Текст книги "Хамнет"

В любом случае церемонию венчания уже назначили. И именно этот священник, сведущий в разведении охотничьих птиц, пчеловодстве и пивоварении, обвенчает их завтра утром, проведя обряд быстро, тихо и тайно.

Представляя свою будущую свадьбу, Элиза мечтала, как она пройдет по Хенли-стрит в цветочном венке при ясном солнечном свете. Ей вовсе не хотелось, чтобы ее обвенчали где-то вдали от города, в маленькой церкви, где незнакомый священник тайком проведет их с женихом к алтарю; нет, она будет венчаться в их приходской церкви и пойдет к алтарю с гордо поднятой головой. В этом девушка не сомневалась. Оглашение о ее венчании будет вывешено заранее на дверях церкви. Но их отец и брат Агнес организовали все по собственному усмотрению, не слушая ничьих советов.

И все-таки она с удовольствием сплетет для Агнес цветочный венок. Кто же еще мог сплести его? Уж наверняка не мачеха Агнес или ее сводные сестры: они держались особняком, продолжая жить своим мирком на ферме в Шоттери.

– Возможно, они придут на венчание, – пожав плечами, заметила Агнес, – а возможно, и нет.

Но Агнес должна быть в цветочном венке. Нельзя же венчаться без венка, символа девственности, даже если невеста ждет ребенка. Поэтому Элиза и решила спросить ее. Она прочистила горло и скрестила пальцы за спиной, моля об удаче.

– Можно мне… – начала она разговор в ледяной атмосфере комнаты, – мне подумалось, может, вы хотите, чтобы я… сплела для вас цветочный венок? На завтра?

Она поняла, что Агнес, за ее спиной, услышала ее слова. Элиза услышала, как она вздохнула, и подумала на мгновение, что ей ответят отказом, что она сморозила глупость и вообще это не ее ума дело.

Тюфяк зашуршал и всколыхнулся, когда Агнес повернулась к ней лицом.

– Венок? – повторила Агнес, и Элиза уловила в ее голосе веселый оттенок. – Да, мне очень хотелось бы. Спасибо.

Элиза тоже развернулась в постели, и теперь они смотрели друг на друга, словно неожиданно стали заговорщицами.

– Не знаю, – продолжила Элиза, – какие цветы удастся найти в это время года. Может, какие-то веточки с ягодами или…

– Веточки можжевельника, – перебила ее Агнес, – или падуба. Еще есть папоротник. Или сосновые лапы.

– И плющ еще зеленеет.

– Или ветки орешника. Мы можем сходить вместе к реке, – предложила Агнес, взяв Элизу за руку, – сегодня, попозже, и посмотрим, что там найдется.

– На прошлой неделе я видела там на берегу стрелки аконита. Может быть…

– Они ядовиты, – сказала Агнес, повернувшись на спину и положив руку Элизы себе на живот, – хочешь узнать, как брыкается малышка? Она начинает двигаться рано утром. Может, намекает, что пора завтракать.

– Она? – удивленно спросила Элиза, потрясенная как столь внезапной близостью и теплом, исходившим от упругого и натянутого живота женщины, так и крепкой хваткой ее руки.

– Мне кажется, будет девочка, – пояснила Агнес, изящно и быстро зевнув.

Пальцы Агнес сжимали руку Элизы. Девочка испытала невероятно странное ощущение, словно что-то вытягивалось из нее, как заноза из кожи или инфекция из ранки, и одновременно в нее вливалось нечто иное. Она не могла сообразить, то ли она получает, то ли отдает что-то. И ей хотелось одновременно и избавиться от этого странного ощущения, отдернув руку, и продлить его.

– Твоя сестра, – мягко произнесла Агнес, – она ведь была младше тебя?

Элиза пристально смотрела на гладкий лоб, белые виски и черные волосы своей будущей невестки. Как же она догадалась, что Элиза вспоминала Анну?

– Да, – признала Элиза, – почти на два года.

– И сколько же ей было лет, когда она умерла?

– Восемь.

Агнес сочувственно поцокала языком.

– Мне очень жаль, – пробормотала она, – что вы понесли тяжкую утрату.

