Текст книги "Утопая в беспредельном депрессняке"

Кардинал начал медленно подбираться к Дарту Вейдеру с гейшей. Мы следили за ним, затаив дыхание. Мысленно мы были с ним и, когда он останавливался и оглядывался на нас, подгоняли его вперед, делая знаки руками, глазами, головой. Чем ближе он был к интересующему нас объекту, тем нетерпеливее мы становились.

– Только бы он не сдрейфил в самом конце, – прошептал ковбой.

– Давай! – произнес Эйб Линкольн.

Вдруг откуда ни возьмись явилась пещерная дама и, обвив руками шею кардинала, поцеловала его и потащила на медленный танец, обещавший гораздо больше, чем она собиралась подарить.

Вот черт!

Кардинал растаял в объятиях Бэб. С идиотской самодовольной улыбкой он притянул ее к себе.

Скотина.

Я разговаривал с монахиней на лестнице, ведущей в наш подвальный бальный зал. Откуда-то из недр своего облачения она извлекла небольшую помятую серебряную фляжку.

– Хочешь? – спросила она.

– А что это?

– Водка. Она без запаха, так что никто не узнает.

– Давай.

Я никогда еще не пил водку, и мне было любопытно попробовать этот прославленный напиток. Я наблюдал, как она сделала большой глоток и состроила гримасу.

– Учти, она крепкая, – предупредила монахиня.

– А то я не знаю, – буркнул я, будто знал.

Я поднес фляжку к губам и опрокинул в себя содержимое. Прозрачная жидкость сначала нежно скользнула по моему горлу, а затем принялась жечь все подряд, словно сильнейшая кислота. Я подавился, задохнулся, закашлялся, меня чуть не вырвало. Кое-как придя в чувство, я выдавил кривую улыбку.

– В первый раз? – спросила монахиня.

– Что, заметно?

– Ничего страшного, – рассмеялась она. – Со всеми в первый раз бывает то же самое. К ней надо привыкнуть.

– Недурной вкус.

– Вот именно.

– И что теперь?

– Что теперь?

Мы сидели, смотрели друг на друга и хотели продолжить общение, но не знали как и страдали. Что можно сказать представителю противоположного пола? Что сделать? Хочется понравиться, но боишься сморозить какую-нибудь глупость. Не дай бог упасть в ее глазах – страшный удар по самолюбию. Можно говорить какую угодно ерунду в кругу друзей, сверстников того же пола, но с посторонними всегда надо быть настороже. Они, возможно, чувствуют себя так же неуверенно, как и ты.

Стояла оглушительная тишина, и, делая вид, что не замечаю ее и что меня необычайно интересует что-то еще неизвестно где, я лишь острее ощущал ее.

– Ты парень Сьюзен? – Ее вопрос застал меня врасплох.

– Сьюзен? Да нет, мы просто дружим.

И это было правдой, хотя мне очень хотелось куда-нибудь сходить с ней, и я даже думал, что она согласится, если я приглашу ее. Только я никак не мог набраться смелости сделать это.

– Значит, ты ничей?

«Вот черт, гибнет моя репутация, – подумал я. – В моем возрасте уже пора обзавестись подружкой. О господи, она еще решит, что я голубой или еще какой-нибудь».

– Понимаешь, я только что порвал с одной девчонкой.

– Правда? Сьюзен не говорила мне об этом.

Того не легче. Они со Сьюзен, очевидно, лучшие подруги и делятся всеми сплетнями.

– Да это было не всерьез, так просто.

О боже, сделай что-нибудь.

Пожалуйста.

– Странно, что Сьюзен ни разу не упоминала об этом.

Ну, пожалуйста.

Я никогда больше не буду врать.

Даю слово.

– А ты с кем-нибудь гуляешь?

– Я?

Ага, вот теперь ты покрутись!

– Нет, у меня пока нет приятеля. Я все еще в поиске.

Вот этого я точно не ожидал.

Она опять глотнула водки и передала фляжку мне. На этот раз я был гораздо осторожнее.

– Итак, мы с тобой молоды и свободны, – сказала она.

