Текст книги "Игрок"

Завтра он отвезет машину в мастерскую, и ему вставят новые стекла. Они догадаются, что произошло, поскольку разбиты оба стекла. Гриффин придумает какое-нибудь убедительное объяснение.

Нет, татуированная роза – это чересчур. Может быть, маленькая карта Техаса, или змея, или дикий зверь. Реактивный истребитель, нападающий на (или защищающий?) ее сосок. Непредсказуемость.

Глава 8

В него стреляли, его чуть не убили, но как только были вставлены новые стекла, он с трудом мог представить, что еще недавно за ним гнался Автор. Он подумал, что когда-нибудь это может случиться снова, и поехал с работы домой на такси. Но вечером ему пришлось брать такси трижды: чтобы поехать на ужин, потом на просмотр, потом домой. И еще такси утром, чтобы добраться до студии. На следующий день он поехал на своей машине.

Дэнни Росс позвонил около пяти на следующий день, после того как в Гриффина стреляли. Джан неуверенно сообщила ему, что его спрашивает некий Росс. Тот, должно быть, сказал, что его просили перезвонить, но она решила подстраховаться и уточнить, прежде чем соединять его с Гриффином. Гриффин попросил соединить.

– Дэнни Росс! – радостно произнес Гриффин.

– Да. Вы звонили? – Росс был явно растерян.

– Когда вы можете прийти?

– Зачем?

– Я о вас думал. Вы талантливы. Жаль, что у нас ничего не получилось с вашей последней идеей.

Хотел узнать, какие у вас появились задумки. Если есть что-то написанное, приносите.

– О какой идее вы говорите?

– О той, которую вы представляли в прошлом году в октябре.

– Я вам никогда ничего не представлял.

– Дело в том, что я частенько бываю забывчив. – Что этот Росс имеет в виду?

– Да нет. Мы должны были встретиться, но утром назначенного дня вы отменили встречу. Должны были ехать в Нью-Йорк, или что-то в этом роде. А новую встречу так и не назначили.

Гриффин посмотрел в календарь Джан. Росс был прав. Ему действительно пришлось лететь в Нью-Йорк, чтобы посмотреть пьесу, которая заинтересовала Левисона. Джан не вычеркнула из расписания встречу с Россом. Встреча была назначена на пятницу. Гриффин снова появился в офисе только в понедельник. Надо было что-то придумать.

– Ладно, Дэнни, – сказал он, – у вас хорошая репутация, люди о вас говорят. Недавно кто-то упомянул ваше имя, и я его узнал. Вероятно, я что-то перепутал. Когда вы можете прийти?

– Когда вы свободны?

– Я ваш должник. Почему бы нам не встретиться завтра? Что вы думаете насчет обеда?

Гриффин изо всех сил старался быть любезным. А что думал Дэнни Росс?

– Отлично.

– В «Гриле»? В час?

– Хорошо, – ответил совершенно обескураженный автор.

Гриффин должен был обедать с двумя продюсерами. Он попросил Джан перенести встречу на конец недели, в офис. Это были друзья, они не обидятся.

Гриффин волновался, не станет ли Росс распускать слухи, что он выжил из ума, но ситуация была просто забавной, и вдобавок тот, наверное, вне себя от радости, что получил и встречу, и обед. Он вскоре забудет, при каких обстоятельствах. А Гриффину самое время заключать мир с Автором открыток.

На студии было тихо. Ларри Леви уехал на всю неделю кататься на лыжах в Оленью долину, и в его кабинете шел ремонт. Старые бамбуковые обои были содраны, серое ковровое покрытие снято. Гриффин заглянул в кабинет, когда покрасили стены – в бледно-персиковый цвет. Маляр прикладывал к стене наволочку. Она была практически одного цвета со стеной.

– Что скажете? – очень серьезно спросил маляр у Гриффина.

– О чем? – не понял вопроса тот.

– Это наволочка хозяина, он хотел, чтобы мы подобрали такой же оттенок. Получилось?

– Выглядит красиво. А что будет на полу?

– Слышал, он хочет что-нибудь красное.

Гриффин рассказал про наволочку Джан, и на следующий день за завтраком в «Поло-Лаунж» Левисон рассказал о ней Гриффину.

