Текст книги "Синяя лилия, лилия Блу"

17

– Предскажи мне будущее, – сказала Блу в тот вечер, усевшись на стул перед Каллой, которая обложила квитанциями весь стол в гадальной.

В доме номер 300 на Фокс-Вэй стоял оглушительный шум. У Орлы была группа клиентов, у ее матери Джими тоже. Вдобавок Тринити – сестра Джими, или кузина, или подруга – привела в гости тысячу маленьких племянников, чтобы показать им, как варят мыло. В гадальной было тише всего.

– Скажи, стану ли я сиротой.

– Уйди, – велела Калла, нажимая кнопки на калькуляторе.

Они с Морой обычно занимались домашними финансами вместе – Калла, как положено взрослому человеку, управлялась с калькулятором, а Мора сидела по-турецки на ближайшем столе. Но теперь Моры не было.

– Я занята.

– То есть ты не знаешь, – сказала Блу. – Вот, наверное, в чем дело. Вы с Персефоной притворяетесь мудрыми, типа, «Блу сама должна найти дорогу в жизни» и все такое, но на самом деле вы просто понятия не имеете, что происходит.

– У меня расчеты, – заявила Калла. – А ты зануда. Отвали.

Блу схватила пригоршню бумажек и швырнула ей в лицо.

Калла взглянула на нее сквозь разлетающиеся счета и не тронулась с места.

Бумаги упали обратно на стол.

Блу и Калла смотрели друг на друга.

– Извини, – отступив, произнесла Блу. – Мне правда стыдно.

Она начала подбирать бумаги, но Калла схватила ее за руку.

– Не надо.

Блу совсем поникла.

Калла сказала:

– Послушай. Нам всем нелегко. Ты права. Мы никогда не могли заглянуть в Кабесуотер, а теперь нам еще труднее, потому что остались только двое. Нелегко прийти к согласию, когда нет арбитра, особенно когда весь смысл заключается именно в нем… – у нее изменилось лицо. – Вот что я тебе скажу: есть трое спящих.

– Ты это уже говорила. Все это говорили.

– Я думаю, твоя задача – разбудить одного из них. А задача Моры – НЕ разбудить другого.

– Две задачи, а спящих трое.

– Мы с Персефоной слегка расходимся во мнении по поводу существования третьей задачи.

Блу спросила:

– О каких задачах вообще идет речь? И что будет, когда мы их выполним? Наши фотографии наклеят на Доску почета в волшебном лесу и подпишут «Самые ценные сотрудники»?

– Нет. В конце концов все вернется к равновесию, и мы будем жить долго и счастливо.

– Круто звучит, но, во-первых, что делать с лишним спящим, и во-вторых, нельзя выполнить запрет. Как мама узнает, что ей удалось не разбудить кого не надо? В-третьих, по-прежнему предполагается, что Ганси скоро умрет? Потому что, в-четвертых, я представляю себе счастливый финал как-то иначе.

– Я жалею, что вообще об этом заговорила, – сказала Калла и принялась складывать счета стопкой.

– В-пятых, я больше не хочу ходить в школу.

– Ты ее не бросишь. Сожалею.

– Я не сказала, что бросаю школу. Просто у меня сейчас очень низкий уровень удовлетворения от того, что я делаю. Мораль упала. Войска не хотят штурмовать местный колледж.

Калла нажала еще одну кнопку на калькуляторе. Губы у нее приобрели весьма недовольный вид.

– Войскам не следует жаловаться человеку, который работал как проклятый, чтобы поступить в местный колледж.

– Тяжелое детство, игрушки, прибитые к полу, ага. Если ты имеешь в виду это, тогда…

– Нет, я имею в виду, что ты, Блу Сарджент, могла бы и задуматься, правда ли тебе все должны.

Пристыженная Блу фыркнула и встала.

– Ладно. Где список, который мы составили на дежурстве у церкви?

– От этого Ганси не станет менее мертвым.

– Калла.

– Кажется, в коробке на холодильнике.

Блу, глубоко разочарованная, выскочила из комнаты и подтащила к холодильнику стул сквозь толпу детишек, занятых приготовлением мыла. Разумеется, она нашла нужные записные книжки в коробке на самом верху. Забрав их все, Блу снова протолкалась через скопище трудолюбивых детей и вышла на задний двор.