Элиза не говорила, как она беспокоится за Анну, такую одинокую и маленькую, оставшуюся без нее, где бы она сейчас ни находилась. Не говорила, как подолгу лежала вечерами, шепча ее имя, просто на тот случай, если сестра ее могла слышать, куда бы она ни попала, на случай, если призывный голос Элизы мог утешить и поддержать ее. Элиза страдала, думая о том, что Анна где-то плачет от боли, а она, Элиза, не способна услышать, не в силах помочь сестре.

Агнес погладила руку Элизы и быстро произнесла:

– Не забывай, что она там с другими сестрами. Теми двумя девочками, которые умерли до твоего рождения. Они заботятся друг о друге. И ей не хочется, чтобы ты беспокоилась. Она хочет, чтобы ты… – Агнес помедлила, взглянув на Элизу, вздрогнувшую то ли от холода, то ли от потрясения или по обеим причинам, – я имела в виду, – произнесла она с оттенком новой озабоченности, – по-моему, ей не хотелось бы, чтобы ты беспокоилась. Ей хотелось бы, чтобы ты жила и спала спокойно.

Они немного помолчали. Из-за окна донесся цокот лошадиных копыт, кто-то проехал по улице в северную сторону.

– Как вы узнали, – прошептала Элиза, – что умерли еще две другие девочки?

– Твой брат рассказывал мне, – задумчиво помедлив, ответила Агнес, не глядя на Элизу.

– Одну из них, – еле слышно сказала Элиза, – тоже звали Элизой. Первого ребенка. Вы и об этом знали?

Агнес хотела кивнуть, но потом просто пожала плечами.

– Гилберт говорит, что… – Элиза опасливо оглянулась и лишь потом продолжила, – что она может явиться ко мне среди ночи и стоять возле моей кровати, требуя вернуть ей имя. Наверное, она сердится, что я присвоила его.

– Вздор, – твердо ответила Агнес, – Гилберт болтает чепуху. Не слушай его. Твоя сестра радуется, что тебя назвали так же, как ее, что ты носишь такое же имя. Запомни это хорошенько. Если я услышу, как Гилберт опять скажет тебе это хоть раз, то подложу крапиву ему в штаны.

– Нет, не подложите, – прыснув от смеха, возразила Элиза.

– Точно подложу. Это отучит его болтать глупости, пугая людей. – Агнес отпустила руку Элизы и поднялась с кровати. – Все понятно? А теперь пора начинать день.

Элиза взглянула на свою руку. На ее коже осталась легкая вмятина, там, где к ней прижимался большой палец Агнес, а вокруг образовалось розовое кольцо. Девочка потерла это место другой рукой, удивившись тому, каким оно стало теплым, словно она держала руку около свечи.

* * *

Венок Элиза плела из папоротника, лиственницы и маргариток. Она занималась плетением, сидя за обеденным столом. Ей поручили присматривать за младшим братом Эдмундом, поэтому она дала ему поиграть с лишними веточками лиственницы и цветочками маргариток. Он сидел на полу, расставив ножки, и с серьезным видом аккуратно складывал эти растения в деревянную миску, потом принялся помешивать их ложкой. Она слышала, как он, простукивая ложкой, тихо лепечет о чем-то: «тики, токи» – что означало «листики, цветочки» и «иза» вместо «Элиза», «уп» вместо «суп». Все его словечки можно было понять, если знать, как слушать.

Пальцы девочки – сильные, тонкие, больше привыкшие к сшиванию кожи – сплетали собранные растения в ободок. Эдмунд встал на ножки. Неуверенно прошелся до окна и обратно, а потом направился к камину и, подойдя ближе, начал опасливо приговаривать: «Низя… бо-бо…»

– Нет, Эдмунд, не подходи к огню, а то будет бо-бо.

Он радостно обернулся к ней, взволнованный тем, что она поняла его. «Огонь, горячо, нельзя подходить, а то будет больно», – постоянно предостерегали его. Он знал, что нельзя подходить к камину, однако как раз огонь обладал для него неотразимой притягательной силой, его яркие, пламенные языки, жар, опаляющий лицо, и набор восхитительных железных орудий для закладки дров, помешивания и захвата.

Элиза слышала, как гремит кастрюлями и сковородками на дворовой кухне ее мать. Она пребывала в дурном настроении и уже успела довести до слез служанку. Занимаясь сегодня приготовлением свадебного обеда, Мэри изливала на бедняжку весь свой неистовый гнев. Баранина никак не хотела запекаться. Тесто для пирога разваливалось. Опара поднималась слишком медленно. Цукаты получились жестковатыми. Элизе показалось, что кухня попала в центр урагана и ей лучше оставаться здесь вместе с Эдмундом ради их же собственной безопасности.