Почему-то мне стало с ней гораздо легче, чем до того, как я допил последние капли. Сквозь одежду я чувствовал тепло ее ноги и руки. И разве, забирая у меня фляжку, она не коснулась моей руки, даже, можно сказать, задержала ее на секунду? Я чувствовал, как во мне поднимается приятное тепло, и не имело значения, от водки это было или от близости ее полуодетого тела.

Мне было хорошо.

Кто-то хотел пройти по лестнице, и я отодвинулся, прижавшись к стене. Моя соседка посторонилась тоже. Она была совсем рядом со мной, а когда мимо нас прошли и я отлепился от стены, оказалась еще ближе.

Я посмотрел на нее.

Она смотрела на меня.

Она поцеловала меня. Ее губы были ужасно мягкими, теплыми и нежными. Я был ошеломлен – приятно ошеломлен. Я тоже поцеловал ее, постаравшись, чтобы это получилось хорошо. Ее рука очутилась на моей шее, и электрический разряд пробежал у меня по позвоночнику снизу доверху.

Так вот что значит любить женщину, подумал я.

Кроме шуток, в тот момент я искренне думал, что это оно и есть.

– Черт, – вдруг сказала она, отодвигаясь от меня.

– Что с тобой? Что-то не так?

Я не сделал ничего неправильного, не залезал никуда рукой, у меня даже встать ничего не успело. Я все время помнил наставления кардинала: «Действуй медленно, без нажима, и девчонка позволит многое. Поспешишь – отпугнешь ее и друзей насмешишь». Совет мастера.

– Что случилось? Почему ты отодвинулась?

– Мне не следовало этого делать.

– Что делать? Мы только поцеловались.

– Ну да.

– Я сделал что-нибудь не так?

– Нет.

– Так скажи мне, в чем дело!

– Сьюзен попросила меня выяснить насчет тебя. Встречаешься ли ты с кем-нибудь. Сама она ужасно стесняется мальчишек и всего этого. Она не может понять, почему ты не пригласишь ее куда-нибудь. То ли потому, что ты гуляешь с другой, то ли потому, что она тебе не нравится.

– Сьюзен попросила тебя выяснить это?

– Ну да, вроде того. Ну, не совсем попросила.

– А как?

– Ну не знаю. Просто она вот уже две недели только о тебе и говорит. Какой ты симпатичный и так далее. Но она совсем не знает тебя. Ну, мы и посоветовали ей пригласить тебя на день рождения.

– Но я первый пригласил ее к своим сестрам.

– Да, она сказала об этом. После этого ей легче было пригласить тебя.

– Так чего ж ты тогда целовалась со мной?

– Ну, не знаю, просто само собой получилось.

– Само собой?

– Ну да. Природа берет свое.

Ничего себе.

Замучаешься с ними.

Ты думаешь, что любишь женщину, а в следующую минуту оказывается, что это ошибка.

– Вот спасибо.

– Но все равно это было хорошо.

– Да.

Мы сидели так очень долго. Мне хотелось поцеловать ее еще раз – просто чтобы убедиться, что это у нас уже было. А также хотелось встать и уйти. Я все еще ощущал ее рядом с собой, чувствовал ее руку у меня на шее и вкус ее губ. Но это было будто во сне – что-то такое, что происходило, но не в реальном мире.

– Ты ей по-настоящему нравишься.

– Ты так думаешь?

– Я знаю.

– Ну да?

– Ну да. Тебе нужно куда-нибудь ее пригласить.

– Может, и приглашу.

– Ты боишься?

– Нет.

– Тогда возьми и пригласи. Готова поспорить, что она согласится.

– Хорошо, приглашу.

– Пригласи ее прямо сейчас.

– Прямо сейчас? При всех? Ну уж нет.

– Трусишка.

– А вот и нет.

– А вот и да.

– Неправда.

– Правда.

– Это глупо.

– Тогда пригласи.

И я пригласил.

Попозже, на кухне.

Когда мы были одни.

И она согласилась.

И мы поцеловались.

И я снова любил женщину.

Когда вечеринка закончилась и гости ушли, мы занялись уборкой и стали относить грязную посуду на кухню, где родители Сьюзен мыли ее. Гости разошлись вскоре после полуночи, и я предложил свою помощь, потому что жил но соседству. Сьюзен приняла предложение и перечислила все, что надо было сделать. После этого она пошла переодеваться и оставила меня в моем кошмарном костюме со своими родителями.