Немедленно стало тише. Двор был пуст, не считая нескольких хризантем, ожидавших посадки, и огромного бука с раскидистой желтой кроной. И Серого Человека.

Он так тихо сидел на одном из шезлонгов, что Блу не заметила его, пока не собралась сесть на соседний.

– О! Извините. Вы хотите побыть один? Я могу уйти.

Лицо у него было задумчивое. Он указал почти полной бутылкой пива на второй шезлонг.

– Нет, это я пришел без разрешения. Мне следовало спросить, не против ли ты видеть здесь чужих.

Блу смущенно отмахнулась и села. Вечер пах лисами и сыростью, дождем и тлеющими кострами, в которых жгли листья. Некоторое время оба сидели молча – Блу листала записные книжки, а Серый Человек медитативно покачивал в руках пиво. Дул прохладный ветерок; Серый Человек безо всяких церемоний скинул пиджак и протянул его Блу.

Когда она набросила его на плечи, он спросил:

– Что это у тебя? Надеюсь, сонеты.

Блу побарабанила пальцами по страницам, размышляя, как бы объяснить.

– В мае мы ходим дежурить к церкви и видим духи людей, которые умрут в течение года. Мы спрашиваем, как их зовут. Если впоследствии они приходят на сеанс, мы даем им знать, что видели их мертвыми, чтобы они успели привести дела в порядок. Это список имен.

– Ничего не случилось?

– Нет, просто ресничка попала, – сказала Блу, вытирая правый глаз. – А что значит ваше выражение лица?

– Шок от обилия этических и духовных последствий.

– Да? – Блу нашла последний по времени список и подняла его над головой, чтобы на страницу упал свет из кухни. – О.

– Что?

Она обнаружила то, что искала: Джесси Диттли.

С ошибкой, но тем не менее.

Блу откинулась на спинку.

– Мы с Ганси встретили одного человека, и его имя показалось мне знакомым.

– И он в списке.

– Да. Проблема в том, что я не знаю, почему он умрет. То ли потому что мы вмешаемся в его жизнь, то ли потому что не вмешаемся. Или в любом случае.

Серый Человек оперся шеей на спинку шезлонга и посмотрел на низкие облака, в которых отражался свет городских огней.

– Судьба против простого предчувствия? Наверное, ты лучше разбираешься в том, как работает ясновидение.

Блу плотнее запахнула на себе пиджак, когда ветер взъерошил листья бука.

– Я знаю только то, что мне рассказали.

– И что тебе рассказали?

Ей нравилось, как он задавал вопросы. Он не столько нуждался в информации, сколько наслаждался ее обществом. Странно, но, сидя здесь с ним, а не с Каллой или Персефоной, Блу совершенно не ощущала одиночества или смущения.

Девушка почувствовала, что ей вновь попала в глаз ресничка.

– Мама говорит, это как воспоминание. Вместо того чтобы смотреть назад, смотришь вперед. Вспоминаешь будущее. Потому что время – оно не вот такое… – Блу нарисовала в воздухе линию. – Оно такое, – она начертила круг. – Наверное, если держать это в голове, понимаешь, что изменить будущее нельзя. Когда видишь будущее, оно уже отражает изменения, которые ты можешь внести на основании того, что видишь будущее. Не знаю. Не знаю! Мама всегда говорит людям, что ее видения – это обещание, а не гарантия. А обещание можно нарушить.

– Гарантию иногда тоже, – иронически заметил Серый Человек. И вдруг добавил: – Мора есть в списке?

Блу покачала головой.

– Она родилась в другом штате. А мы видим только духи людей, родившихся здесь.

Или заново родившихся, как в случае Ричарда Ганси Третьего.

Мистер Грей спросил:

– Можно посмотреть?

Блу протянула ему список и уставилась на медленно шевелившиеся листья над головой. Как она любила этот бук. В детстве она часто приходила сюда, чтобы прикоснуться к прохладной гладкой коре или посидеть среди изогнутых обнаженных корней. Однажды она написала буку письмо, которое положила в пенал и спрятала под корнями. С тех пор они выросли, совершенно скрыв его из виду. И теперь Блу жалела, что не может перечитать письмо – она помнила о его существовании, но забыла содержание.

Мистер Грей замер. Он осторожно спросил:

– Ганси?

Последнее имя на последней странице.

Блу молча прикусила губу.

