Текст книги "Синяя лилия, лилия Блу"

31

Ронан вернулся к церкви Святой Агнессы. Адам думал, что тот хочет зайти к нему, в квартирку на втором этаже над приходской канцелярией, но когда они вышли из машины, Ронан развернулся и направился к церковной двери.

Хотя Адам и жил буквально над церковью, он не бывал внутри с тех пор, как перебрался на новое место. Пэрриши никогда не отличались благочестием; хотя Адам полагал, что Бог, возможно, и существует, он всегда считал, что это неважно.

– Линч, – сказал он, когда Ронан открыл дверь в неосвещенный храм. – Я думал, мы хотели поговорить.

Ронан окунул пальцы в чашу со святой водой и коснулся лба.

– Здесь пусто.

Но церковь не казалась пустой. На Адама накатила клаустрофобия от запаха ладана, ваз с чужеземными лилиями, складок белой ткани, измученного взгляда скорбящего Христа. Все здесь полнилось историями, которых он не знал, ритуалами, которые он никогда не совершал, связями, которые не разделял. Здесь неумолчно звучала история, и у Адама закружилась голова.

Ронан толкнул его ладонью в плечо.

– Пошли.

Он прошагал вдоль задней стены тусклого помещения и открыл дверцу, за которой оказалась крутая лестница. Взобравшись наверх, Адам оказался на потайном балкончике, где стояли две скамьи и орган с трубами. Статуя Девы Марии – наверное – протягивала к нему руки, но это только потому, что не знала, кто он такой. Но, с другой стороны, она обращалась и к Ронану, а уж его-то она знала. У ее ног горело несколько маленьких свечек.

– Здесь сидит церковный хор, – объяснил Ронан, садясь у органа.

Без предупреждения он вдруг взял несколько пугающе громких и удивительно глубоких нот.

– Ронан! – зашипел Адам.

Он посмотрел на Марию, но ту, казалось, ничего не смутило.

– Я же сказал, тут никого нет.

Видя, что Адам ему не поверил, Ронан пояснил:

– Сегодня в Вудвилле исповедь, священник уехал туда. Обычно в этот день Мэтью приходил сюда учиться играть на органе, чтоб никто не слышал, как он лажает.

Адам наконец сел на скамью. Прижавшись щекой к гладкой спинке, он посмотрел на Ронана. Как ни странно, Ронан и здесь выглядел абсолютно естественно, совсем как в Амбарах. Эта шумная и богатая религия вылепила его в той же мере, что и мир отцовских грез. Казалось невероятным, что все, составлявшее Ронана, умещалось в одном человеке. Адам начал понимать, что совершенно не знает Ронана. Или, точнее, он знал его только отчасти – и полагал, что больше ничего нет.

Мимо пронесся запах Кабесуотера – аромат деревьев после дождя – и Адам понял, что, пока он смотрел на Ронана, тот смотрел на него.

– Итак, Гринмантл, – произнес Адам, и Ронан отвел взгляд.

– Блин. Да.

– В тот первый вечер я просмотрел все, что было в доступе.

Ронану было бы нетрудно порыться в Интернете самому, но, очевидно, он знал, что Адаму понравится эта занимающая мозги головоломка.

– Две докторских степени, дом в Бостоне, три штрафа за превышение скорости за последние полтора года. И все такое.

– Как насчет паутины?

– Неважно, – сказал Адам.

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы получить легкодоступную версию биографии Колина Гринмантла. И еще чуть-чуть, чтобы понять, что это не та биография, в которой они нуждались. Адам не собирался распутывать паутину – возможно, он и не сумел бы это сделать. Он должен был сплести новую.

– Разумеется, важно. Все важно.

– Нет, Ронан, смотри… иди сюда.

Адам принялся писать в пыли, покрывавшей скамью. Ронан подошел и присел рядом.

– Это что?

– То, что нам понадобится, – ответил Адам.

Он все продумал и держал в уме. Было бы гораздо проще записать, но он не решился. Не стоило оставлять ни бумажных, ни компьютерных следов. А взломать файл в голове Адама мог только Кабесуотер.