14 апреля 1986 года
«X» – Хороший выдался вечерок

Я почти ничего не писал до сих пор о Ребекке и Виктории.

Ну и что с того?

Хотя они были мне как бы старшими сестрами, между нами не происходило почти ничего такого, что было бы напрямую связано с моей историей.

За исключением того, что случилось в тот вечер, когда им исполнился двадцать один год.

После дня рождения Сьюзен мы с ней официально гуляли повсюду вместе. Каждую субботу мы уходили куда-нибудь, чтобы побыть наедине друг с другом, подальше от любознательных родителей с их «посмотри, ну разве не очаровательная парочка?», а также братьев и сестер с их агрессивным «мы тоже живем здесь».

Днем я был обязан сопровождать ее, следуя в пяти шагах позади, послушно кивая и таская все то, что она закупала во время целенаправленных походов (не останавливайся, а то пропустим выгодную распродажу!) по всем без исключения магазинам на Графтон-стрит, на Генри-стрит и на прочих улочках.

Это было для меня хуже каторги.

В какой бы магазин мы ни зашли, я чувствовал себя белой вороной. Я был здесь не к месту, все это знали и смотрели на меня. Все эти продавщицы с приклеенными улыбками, излучающие радость по поводу того, что вы явились, чтобы оставить им свои наличные. Пахло в этих заведениях, как после аварии на перекрестке, где вдребезги разнесло грузовик с пожухлыми цветами, залитыми кошачьей мочой. Каждый раз, выходя на улицу, я обнюхивал свою одежду, чтобы убедиться, что от меня не несет какой-нибудь парфюмерией.

Сьюзен обожала выпить чашечку чаю в каком-нибудь шикарном отеле. То, что эта чашечка вместе с унылым сандвичем и заплесневелым печеньем стоила пару фунтов, не имело значения. Лично я предпочитал «Макдоналдс» – биг-мак и молочно-шоколадный коктейль. После этого но крайней мере чувствуешь, что поел. Немножко подташнивает, но сыт. Мы уладили наши незначительные расхождения во вкусах, договорившись чередовать эти два меню через неделю.

Но все же эта гостиничная еда была чистым мошенничеством.

А после магазинов самое то было – завалиться в кино, что мы постоянно и делали. Мы ходили только в кинотеатры первого класса – «Адельфи», «Карлтон» или мой любимый «Савой». В других мы не бывали никогда – да там и показывали то, что мы уже видели. Признаюсь, мне нравился широкий экран, и чем шире, тем лучше.

Я обожал жевать свежий горячий поп-корн, который таял на языке. Мне нравилось хохотать вместе с сотней незнакомых людей и нервничать на краешке сиденья, а лучше всего было то, что рядом сидела Сьюзен, хоть она и предпочитала слезливые романтические истории.

Бобби лез в бутылку из-за всего этого. Его злило, что я радовался жизни без него (как будто когда-нибудь было иначе).

А может, он ревновал Сьюзен ко мне?

С ней я проводил больше времени, чем с ним. Может, он ревновал меня?

Может быть, Сьюзен ему тоже нравилась?

Это тревожило меня.

Я боялся, что, если я когда-нибудь приведу ее к нам, он обязательно привяжется.

А мне предстояло это сделать так или иначе – привести Сьюзен к нам в дом, чтобы познакомить ее с Винсентом, Хеленой и всеми остальными. Я страшился этого. Она-то, безусловно, им понравится, иначе и быть не могло. Но вот что она подумает о них, это вопрос. Ведь я и сам считал их странными, хотя и вынужден был жить вместе с ними.

У Винсента порой портилось настроение, и у Хелены тоже. Виктория и Ребекка вечно дурачили людей, пользуясь своим сходством. И наконец, у нас был свой полноценный псих, Бобби. Я отдал бы все, что угодно, лишь бы он не встречался со Сьюзен. Я был уверен, что ничего хорошего из этого не выйдет. Но они встретились. В день рождения Ребекки и Виктории, 14 апреля.