– Он знает?

Она чуть заметно покачала головой.

– Ты знаешь, сколько ему осталось?

Она снова покачала головой.

Серый Человек посмотрел на нее тяжелым взглядом – а потом просто вздохнул и кивнул. Их объединяло то, что они оба были покинуты. И обоих не было в списке.

Наконец мистер Грей сказал:

– Люди часто нарушают обещания, Блу.

Он отхлебнул пива. Блу загнула листок, скрыв имя Джесса Диттли, затем развернула его. В темноте она спросила:

– Вы любите мою мать?

Мистер Грей посмотрел на небо сквозь темное кружево листвы. Потом кивнул.

– Я тоже.

Мистер Грей согнул и разогнул указательный палец.

– Я не хотел подвергать вашу семью опасности, – нахмурившись, сказал он.

– Знаю, что не хотели. И никто вас не винит.

– Мне надо принять решение, – произнес он. – Или придумать план. Надеюсь, к воскресенью разберусь.

– А что будет в воскресенье?

– Оно всегда имело для меня особый смысл, – ответил Серый Человек. – А еще это самый подходящий день, чтобы сделаться человеком, которым, по мнению твоей матери, я могу стать.

– Надеюсь, что человек, которым, по мнению моей матери, вы можете стать, – это тот, кто умеет находить пропавших матерей.

Он встал и потянулся.

– Helm sceal cenum, ond a pæs heanan hyge hord unginnost.

– Это значит «я буду супергероем»?

Серый Человек улыбнулся и ответил:

– «Сердце труса ничего не стоит, но доблестный муж достоин своего сияющего шлема».

– Ну, я так и сказала.

– По сути – да.

18

Ганси не спал.

Поскольку у Блу не было мобильника, он не мог нарушить правила и позвонить ей. Поэтому он каждую ночь лежал в постели, закрыв глаза, с телефоном в руках, и ждал, не позвонит ли она ему из дома.

«Перестань, – твердил он себе. – Перестань желать этого…»

Телефон загудел.

Ганси поднес его к уху.

– Ага, это по-прежнему не Конгресс.

Он мгновенно проснулся.

Бросив взгляд на закрытую дверь комнаты Ронана, Ганси взял очки и тетрадь и вылез из постели. Он заперся в кухне/ванной/прачечной и сел на пол напротив холодильника.

– Ганси?

– Я здесь, – понизив голос, ответил он. – Что тебе известно о синекрылом чирке?

Пауза.

– Это вы обсуждаете в Конгрессе за закрытыми дверями?

– Да.

– Это утка?

– Динь-динь! Один – ноль в пользу Фокс-Вэй. Праздничная толпа ликует! А ты знаешь, что летом они на целый месяц перестают летать, потому что сбрасывают все маховые перья сразу?

Блу поинтересовалась:

– Разве не все утки так себя ведут?

– Правда?

– В том-то и проблема с Конгрессом.

– Не умничай, Сарджент, – сказал Ганси. – Джейн. А ты знаешь, что в это время синекрылому чирку нужно съесть сто граммов протеина, чтобы возместить потерю шестидесяти граммов оперения?

– Теперь знаю.

– Это примерно тридцать одна тысяча беспозвоночных.

– Ты читаешь по книжке?

– Нет, – Ганси закрыл тетрадь.

– Спасибо, очень познавательно.

– Всегда к твоим услугам.

– Здо́рово.

Снова стало тихо, и Ганси понял, что Блу положила трубку. Он прислонился к холодильнику и закрыл глаза, чувствуя муки совести, удовольствие, безумие и полную власть над собой. Через двадцать четыре часа он снова будет ждать этой минуты.

«Не надо не надо не надо».

– Блин, что такое? – спросил Ронан.

Ганси распахнул глаза в ту секунду, когда тот включил свет. Ронан стоял на пороге, с наушниками на шее. Бензопила, набычившись, как миниатюрный бандит, сидела у него на плече. Ронан нашел взглядом телефон, лежавший на полу, но не стал задавать вопросов, а Ганси ничего не сказал. Ронан сразу распознал бы ложь, а сказать правду Ганси не мог. Ревность пожирала Ронана целых семь месяцев после того, как в компании появился Адам. А эта история ранила бы его еще сильней.

– Мне не спалось, – честно сказал Ганси. И добавил: – Ты ведь не собираешься покушаться на Гринмантла?