– Это – разные улики, которые тебе придется приснить. И как мы их закопаем.

Некоторые из них нужно было закопать буквально. План получился аккуратным в теории, но не на практике: подставить человека – грязное дело, а убийство предполагает трупы. Или, по крайней мере, их части.

– Конечно, многовато, – признал Адам (и правда, после того как он все записал в пыли, стало казаться, что улик слишком много). – Наверное… да. Но в основном они маленькие…

Ронан дочитал план до конца. Он слегка отвернулся от этого кошмара, точно так же как отворачивался от «сна», и сказал:

– Но… этого же не было на самом деле. Гринмантл ничего такого не делал.

Ронану необязательно было говорить: «Это ложь».

Адам мог бы догадаться, что здесь возникнет проблема. Он попытался объяснить:

– Знаю, что не делал. Но очень трудно доказать, что он убил твоего отца. Это слишком тонко. Слишком много деталей, которые я не знаю. Он может опровергнуть любое из наших доказательств чем-нибудь вполне реальным, например предоставить полный отчет о том, что он делал в тот день. Он может разрушить все, что мы ему предъявим. Но если я выдумаю убийство, то проконтролирую все фрагменты.

Ронан молча смотрел на него.

– Слушай, это должно быть что-то реально ужасное, то, за что он не захочет попасть в тюрьму, – продолжал Адам.

Он чувствовал себя немного подло и не мог понять, чем было вызвано заметное отвращение на лице Ронана – природой преступления, которое он предложил, или тем, что Адам в принципе оказался способен придумать такое преступление. Но он настаивал, потому что было слишком поздно отступать.

– Мы хотим, чтобы он перепугался, чтобы ему в голову не пришло открыть рот или нанести ответный удар. Если Гринмантла в этом хотя бы обвинят, он погибнет – и он это знает. А если его осудят, то с людьми, которые совершают преступления против детей, в тюрьме обращаются плохо, и это он тоже знает.

Адам видел, как две половины души Ронана спорят. Невероятно, но он понимал, что ложь проигрывает.

– Всего один раз, – быстро сказал Адам. – Только раз. Я бы мог все переделать так, чтобы это касалось твоего отца, но тогда у нас не будет железных доказательств. И тебе придется выступать в суде. И Мэтью.

Адам тут же устыдился, хотя ни словом не солгал. Он знал, что это будет последняя капля. Так и случилось.

– Ладно, – горестно произнес Ронан.

Он посмотрел на план, начерченный в пыли, и нахмурился.

– Ганси бы не одобрил.

Потому что это была грязь как она есть. Короли не пачкают подолы мантий в дерьме.

– И поэтому мы ему не скажем.

Адам ожидал, что Ронан и тут возразит, но тот просто кивнул. Они были согласны в двух вещах: защитить хрупкие чувства Ганси и солгать, прибегнув к умолчанию.

– А ты сумеешь это приснить? – спросил Адам. – Тут куча подробностей.

Это было нереально. Никто не смог бы приснить хоть одну из этих вещей, а уж тем более все. Но Адам видел, на что способен Ронан. Он читал принесенное из мира грез завещание, ездил в выдуманном «Камаро» и боялся чужого кошмара.

Вполне возможно, что в этой церкви присутствовали два бога.

Ронан снова присел рядом со скамьей, изучая список и задумчиво касаясь пальцами щетины на подбородке. Когда он не пытался выглядеть сволочью, его лицо становилось совсем другим – и на долю секунды Адам ощутил пугающее неравенство их отношений: Ронан знал Адама, но знал ли Адам Ронана?

– Я это сделаю сейчас, – наконец сказал Ронан.

– Сейчас? – недоверчиво повторил Адам. – Здесь? Сейчас?

Ронан самоуверенно ухмыльнулся, явно довольный такой реакцией.

– Нет лучше времени, чем настоящее, Пэрриш. Сейчас. Все, кроме телефона. Сначала мне надо глянуть, какой у него мобильник, прежде чем я его присню.