Их первоначальная идея насчет воспроизведения атмосферы двадцатых годов в жизнь не воплотилась. Сами виновницы торжества с удовольствием бы ее осуществили, но встретили упорное сопротивление со стороны друзей. В результате остановились на семидесятых с их футболками в обтяжку, платформами, брелоками и мини-юбками. Полная противоположность той изысканности и элегантности, которая им грезилась.

И в этом, если вдуматься, не было ничего удивительного. Обе они заканчивали последний курс колледжа – Виктория готовилась стать специалистом по изящным искусствам в колледже маркетинга и дизайна, Ребекка училась на факультете журналистики в Рэтмайнзе. Их сверстникам, да и им самим тоже, хотелось, в общем-то, просто хорошо провести время и от души посмеяться – лучше всего над собой.

Стивен, разумеется, был на все сто процентов за новый план. В то время как весь остальной мир стремился забыть семидесятые, и в особенности царившую в то время моду, Стивен встал в позу последнего защитника никому не нужного хлама. Целью его жизни было напоминать нам при первой возможности, какую ошибку мы все совершили, отказавшись от того, что носили тогда. Скорее всего, однако, он просто не имел никакого понятия о цвете и форме и о том, как они соотносятся с человеческой фигурой.

Дело шло уже к вечеру, когда Виктория и Ребекка закончили обшаривать чердак – ту его часть, где Винсент держал свой реквизит. Никто в доме никогда ничего не выбрасывал, особенно Винсент, и на чердаке вместе со старыми игрушками и елочными украшениями хранилась почти вся одежда, которую мы когда-то надевали.

Ну да, когда-то я ходил в ярко-красном клетчатом пиджаке и таких же нелепо расклешенных брюках. Но это вовсе не значит, что я собираюсь напяливать их когда-либо снова.

Никогда, ни за какие коврижки.

Хотя позже, тем же вечером, я гозорил себе, что нет ничего особенного в том, чтобы выглядеть как клоун из цирка шапито, это звучало как-то неубедительно. Хуже всего, что с тех пор, как я носил эти тряпки, прошло несколько лет и я вырос дюймов на пять или шесть. И если даже тогда пиджак был мне тесноват, то теперь облеплял меня, не позволяя пошевелиться.

Я был уверен, что, когда все закончится и я разденусь, чтобы ложиться спать, на моем теле навечно сохранится кошмарный узор в красную клеточку. Всю оставшуюся жизнь мне придется объяснять людям, почему мне вздумалось украсить себя с ног до головы подобной татуировкой.

Виктория и Ребекка решили одеться одинаково, как они делали почти всегда. Задолго до дня рождения они целыми днями рыскали по городским магазинам в поисках двух одинаковых подходящих костюмов. Наверное, мне следовало бы восхититься той настойчивостью, с которой они стремились к своей цели, но почему-то это меня не восхищало. Они выглядели отвратительно. Когда я их увидел, вся моя энергия ушла на то, чтобы удержать в желудке съеденный завтрак.

Начиная описание снизу вверх, следует упомянуть прежде всего белые блестящие виниловые сапоги, доходившие до середины бедра; затем полосатые черно-белые брюки в обтяжку, от которых рябило в глазах; толстые блестящие пояса из черного пластика с хромированными кольцами; топ из эластичного материала, выкрашенный как лопало разными красками, сливавшимися в единый совершенно невыразимый цвет; поверх него был надет сверкающий, едва доходящий до пупка жакет с расклешенными рукавами в красную, синюю, зеленую и желтую полоску. Венчалось это все красным платком, повязанным вокруг лба. И я еще не упомянул слой косметики толщиной с гипсовую повязку – краска, тушь, карандаш и прочее.

Каждый сходит с ума по-своему, повторял я себе снова и снова и в заключение обратился к Всевышнему с вопросом, за что он обрек меня заканчивать свои дни в обществе сумасшедших.

Я подумал, что Винсент и Хелена, будучи взрослыми и вроде бы сознательными людьми, войдут в мое положение, если я попрошу у них разрешения удалиться куда-нибудь и переждать, пока вечеринка не закончится. Но я так и не обратился к ним с этой просьбой, потому что, войдя в их спальню, увидел картину, от которой мне стало худо.

Винсент и Хелена заразились всеобщим безумством. На них были костюмы семидесятых, и при этом Винсент был одет женщиной, а Хелена мужчиной. Есть ли предел всему этому?