Пальцы Элизы ловко вплетали концы веточек в ободок венка; другой рукой она осторожно поворачивала уже сплетенную дугу.

Сверху до нее доносились какие-то громыхания и глухой перестук шагов ее братьев. Судя по этим звукам, они боролись наверху около лестницы. Странное ворчание сменилось взрывом смеха, жалобными мольбами Ричарда о пощаде и лживыми утешениями Гилберта, все это перемежалось глухими ударами и скрипом половиц, а в итоге раздался сдавленный вой.

– Мальчики! – раздался грозный окрик из перчаточной лавки. – Прекратите сейчас же! Иначе я поднимусь, и тогда уж вы у меня завоете по-настоящему, да-да, я не посмотрю, что у нас нынче свадьба.

Трое братьев появились в дверном проеме, отталкивая друг друга. Старший брат Элизы, жених, проскользнув комнату, обнял ее и поцеловал в макушку, потом, устремившись к камину, подхватил на руки Эдмунда и подбросил его в воздух. Малыш еще сжимал в одной руке деревянную ложку, а в другом кулачке – пучок листьев. Старший брат покружил его немного. Эдмунд заливисто смеялся, его бровки восторженно поднялись, как и взлетевшие со лба локоны волос. Он неловко попытался засунуть ложку в рот. Потом жених поставил малыша на пол, и все трое старших братьев исчезли за дверью и выбежали на улицу. Бросив ложку, Эдмунд огорченно смотрел им вслед, не в силах понять столь внезапного бегства.

– Они вернутся, Эд, – рассмеявшись, успокоила его Элиза, – скоро вернутся. Когда он обвенчается. Вот увидишь.

В дверях появилась Агнес. Она тщательно расчесала свои длинные волосы. Они струились по ее спине и плечам блестящим черным плащом. Ее нарядного платья светло-желтого, почти лимонного цвета Элиза раньше не видела, его юбка лишь слегка приподнималась под лифом.

– Ах! – всплеснув руками, воскликнула Элиза. – Сердцевинки маргариток будут чудесно гармонировать с этим желтым цветом.

Она поднялась из-за стола, взяв в руки готовый венок. Агнес наклонилась, и Элиза увенчала им голову невесты.

* * *

Ночь выдалась морозная. Все листья, стебли и ветви по пути к церкви покрылись легким инеем. Земля скрипела под ногами. Возглавляли праздничную процессию жених со своими дружками: их веселая компания громко и весело шумела, распевая песни, один из друзей наигрывал на свирели отрывки то одной, то другой мелодии. Превосходя ростом всех впереди идущих, Бартоломью, опустив голову, следовал за ними.

Невеста шествовала прямо, не глядя по сторонам. Рядом с ней шли Элиза с Эдмундом на руках, Мэри, несколько подружек Агнес и жена пекаря. Джоан с тремя своими родными дочерьми держалась в стороне. Джоан вела за руку младшего сына. Сестры шли рядом, рука об руку, хихикая и перешептываясь. Элиза несколько раз украдкой взглянула на них и отвернулась.

Агнес заметила это, заметила, как лицо Элизы вдруг затуманила грусть. Она все замечала. Побуревшие кончики плодов шиповника в живой изгороди; несобранную ежевику, оставшуюся на верхних, слишком высоких ветвях; быстрый промельк дрозда, слетевшего с ветвей стоявшего на обочине дуба; белые облачка пара от дыхания мачехи, тащившей за собой младшего сына, и странные бесцветные пряди ее волос, выбившиеся из-под головного платка, сильно раздавшиеся бока. Агнес видела, что Кэтрин получила в наследство нос матери, с уплощенной широкой переносицей, Дженни достался низкий материнский лоб, а Маргарет – толстая шея и удлиненные мочки ушей. Видела, что Кэтрин обладала даром или способностью радоваться жизни, и Маргарет – тоже, хотя и в меньшей степени, а вот Дженни такой радости вовсе не досталось. Она узнавала черты отца в самом младшем сыне, он как раз шел, держась за руку Кэтрин: светлые волосы, почти квадратную посадку головы и загнутые вверх уголки рта. Она ощущала, как с каждым шагом ленточные подвязки на чулках то сильнее, то слабее сжимали ее ноги. Ощущала легкое покалывание и колебания веточек, ягод и цветков в своем венке; ощущала легчайшие токи соков, питавших их стебли и листья. Она ощущала согласованный ритм жизни собственного тела, своевременные, как у растений, токи или течения, или приливы, или кровотечения от нее к растущему в ней ребенку. Одна ее жизнь заканчивалась; начиналась другая. Могло случиться все, что угодно.