Адам обвел глазами безмолвную церковь. Она по-прежнему казалась населенной. Хотя умом он верил Ронану, что в церкви никого нет, но в душе ему казалось, что вокруг полно… чего-то вероятного. Однако на лице Ронана был написан вызов, и Адам не собирался отступать. Он сказал:

– Я знаю, какой у Гринмантла телефон.

– Недостаточно просто назвать модель. Я должен его увидеть, – ответил Ронан.

Адам помедлил – а потом спросил:

– А если я попрошу Кабесуотер показать тебе его мобильник во сне? Я знаю, какой он.

Он думал, что Ронан поколеблется или удивится странностям Адама, но тот просто выпрямился и потер руки.

– Да. Ладно. Хорошо. Слушай, тебе, наверное, лучше уйти. Иди к себе, а я приду, когда закончу.

– Почему?

Ронан сказал:

– Не все в моей голове здорово и прекрасно, Пэрриш, поверь. Я тебе говорил. И когда я приношу что-нибудь из сна, иногда не удается ограничиться чем-то одним.

– Я рискну.

– Тогда двинься.

Адам отошел и сел рядом с Марией, а Ронан вытянулся на скамье, стерев сомнительный план штанинами джинсов. Его неподвижность и погребальное освещение напомнили Адаму изваяние Глендауэра, которое они видели в гробнице. Спящий король. Адам, впрочем, и представить не мог то странное и безумное королевство, которым правил бы Ронан.

– Перестань на меня смотреть, – потребовал тот, хотя глаза у него были закрыты.

– Как хочешь. Я попрошу Кабесуотер насчет телефона.

– Увидимся на той стороне.

Пока Ронан укладывался поудобнее, Адам перевел взгляд на свечи у ног Марии. В пламя было труднее смотреть, чем в черную воду, но свечи служили той же цели. Когда перед глазами у Адама повис туман, он почувствовал, как сознание освобождается и отделяется от тела – и за мгновение до того, как выйти за пределы себя, Адам попросил Кабесуотер дать Ронану телефон. «Попросил» – не вполне подходящее слово. Скорее, показал. Он показал Кабесуотеру то, что ему было нужно, – образ телефона, появляющегося перед Ронаном.

Когда он действовал на той стороне, невозможно было следить за временем.

Рядом – но что такое рядом? – Адам услышал какой-то резкий звук, похожий на карканье, и вдруг понял, что сам не знает, смотрел ли он на свет минуту, или час, или целый день. Его собственное тело казалось похожим на огонь, мерцающий и хрупкий; он погрузился слишком глубоко.

Пора возвращаться.

Адам побрел обратно, вступая в собственные кости. Он почувствовал, как сознание вновь вошло в тело. И открыл глаза.

Ронан корчился перед ним.

Адам живо поджал ноги, убираясь за пределы досягаемости того кошмара, который происходил перед ним. Руки Ронана были покрыты кровью, кисти истыканы мелкими, но глубокими и злыми ранами. Джинсы почернели. Ковер на полу блестел от влаги.

Но ужаснее всего была выгнувшаяся спина Ронана. Его рука, прижатая к горлу. Его дыхание – хрип, задушенная попытка что-то выговорить. Его пальцы, которые тряслись, поднесенные ко рту. Его глаза, слишком широко распахнутые, слишком яркие, обращенные к потолку. Они видели одну только боль.

Адам не хотел двигаться. И не мог. Он никак не мог сделать это. Этого на самом деле не было.

Но, оказывается, мог. И это было.

Он пополз вперед.

– Ронан… о господи.

Приблизившись, он понял, что тело Ронана представляло собой сплошную рану. Ничем помочь было нельзя. Ронан умирал.

«Я виноват… это моя идея… он даже не хотел…»

– Ну, ты доволен? – спросил Ронан. – Ты этого добивался?

Адам в ужасе подскочил. Голос исходил откуда-то из другого места. Адам поднял голову и увидел, что Ронан сидит на скамье, скрестив ноги, и внимательно за ним наблюдает. Одна рука у него тоже была в крови, но, очевидно, в чужой. Когда Ронан взглянул на своего умирающего двойника, в его лице мелькнуло нечто темное. Тот, другой Ронан заскулил. Это был кошмарный звук.