Ронан вздернул подбородок. Его улыбка была злой и невеселой.

– Нет. Я придумал вариант получше.

– Я хочу знать, что это? Ты признал бессмысленность мести?

Улыбка расширилась и обострилась.

– Это не твоя забота, Ганси.

Когда Ронан не злился, он был еще опаснее.

И он не ошибался: Ганси не хотел этого знать.

Ронан открыл холодильник, отодвинув Ганси дверцей. Он достал банку газировки и протянул Бензопиле холодный хот-дог. Потом снова взглянул на Ганси и сказал:

– Я нашел клевую песню.

Ганси пытался не обращать внимания на звуки, которые издавал ворон, пожиравший хот-дог.

– Хочешь послушать?

Ганси и Ронан редко совпадали в музыкальных вкусах, но тем не менее Ганси пожал плечами в знак согласия.

Ронан снял наушники с шеи и нацепил их на Ганси. Они слегка пахли пылью и перьями от близости с Бензопилой.

Из наушников вырвалось:

– Стукни раз…

Ганси сдернул их, а Ронан разразился безумным смехом, к которому, хлопая крыльями, присоединилась и Бензопила. Оба были ужасны и веселы.

– Гад, – яростно сказал Ганси. – Ты гад. Обманул мое доверие.

– Это лучшая песня на свете, – ответил Ронан, корчась от смеха. Наконец он совладал с собой. – Ладно, птичка, пошли, пусть поест в одиночестве.

Уйдя, он выключил свет и оставил Ганси в темноте. Тот услышал, как Ронан насвистывает припев по пути к себе в комнату.

Он поднялся на ноги, подобрал телефон и тетрадь и тоже вернулся в постель. Муки совести и тревога совершенно ушли к тому моменту, когда его голова коснулась подушки. Осталась только радость.

19

Ганси и забыл, сколько времени отнимает школа. Возможно, потому что теперь у него было больше дел за пределами Агленби, или потому что он не мог не думать о школе, даже когда не сидел на уроках.

«Гринмантл».

– Дик! Ганси! Парень! Ричард Ганси Третий!

Упомянутый Ганси шагал по коридору вместе с Ронаном и Адамом, направляясь в директорский кабинет. Хотя крик смутно донесся до него, в голове у Ганси было слишком шумно, чтобы разобрать отдельные слова. Отчасти мозг был занят Гринмантлом, отчасти исчезновением Моры, отчасти Мэлори, который исследовал перпендикулярную силовую линию, отчасти пещерой воронов, отчасти мыслью о том, что через семь часов Блу, возможно, позвонит ему. И последняя часть, тревожная – и все разрастающаяся – думала о цвете осеннего неба, о листьях на земле, о том, что время проходит и его уже не вернуть. Что оно истекает и стремится к концу.

В честь победы школы на региональной викторине ученикам разрешили прийти на занятия без формы, и отсутствие единообразия отчего-то еще больше усилило тревогу Ганси. Его однокашники болтались по историческому кампусу в стеганых жилетках, клетчатых брюках, стильных пуловерах. И это напоминало ему, что он существует сейчас, а не в иное время. Прочие школьники безошибочно опознавались как принадлежность этого века, этого десятилетия, этого года, этого сезона, этого социального класса. Своего рода, человеческие часы. Только когда они надевали одинаковые синие свитера, Агленби выскальзывал из времени, и все эпохи начинали казаться, по сути, одной.

Иногда Ганси думал, что последние семь лет жизни провел в поиске мест, которые вселяли в него это ощущение.

«Гринмантл».

Каждое утро на этой неделе начиналось с Гринмантла, который стоял у доски и неизменно улыбался. Ронан перестал приходить на первый урок. Завалив латынь, он ни за что не сдал бы выпускной экзамен, но разве Ганси мог его винить?

Стены сыпались.

Адам спросил, зачем Ганси нужно к директору. Тот солгал. Ему надоело ссориться с Адамом Пэрришем.

– Га-а-а-анси-и-и!

Вчера вечером мистер Грей сказал Ронану: «Присни мне Грейуорен, и я отдам его Гринмантлу».

Ронан ответил: «Вы хотите, чтобы я отдал этой твари ключи от Кабесуотера? Вы об этом просите?»

То есть они зашли в тупик.