– Как тебе, Алекс? – спросил Винсент. – Здорово, да?

– Классно, согласись, – сказала Хелена.

Мне так хотелось, чтобы это был сон. Человек не должен видеть, как его родители по доброй воле проделывают над собой такое. Если до этого у меня еще теплились какие-то надежды относительно того, что ожидает человечество в будущем, то эта картина срезала их под корень. Господи, а что если увидят соседи? Весть разнесется как огонь в прериях, и я не смогу больше появиться на людях.

– Мы пригласили своих друзей. Они в восторге от этой идеи.

Господи!

– Да, чуть не забыла. Звонила Сьюзен.

Так. Что еще? И тут я подумал: а вдруг она не придет? Она не увидит меня в этом дурацком костюме. Не увидит Викторию и Ребекку. И Винсента с Хеленой. Я почувствовал огромное облегчение.

– А что она сказала?

– Что ее родители тоже собираются к нам в гости. Мы приглашали их на прошлой неделе, но тогда они еще не были уверены. Замечательно, правда, Алекс?

Гы, гы, гы.

О господи, господи!

ГОС-ПО-ДИ!

Бобби чуть не лопнул со смеху, когда я зашел в нашу комнату. Его было не остановить. Он катался по своей постели, дрыгая ногами и держась за бока. Я заметил, что сам он до сих пор не надел костюм, приготовленный для сегодняшнего вечера.

– Насчет меня не беспокойся. Там и кроме меня будет на кого посмотреть.

– Придут ее родители.

– Ну и что?

– Черт побери, ты разве не видел наших?

– Видел.

– Но ведь это… Они не могут… Ведь как же…

– Алекс, расслабься. Людям хочется повеселиться. Если ты будешь все так воспринимать, то тебя хватит апоплексический удар прежде, чем ты начнешь жить. И что тогда будет делать Сьюзи? Что буду делать я?

Я обратил внимание на то, что Бобби говорит это все совершенно не свойственным ему тоном. Серьезно и заботливо. Шестое чувство предупреждало меня о каком-то подвохе.

– Ее зовут Сьюзен, а не Сьюзи, Сью или как-нибудь еще. Запомни, пожалуйста.

– Да-а, я смотрю, ты и вправду втрескался. Верный рыцарь защищает даму сердца. Интересно, чем это закончится?

– Прекрати, Бобби.

– Говоря по правде, Алекс, мне не терпится познакомиться с ней. Это будет для меня кульминация вечера, честное слово.

Он что-то замышлял, это было ясно. Он придумал какую-то гадость.

– Алекс!

Винсент звал меня снизу. Очевидно, прибыли первые гости.

Обвинили во всем меня.

Можете даже не спрашивать, кто на самом деле подстроил это. И так ясно.

Был только один человек, из-за кого я когда-либо так сильно вляпывался; только один человек, способный на подобные низости; только один человек со столь извращенным чувством юмора; только один человек, кому нравилось смотреть, как страдают другие.

Конечно, Бобби.

Как ему это удалось, не знаю.

Но это был он.

Больше некому.

Вы должны верить мне. Остальные не верят.

Но чего ради я стал бы сам это делать?

Сейчас, спустя много лет, я вижу и смешную сторону всего происшедшего, но по-прежнему скрежещу зубами при мысли о том, как легко Бобби удалось выставить на посмешище буквально всех – и меня, и Винсента с Хеленой, и особенно двойняшек.

Интересно, что вы почувствовали бы на месте Винсента, когда, открыв дверь в женской одежде, он увидел перед собой толпу подруг своих дочерей с кавалерами и приятельницу приемного сына с родителями в туалетах для торжественных приемов – черных галстуках, смокингах, вечерних платьях с вышивкой.

И с приглашениями – отпечатанными в типографии карточками с вытисненным фамильным гербом и текстом в золотой рамочке, недвусмысленно подчеркивавшим, что гости ожидаются в строгих вечерних костюмах.

А я-то надеялся, что мы не будем выглядеть глупо.

К счастью – я говорю «к счастью», потому что все могло обернуться гораздо, гораздо хуже, – Винсент встретил их один. Хелена наверху наводила марафет на лицах дочерей.

