнению Дантеса, еще не готового. Опрокинул залпом, как рюмку водки, и уставился за окно:

– Это еще что?

За окном шел дождь и рота красноармейцев.

– Семинар молодых авторов. Тут, недалеко…

– Выходит, старых нам уже не хватает?

– Когда это у тебя закончится? – спросил Скворцов, который был в курсе эпопеи с документами.

– Видимо, никогда. Теперь им нужно свидетельство о смерти моего деда. Дед пропал без вести где-то в Белоруссии. У кого мне получать свидетельство? У Советской Армии?

Валентин усмехнулся:

– Читаешь в очередях? – Книга оказалась «Процессом» Кафки.

Шульц кивнул:

– Меня это морально поддерживает…

– Очень кстати, – заметил Валентин, перелистывая книжку. – У нас тут как раз буква «К» пропала.

– Опять египетский бог! – меланхолично сказал Шульц.

– Что это ты выражаешься в родных стенах? – удивился Скворцов.

Шульц не выражался. Был уже у них случай, когда стихийный стиратель решил исправить у себя в истории болезни смертельный диагноз и стер букву «К». Воплощение египетского бога Ра отлавливали по городу всем Отделом.

Валентин рассказал ему об «Узнице». Скворцов неожиданно навострил уши:

– Постойте-ка… Это та «Кузница», что на Советской?

– А что?

Младред покачал головой:

– Отчего же мир так тесен…

У игорного отдела были неплохие информаторы. От них Скворцов и узнал, что не так давно глава одной из городских «семей» Павел Резник делал недвусмысленное предложение кооперативу, который владел лавкой на Советской. Резнику нужно было помещение. Официально – для нового книжного магазина. Неофициально, как понимали это корректоры, – для еще одного подпольного казино.

* * *

История Шульца была долгой и грустной. Он родился в семье потомственных немцев, занесенных в СССР не слишком добрым ветром. Выбрать гражданство до совершеннолетия не получилось, но, уже повзрослев, Шульц захотел стать русским. Обратился, как положено, в ФМС – и началась эпопея с документами. Несмотря на совершенно арийскую аккуратность Шульца, в собранной им кипе бумаг все время чего-то не хватало. В последний раз обнаружилось, что у кого-то из родственников не все было в порядке с пятой графой. И у Шульца попросили справку, что он не еврей. Злоключения старкора Шульца были достойны пера автора из Коллегии. Однако Коллегию в связи с этим делом долго проверяли и ни к чему не смогли прицепиться. Заключили: просто не повезло.

Шульц действительно выглядел типичным немцем: статный, белокурый, со льдистыми голубыми глазами, совершенный контраст с чернявым, кудрявым и горбоносым Дантесом. Они вообще были полными противоположностями друг другу – вплоть до того, что Дантес страдал близорукостью, а Шульц – дальнозоркостью. Вот и теперь, проверяя картотеку, он смотрел в компьютер издалека.

– Так, гляди. – Шульц сидел в классической позе американского детектива: ноги на столе, в руке – чашка с кофе. Носки его туфель указывали на плакат, невесть кем и когда повешенный на стену: «Жи-ши» пиши с «И». – Вайсман, Леонид, пятьдесят девятого года рождения, поэт, еще при советской власти привлекался за стихи без знаков препинания, но суть не в этом… Он подчищал согласные в стихотворениях конкурентов. За что и был с треском выставлен из Коллегии.

– Вайсман пять лет как в США, – покачал головой Дантес. – Следует проверить, не вернулся ли… хотя вряд ли, учитывая, что он у Коллегии в немилости.

– Ладно… Мельников, Сергей, семьдесят четвертого… В Коллегии не состоит, привлекался по сто четвертой статье, подтирал юридические тексты, работал по заказу…

– Исключено. Мельникова я знаю, он в «Запятых» по второму заходу Розенталя читает.

– Мбонбо, Патрис, гражданин ЮАР, собственно – литературный гастарбайтер.