– ГАНСИ! ДИК!

Ронан развернулся и зашагал обратно, навстречу крикуну. Он широко раскинул руки.

– Не сейчас, Чень. Король немного занят.

– Я не к тебе обращаюсь, Линч. Мне нужен живой человек.

Свет, отразившийся в оскале Ронана, привлек внимание Ганси и вернул его в реальность. Он остановился и взглянул на часы, а затем обернулся и подошел к Генри, который сидел за складным столиком меж двух колонн. Его волосы напоминали черное пламя.

Юноши обменялись товарищеским рукопожатием через стол. Их кое-что объединяло – до прошлой весны Ганси был капитаном гребной сборной, а Генри однажды записался в команду за завтраком, прежде чем вычеркнуть свою фамилию к обеду. Ганси был в Эквадоре; Генри однажды участвовал в модельной фотосессии вместе со скаковой лошадью по кличке «Эквадор в любви». Ганси однажды убили осы; отец Генри занимался созданием дронов-«шмелей».

Они были в приятельских отношениях, хотя и не дружили. Генри тусил с ребятами из Ванкувера, а Ганси – с мертвыми валлийскими королями.

– Чем могу помочь, мистер Чень? – поинтересовался Ганси любезно.

Генри ткнул рукой в его сторону.

– Видишь, Ронан? Вот как надо говорить с людьми. Спасибо, что спросил, Ганси. Слушай, мне правда нужна твоя помощь. Подпиши вот это.

Ганси обозрел «это». Формулировки были довольно официальными, но, судя по всему, Чень составил петицию об организации ученического совета, избираемого самими учащимися.

– Ты хочешь, чтобы я голосовал за право голосовать?

– Ты ухватил суть моей идеи гораздо быстрее, чем все остальные. Неудивительно, что о тебе вечно пишут в школьном бюллетене.

Генри протянул ему ручку; Ганси ее не взял. Генри достал фломастер, затем карандаш.

Но Ганси не спешил подписывать; он пытался понять, не обязуется ли тем самым пожертвовать некоторым количеством свободного времени.

Rex Corvus, parate Regis Corvi.

– Ганси, давай, – поторопил Генри. – Тебя послушают. Твой голос считается за два, потому что ты красивый европеоид. Золотой мальчик Агленби. Еще круче ты станешь только в одном случае – если твоя мама пройдет в Конгресс.

Ронан ухмыльнулся, глядя на Адама. Ганси потер пальцем нижнюю губу, с мукой сознавая, что Генри сказал чистую правду. Он никогда не знал, чего добился честно, а что получил только благодаря позолоченной родословной. И это всегда немного его беспокоило.

А сейчас довольно сильно.

– Я подпишу, но никуда выдвигаться не стану, – предупредил Ганси, взяв ручку. – Мне некогда.

Генри потер руки.

– Конечно, старик. Пэрриш?

Адам покачал головой. Отстраненно и холодно, так что Генри не стал переспрашивать.

– Линч?

Ронан перевел взгляд с Адама на Генри.

– Ты, кажется, сказал, что я – не живой человек.

В ту минуту он совсем не походил на ученика Агленби – бритоголовый, в черной байкерской куртке и дорогих джинсах. Он казался совсем взрослым. Как будто минувшим летом время несло Ронана чуть быстрее, чем остальных.

«Кто эти двое? – задумался он. – И что мы делаем?»

– Похоже, политика уже разрушила мои принципы, – сказал Генри.

Ронан взял самый большой маркер и наклонился над петицией. Он огромными буквами вывел «АНАРХИЯ» и швырнул маркером в Генри.

– Эй! – воскликнул тот, когда маркер отскочил от его груди. – Ну ты и урод.

– Демократия – фарс, – ответил Ронан, а Адам улыбнулся – чуть заметно и, в общем, только для своих. Эту манеру он вполне мог усвоить от Ронана.

Ганси с сожалением взглянул на Генри.

– Извини. Он сегодня не набегался. Ну или съел что-то не то. Сейчас я его заберу.

– Когда меня выберут президентом, – сказал Генри Ронану, – я объявлю твое лицо вне закона.

Ронан улыбнулся – тонко и мрачно.

– Суд – это фарс.

Когда они вновь зашагали по сумрачной галерее, Ганси спросил:

– Ты когда-нибудь задумывался над тем, что, вероятно, вырастешь полным придурком?