Она осознавала также где-то слева присутствие ее родной матери. Она могла бы быть здесь с ней, если бы жизнь сложилась иначе. Именно она могла бы держать ее за руку и отпустила бы дочь перед храмом, позволив Агнес идти к алтарю. Ее шаги совпадали бы с биением ее сердца. Они могли пройти этот путь вместе, бок о бок. Именно она сплела бы венок и закрепила его на голове Агнес, расчесала бы ее волосы, позволив им свободно рассыпаться по плечам. Она могла бы взять голубые ленты и обвязать ими ее чулки, вплести их в пряди ее волос. Да, она могла бы сейчас быть с ней.

Но, разумеется, она присутствовала здесь сейчас в той или иной ипостаси. Агнес не нужно поворачивать голову, не хочется спугнуть ее дух. Ей достаточно знать, что мать здесь, явлена ей в эфирном бестелесном образе. «Я вижу тебя, – мысленно сказала Агнес, – я знаю, что ты здесь, со мной».

Она продолжала смотреть вперед, на расстилавшуюся дорогу, где впереди с мужчинами мог бы идти и ее отец, и заметила своего будущего мужа. Темную камвольную шерсть его шляпы, его легкую походку, более пружинистую, чем у других, окружавших его мужчин – его братьев, отца, ее друзей и ее братьев. «Оглянись, – мысленно пожелала она ему, продолжая спокойно идти вперед, – посмотри на меня».

Она не удивилась, когда он именно так и поступил, его голова повернулась, он откинул назад волосы, чтобы взглянуть на нее. На мгновение их взгляды встретились, он замедлил шаг и улыбнулся. Вскинув руку в приветливом жесте, а потом и вторую тоже, он соединил большие и указательные пальцы. Агнес шутливо склонила голову набок. Он ответил ей тем же, по-прежнему улыбаясь. Она подумала, что он пытался показать ей надетое на палец кольцо… или, может, сердечко. Один из его братьев, наверное, Гилберт, не слишком уверенно подумала Агнес, толкнул его вперед, обхватив за плечи. Он тоже шутливо обхватил Гилберта за шею, чем вызвал возмущенный возглас юноши.

Священник ожидал их на ступенях у входа в церковь, его темная сутана четко вырисовывалась на фоне побелевших от мороза камней. Приблизившись к храму, мужчины и юноши умолкли. Они собрались вокруг священника, встревоженные и молчаливые, их лица разрумянились от утреннего морозца.

Агнес вступила на церковную дорожку, священник улыбнулся ей и глубоко вздохнул.

Закрыв глаза, он торжественно произнес:

– Я объявляю о бракосочетании между этим мужчиной и этой женщиной. Вся процессия замерла в благоговейном молчании, даже дети. Но Агнес мысленно произнесла свой собственный призыв: «Если ты здесь, – подумала она о матери, – дай мне знак, сейчас, пожалуйста, я жду, я здесь».

– Если кому-нибудь известны причины или просто препятствия, почему эти люди не могут сочетаться законным браком, то пусть заявит об этом. Я спрашиваю об этом первый раз.

Его веки поднялись, и он медленно обвел пристальным взглядом всех присутствующих. Томас кольнул шею Джеймса листом падуба; Бартоломью быстро отвесил ему внушительный подзатыльник. Ричард нервно приплясывал, переминаясь с ноги на ногу, весьма вероятно, ему нужно было облегчиться. Кэтрин и Маргарет незаметно разглядывали братьев жениха, оценивая их достоинства. Джон ухмыльнулся, засунув большие пальцы под натянутые завязки своего дублета. Мэри уткнулась взглядом в землю, на лице ее застыло какое-то болезненное выражение.

Вновь глубоко вздохнув, священник задал свой вопрос второй раз. Агнес вдохнула морозный воздух разок-другой, и малыш в ней повернулся, словно услышав какой-то шум, возглас, словно услышал свое впервые произнесенное имя.

