Текст книги "Госпожа отеля «Ритц»"

Глава 16
Клод

Осень 1942 года

Звонит телефон; как обычно, всего один звонок. Клод бросает взгляд на жену, которая собирается уходить, не объясняя куда и зачем. Близится вечер, но для ужина еще слишком рано. Он давно собирается сводить Бланш куда-нибудь, даже если для этого придется израсходовать все продовольственные талоны. Обычно они, разумеется, едят здесь, в «Ритце» – в этом весь смысл пребывания в отеле. Сотрудникам и их семьям всегда достаются объедки с нацистских банкетов; это еда, которую можно получить без талонов.

Но в последнее время в поведении Бланш появилось что-то новое – безрассудство в сочетании с задумчивостью. Это беспокоит Клода почти так же сильно, как злит. Как будто у него есть время еще на одну проблему! Иногда она заводит разговор, который, кажется, давно хотела начать, а потом резко его обрывает. Она стала вести себя с немцами очень смело – иногда грубовато, иногда, напротив, игриво. Особенно со своим старым другом Спатзи; Бланш флиртует с ним так нагло, что Клод боится, как бы Шанель не столкнула его жену с лестницы. У него самого двойственное отношение к происходящему: с одной стороны, если Бланш будет любезна с нацистами, можно надеяться, что она не навлечет беду на него и на «Ритц». С другой стороны, ему неприятно видеть, как она льнет к ним, как будто не понимает, что эти люди – воплощенное зло.

Конечно, Клод предполагает, что и ей неприятно видеть, как он делает то же самое.

На днях, когда они ужинали в ресторане (единственное помещение в крыле, выходящем на Вандомскую площадь, куда допускались гражданские лица – помимо персонала отеля; возмутительно, что вооруженные охранники обыскивают Клода каждый раз, когда он пересекает длинный коридор, соединяющий два крыла), фон Штюльпнагель без приглашения сел за столик Аузелло.

Естественно, они не могли сказать ему, что хотят побыть одни; для немцев не существовало такого понятия, как «свободное время». Сотрудники «Ритца» были для них прислугой. Клод, конечно, привык к небрежному обращению со стороны богатых и знаменитых. Но раньше ему хорошо платили за эту «честь», да и постояльцы по большей части были людьми порядочными. Теперь слово «честь» забыто. И платят мало.

Что касается порядочности, то ей нет места в мире, который их окружает.

– Клод, друг мой! – воскликнул фон Штюльпнагель, размахивая руками; немец, казалось, был искренне рад его видеть. – И его очаровательная жена, – добавил он, все еще улыбаясь. – Американка. Теперь она тоже наш враг. У рейха так много врагов! – Он кивнул Бланш, его глаза были полузакрыты, в голосе звучала грусть.

– Спасибо японцам, – холодно ответила она, поглаживая длинную ножку винного бокала; Клод напрягся, опасаясь, как бы жена не выплеснула содержимое бокала в румяное лицо собеседника. – Это они в конце концов втянули Америку в войну.

– А вы бы хотели, чтобы ваша страна вступила в войну с нами раньше? – Он наклонился вперед и с усилием открыл глаза пошире, как будто ему просто любопытно. Клод никак не мог его раскусить – вдруг немец готовит для Бланш ловушку? Он крепко сжал нож, пристально наблюдая за фон Штюльпнагелем. Но тот вовсе не казался агрессивным; он был слегка навеселе и очень общителен.

– Как ни странно, Франклин Рузвельт не консультируется со мной по таким вопросам, – ответила Бланш, пожимая плечами. В эту минуту Клод искренне восхищался женой.

Фон Штюльпнагель рассмеялся; он даже хлопнул ладонью по столу от удовольствия.

– Остроумная женщина! Вы счастливый человек, господин Аузелло. Я сразу узнаю счастливчика! Мне ведь тоже повезло. Вы должны познакомиться с моей женой. Она почти так же очаровательна, как ваша. – Немец учтиво поклонился Бланш.

Она растерянно посмотрела на Клода; он ответил ей тем же. Супруги не знали, что делать с незваным гостем, который тем временем подозвал официанта и попросил еще бренди.