– Я долго не мог оформить свой кабинет, – сказал Левисон. – Всегда боялся сглаза. Хотел, чтобы помещение было деловым, ничего личного или оптимистического. Понимаете, о чем я? Даже если я никогда не стал бы вешать плакаты дома и мог бы раскошелиться на парочку картин, в кабинете я бы все равно повесил плакаты.

– Значит, у Ларри Леви другой стиль. Что касается меня, я где-то посередине.

– Ну, вам-то по душе стиль юго-запада.[21]21
  Имеется в виду сочетание цветов и узоров, характерное для юго-запада США, условно говоря – ковбойско-индейское.


[Закрыть] Немного нарочито, но вы парень крутой, выдержите.

– Хотите сказать, Ларри Леви не выдержит?

– Хочу сказать, дело в наволочке. Можете выражать свою индивидуальность, как вам угодно. Он спросил, не против ли я, если он переделает кабинет. Я сказал ему, что если хоть одна из его картин будет удачной, я построю ему Тадж-МахЛеви.[22]22
  Тадж-МахЛеви – Обыгрывается Тадж-Махал – знаменитый мавзолей в индийском городе Агра, построенный в 1630–1652 гг.


[Закрыть] Гриффин, если ему нравится цвет, можно отрезать кусок материи и принести. Не нести же наволочку. Этот парень не с того начинает.

– Он не хотел портить наволочку.

– Только этого не надо.

– Другого способа я не знаю, – сказал Гриффин.

– А я знаю.

– Если хотите, чтобы Ларри Леви расшевелил нас всех, придется мириться с его стилем. Мне кажется, он поступает правильно. Вокруг одни серые или пастельные тона. Он выбрал красный. Не знаю, стратегический это выбор или эстетический, но это смело.

– Он и должен быть смелым.

Гриффин наблюдал за тем, как смотрит на него Левисон. О чем он думал? Гриффин вел себя как настоящий игрок в команде. Означало ли его уважительное отношение к эксцентричности Леви, что он готов остаться с Леви, если Левисону придется уйти? Гриффин видел, что Левисон жалел вырвавшегося раздражения, которое было лишь прикрытием его собственного страха перед новым игроком.

Гриффин подумал, что все это слишком сложно. Его снова охватила ненависть к Автору, который, наверное, полагает, что мы тут сидим и гладим друг друга по головке. Или если приходится вонзать в кого-то кинжал, то это доставляет радость ритуального убийства как убийце, так и жертве. Гриффину хотелось схватить Автора и провести его лицом по грубой бетонной стене. Ему хотелось сказать ему: «Как ты смеешь путать меня своим жалким покушением, когда имеешь дело с убийцей». Ему хотелось видеть, как Автор умирает в шахте лифта. Ему хотелось склониться над ним с огромным револьвером и спросить, понимает ли он теперь, когда игра зашла так далеко, разницу между стратегией и хорошим вкусом. Понимал ли Автор, что для Ларри Леви вкус – лишь стратегический прием?

В офисе его ждало сообщение, что звонила Джун Меркатор. Что он ей скажет? Что ей было нужно? Конечно, она звонит поблагодарить, что он пришел на похороны. Прошло десять дней. Он извинится, что пришлось уйти раньше, но он опаздывал на совещание. Он знал: она поймет.

Он перезвонил ей. К телефону подошел мужчина. По голосу – пожилой, под восемьдесят. Отец? Дядя? Ее или Кахане? Джун взяла трубку и попросила Гриффина подождать, пока она перейдет к аппарату в другой комнате. Он слышал, как она передала трубку пожилому мужчине, а потом – звук ее шагов. Стук каблучков по деревянному полу. Странно: дома – и на высоких каблуках. Почему не в чем-нибудь более домашнем? Из-за траура? Может быть, они были у юриста, где зачитывалось завещание? Вряд ли. Неудавшиеся писатели не оставляют завещаний. Кому нужны их древние стереосистемы, маленькие телевизоры, коллекции пластинок, четко отражающие года густые и года пустые. И еще старые университетские учебники с номером комнаты в общежитии, нацарапанным на форзаце.