– Что… что происходит? – спросил Адам.

Он ощутил головокружение. Он бодрствовал… но спал.

– Ты сам сказал, что хочешь остаться и посмотреть, – прорычал Ронан, не сходя с места. – Ну так наслаждайся зрелищем.

Теперь Адам понял. Настоящий Ронан не двигался; он проснулся там же, где и заснул. Умирающий Ронан был просто копией.

– Зачем ты его приснил? – поинтересовался Адам.

Он пытался поверить, что умирающий в муках Ронан был ненастоящим, но сходство получилось стопроцентным. Адам одновременно видел корчившегося в агонии Ронана Линча – и другого Ронана Линча, который отстраненно наблюдал за происходящим. Оба были реальными – хотя оба были невероятны.

– Я хотел приснить сразу много зараз, – сказал Ронан.

Он говорил коротко, словно обрубая слова. И старался не подавать виду, что ему неприятно наблюдать за собственной смертью. Может, Ронану и правда было все равно. Может, это происходило постоянно. Не стоило Адаму думать, будто он знает хоть что-то о Ронане Линче.

– Это все не такие вещи… не такие, которые мне обычно снятся, и Кабесуотер заволновался. Появились кошмары. Потом осы. Я мог притащить их с собой. И проснулся бы вот так. Поэтому я приснил копию себя, чтобы отдать им, а потом… проснулся. И вот я здесь. И еще раз здесь. Вот это круто. Блин, как круто.

Тот, другой Ронан умер.

Адам почувствовал себя точно так же, как в ту минуту, когда увидел мир снов. Реальность скручивалась и изгибалась. Ронан был здесь – мертвый, но Адам не мог плакать о нем, потому что Ронан был здесь – живой и невозмутимый.

– На, – сказал Ронан. – Вот тебе твоя фигня. Вранье, которое ты хотел.

Он сунул Адаму огромный, битком набитый коричневый конверт – очевидно, там лежали улики, способные испортить жизнь Гринмантлу. Адам не сразу понял, что Ронан хочет, чтобы он его взял, – и еще секунда понадобилась ему, чтобы вспомнить, как это делается. Адам велел себе вытянуть руку, и та неохотно повиновалась.

«Соберись, Адам».

На конверте была кровь, и Адам испачкал пальцы.

Он спросил:

– Ты добыл все?

– Все там.

– Даже…

– Все там.

Невероятно, чудесно и страшно. Дрянной план, выдуманный дрянным мальчишкой, обрел свое безобразное воплощение. Из сна – в реальность. И как логично было, что Ронан, предоставленный самому себе, создавал прекрасные машины, прекрасных птиц и любящих братьев, а Адам, получив волшебную силу, изобрел отвратительную цепочку извращенных убийств.

Адам спросил:

– Что теперь? Что будем делать с…

– Ничего, – прорычал Ронан. – Ты ничего не будешь делать. Нет, сделай то, о чем я уже просил. Уйди.

– Что?

Ронан дрожал. Не от яда, как тот, другой Ронан, а от какого-то подавляемого чувства.

– Я сказал, что не хочу, чтоб ты был здесь – мало ли что произойдет. И вот оно произошло. Посмотри на себя.

Адам подумал, что справился довольно неплохо, учитывая обстоятельства. Ганси к этому времени уж точно упал бы в обморок. Адам не понимал, каким образом его присутствие усугубило ситуацию. Впрочем, он ясно видел, что Ронан Линч злился, поскольку хотел злиться.

– Не сходи с ума. Я не виноват.

– Я не сказал, что ты виноват, – произнес Ронан. – Я сказал: вали, блин, отсюда.

Они уставились друг на друга. И это до жути походило на все их предыдущие ссоры, пусть даже на сей раз между ними, свернувшись, лежал неотличимый от Ронана труп, залитый кровью. Ронан просто хотел поорать там, где кто-нибудь мог его услышать. И у Адама лопнуло терпение – не потому что Ронан злился на него, а потому что ему самому надоела привычка считать крик единственным способом показать свое недовольство.

Адам сказал:

– Ну, хватит. Что дальше?