«Яви мне знак сейчас», – вновь подумала Агнес, с обдуманной и чуткой осторожностью мысленно произнося эти слова.

Джоан, нагнувшись к расшалившемуся малышу, шикнула на него, приложив палец к его губам. Джон переступил с ноги на ногу, случайно толкнув свою жену. Мэри уронила перчатки, и ей пришлось наклониться, чтобы поднять их, однако прежде она сердито зыркнула на мужа.

Произнеся оглашение в третий раз, священник поднял голову и, увидев, что все взгляды устремлены на него, раскинул руки, словно призывая в свои объятия всех собравшихся. Не дождавшись, пока заключительные слова слетят с уст священника, жених выступил вперед и остановился на церковном крыльце перед ним, словно хотел сказать: «Давайте уже приступим к делу». Над группой мужчин прокатилась волна тихого смеха, снимая накопившееся напряжение, и тогда Агнес уголком глаза увидела справа какую-то вспышку, странный яркий цветной всплеск, словно что-то светлое промелькнуло перед глазами, подобно взмаху крыльев пролетевшей птицы. Что-то упало с дерева над ними. И опустилось на плечо Агнес, на желтую ткань ее платья, соскользнуло на грудь и на легкую округлость ее живота. Она ловко подхватила слетевший подарок и прижала к себе. К ней в руки слетела веточка рябины с огненно-красными ягодами и несколькими узкими, посеребренными снизу листочками.

Она нежно сжала веточку в пальцах. И тут же к ней подошел ее брат. Он коснулся ягод, лежавших на ладони Агнес, и взглянул на раскинувшуюся над ними крону дерева. Брат и сестра понимающе переглянулись. Агнес протянула Бартоломью руку. Он крепко сжал ее, возможно, излишне крепко; он никогда не понимал или не осознавал полностью собственную недюжинную силу. Его холодные и огрубевшие мозолистые пальцы слегка царапали ее кожу. Он повел сестру к церковным дверям. Жених уже пылко протягивал к ней руки. Остановившись, Бартоломью вынудил помедлить и сестру. Жених ждал, улыбаясь, с протянутой рукой. Бартоломью подался вперед, продолжая удерживать Агнес у себя за спиной. Другой рукой он сжал плечо будущего мужа. Агнес поняла, что брат не хотел, чтобы она его слышала, однако не могла закрыть уши: ее слух отличался ястребиной остротой. Склонив голову, Бартоломью прошептал на ухо ее будущему мужу:

– Береги ее, латинский умник, хорошенько береги, и тогда ничего плохого с тобой не случится.

Выпрямившись, Бартоломью взглянул на сестру и с широкой улыбкой обернулся к родственникам и гостям; он отпустил руку Агнес, и она шагнула навстречу своему жениху, заметив, что он слегка побледнел.

Опустив кольцо в святую воду, священник благословил его и передал жениху.

– In nomine Patris, – произнес он ясным, слышным даже в задних рядах процессии голосом, и кольцо скользнуло сначала на ее большой палец, – in nomine Filii – кольцо коснулось ее указательного пальца – in nomine Spiritus Sancti[5]5
  Во имя Отца… и Сына… и Святого Духа… (лат.) – молитвенная формула, сопровождающая церковные обряды.


[Закрыть] – и перешло на средний палец. Наконец прозвучало завершающее слово: Аминь – и кольцо опустилось на ее безымянный палец, где, как рассказывал ей жених, когда они прятались в яблочном амбаре, скрывалась вена любви, соединенная с ее сердцем. Агнес почувствовала в первый момент холод металла и влаги святой воды, однако кровь, бегущая прямо от ее сердца, сразу согрела кольцо до приятного телу тепла.

Она вступила под церковные своды, ощущая тройственное единство ее приобщения к новой жизни. Кольцо на пальце, веточку с ягодами рябины в ладони и руку своего мужа. Они вместе прошли по нефу, за ними хлынул людской поток, послышался звук шагов по плитам пола и шуршание одежды людей, занимавших свои места на скамьях. Агнес преклонила колени около алтаря, слева от своего супруга, чтобы прослушать мессу. Они одновременно склонили головы, и священник накрыл их льняными покрывалами, чтобы защитить от демонов, от дьявола, от всего дурного и порочного в земном мире.