– Извините, – сказала Джун Меркатор, и было слышно, как положили трубку другого телефона. Гриффин точно знал, что она была одна в комнате с закрытой дверью; может быть, даже прилегла на диван или на кровать. Ему бы хотелось, чтобы она лежала. – Я вас видела на похоронах.

– Извините, что не смог остаться, у меня было совещание.

– Пожалуйста, не извиняйтесь. Удивительно, что вы вообще пришли.

– Почему? – сказал он беспечно.

Он знал, что она имела в виду. С чего бы занятому руководящему работнику ходить на похороны не пойми кого? Но он старался показать, что его не задела фраза. Он надеялся, что его голос передавал растерянность – мол, разве не так поступают воспитанные люди?

– Я ужасно выразилась, да? Я хотела сказать, это очень мило, что вы пришли. Но вы его едва знали и не обязаны были приходить.

– Он был редкостным человеком. Талантливым.

– Правда?

Она хотела это знать. Что-то в ее голосе говорило: «Я тоже так когда-то думала, но потом начала сомневаться. Если вы, мистер Гриффин, скажете, что мой избранник был талантлив, я вам поверю».

– Ему нужен был удачный случай.

– Но он был хорошим писателем. Я всегда так думала. Поэтому я влюбилась в него. А его письма. Он писал мне письма.

– Как долго вы были вместе?

– Шесть лет.

– Долго. – Гриффин пытался догадаться, зачем она позвонила. Можно ли попытаться это как-то деликатно выяснить? – Что теперь собираетесь делать? – спросил он.

– Мне в банке дали отпуск на несколько недель. Не знаю. Вернусь на работу, когда буду готова. Я, собственно, уже готова, но думаю, если я вернусь прямо сейчас, меня не поймут. Это будет неприлично, да? Я должна подождать.

– Поступайте, как считаете правильным, – сказал Гриффин.

– Но если я вернусь на работу, все подумают, что я бездушная. Им, наверное, будет неприятно меня видеть. Меня могут даже побаиваться.

– Почему?

– Потому что я буду напоминать им о смерти.

Для нее было вполне естественно позвонить ему. Разве не он был последним, кто видел Кахане живым? Это довольно веская причина. А тот короткий разговор, когда она сказала, где искать Кахане? Они славно тогда поговорили. То было обещание дружбы. Может быть, даже любви. Если бы он не убил Кахане, стал бы он добиваться этой женщины? В любом случае это было бы странно. Кроме того, может, игра и не стоила свеч.

На нем тоже стояло клеймо. Джан, Стакел, полицейские – разве их всех не поражало одно то, что он видел умершего человека прямо перед его смертью? Ему придется напоминать себе, что он не подозреваемый, когда ему будут задавать множество вопросов. Задавать вопросы – нормально. Гриффин тоже хотел задать вопрос. Он хотел задать Джун Меркатор только один вопрос. Этот незаданный вопрос мешал, как невыпущенный пар, и желание задать его нарастало. Он хотел спросить ее, не против ли она с ним увидеться. А на самом деле – не против ли она с ним переспать. Итак, что он хочет спросить у нее прямо сейчас? Спросить, и с вопросами будет покончено? Он хотел узнать, не против ли она лечь с ним в постель. Он никогда не смог бы признаться Бонни Шероу, что спал с вдовой человека, которого убил. Не совсем с вдовой, но разница небольшая. Он услышал, как Джун повторила вопрос.

– Извините, – сказал он, – секретарша принесла мне записку. – Он оглох от усилия. Внешность Джун не имеет значения. Не важно, есть у нее мешки под глазами или нет.

– Вот, собственно, для этого я и звонила. Поблагодарить, что пришли.

– Дела не ждут, Джун. – Он впервые произнес ее имя вслух. Оно звучало странно, как краденое. Как есть из чужой тарелки в кафе. – Вы что-то спросили?

– Я спросила, не сказали ли вам что-нибудь полицейские? Нет ли у них чего-то нового?

– А вам они сказали что-нибудь?

– Нет, но я подумала, раз вы… вы занимаете такую должность, может быть, вас они держат в курсе, в порядке любезности.

– К сожалению, нет. Может быть, они что-нибудь скажут, тогда я вам сразу сообщу. Но пока они ничего еще не сказали.

Он не хотел прощаться, не хотел, чтобы она вешала трубку. Как связаться с ней снова?