Ронан пнул камушек. Он заскакал по плитам впереди них и скатился на поросший травой двор.

– Ходят слухи, что отец подарил ему на день рождения «Фискер», а он боится на нем ездить. Хотел бы я посмотреть на эту машину. Говорят, он прикатил в школу на велике.

– Из Ванкувера? – уточнил Адам.

Ганси нахмурился, когда через двор пробежали двое невероятно юных девятиклассников – неужели он сам когда-то был таким же маленьким?

Он постучал в директорскую дверь. «Я правда это делаю?» Да.

– Подождете меня здесь?

– Нет, – сказал Ронан. – Мы с Пэрришем покатаемся.

– Вот как? – спросил Адам.

– Хорошо, – сказал Ганси.

Он обрадовался, что они будут чем-то заняты, вместо того чтобы думать о директоре и гадать, ведет ли себя Ганси как Ганси.

– Тогда увидимся.

И, прежде чем они успели что-нибудь еще сказать, он вошел в кабинет и закрыл дверь.

20

Ронан повез Адама в Амбары.

Со времен злополучной вечеринки в честь Четвертого июля Ронан начал регулярно навещать родительский дом, возвращаясь на Монмутскую фабрику поздно и без объяснений. Адам никогда не любопытствовал – секрет есть секрет, – но не мог отрицать, что ему было любопытно.

И вот теперь, видимо, Адаму предстояло выяснить, в чем дело.

Амбары всегда приводили его в замешательство. Фамильная недвижимость Линчей, возможно, не обладала обаянием роскоши, как особняк Ганси, зато вполне искупала отсутствие блеска клаустрофобической густотой истории. Утыканные сараями поля напоминали остров. Отделенный от остальной долины, засеянный воображением Ниалла Линча и населенный его снами.

Это был другой мир.

Ронан вел машину по узкой дороге. Она прорезала путаницу скрюченных деревьев. Вишнево-красные листья ядовитого плюща и кровавые шипастые плети ежевики мелькали меж стволов. Все остальное было зеленым – густой полог листвы, заслоняющий вечернее солнце, трава, пробивающаяся на обочинах, сырой и липкий мох.

Они миновали лес и увидели обширные огороженные поля. Здесь цвета были еще насыщенней – зеленые и золотые пастбища, красные и белые сараи, тугие небрежные осенние розы, которыми были сплошь увешаны кусты, лиловые сонные горы, наполовину скрытые деревьями. Желтые яблоки, яркие как масло, выглядывали меж ветвей с одной стороны дороги. Какие-то синие цветы – невероятные, фантастические – бушевали в траве с другой стороны. Все было диким и безыскусным.

Как сами Линчи.

Ронан шикарно развернулся в конце подъездной дорожки – Адам лишь молча протянул руку, чтобы схватиться за ручку на потолке – и «БМВ» медленно и небрежно въехал на гравиевую стоянку перед главным домом.

– Однажды ты снесешь стенку, – сказал Адам, вылезая из машины.

– Конечно, – согласился Ронан.

Выбравшись наружу, он посмотрел на сливовые деревья, которые росли рядом с площадкой. И Адам в очередной раз убедился, что Ронан целиком и полностью принадлежал этому месту. Привычная поза, в которой он стоял, ища спелые сливы, наводила на мысль, что Ронан проделывал это много раз. Нетрудно было понять, что он вырос здесь – и здесь состарится. Нетрудно увидеть, что изгнать его отсюда – значило лишить души.

Адам на мгновение попытался вообразить себя, выросшего среди этих полей, а не в пыльном поселке трейлеров на окраине Генриетты – себя, которому позволялось хотеть этот дом. Но это было так же невозможно, как представить Ронана в виде школьного учителя.

Он не понимал, каким образом Ронан научился ярости в безопасных Амбарах.

Ронан нашел две черно-лиловые сливы по своему вкусу. Одну он бросил Адаму и движением подбородка велел ему следовать за собой.

Отчего-то Адам был уверен, что все те разы, когда Ронан ездил в Амбары, он готовил дом для себя и Мэтью. Эта идея казалась Адаму такой убедительной, что он удивился, когда Ронан повел его вокруг дома, в сторону одного из многочисленных сараев.