* * *

Агнес прошла по комнате верхнего этажа, где в сходящихся лучах света кружились и опадали пылинки. Ее дочь лежала на соломенном тюфяке, не сняв платья, но сбросив туфли.

«Девочка дышит, будем считать, что это уже хорошо, – подходя ближе, сказала себе Агнес, пытаясь унять биение трепещущего, готового выскочить из груди сердца. – Вот ведь ее грудь вздымается и опадает, щеки пылают, руки вытянуты по бокам, пальчики согнуты. Все не так уж плохо. Наверняка. Ведь я уже рядом, и Хамнет здесь со мной».

Подойдя к постели, Агнес присела рядом, ее юбки широким кругом опустились вместе с ней.

– Джудит? – позвала она, приложив ладонь ко лбу девочки, пощупала пульс на запястье, погладила по щеке.

Осознавая, что Хамнет маячит прямо за ее спиной, Агнес задумалась, низко опустив голову. «Жар, – мысленно констатировала она совершенно спокойно и невозмутимо, – сильный жар, тело влажное и горячее. Дыхание учащенное и поверхностное. Пульс слабый, неустойчивый, частый».

– Долго она в таком состоянии? – спросила она вслух, не поворачиваясь.

– С того времени, когда я вернулся из школы, – ответил Хамнет, странно визгливым голосом, – мы играли с котятами, и Джуди сказала… что бабушка просила нас наколоть растопку, и мы уже собирались пойти к дровяному навесу, но котята так забавно крутились и прыгали… Дрова же от нас никуда не убегут, и я…

– Забудь ты о дровах, – сдержанно перебила она, – это пустяки. Расскажи мне о Джудит.

– Сначала она сказала, что у нее болит горло, но мы поиграли еще немного, потом я сказал, что пойду наколю дрова, а она сказала, что очень устала и пойдет сюда наверх немного полежать. В общем, я наколол немного растопки… совсем немного… и, поднявшись сюда, увидел, что ей стало совсем плохо. Тогда я побежал искать вас и бабушку, искал хоть кого-то из взрослых, – в его голосе проявились обида и возмущение, – но никого не нашел. Обошел весь дом, пытаясь найти и призывая всех вас. А потом побежал за врачом, но его тоже не оказалось дома, и я уже не знал, что делать, не знал, как… ничего не знал…

Агнес выпрямилась и шагнула к сыну.

– Успокойся, – сказала она, притянув мальчика к себе.

Прижав к плечу его светловолосую голову, она почувствовала, как он прерывисто дышит, дрожа всем телом.

– Ты поступил правильно. Молодец. И ты совсем не…

Он вырвался и потрясенно взглянул на нее влажными от слез глазами.

– Где вы были? – закричал он, его страх превратился в гнев, голос все больше звенел от возмущения. – Я искал вас повсюду!

Стараясь успокоить его взглядом, она мельком посмотрела на Джудит.

– Я ходила в «Хьюлэндс». Бартоломью послал за мной, там наши пчелы разлетелись. Прости, сынок, мне пришлось пробыть там дольше, чем я собиралась, – мне очень жаль, что меня не было дома.

Она вновь потянулась к нему, но он увернулся от ее руки и подошел к постели.

Они вдвоем стояли на коленях возле девочки. Агнес взяла ее руку.

– У нее… это, – хриплым шепотом спросил Хамнет, – верно?

Агнес избегала его взгляда. Он слишком быстро соображает, и его ум так восприимчив, что он способен читать ее мысли, словно открытую книгу. Поэтому она держала свои выводы при себе, не поднимая головы. Она тщательно проверила, не изменился ли цвет кончиков пальцев, не появились под ногтями серые или землистые оттенки. Ничего. Все ногти розовые со светлыми полумесяцами у основания. Затем Агнес внимательно осмотрела ноги, каждый палец, прощупала уязвимые суставы лодыжек.

– У нее… чума, – опять прошептал Хамнет, – верно? Мама? Верно? Так ведь вы думаете?

Она обхватила запястье Джудит; пульс неустойчивый, неровный, то учащался, то почти пропадал, то выравнивался. Взгляд Агнес замер на шее Джудит, где появилась опухоль. Размером с куриное яйцо, едва отложенное. Она осторожно прикоснулась к ней кончиком пальца. Влажное и водянистое новообразование по ощущению напоминало болотную кочку. Развязав завязки на рубашке Джудит, она раздела дочь. Обнаружились и другие припухлости – в подмышках, страшные нарывы натянули кожу.