– Пока. Вот что.

– Ладно, – сказал Адам и направился к лестнице. – В следующий раз умирай один.

32

Вернувшись к себе, Адам долго стоял под душем. В кои-то веки часть мозга, подсчитывавшая, сколько стоит долгий горячий душ, молчала. Он стоял под струей воды, пока та не сделалась чуть теплой. Когда Адам вылез и оделся, до него с запозданием дошло, что Ронан, возможно, был выбит из равновесия самим сном, а не зрелищем собственной смерти. Он погрузился в сон, намереваясь получить доказательства убийства, и проснулся с кровью на руках. Адам знал, что ночные ужасы посещали Ронана, только когда ему снился кошмар. Ронан наверняка знал, что его ожидало, но тем не менее охотно бросился с головой в омут, когда Адам попросил.

Наверное, нужно было убедиться, что Ронан в порядке. Адаму следовало остаться с ним.

Но он сидел дома и думал о том, другом Ронане. О мертвом. Самым странным было, что он уже видел это, стоя в дупле дерева в Кабесуотере, только наоборот. Умирал не Ганси, а Ронан. Значит, видение ошиблось? Или Адам изменил свое будущее? Или то, что он видел, еще не произошло?

В дверь постучали.

Наверное, Ронан. Хотя, конечно, для него было бы очень нетипично первым признать свою ошибку.

Снова раздался стук, уже настойчивей.

Адам осмотрел руки, чтобы убедиться, что на них не осталось крови, и открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

Он открыл дверь.

Там стоял его отец.

– Ты меня не впустишь? – спросил он.

Тело не повиновалось Адаму; он словно со стороны, с легким удивлением, наблюдал за тем, как отступил на шаг, позволив Роберту Пэрришу войти.

Каким узкоплечим он казался рядом с этим человеком. Только посмотрев внимательно на их лица, можно было догадаться, что они родственники. Тогда становилось ясно, что у Роберта Пэрриша – тонкие красивые губы, как у Адама. И точно такие же светлые волосы, вьющиеся от пыли, и складка меж бровей, которую породила подозрительность. Вообще-то было не так уж сложно понять, что один из них произошел от другого.

Адам забыл, о чем думал до того, как открыл дверь.

– Значит, тут ты живешь, – произнес Роберт Пэрриш.

Он взглянул на убогую полку, самодельную тумбочку, матрас на полу. Адам был еще одним предметом мебели, который стоял на пути.

– Похоже, нам скоро предстоит свидание, – сказал отец.

Он остановился, встав прямо перед Адамом.

– Ты будешь смотреть мне в глаза, когда я говорю с тобой, или будешь разглядывать полку?

Адам продолжал смотреть на полку.

– Ладно. Слушай, я понимаю, что мы поругались, но, по-моему, ты мог бы поставить точку. Твоя мать страшно расстроена, и в день суда все это будет выглядеть просто нелепо.

Адам практически не сомневался, что его отцу нельзя было здесь находиться. Он не помнил всего, что произошло после того, как он подал в суд, но Адам был уверен, что предполагался и судебный запрет. В то время, помнится, он с удовольствием об этом думал, но теперь мысленно назвал себя дураком. Отец избивал его много лет, пока не попался, и удар был более серьезным преступлением, чем нарушение запрета. Адам, конечно, мог позвонить в полицию и сообщить о нарушении; он сомневался, что отца накажут, но взрослая часть его души полагала, что если Роберта Пэрриша возьмут на заметку – это будет уже неплохо.

Впрочем, с полицией он свяжется потом, спустя несколько минут, которые ему еще предстоит пережить…

Адам не хотел, чтобы его ударили.

Это было странное осознание. Не то чтобы Адам успел привыкнуть к побоям. Боль в этом смысле была чем-то удивительным: она всегда действовала. Но в прошлом, живя дома, он привык к самой идее столь близкого насилия. С тех пор, впрочем, прошло достаточно времени, и Адам перестал ожидать боли. Поэтому внезапная возможность побоев казалась еще невыносимее.

Он не хотел, чтобы его ударили.

Он был готов сделать все необходимое, чтобы его не ударили.