Этот просторный длинный амбар, вероятно, предназначался для коз или коров. Но вместо скота в нем был всякий хлам. При внимательном рассмотрении оказалось, что это хлам из снов, приблизительно датируемый по пыли и ржавчине.

Ронан ловко двигался по полутемному сараю, подбирая с пола то часы, то фонарь, то кусок странной ткани, на которую Адаму почему-то было больно смотреть. Наконец Ронан нашел нечто вроде призрачного огонька на ремне; он повесил его на плечо, чтобы забрать с собой. Сливу он уже слопал.

Адам стоял в дверях, наблюдая за ним сквозь облако пыли и стараясь, чтобы сливы хватило подольше.

– Твоя работа?

– Нет, это все отец, – ответил Ронан, подобрав какой-то маленький струнный инструмент.

Он повернул его, чтобы показать Адаму струны – из чистого золота.

– Ты посмотри.

Адам подошел поближе. Хотя ему еще нужно было сделать уроки и позаботиться о Кабесуотере, торопиться совершенно не хотелось. В сарае царило сонное вневременное ощущение, и было очень приятно копаться в чудесах и прихотях. В том числе там нашлись и механизмы, которые по-прежнему двигались каким-то загадочным образом, и существа, в которые Ниалл Линч, очевидно, вдохнул жизнь, поскольку теперь они спали. Среди хлама Адам и Ронан обнаружили спящих птиц, и спящего кота, и старомодного плюшевого медведя, который, очевидно, когда-то тоже был живым, поскольку его грудь вздымалась и опускалась. Ниалл Линч умер, и их невозможно было разбудить – разве что, как Аврору Линч, вернуть в Кабесуотер.

Пока они двигались по старому сараю, Адам чувствовал, как Ронан то смотрел на него, то отводил взгляд; безразличие было хорошо натренированное, но неполное. Адам задумался, заметил ли это кто-нибудь еще. Отчасти ему хотелось, чтоб заметили, но тут же он устыдился. Не стоило поддаваться тщеславию. «Смотрите, Адам Пэрриш кому-то нужен, к нему привязались, и не кто попало, а Ронан, который мог бы обратить внимание на Ганси или на кого угодно, но его ненасытные глаза выбрали Адама».

Возможно, он ошибался. Он вполне мог ошибиться.

«Я непостижим, Ронан Линч».

– Хочешь посмотреть, где тут моя работа? – спросил Ронан. Самым небрежным тоном.

– Конечно, – ответил Адам. Самым небрежным тоном.

Остановившись на мгновение, чтобы повесить фонарик на столб забора, Ронан повел Адама по мокрым полям к амбару, в который они уже когда-то заходили. Еще до того как Ронан открыл тяжелую ржавую дверь, Адам знал, что увидит внутри – и, разумеется, там было большое стадо коров, всех возможных цветов. Как и остальные живые существа в амбарах, они спали. Ждали.

Свет в сарае был тусклым, коричневым, он пробивался сквозь заросшие грязью окна под высоким потолком. Пахло чем-то теплым, живым, знакомым – шерстью, навозом, влажностью. Кем надо быть, чтобы приснить целое стадо? Неудивительно, что Кабесуотер не появлялся, пока Ниалл не умер. Даже беспечное состязание Ронана и Кавински истощило силовую линию настолько, что лес исчез. А это были безделушки, машины.

Но не целые поля, полные животных. Не выдуманная долина.

Вот почему они не могли отдать Гринмантлу даже поддельный Грейуорен. Жестокий Кабесуотер был в то же время на удивление хрупким.

Ронан открыл внутреннюю дверь; за ней находилась потрепанная комнатка. Повсюду лежала пыль, такая густая, что она уже превратилась в слой земли. На столе желтели ветеринарные справки и счета за корм. В мусорном ведре лежали старые банки из-под колы. На стенах висели всякие вырезки и распечатки – флаер на концерт какой-то ирландской фолк-группы в Нью-Йорке, картинка с изображением детей, бегущих по далекому старинному пирсу в какой-то далекой старинной стране. Все это настолько не походило на вещи, которые вешал над своим рабочим местом отец Адама, что Адам вновь задумался о чувствах Ронана. Такой человек, как он, считал такого человека, как Адам, кем-то достойным…

Ронан споткнулся и выругался. Он нашел выключатель, и над головой зажегся приятный флуоресцентный свет. Плафон был полон дохлых мух.