Гостей, разумеется, пригласили в холл и принесли им свои извинения, в первую очередь мистеру и миссис Харрингтон, родителям Сьюзен, шокированным дальше некуда, если судить по взглядам, которыми они обменивались.

Винсент, надо отдать ему должное, не растерялся и на ходу сочинил объяснение своего необычного облика. Ему надо было срочно заканчивать женский портрет, а ввиду того, что все женщины в доме были заняты подготовкой к празднику, пришлось позировать себе самому перед зеркалом. После этого он кинулся наверх, переоделся в приличный костюм, свистящим шепотом велел Хелене и дочерям сделать то же самое и намекнул, что не желает видеть меня до конца вечера.

Все-таки хорошо, что гости застали врасплох одного Винсента. Во-первых, от него ждали странностей, веря во всякую галиматью про художников с их заскоками; во-вторых, в округе ходило немало слухов о смерти родителей Хелены и о том, что дворецкий был наркоманом, а зелье ему поставляла медсестра, проживавшая тут же в доме. Большинство знали, что я приемный сын Винсента и Хелены, и слышали, что Виски с Элизабет вроде бы планировали тройное самоубийство, но мне в последний момент чудом удалось спастись. Несомненно, все это не могло не отразиться на психике Винсента. В связи с этим его эксцентричное поведение, по-видимому, не казалось им чем-то из ряда вон выходящим. Легкость, с какой они верили в этот вздор, подтверждает то, что для большинства иллюзия гораздо привлекательнее реальности. Люди, подобно рекам, ищут самый легкий путь и, видя, слыша или как-то еще воспринимая какую-либо идею, событие или необычного человека, предпочитают верить первому, что приходит им в голову.

Поэтому я не был в обиде на Винсента за то, что он отослал меня в мою комнату, где я должен был пребывать вплоть до окончания приема. Нет худа без добра: никто не увидит меня в этом жутком одеянии. Я не чувствовал себя несчастным и даже испытывал некоторое облегчение. Но только до тех пор, пока я не увидел Бобби в безупречном костюме и черном галстуке, с улыбкой до ушей и победно развевающимся невидимым дьявольским хвостом. Он заранее знал, что все так обернется.

– Так я встречу Сьюзен вместо тебя? – спросил он с насмешливым участием. – Развлеку ее и, может, даже получу прощальный поцелуй.

Тут я не выдержал.

Я был намерен стереть эту самодовольную ухмылку с его физиономии.

Задушить его.

Отправить его на тот свет.

Я был в нокауте.

Ребекка и Виктория обнаружили меня возле платяного шкафа среди осколков зеркала. Зеркало было вставлено в дверцу шкафа и разлетелось, когда я въехал в него головой, получив чувствительный урон, сопровождавшийся кровопролитием.

Они пришли, чтобы угостить праздничным тортом, и не могли поверить своим глазам, увидев, в каком состоянии находится комната. Книги, украшения, подушки – все вперемешку валялось на полу. Одежда была разорвана по швам, белые простыни запачканы кровью, игрушки сломаны, ящики стола выдвинуты, а их содержимое разбросано; две подушки были вспороты, и перья летали в воздухе.

А в дальнем углу, перекрученный, как тряпичная кукла, лежал я. Из носа и изо рта у меня текла кровь, и я не подавал признаков жизни.

Единственное окно было распахнуто и впускало городской шум и запахи улицы. Сначала двойняшки подумали, что я мертв, но Стив, вошедший вслед за ними, поспешил ко мне и установил, что я еще дышу.

Я не потерял сознание. Я слышал их, я видел Стива, наклонившегося ко мне, и чувствовал, как кровь струится по моему лицу. Я ощущал ее вкус на языке. Но я не мог ни сказать что-либо, ни пошевелиться. Контакт между мозгом и телом был, как говорится, утрачен. И, если честно, мне это нравилось. Может быть, даже моя душа отделилась от тела. Я был почти мертв, эмоционально и духовно пуст. Все слилось в какой-то белый хаос, все одновременно присутствовало и отсутствовало, было реальным и нереальным, счастливым в своей печали, оглушительным, но приглушенным. Целый мир тупой боли, оторванный от окружения, совершенно новый для меня. И лишь мои нервные окончания отчаянно посылали сигналы в мозг.