Руки у Адама дрожали от предвкушения.

«Кабесуотер не господин тебе», – сказал голос Персефоны.

– Адам, я стараюсь вести себя как приличный человек, но ты очень сильно испытываешь мое терпение, – произнес отец. – По крайней мере, притворись, что ты меня слышал.

– Я слышал, – сказал Адам.

– Ну ты и наглец.

«Если он скандалит, это не значит, что он прав».

Обращаясь к шкафу, Адам произнес:

– Я думаю, тебе лучше уйти.

Он чувствовал себя трусливым и бесхребетным.

– Значит, вот так?

Да, вот так.

– Учти, в зале суда ты будешь выглядеть полным идиотом, Адам, – сказал Роберт Пэрриш. – Люди меня знают. Они знают, что я за человек. Мы с тобой оба понимаем, что это просто жалкая попытка привлечь к себе внимание. И все остальные тоже это поймут. Достаточно только посмотреть на тебя – сразу ясно, что ты за дерьмо. Не думай, что я не в курсе, откуда ветер дует. Ты всюду расхаживаешь с этими богатенькими мразями.

Отчасти Адам находился там, вместе с отцом, но большая – и лучшая – его часть отстранилась. Адам-маг покинул эту комнату. Он шел среди деревьев, проводя рукой по покрытым мхом камням.

– Суд это сразу поймет. И знаешь, что тогда будет? Во всех газетах пропечатают, что ты хотел засадить своего работягу-отца за решетку.

Листья шелестели, близко и покровительственно, прижимались к ушам, сворачивались в кулаках. Они не хотели напугать Адама. Они просто пытались говорить на понятном языке, привлечь его внимание. Кабесуотер был не виноват, что к тому времени, когда Адам заключал сделку, его уже переполнял страх.

– Думаешь, они посмотрят на тебя и увидят бедного избиваемого мальчика? Да ты вообще знаешь, что такое побои? Судья умный человек. Он сразу раскусит вранье. И глазом не моргнет.

Ветви тянулись к Адаму, покровительственно обвивая его, – чаща, повернувшаяся шипами наружу. Раньше Кабесуотер обволакивал сознание, но теперь знал, что надо окружить тело. Адам хотел существовать отдельно – и Кабесуотер прислушался. «Я знаю, ты не такой, как он, – сказал Адам. – Но в моей голове все так перепутано. Я сломан».

– Так. Мы снова вернулись к тому, с чего начали. Ты можешь отменить слушание в любой момент, когда захочешь, и вся эта ерунда закончится.

Дождь стучал по листьям, поворачивая их изнанкой наверх, и капал на Адама.

– Слушай, ты. Я к тебе обращаюсь. Ты что, репетируешь выступление в суде? По крайней мере, хоть сделай вид, что я не со стенкой разговариваю. Да какого черта…

Резкий отцовский возглас швырнул Адама обратно в реальность. Одна рука Роберта Пэрриша висела в воздухе, как будто он хотел коснуться сына – или уже коснулся и теперь отступал.

В мясистой части ладони торчал маленький шип. Из ранки текла струйка крови, необыкновенно яркой.

Выдернув шип, отец посмотрел на Адама. На свое творение. Он долго молчал, а затем на его лице что-то отразилось. Не вполне страх. Неуверенность. Перед ним стоял его сын, которого Роберт Пэрриш не знал.

«Я непознаваем».

Роберт Пэрриш начал говорить, но тут же замолчал. Он увидел нечто в лице или в глазах Адама – или что-то ощутил в колючке, которая вонзилась ему в ладонь, а может быть, как и Адам, почуял в квартире запах сырой лесной земли.

– В суде ты выставишь себя идиотом, – наконец произнес отец. – Ты ничего не хочешь сказать?

Адам ничего не хотел сказать.

Отец ушел и захлопнул за собой дверь.

Адам долго стоял так. Он провел ладонью по правому глазу и по щеке, затем вытер руку о штаны.

А потом лег на матрас и закрыл глаза, прижав кулаки к груди. От них пахло туманом и мхом.

Кабесуотер ждал его.