– Ну, ладно. Тогда спасибо и… до свидания.

– Удачи.

– Спасибо.

Она тоже не хотела прощаться, он это чувствовал. Они тянули с прощанием, как двое, встретившиеся в музее, которые решают, как провести ближайшие полчаса. Посидеть в кафе и распрощаться или связать судьбу друг с другом на шесть месяцев. Все было в его руках.

– Не пропадайте, – сказал он. Он действительно этого желал.

– Хорошо. Спасибо.

Конец разговора. Сдержит ли она обещание?

Он попытался вспомнить ее лицо. Что бы он в нем изменил, будь у него такая возможность? Если сравнить ее с Бонни Шероу? Бонни худая, с длинными темными волосами. Она в своем роде идеальна. Всегда знает, что надеть. Всегда свежая и сухая, будто только что вышла из кондиционированного помещения. Глядя на нее, думаешь: ей все по плечу. Она источает компетентность. За что, собственно, ее любить? Раз или два он заметил некий конфликт между ее безупречной внешностью и чем-то еще. Казалось, она смотрела на себя со стороны и была недовольна тем, что видела. В такие моменты он ее любил.

Родись он девочкой, какой женщиной он бы теперь стал? Одиночкой на пятилетней «хонде-сивик», которую купила уже подержанной, всегда подругой, никогда не героиней, и живущей в квартире, впрочем, все ее друзья жили бы в квартирах, она не была бы знакома ни с кем, кто жил в собственном доме, и целый год копила бы на недельную турпоездку в Европу? Стал бы он уродлив оттого, что нелюбим? Уродлив, как провалившийся фильм?

Он беспокоился, что его мысли часто возвращались к Бонни Шероу. Значило ли это, что он влюблен? Ему не казалось, что он ее любит. Он ничего не был ей должен. Вот уже месяц они даже не обедали вместе. И все же у него было чувство, что он обманывает ее, мечтая провести ночь с Джун Меркатор. Он снял трубку, чтобы попросить Джан соединить его с Бонни, но потом сам набрал номер: ему не хотелось, чтобы Джан задавала вопросы.

Секретарь сказала, что она разговаривает по другой линии, и попросила подождать. Он сказал, что подождет. Он не узнал голос секретарши, она была новенькой. Она, вероятно, не знает, кто он. Иначе сказала бы: «Я скажу ей, что звоните вы». Он не привык ждать. По крайней мере, через минуту он снова услышал секретаршу: – Сейчас она возьмет трубку.

Затем – ее голос.

Как только она сказала «Привет», он пожалел, что позвонил. Она сказала это слишком тепло, слишком радостно. Однако в чрезмерном дружелюбии угадывалась какая-то неловкость. Ей что-то от него было нужно. Он подумал, что из-за этого сочетания теплоты, стеснительности и смущения он мог бы, чего доброго, и жениться на ней. Как нередко случается с двумя незнакомыми людьми, встретившимися на чужой свадьбе, которые не испытывают особой симпатии друг к другу, но правила хорошего тона заставляют их улыбаться и вести светскую беседу. А через несколько лет они – семейная пара.

Гриффин поздоровался с Бонни.

– Я хочу, чтобы ты знала: это не деловой звонок. Я соскучился. – Он чувствовал, что фраза прозвучала, будто реплика из сценария. Если она почувствует неискренность, может быть наконец его отпустит.

– Я тоже соскучилась.

– Это все работа. Так жить нельзя.

– Ты никогда не бросишь работу. Ты ее обожаешь.

– Думаешь? – Ему нравилось говорить о себе, как о постороннем человеке.

– Конечно, Гриффин, ты сам прекрасно знаешь, что без этого не можешь жить.

– Да, возможно, ты и права. – О чем они говорят? Зачем?

– Я уезжаю в Нью-Йорк, наверно на несколько недель. Ты не мог бы сбежать?

– Сейчас нет.

– Когда Ларри Леви приступает? – По выражению ее голоса было понятно, что она подтрунивает над ним, что он вне конкуренции.

– Ты считаешь, я не могу взять отпуск, пока Ларри Леви не войдет в курс дела? – Он хотел сказать: «Ты в меня веришь?», но не смог.

– Я слышала, он красит стены в красный цвет.