– А он-то при чем? – подивился Дантес.

– А вот при чем. Мне рассказывали – он надписи стирал со стен и заборов. Ну, ты понимаешь, что за надписи…

– Понимаю, – печально сказал Валентин.

– Естественно, не руками. Шаманил по ночам. Выйдет, попляшет – утром стена девственно чистая. Его арестовали, допросили, так он все твердил: «Некрасиво, моя не нравится, моя непорядок убирать…» Ну и отпустили… за недостатком доказательств. Может быть, зря отпустили.

– Постой-ка, – воскликнул Дантес, – а тот, что сделал египетского бога? Он ведь должен был уже выйти из больницы…

– Вышел, – сказал напарник, – совсем вышел. Рецидив у него случился…

Они помолчали.

– Постой, – сощурился Шульц, отставляя чашку с кофе. – Смотри, что я нашел… Помнишь, редактура охотилась на кружок постмодернистов? Да, кажется, кто-то наверху запретил их трогать…

– Помню, – кивнул Дантес, усаживаясь на угол стола, – дальше?

– Так вот в том кружке, оказывается, состоял один автор, написавший экспериментальный роман. Роман, в котором нет ни одной буквы «К».

– Пушкин кот! Думаешь, это наш?

– Не делай скоропалительных выводов, – важно сказал Шульц. – Имени я, естественно, не узнал. Псевдоним – Ян Александрийский.

– Александрийский, – покачал головой Валентин, – твою орфографию… Он еще что-нибудь писал?

– В том-то и дело, что нет. Один роман – и исчез, как сгинул. Больше на него никаких сведений.

– Попробовать бы что-нибудь выведать у Коллегии…

– А Федеральную резервную систему США взломать не хочешь? – хохотнул Шульц.

* * *

Пока они обсуждали версии, поступил следующий вызов. На сей раз все обстояло куда хуже.

Вызов пришел из «Книжного мира» – самого большого магазина книг в городе. Валентин на всякий случай прихватил табельный «ластик». Мало ли, у кого там могут быть перья… Перо, ручка, карандаш в руках писателя – страшное оружие. Глазом не успеешь моргнуть – а вся твоя жизнь уже переписана подчистую, уж Дантесу ли не знать. Да что карандаш! Диктатуры рушились под давлением проклятий, что авторы-партизаны писали на стенах собственной кровью…

* * *

«Книжный мир» на Антона Валека назывался теперь «Нижный мир».

– Хорошо хоть, не «Нежный», – сплюнул Дантес.

– И не «Нижний». Связываться с Хароном мне бы не хотелось.

К магазину уже подогнали грузовики для эвакуации.

– Что такое? – Дантес поймал первого попавшегося младкора. – Зону обнаружили?

– Пока нет, – отвечал тот, – но вы же знаете, инструкции…

Дантес, прикрыв рукой глаза от солнца, глядел на покалеченную вывеску.

– Вот теперь я точно ничего не понимаю, – проговорил Шульц. – Покушаться на магазин, за которым смотрит сама Коллегия? Плевать в собственный колодец?

– И ведь что интересно, – сказал Дантес, когда они перелезли через поставленное ограждение, – второй раз исчезает одна и та же бува. Интересно, ому она могла помешать?

Шульц посмотрел на него странно:

– Повтори?

– Я сазал, ому эта бува… – Дантес остановился. – Пушин от!

– Вот вам, господа, и зона, – мрачно сказал Шульц.

Зашли в магазин. Магазин превращался невесть во что. Продавщицы сновали по помещению, упаковывая книги в специальные «эвакуационные» ящики – впрочем, если стиратель достаточно силен, никакие ящики этим книгам уже не помогут. Дантес невольно залюбовался, как слаженно и сосредоточенно действуют девушки, без тени паники на лицах. Да – здесь на работу брали не абы кого.

– Быстрее, девочи, быстрее! – воззвала менеджер. – Мы теряем Афу!