Ей приходилось видеть их прежде; мало кто в городе, или даже в графстве, не сталкивался с ними в жизни в то или иное время. Их люди боялись больше всего и надеялись, что эта болезнь обойдет их дома стороной. Она занимала обширное место в страхах каждого человека, и Агнес поначалу даже не верилось, что она реально видела их, что они не вымысел и не фантом, порожденный ее воображением.

Но, однако, такова реальность. Округлые нарывы набухли под гладкой кожей ее дочери.

Агнес показалось, что ее личность раскололась надвое. Ее потрясенная и испуганная половина с трудом дышала, видя эти бубоны. Другая же ее половина прислушивалась к собственным вздохам, оценивала и сдерживала их: «ты способна дышать, отлично». Слезы скопились в глазах первой Агнес, сердце тяжко забилось, словно зверек, мечущийся в костяном капкане грудной клетки. Другая Агнес четко подмечала симптомы: бубоны, жар, глубокий сон. Первая Агнес покрывала сонное лицо дочери поцелуями; другая – быстро вспоминала рецепт припарок из хлебных крошек с жареным луком и заваренным на молоке бараньим жиром и состав стимулирующего сердце сбора из плодов шиповника, молотой руты, лекарственного бурачника и жимолости.

Поднявшись на ноги, она вышла из спальни, спустилась по лестнице. В ее действиях сквозила странная, точно осознанная обыденность. Случилось то, чего она всегда так страшилась. Случилось. Этого момента она боялась больше всего, думала и размышляла о нем, вспоминала без конца темными бессонными ночами и в минуты отдыха, пребывая в одиночестве. Чума вошла в ее дом. Оставила свои отметины на шее ее ребенка.

В странной отстраненности она слышала, как велела Хамнету найти его бабушку и сестру, поясняла, что они обе сейчас на кухне, и попросить их прийти сюда сейчас, скорее, немедленно. Также отстраненно она остановилась перед полками со своими лекарственными запасами, и ее руки быстро нашли там нужные закупоренные горшочки. Вот рута и корица, они способствуют уменьшению жара, вот и корень вьюнка, и тимьян…

Она пробежала взглядом по полкам. Ревень? Агнес задумчиво держала его сухой стебель. Да, ревень очистит желудок вместе с чумной заразой.

Даже подумав об этой заразе, она невольно издала слабый стон, заскулила, словно щенок. Упершись лбом в оштукатуренную стену, она попыталась оживить оцепенелые мысли: «Моя дочь… нарывы… этого не может быть, я этого не допущу, не позволю».

Она решительно взяла пестик и принялась яростно толочь что-то в ступке, рассыпая по столу порошки, травы и коренья.

Покинув дом, Хамнет прошел по заднему двору и остановился в дверном проеме кухни, где его бабушка копалась в корзине лука, а служанка стояла рядом с ней, подставив подол фартука, в ожидании того, что Мэри положит ей туда для чистки. Огонь в печи полыхал и потрескивал, его вздымающиеся языки лизали днища кастрюль. Сюзанна стояла у маслобойки и вяло крутила рукоятку.

Она первая увидела брата. Хамнет взглянул на нее, и она ответила ему тем же, ее рот слегка приоткрылся. Она нахмурилась, словно хотела что-то сказать, возможно, поругать его за что-то. Потом оглянулась на бабушку, та как раз давала указание служанке почистить луковицы и порубить их помельче. Жара в этом помещении показалась Хамнету невыносимой – он чувствовал, как она наваливается на него, словно дым из адских врат. Тяжелые испарения почти заполнили все пространство до самой двери, расползаясь по стенам и потолку. Он не представлял, как женщины терпят такую жару. Мальчик провел рукой по лбу, и на мгновение ему показалось, что она начала расплавляться в горячем сумрачном мареве, вдруг осветившемся огоньками множества свечей, их пламя то угасало, то вспыхивало с новой силой, распространяя дым и чад, словно волшебные фонарики гоблинов. Он прищурил глаза, и видение пропало; кухня перед ним обрела прежний вид. Его бабушка, служанка, корзина с луком, сестра, маслобойка, на столе тушка обезглавленного фазана, его покрытые чешуйками лапки задраны, словно птице не хотелось пачкать их в грязи, даже если пришлось пройти обезглавливание и умереть.