– Ковер красный. Кстати, он не торопится на работу, катается на лыжах. А что насчет Нью-Йорка?

– Меня посылают посмотреть несколько спектаклей, и еще есть книга, которую нужно купить, но издатель разрешает читать ее только по одному, в запертой комнате. Потом все делают предложения, в закрытых конвертах. Побеждает один.

И студия уполномочивает тебя подать такое предложение? – Вдруг он ей позавидовал.

– Я должна прочитать книгу и позвонить на студию, прежде чем они дадут мне карт-бланш.

– A-a-a, – сказал он, тотчас пожалев, что не выразил зависть еще больше, подчеркнуто растягивая слова. Он уже начал фразу и остановиться не мог. – Так ты снова пишешь рецензии. – Он хотел ее задеть.

– Гриффин, не вредничай. Мне поручили ответственное задание.

– Извини.

– Есть за что. Это важный шаг.

– Ну, тогда ты должна заполучить эту книгу. Не важно, будет снят фильм или нет. И если фильм будет снят, – а найдется только три человека, которые купят на него билет, – все равно не важно. Главное – любой ценой заполучить книгу.

Он не очень верил в это, но желание навредить Бонни было слишком велико. Если студия потратит полмиллиона по ее рекомендации, а затем наймет сценариста за четверть миллиона, потому что будет нужен именно дорогой автор, а книга окажется не экранизируемой, слишком психологической, – тогда кто-нибудь может вспомнить, что все эти деньги были потрачены впустую, потому что Бонни Шероу первая все это затеяла. Кто-нибудь обязательно вспомнит. Кто-нибудь всегда помнит такие вещи.

– А если книга окажется ужасной? Если я решу, что это напрасная трата денег? Ты представляешь, о каких деньгах может идти речь?

– Пятьсот тысяч. – Теперь он советует ей, какую сумму можно предложить. Он был более чем уверен, что никакая другая студия не предложит больше. Если бы речь шла о книге в миллион долларов, стали бы они посылать Бонни Шероу? Они бы послали человека его уровня.

– Слушай, зачем я тебе все это рассказываю? Ты, наверное, в курсе. Так? И зачем я тебе это рассказала. Я, вероятно, самоубийца.

– Теперь тебе ясно, почему мы не можем пожениться?

– Гриффин, ты делаешь мне предложение?

Наверное, так оно и было. Нужно было остановиться.

– Но не волнуйся, я ничего не слышал об этой книге.

– И ты не думаешь теперь за ней охотиться?

– Нет.

– Из нас получилась бы неплохая команда.

Гриффин услышал, как кто-то вошел к ней в кабинет. Бонни закрыла рукой трубку и через несколько секунд вернулась к разговору.

– Тебе пора идти, – сказал Гриффин.

– Да. Я позвоню, когда буду знать, когда возвращаюсь. Тогда и встретимся. Обещаю. Пожелай мне удачи. И спасибо.

– За что?

– За подсказку, – ответила она и, наверное, подмигнула.

Разговор был окончен. Гриффин и обрадовал ее, и обидел. Интересно, Левисон пробовал когда-нибудь сбить его с толку таким проявлением чувств? Да и найдется ли хоть один человек в мире, чьи мотивы были бы чисты?

А что, если она купит книгу, и ее экранизируют, и фильм будет пользоваться успехом? Она недостаточно сильный игрок для такой игры, о ее заслуге забудут. Или это ему хотелось бы, чтобы она была недостаточно сильна? Поручили бы ей такое задание, если бы не были в ней уверены? Если он собирается когда-нибудь жениться, разве она ему не подходит? На ком еще ему жениться? Он должен жениться на коллеге, иначе не сможет полностью отдаваться работе. Люди, искавшие супругу на стороне, потом признавали, что совершили ошибку. Они говорили, что потеряли что-то в своей жизни. Вероятно, подумал он, они потеряли успех. Он мог бы жениться на агенте, но пока он работал на студии, его могущество тяготило бы ее; иногда легче помочь друзьям, чем члену семьи. Он мог бы жениться на юристе, на ком-нибудь, кто работал бы на студии или в крупной юридической фирме, но он немного завидовал стабильности положения юристов. Не важно, насколько он могуществен в данный момент, но какая гарантия, что он будет иметь такое же или большее влияние в шестьдесят? А хороший юрист будет продолжать заниматься своим делом и богатеть. Итак, он не может жениться на юристе, потому что у него нет уверенности в своем будущем.