Когда стало немного светлее, Адам увидел протоптанные в пыли дорожки, которые вели от стола к стулу у стены. На стуле лежало одеяло – не пыльное – и он без труда вообразил силуэт молодого человека, спящего на нем. В этой картине было нечто удивительно грустное.

Ронан оттащил от стены железный ящик из-под инструментов и с ужасающим грохотом откинул крышку.

– Я пытаюсь разбудить папины грезы.

– Что?

– Они не умерли. Они спят. Если переправить их всех в Кабесуотер, они проснутся и пойдут себе. И вот я задумался – а если перенести Кабесуотер к ним?

Адам сам не знал, чего ожидал в качестве откровения, но точно не этого.

– К коровам.

– У некоторых людей есть родственники, Пэрриш.

Аврора была заключена в Кабесуотере. Разумеется, Ронан хотел, чтобы она могла приходить сюда. Адам, устыдившись, ответил:

– Извини. Я понял.

– И дело не только в этом. Мэтью… – Ронан очень красноречиво замолчал, и Адам понял. Еще один секрет, который тот пока не был готов открыть.

Покопавшись в ящике, Ронан повернулся. В руках он держал прозрачный стеклянный шар. Воздух внутри туманно поблескивал. Шар был красивый, вроде тех, что висят в саду или на кухне у какой-нибудь старой дамы. Адаму пришло на ум слово «безопасно». Совсем не в духе Ронана.

Тот поднес шар к свету. Воздух внутри перекатился от одной стенки к другой. Возможно, это был не воздух, а жидкость. Адам видел, как она отражалась в синих глазах друга. Ронан сказал:

– Это моя первая попытка.

– Ты его приснил.

– Естественно.

– Хм. А Кабесуотер?

Ронан как будто оскорбился.

– Я спросил разрешения.

Он спросил. Так просто. Словно ему не стоило никакого труда общаться с этой сущностью, которая появлялась перед Адамом исключительно с помощью шикарных и жестоких жестов.

– Во сне тут была заключена частичка Кабесуотера, – продолжал Ронан и произнес нараспев: – Если работает во сне, работает и в реале.

– А он работает? Дай короткую версию.

– Придурок. Нет. Не работает. Ни хрена не делает.

Ронан сунул шар обратно в ящик и стал вытаскивать другие неудавшиеся попытки. Все они выглядели загадочно. Сверкающая лента, клочок травы, продолжавший расти на куске торфа, раздвоенная веточка. Он позволил Адаму подержать кое-что в руках; на ощупь эти вещи казались странными. Слишком тяжелыми, словно притяжение действовало на них сильнее, чем обычно. И пахли они знакомо. Ронаном. Кабесуотером.

Если задуматься – или, точнее, не задумываться, – Адам чувствовал биение силовой линии в каждом из этих предметов.

– Мешок с песком у меня тоже был, – сказал Ронан, – но я его рассыпал.

Целые часы грез. Каждый день он ездил в Амбары, чтобы поставить машину, свернуться в кресле и в одиночестве заснуть.

– Почему именно здесь? Зачем ты ездишь за этим сюда?

Ронан бесстрастно ответил:

– Иногда мне снятся осы.

И тогда Адам это представил: Ронан просыпается на Монмутской фабрике, держа в руке принесенный из грез предмет, по одеялу ползают осы, а ничего не подозревающий Ганси спит в соседней комнате.

Нет, он не смог бы безудержно грезить на Монмутской фабрике.

«Одиночество».

– А ты не боишься, что как-нибудь повредишь себе? – спросил Адам.

Ронан фыркнул. Когда это он боялся за собственную жизнь? Но все-таки в его глазах было что-то такое. Рассматривая собственные руки, он признал:

– Я приснил ему пачку инъекторов. Во сне я постоянно изобретаю средства от укусов. Они у меня всегда с собой. Я кладу их в машину. Оставляю на Монмутской фабрике.

Адам ощутил яростную и жестокую надежду.

– А они работают?

– Не знаю. Нет способа проверить, пока не случится ЧП. И реванша не будет.

Ронан взял из ящика два каких-то предмета и встал.

– Так. Сейчас будет полевая практика. Пошли в лабораторию.

Одной рукой он прижимал к себе ярко-синее флисовое одеяло. Через другую Ронан перебросил лоскут мха, как официант – полотенце.