А вот это было плохой новостью. Если зона «съела» книгу, непоправимые изменения произойдут во всех экземплярах издания, где бы они ни находились.

– Дайте посмотреть, – велел Дантес. Менеджер протянула ему томик – «Процесс» Кафки, и только тогда старкор заметил, что пальцы у нее чуть дрожат. В книге на первый взгляд все оставалось по-прежнему. Не слишком опытный в этих делах старкор ожидал, что текст «сольется». Однако, четыре раза попытавшись прочитать фразу, он понял: произведение начисто лишилось смысла.

– У нас это уже бывало, – рассказывала менеджер, – но если в обычном тесте что-то выпадает, его можно восстановить, а здесь, вы же сами понимаете, особый случай…

– Разумеется, – сказал Дантес, совершенно переставший что-либо понимать. – Вы уже сообщили… вашему начальству?

– Внимание, – ожил динамик, – лица, не задействованные в эвауации, должны немедленно поинуть зону! Повторяю…

– Пойдемте, – заторопил менеджера Дантес. Шульц пока носил оставшиеся книги к ящикам. Потолок над головой преображался, странно скрипел и явно норовил обвалиться.

– Вы не понимаете, – всхлипывала женщина. – Это трагедия интернационального масштаба. Если бува начнет исчезать в нигах, она исчезнет везде! Понимаете – везде! Господи, хоть бы они вытащили «Ё» или «Ъ»…

Грузовики увозили упакованные книги – вернее, то, что от них осталось. Огромный черный «Хэмингуэй-седан» остановился у самого ограждения; шофер открыл дверцу высокому человеку в темном пальто, который быстрыми шагами направился к магазину.

Павел Резник выглядел очень недовольным и – напуганным, как та директриса в «Узнице». Ну да, подумал Дантес, ему же отвечать перед Коллегией. Официально магазином владел Резник, но весь бизнес Коллегии шел через «Книжный».

– Я хотел бы знать, что происходит, – потребовал он.

– Мы тоже, – светски сказал Шульц.

Резник недоумевал не хуже давешнего начальника кооператива. Он и не представлял себе, кто мог бы хотеть ему зла.

– Сорей всего, господа орреторы, это манья. Ведь чуть ли не аждый день таие вещи происходят… Благодаря вашей доблестной работе.

Валентин с грустью подумал, что готов согласиться с Резником.

– Стати о нашей работе. – Шульц подступил к Резнику вплотную. – Что вы знаете о магазине «Узница фантазий»?

После получасового напора Резник не выдержал и сдался.

– Послушайте, господа орреторы, – сказал он раздраженным тоном, – я хотел держать это в тайне, из оммерческих соображений, но с вами, пожалуй, что-нибудь утаишь… Продажа «Узницы» – дело решенное. Мы подписали договор в понедельни. За два дня, заметьте, до этого… преступления. Если вы желаете, я фасом пришлю вам опию. Так что, сами видите, мне не было ниаого резона портить собственное имущество. А теперь позвольте, я поговорю с менеджером.

К магазину стягивалась пресса.

– Полетели уже, ты смотри, – недовольно сказал Шульц. – Не рановато?

По воздуху вальяжно плыли два омара.

– Пойдем отсюда, – сказал Дантес.

* * *

– Ах, да, – вспомнил Валентин, когда они забрались в машину. – Съездишь со мной на похороны слова?

– Что хороним? – без энтузиазма спросил напарник.

– «Фридрих-Хераус».

– Никогда о таком не слышал, – потянулся Шульц. – Что, захотелось побеседовать со старыми друзьями?

– Друзей у меня среди этих нет, – помрачнел Валентин.

– Ну… извини. Не так выразился.

– Раньше за «не так выразился» ставили к стенке, – буркнул Дантес. – Я просто хочу задать пару вопросов… в неформальной обстановке.