Не женится ли он на самом себе, женившись на Бонни Шероу? На менее агрессивной версии самого себя? Время от времени он ходит на вечеринки или к кому-нибудь в гости и там встречается с людьми, работающими вне киноиндустрии, – с банкирами, врачами, галерейщиками. Иногда там бывают незамужние женщины, которых пригласили специально для него. Из этого ничего не получалось. Он терпеть не мог объяснять, чем он занимается, а они всегда спрашивали. Им было интересно узнать о Голливуде. Он возмущался, когда их интересовали сплетни, его раздражало их высокомерие, когда они этого не делали. Может быть, ему было скучно? Они наводили на него скуку. Возможно, и он наводил скуку на них. Естественно, они готовились к встрече с ним и, если были крутыми, видели в нем интересного мужчину, у которого была интересная работа. Такая работа была, может быть, у двадцати человек во всей стране. Иногда они не знали, о чем с ним говорить. Возможно, они боялись говорить о том, что интересно им. Это не имело никакого значения, все равно у них были разные интересы. Они были дилетантами. Он никогда бы не смог жениться на дилетанте. Они любили кино не так, как его любил он. Они спрашивали: «Почему Голливуд снимает такое ужасное кино, почему потворствует самым низменным страстям, почему упорно делает фильмы, которые всех нас унижают?» Им нравились европейские фильмы. Они не получали удовольствия от американского боевика, но если им показывали японскую копию вестерна, они обожали ее до безумия. Идиоты. Жалкие дилетанты. Грушевидные недоумки, застегнутые на все пуговицы, ноющие о кинематографе. Их дурацкий кинематограф субсидировался государственными телестанциями. Все это – европейская афера с целью показать, что в Америке нет настоящей культуры. А их вычурные историйки с печальным концом проваливались как здесь, так и там. Гриффин считал, что все они ничтожества, чопорные снобы, ездящие на жалких «саабах». Вдруг он понял, что и Дэвид Кахане и Автор были неудачниками. С одной стороны, их вычурный европейский вкус и неестественная любовь к старым фильмам, а с другой – здоровый американский народ, миллионы, которые создают кинозвезд, народ, требующий шик-блеска, эмоциональных американских горок, громкого смеха, великих катастроф и слез ручьем. Он избегал дилетантов, поскольку знал их аргументы. Он полагал, что Автор был частью этой вечно недовольной толпы, отрицающей развлечение из страха, что если оно им понравится, их могут принять за жлобов. Точно, Автор был дилетантом, одним из них.

Теперь он ненавидел Автора. Ему хотелось его спросить: что ты делаешь в киноиндустрии? Ты не понимаешь, почему зрителям нравится хороший глупый фильм. Думаешь, мы снимаем такие фильмы, потому что глупы или думаем, что зрители глупы, но это ты корчишь презрительную мину. А какие фильмы нравятся Автору? Возможно, Автору нравится нуар.[23]23
  Нуар – стиль в американском кинематографе, возникший ок. 1940 г. на стыке нескольких жанров 1930-х гг.: гангстерского фильма, немецкого экспрессионизма и французского «поэтического реализма». Первым классическим фильмом-нуар считается «Мальтийский сокол» Джона Хьюстона (1941), последним – «Печать зла» Орсона Уэллса (1958). Сам термин был введен в обиход уже задним числом – французскими кинокритиками в конце 1950-х гг.


[Закрыть] Возможно, ему нравятся полутона и нравственные дилеммы. Возможно, он терпеть не может дешевых комедий и фильмов, на которых зрители рыдают, потому что хороший человек умирает от болезни. Гриффин устал от Автора, устал оттого, что он стал помехой в его и без того нелегкой жизни. Если Автор хочет, чтобы его фильмы снимали, он сначала должен пройти отбор Гриффина. Если он не сможет заинтересовать Гриффина, ему нечего делать в кино. Все просто. А если он считает себя выше Голливуда, пусть тогда последними словами, которые он услышит в этой жизни, бу дет кредо игрока: «Я обожаю публику, я – публика».