– М-да… Парень слегка психанул, – констатировал доктор Стив.

– Лучше не пускать сюда Винсента! – сказала Ребекка.

Они думали, что все это сотворил я, обидевшись на то, что меня прогнали с вечеринки. Я рассмеялся бы им в лицо, если бы был в состоянии это сделать.

«Это не я, это ублюдок Бобби!» – мысленно кричал я.

Он хотел убить меня.

Помогите!

– Что же делать? – размышляла Виктория. – Надо, наверное, вызвать «скорую» и отвезти его в больницу. Может, у него сотрясение мозга.

Это Бобби сделал!

А потом выбрался через окно!

Пожалуйста, помогите!

Но они не слышали меня.

– Не знаю, стоит ли вызывать врачей? Помнишь, чем все закончилось в прошлый раз, когда вызывали «скорую»? Все умерли.

Не слушайте ее, она ничего не соображает.

– Но что-то ведь надо делать. Не можем же мы стоять здесь и смотреть на него.

Виктория, спаси меня!

Пожалуйста!

– Я отвезу его, – предложил Стив. – Больница ведь в конце улицы.

О нет, только не это!

Только не на его мотоцикле!

– Ты имеешь в виду, на мотоцикле?

Останови его, Виктория.

– Ну да, без проблем. Доставлю его в целости и сохранности.

– Он может упасть с мотоцикла.

У него не все дома!

Он тронулся, говорю вам!

Не позволяйте ему прикасаться ко мне!

– Я поеду с тобой и посмотрю за ним, – сказала Виктория. – Хорошо, Ребекка?

Боже милостивый, они все тронулись.

– Хорошо. А я останусь и притворюсь, что я это ты, да?

Нет-нет-нет-нет-нет!

– Да.

– Тогда поехали, – сказал Стив.

Они смеялись, болтали, были почти счастливы.

Еще бы, они совершали самостоятельный поступок, ни слова не сказав родителям.

Когда Стив поднял меня и сказал, что все будет в порядке и я в надежных руках, я очень сильно в этом сомневался. Хотя бы по той причине, что я чувствовал его дыхание. «Карлсберг» и бурбон, насколько я мог понять.

Он был сильно навеселе.

И Виктория тоже.

И Ребекка.

Меня, как тюк с бельем, проволокли по коридору к черному ходу. По дороге Виктория рассказала Стивену о том, как все рассердились на меня из-за разосланных приглашений. Стивен пришел в восторг и позавидовал мне – у него не хватило бы смелости отколоть такую шутку с предками. Они не сумели бы ее оценить по достоинству. Я подумал, что вряд ли найдется человек, который мог бы оценить по достоинству самого Стива.

Он так восхищался этой выходкой Бобби, что вскоре и Ребекка с Викторией, несмотря на свое раздражение, признали, что в целом это было все же довольно забавно. Им-то что – их ведь не застукали в маскарадных нарядах. Винсента было бы труднее убедить взглянуть на это дело с толикой юмора. Лучше уж пока не трогать его, дать остыть.

У меня не отложилось в памяти, как мы пробирались к мотоциклу Стива. Помню только, что для парочки, которая вознамеривалась прокрасться по дому тайком, они производили чрезвычайно много шума. И всякий раз, останавливаясь, чтобы послушать, не идет ли кто, они целовались.

Но мотоцикл запомнился мне хорошо.

Около мотоцикла стоял Бобби.

Стив и Виктория спросили его, что он тут делает, а он вместо ответа очаровал Стива своим «неподдельным» интересом к мотоциклам вообще и к его мотоциклу в частности и стал спрашивать, что это случилось с Алексом, и куда это его тащат, и не нужна ли им его помощь.

Я помню, Бобби потрепал меня по голове, сказав, чтобы я не беспокоился, что я в хороших руках, что это будет не больно и что скоро все наладится. Затем он бесшумно скользнул в дверь дома, помахав нам на прощание рукой.

Я знал: что-то не так. У меня было дурное предчувствие, но я пребывал в своем мире и не обращал внимания на эти предупредительные сигналы. Когда Бобби исчез в доме, я переключил все внимание на мотоцикл. Я часто видел, как Стив подъезжает к дому на нем, но никогда особенно не приглядывался. Это вид транспорта меня не слишком интересовал. Обычный мотоцикл – это штуковина о двух колесах, с моторчиком. Но мотоцикл Стива был не совсем обычным. Он был больше и выглядел странно.