* * *

Зря Шульц намекал на тоску по старым приятелям. Обычно после рюмки-другой Валентин недоумевал, почему Коллегию авторов до сих пор не закрыли, не запретили, а всех ее членов не пересажали. Впрочем, такое недоумение на пьяную голову выражали оба Отдела, и к Дантесу не прислушивался никто, кроме Шульца, а тот молча подливал другу еще. Как им говорили, при всем риске существования Коллегии бо́льшим риском было бы лишить мир творчества – поэтому мешать авторам не следует, а нужно смотреть, чтоб те не допускали эксцессов.

Вот только понятия об эксцессе у Валентина и Коллегии значительно разнились.

Дантес сам закончил филологический факультет, с которого, как известно, два пути: в КОР или в Коллегию, и редко кто выбирает первый. Он оставил в Коллегии своего закадычного друга, Матвея Бельского, который года через три после выпуска уже вовсю строчил бестселлеры. Когда раскрылось дело с переводчиками-нелегалами, Коллегия сильно невзлюбила Дантеса – и в один прекрасный день его просто переписали. Нормальная жизнь, жена, дети, место в редактуре – все стерли, будто тряпкой с доски. И почерк во всем этом деле оказался знакомый. Дантесу хорошо была известна манера Бельского – пять лет на одной скамье…

* * *

Когда-то похороны слова были делом горстки интеллигентов-активистов; обычно этим занимались составители словарей, и проливались ли на тех похоронах слезы – никто не знал. При советской власти слова тайно хоронили люди в штатском, и едва не половина лексического запаса была погребена заживо. В последнее время церемония становилась культурным событием, на которое являлись мэр, сильные города сего и местные звезды. И представители Коллегии авторов, разумеется.

На похороны обычно посылали и людей в штатском из КОРа – во избежание.

По традиции кто-то из приглашенных звезд сказал погребальную речь, привел последний контекст покойного слова – им оказался пример эвфемизма в учебнике Реформатского по языкознанию, – после чего картонку с написанной вокабулой торжественно сожгли в камине, и все отправились пытать счастья у фуршетного стола.

Взгляд Дантеса, побродив по толпе, остановился на маленьком человечке с немаленьким пивным брюшком, который пробивал себе дорогу к столу с закусками. «Как же нас испоганило время», – с тоской подумал Валентин и тоже шагнул к столу.

– Эй, Поэт, – он потянулся и ухватил мужичка за плечо.

Тот обернулся, торопливо проглотил только что сунутое в рот печенье и возопил:

– Валька! Сколько лет, сколько, в самом деле…

– …зим, – сухо закончил Дантес. – Знаю, Поэт, знаю. Давно не навещал… старых друзей.

Они выбрались из толпы, отошли к колонне, перевитой траурной лентой.

– А теперь, значит, решил навестить. – Поэт глядел на старкора снизу вверх цепкими, внимательными черными глазами. – В штатском. Ну, говори, за чем пришел.

– Давай выпьем сначала.

– А твой обергруппенфюрер не пьет?

– Обергруппенфюрер пусть будет при исполнении. А мы отдохнем.

Они выпили. Валентин сказал:

– Ты, помнится, входил когда-то в экспериментальную группу этих… постмодернистов?

– Все-то тебе известно, – вздохнул Поэт. – У вас там и дело на меня есть?

– Да вроде пока не завели… Ты вот что скажи – знаешь что-нибудь об экспериментальном романе без буквы «К»?

– Положим, слышал.

– Мне нужен автор. Псевдоним, насколько я знаю, – Александрийский. Ян Александрийский.

– Вот оно как, – сказал Поэт, неторопливо отпил шампанского, облизал губы. – Сдается мне, граждане корректоры, вы где-то буквы «К» недосчитались.

– Может, и недосчитались… Поэт, ну скажи – знаешь автора? Как друга ведь прошу.

– Как друга, да, – закивал Поэт. – Которого сто лет не видел, а теперь пришел и грозишься дело завести.

– Ты с Бельским часто видишься?

Поэт аккуратно поставил бокал.