Но один из офицеров, сидевших за соседним столиком, явно слышал их разговор; он встал, поднял бокал и воскликнул: «За Вашингтон! Его мы завоюем следующим! Хайль Гитлер!»

Бланш задрожала; она так крепко сжимала ножку бокала, что Клод боялся, как бы та не треснула. Он не мог потянуться через стол и схватить жену за руку; их разделял фон Штюльпнагель, свирепо смотревший на офицера. Почти с неохотой, как показалось Клоду, тот тоже встал, поднял бокал и пробормотал: «Хайль Гитлер!» И весь ресторан, заполненный нацистами, сделал то же самое.

– Прошу меня извинить! – сказал Клод; он вскочил со стула, заставил Бланш подняться и подтолкнул ее к двери, хотя они съели только суп. – Я еще не заказал рыбу на завтра.

Затем мужчина с поклоном (он презирал себя за этот поклон, но десятилетия работы в индустрии предали директора отеля: нацисты или нет, эти люди все равно были гостями Сезара Ритца) вытолкал жену из столовой.

Когда они подошли к вооруженному охраннику, стоявшему в начале длинного коридора, молодой человек улыбнулся и приподнял шляпу.

– Добрый вечер, фрау Аузелло!

– Добрый вечер, Фридрих, – натянуто ответила Бланш. Потом она вздохнула и после небольшой паузы продолжила: – Ты получил сегодня письмо?

– Да! – мальчик просиял и полез в карман. – Хотите, я вам его прочту?

– В другой раз. – Бланш позволила мужу тащить ее дальше по бесконечному мраморному коридору. – Куда ты так спешишь, Клод?

– Я… я боялся, что ты скажешь какую-нибудь глупость.

– Ты имеешь в виду, что я могла бы сказать проклятым нацистам, что думаю об их шансах захватить Вашингтон?

– Да…

– О боже, как бы мне этого хотелось! – Она оттолкнула мужа и зашагала прочь; ему пришлось бежать, чтобы не отстать от нее. – И я сделаю это, раз уж ты упомянул такую возможность!

Она развернулась и пошла обратно в сторону ресторана, но Клод вовремя удержал ее.

– Убери от меня руки!

– Нет, Бланш, нет. Только не здесь.

– А почему бы и нет, черт возьми? Мне плевать на твой драгоценный «Ритц», Клод Аузелло! Как ты можешь кланяться им, как слуга? Мне плевать, что они очаровательны и обходительны! Мне даже на Фридриха плевать! Он такой же, как они все! Хотя он еще мальчик, совсем ребенок, как… – Тут, к его удивлению, Бланш горько заплакала. – О, это чертовски грустно, Клод! Все так бессмысленно. Что мне делать?

В конце концов он отвел рыдающую жену в номер (она хотела зайти в бар, но там было полно нацистских офицеров, и Клод ей не позволил), где она могла без помех ругаться и злиться на него, на нацистов, вообще на всех мужчин:

– Вы ведете себя как большие храбрые звери: бьете себя в грудь, рычите друг на друга. Но это потому, что вы все слабаки, вы все притворяетесь! А я просто сижу здесь, и это неправильно. Этого мало, этого недостаточно…

Наконец она заснула. Макияж Бланш потек, помада стерлась так, что ее рот напоминал мазок кисти импрессиониста.

Клод сел, вытер лоб, отдышался. Теоретически она, конечно, права. Это позор, абсурд, ужас. Мужчины действительно были такими, как говорила Бланш, и даже хуже. Мужчины были омерзительны. И он не исключение.

Но на практике, в реальности, в которой они пытались жить и выживать, его жена была категорически неправа. Она должна оставаться в стороне, должна сидеть и наблюдать. Для ее же блага, для их блага. Для блага «Ритца».

Сможет ли он предотвратить кризис, подобный этому, в следующий раз? Помешает ли разъяренной Бланш истошно кричать, раскрывая то, что должно остаться в тайне? Дело в том, что Клод не доверял жене, особенно когда она была пьяна. Он никогда не мог положиться на нее так, как муж должен полагаться на супругу – сдержанную, понимающую, ставящую его интересы выше своих, способную утешить. В будущем у них, конечно, будет еще больше кризисов и проблем; американка-алкоголичка в гнезде злобных нацистов – взрывоопасная комбинация. Клод понимал, что ему предстоит обезвредить бесчисленное количество маленьких бомб. И впервые задумался, справится ли он – невозмутимый месье Аузелло – с этой задачей.