– Бабушка? – робко произнесла Сюзанна, не сводя глаз с брата.

Позднее Сюзанна будет вновь и вновь вспоминать этот момент, особенно по утрам сразу после пробуждения. Как ее брат стоял в дверном проеме. Она будет вспоминать, как ей показалось, будто он выглядел слишком бледным, потрясенным, совсем не похожим на себя, и с ранкой под бровью. Могла ли она что-то изменить, раньше рассказав об этом бабушке? Если бы привлекла к этой ранке внимание ее матери или бабушки? Могло бы это изменить что-то? Ей не суждено этого узнать, потому что она произнесла тогда только одно слово: «Бабушка?»

В это время Мэри озабоченно разговаривала со служанкой.

– И постарайся не пережарить его на сей раз, даже по краям… как только лук зарумянится, ты снимешь его с огня, поняла?

Она повернулась сначала к внучке, а потом, последовав за взглядом Сюзанны, увидела в дверном проеме Хамнета.

Вздрогнув, она нервно прижала руку к груди.

– Ох, – воскликнула она, – как ты напугал меня! Что ты там торчишь, мальчик? Маячишь, словно призрак…

В последующие дни и недели Мэри будет твердить себе, что никогда не произносила этих слов. Да у нее, мол, просто язык не повернулся бы. Никогда она не сравнила бы его с призраком, не смогла бы сказать ничего пугающего, ничего дурного о его появлении. Он выглядел совершенно нормально. Уж точно, она не говорила ничего подобного.

Дрожащими руками Агнес собрала рассыпавшиеся лепестки и корешки обратно в ступку и принялась измельчать их, с такой силой выкручивая и сжимая деревянный пестик, что побелели костяшки пальцев. Высушенные кусочки стебля ревеня, рута и корица, все дробилось и смешивалось, распространяя свои сладковатые, едкие и горькие запахи.

Растирая смесь, она припоминала, скольких человек спасло это снадобье. Жену мельника, в яростном беспамятстве срывавшую с себя одежду. И буквально на следующий день, выпив две чашки этого зелья, она сидела в постели, мирная, как овечка, и ужинала супом. Племянника сквайра из Сниттерфилда: за Агнес прислали карету и увезли туда среди ночи. Парень быстро поправился благодаря этому лекарству и припаркам. Кузнеца из Коптона, пряху из Бишоптона. Разве все они не выздоровели? Значит, выздоровление все-таки возможно.

Полностью поглощенная своими мыслями и приготовлением лекарства, она вздрогнула, почувствовав чье-то прикосновение. Пестик выпал из ее пальцев на стол. Рядом с ней стояла ее свекровь, Мэри, с закатанными рукавами, ее щеки раскраснелись от кухонного жара, а лоб прорезала озабоченная морщина, придав лицу страдальческое выражение.

– Это правда? – спросила она.

Агнес вздохнула, почувствовав на языке пряно-жгучий привкус корицы, кислоту растертого ревеня, и, осознав, что может расплакаться, если заговорит, просто кивнула.

– У нее уже есть бубоны? Жар? Неужели все правда?

Агнес опять молча кивнула. Лицо Мэри окаменело в возмущении, глаза сверкнули странным огнем. Можно было подумать, что она рассердилась, но Агнес поняла всю глубину ее страдания. Женщины переглянулись, и Агнес поняла, что Мэри вспомнила свою дочь, Анну, чума забрала девочку в восемь лет, ее тело, горевшее в жару, покрылось бубонами, пальцы почернели, руки начали гнить и разлагаться, от них исходил ужасный запах. Ей рассказывала об этом Элиза, хотя она и сама узнала бы об этом благодаря своему особому дару. Не поворачивая головы и продолжая смотреть на Мэри, Агнес почувствовала, что малышка Анна теперь будет с ними в этой комнате, ее образ будет маячить у входа, покрытый саваном, с распущенными волосами, изъязвленными онемевшими пальцами, с распухшим горлом, лишенным способности дышать. Агнес заставила себя мысленно произнести: «Анна, мы знаем, что ты здесь с нами, мы помним тебя». Агнес ощущала, насколько эфемерна для нее завеса между реальным и потусторонним мирами. Для нее граница этих миров размыта, они тесно соприкасались и связывались доступными проходами. Она не позволит Джудит пересечь эту границу.