– Я с ним, Валя, вижусь нечасто. И еще раз тебе говорю: я не знал, что он задумал. Остановил бы, если б знал. Этот писатель – он у нас в кружке ненадолго задержался. Не из города был, кстати, с юга откуда-то. Гастролер, как у вас выражаются.

– Так в уголовном розыске выражаются. А у нас жаргон не рекомендован к употреблению.

– Я мало что о нем помню, только то, что он был игрок. Ты бы… в соответствующих сферах поспрашивал.

К ним приблизилась яркая и уже не очень трезвая компания.

– А ты, Поэт, идешь с нами? – на Дантеса покосились с опаской. – Идешь… за венком для бабушки?

– Нет, дорогие, спасибо, не сегодня, – уклонился Поэт. Когда компания удалилась, он перевел на Дантеса свои маленькие глазки и быстро проговорил: – Радищева, двадцать пять, венок под заказ для бабушки из Мариуполя.

– Спасибо, Поэт. Слушай, нам бы и впрямь встретиться, поговорить, а?

Но друг уже исчез за колоннами.

* * *

– Какой-то ужас, – сказал Валентин Шульцу. – Сколько их развелось – постмодернистские кружки, литературные студии, семинары для молодых авторов…

– Ну, семинары и раньше были, – рассеянно ответил Шульц.

– Семинары были раньше… это точно.

Дантес попросил Шульца забросить его в Отдел. Ему хотелось еще раз забраться в базу. Дружба дружбой… а проверить старого друга на всякий случай не помешает. Но ничего заслуживающего попадания в картотеку за Поэтом не числилось. Уже перед тем, как выключить компьютер, Дантес вбил в базу «Семинар молодых авторов» и «Александрийский».

То, что высветилось вскоре на экране, заставило его вскинуть брови от удивления.

* * *

На следующее утро Дантеса разбудил телефон.

– С добрым утром тебя, старкор, – радостно сказал шеф. – Одевайся и выезжай. Ваш стиратель нанес новый удар.

Валентин прохрипел что-то вопросительное в трубку.

– В «Пассаже» кто-то убрал «к» из вывески «закрыто».

– Пушкин кот! – Валентин засучил ногами, пытаясь выбраться из-под одеяла и сесть. – Жертвы есть?

– Вроде обошлось. Дело было ночью, сторож пошел за пивом… Одевайся и отправляйся на площадь, мы уже на месте.

Главную площадь через улицу обозревал застывший с протянутой рукой бывший вождь. Под его неусыпным взором суетились младкоры и дорожные рабочие. Городской «Пассаж» ушел под землю полностью и прочно. То ли стиратель знал свое дело, то ли очень уж хотел кого-то закопать. Валентин перелез через ограждающую ленту.

– Ерь! – только и сумел он сказать.

«Пассаж» уже не в первый раз проходил по корректорской части. То на одном из прилавков там появлялись книги, не прошедшие проверку, то начинали работать странные магазинчики с названиями вроде «Цвет диванов» или «Мясная сказка». То от народных активистов поступали заявления, что в подвале оборудуют казино…

По этим заявлениям Скворцов посылал своих младредов, и те не находили ничего достойного внимания. Но вокруг торговых помещений «Пассажа» в последнее время шла борьба: тот самый Резник, которому принадлежал «Книжный мир», потихоньку вытеснял Цитатника.

* * *

Цитатника – в миру Юрия Коваленко – в КОР знали хорошо. Когда-то подающий надежды автор, он еще в молодости вышел из Коллегии и попал под крыло к набиравшему обороты Резнику. Прозвище он получил за привычку изъясняться исключительно литературными цитатами. Авторской лицензии Коваленко лишился после выхода из Коллегии, но от тюрьмы его уберег адвокат, сославшийся на синдром Туретта в тяжелой форме. Несколько лет назад от Резника он ушел, основал собственное предприятие и, по слухам, собственную «семью». Имя – вернее, прозвище – Цитатника мелькало то тут, то там, то в связи с «делом переводчиков», то в списках Игорного отдела. Но по-настоящему привлечь его не получалось.