Он был с коляской.

О'кей, сказал я себе, это даже лучше. По крайней мере Виктории не придется держать меня на весу, одновременно обхватив Стива.

– Стивен, ты не говорил, что собираешься купить коляску, – задумчиво произнесла Виктория.

– Сюрприз для тебя. Классно, да? – Он был страшно доволен собой.

– Но зачем? У тебя был такой хороший байк.

– Ну не знаю… Просто я подумал, что это будет здорово. Мы втроем – ты, я и Бекки – могли бы ездить на нем все вместе. Я думал, тебе понравится идея.

«У меня сейчас будет инсульт», – подумал я.

– Эта коляска, на мой взгляд, совершенно не комильфо. Избавься от нее, как только мы вернемся.

Бедный Стив походил на кролика, которого тюкнули по башке. Похоже, ничто из того, что он делал, никому и никогда не нравилось.

– Хорошо, как скажешь.

Всегда бы так.

Обычно, что бы ему ни говорили, он поступал по-своему.

В коляске валялось два шлема, но ни кому из них не пришлю на ум надеть шлем на меня. Был там и пристяжной ремень, но на двоих его не хватало, так что Виктория просто держала меня крепко одной рукой где-то в районе желудка. Так мы и неслись по проезжей части.

Если учесть, что Стив был, мягко говоря, навеселе, вел он на удивление хорошо. Но, конечно, мне трудно было судить, так как глаза у меня слезились от ветра и все окружающее расплывалось. Кроме того, я был напуган, и это тоже, вероятно, повлияло на мою способность трезво оценивать обстановку. Возможно, я даже и не хотел думать о том, что может случиться еще что-нибудь.

Обогнув скобяную лавку Ленегана, мы повернули в Крысиный проезд. Стив заметно сбавил скорость, вполне разумно отдавая дань уважения стоявшему на обочине полицейскому автомобилю. Затем шестеренки снова закрутились быстрее, обороты увеличились и ветер с новой силой стал лупить меня по лицу. Когда мы проезжали обелиск, то опять увидели вдали голубую полицейскую мигалку, и одна из машин, которую они тормознули, свернула на обочину.

Стив притормозил и остановился.

– Похоже, у них сегодня рейд. Лучше, наверно, их объехать, – сказал он рассудительно.

С этими словами он аккуратно развернулся в обратном направлении и, не доезжая обелиска, свернул налево и спустя некоторое время опять налево, выехав к перекрестку. Я знал дорогу и подумал, что если Стив способен улизнуть от полицейских, то, видимо, он не так уж пьян. Поездка меня даже захватила, это было своего рода приключение.

Я расслабился и тут почувствовал, что начинаю ощущать свое тело и даже могу чуть-чуть двигать пальцами на руках и ногах. Я страшно обрадовался – значит, все было не так серьезно, как я боялся. Наверное, это был шок от удара головой. Просто шок.

Ну, Бобби, погоди, доберусь я до тебя. Разделаюсь с тобой при первой возможности. Этот ублюдок, вероятно, применил на мне какой-то запрещенный прием.

Я был жив, и, похоже, меня не ждала скорая смерть.

Подняв руки, я радостно завопил.

Очнулся я в травматологическом отделении больницы.

Вокруг стояли Ребекка, Винсент, Хелена и сестра Макмерфи.

Сестра Макмерфи?

Да, это, без сомнения, была она.

– Алекс, ты меня слышишь? – спросил Винсент. Вид у него был очень встревоженный.

Черт побери, что случилось? Что все это значит?

– Алекс, скажи что-нибудь, – приставал Винсент. Открыв глаза, я сразу понял, что я в больнице.

Совсем не то что в каком-нибудь фильме, герой которого, очнувшись, спрашивает: «Где я?»

– Как ты себя чувствуешь?

Но ведь я и должен был находиться в больнице. Стив с Викторией везли меня в больницу, разве не так? Только почему здесь Винсент? Кто ему сказал? И откуда взялась сестра Макмерфи? Гектор наконец нашел ее? Или она здесь работает?