* * *

Дантес поотирался еще какое-то время вокруг «Пассажа» и, поняв, что здесь пока искать нечего, решил проверить подсказанный Поэтом адрес.

По пути Валентин снова заехал в «Узницу фантазий». Магазин оказался на ремонте, но Дантес сумел отыскать продавщицу.

– Были разговоры, как же, были, – вздохнула та. – Нам в понедельник так и сказали: здесь вам последнюю зарплату выписывают, а дальше – как получится… Что ж вы меня сразу не спросили?

Дантес не поверил бы бумаге с подписью Резника, но вот продавщице он верил: выходит, в момент кражи «Кузница» – или «Узница» – уже сменила хозяев.

* * *

В неказистой лавке на Радищева под номером двадцать пять действительно продавались похоронные венки. Дантес вошел в тесное помещение, недовольно потянул носом – пахло как-то покойницки. От стены отклеился незаметный старичок:

– Веночек желаете-с приобрести?

– Собственно… – Дантес наклонился над прилавком и раздельно произнес: – Я заказывал венок для покойной бабушки из Мариуполя.

– Ах, для бабушки, – закивал старичок. – Ну-с, пройдемте-с…

В подсобке магазина обнаружилась обшарпанная деревянная дверь, за ней – занавеска и еще одна дверь – железная.

А за нею Дантесу во всем блеске открылся игорный дом.

На столах, покрытых зеленым сукном, были разложены огромные перекрестья «Эрудита»; молчаливые крупье подсыпали в банк все новые и новые фишки с буквами. Рядом иностранные гости состязались в «Скраббл». Стоя у светящихся яркими огнями автоматов, посетители разгадывали замысловатые ребусы. У стола, где шла нешуточная игра в «балду», толпились зрители.

Валентин оглядел все это великолепие и искренне пожалел, что рядом нет Скворцова. Хотя сейчас младред был бы вовсе не к спеху.

– Во что желаете сыграть-с? – осведомился старичок.

– В «Эрудит».

Тот степенно покивал: хороший выбор. Валентин сощурился, оглядывая зал: ему нужен был завсегдатай. Ну, хотя бы…

Пожилой человек в пиджаке брежневских времен, похожий на тех, что во дворе по солнечной погоде играют в домино, поднял на него глаза.

Валентина тронули за плечо:

– Осторожно, у этого очень трудно выиграть. Он сюда приходит каждый день. Может, прошу позволения, сделать вас на трех клетках так, что костей не соберете.

Валентин отмахнулся. Прошел к столу.

– Я хотел бы с вами сыграть.

Бросили буквы. Валентин потряс их в ладони.

– Странно, – сказал он, – но у меня нет буквы «К». Не знаете почему?

Старик лишь качнул подбородком, указывая Валентину, что первый ход – его.

«Вопрос», – разложил Валентин и украдкой показал старику удостоверение. Тот вздернул брови, открыл было рот – но промолчал. Аккуратно подложил к «П» еще несколько букв:

«Предмет».

Валентин подумал. Добрал в банке букв и выложил:

«Исчезновение».

Игрок поднял брови.

«Вещь».

Валентин подумал еще и медленно собрал слово:

«Бу*ва».

Под удивленным взглядом крупье игрок взял звездочку и положил на ее место букву «К». Вопросительно поглядел на старкора. Тот кивнул. Старик тяжело вздохнул, оглянулся, нашел «И» в «исчезновении»:

«Чичко».

И взглядом указал вправо, где сидели два молодых человека. У них, кажется, все было всерьез. Один постоянно проигрывал и ярко, замысловато ругался.

– Спасибо, – сказал Дантес. Игрок легко пожал плечами и снова уставился в доску.

Валентин приблизился к столику, на который указал старик.

– Гражданин Чичко?

Тот, кто проигрывал, отвлекся от доски:

– А шо такое?

– Скажите, ведь вы автор нашумевшего романа без буквы «К»?

В этот момент затрещало, загремело. Где-то разбилось стекло.