Он гадал, не станет ли его жена причиной краха «Ритца», спасение которого Клод считал своей главной задачей в этой войне. Хоть у него и не было боевого задания в прямом смысле этого слова, он знал, что должен обеспечить безопасность «Ритца», сохранить отель и его персонал целыми и невредимыми.

Это его назначение. Его обязанность. Его долг. Как француза.

Телефон перестает звонить; Клод должен ответить на этот призыв. В конце концов, он мужчина. Мужчина, в котором война пробудила знакомые желания.

Бланш, надевавшая серьги, застывает. Он вздрагивает и – прежде чем она успевает сказать хоть слово или схватить ближайший предмет, чтобы швырнуть в него, – вскидывает руки, защищая лицо в преддверии битвы. Их битва обветшала и изъедена молью; она похожа на старый спектакль, в котором усталые актеры нехотя произносят реплики для уснувшей публики.

Но сегодня вечером Бланш, кажется, адекватна. Она молчит. Клод опускает руки.

Бланш начинает напевать какую-то песню – что-то из театральной постановки, наверное, американской. Мелодия смутно знакома Клоду, но слов он не знает. Жена продолжает краситься; наносит помаду, промокает ее салфеткой, потом, как обычно, делает странную вещь: кладет указательный палец в рот, вытаскивает его и стирает помаду с пальца. Она утверждает, что так помада не остается на зубах.

Затем Бланш надевает туфли и тянется за сумочкой.

– Повеселись сегодня, Клод, дорогой. Передавай ей привет! Желаю хорошо провести время. О, и не жди меня!

– Куда… куда ты идешь, Бланш? Ты же знаешь, я не люблю, когда ты бродишь по улицам. Никогда не знаешь, что может случиться.

– Какая жалость! – отвечает она, выходя за дверь с сияющей улыбкой.

Клод в кои-то веки не находит слов. Он не знает реплик из этого нового спектакля. Он сидит на кровати, сбитый с толку.

Потом его охватывают подозрения. Что это значит – «не жди меня»? Как бы сильно ему ни хотелось побежать за ней и спросить, или даже выследить ее, как он делал, когда они с Джали гуляли по Парижу, – Клод не может. Потому что кое-кто ждет его.

Он поправляет галстук, расчесывает усы и наносит одеколон; открывает шкаф, достает из кармана пиджака записную книжку. Запирает дверь номера и спускается по винтовой лестнице, заглядывая в оживленные владения Фрэнка Мейера, надеясь, впервые за время их брака, увидеть там жену, сидящую за своим столиком.

Но ее там нет.

Фрэнк Мейер может знать, где она, и Клод направляется к барной стойке красного дерева, но на полпути останавливается. Не стоит делиться семейными проблемами с Фрэнком; в конце концов, формально он его сотрудник. Нет, так не пойдет; достаточно того, что они с Бланш выясняют отношения на повышенных тонах, а значит, их ссоры просачиваются за стены номера.

Клод резко поворачивается на каблуках и выходит из отеля. У него нет другого выбора.

Потому что кое-кто ждет его.

Глава 17
Бланш

Осень 1942 года

Лили вернулась.

В записке, которую Бланш доставили с букетом фиалок, сказано, что они должны встретиться на цветочном рынке, но не сказано, на каком именно. Единственный рынок, который Бланш хорошо знает, расположен на Иль-де-ла-Сите, рядом с Нотр-Дамом. Туда она и отправляется сегодня вечером, решив заодно (боже, какое у него было лицо!) помучить мужа и испортить ему вечер. Она понятия не имеет, что на нее нашло, какой бесенок нашептал ей эту идею, но она в восторге от своего поступка и жалеет, что не сделала этого много лет назад. Почему бы не мучить его, как он мучает ее?

Почему бы не убедить этого ублюдка в том, что у нее есть любовник? Это пойдет на пользу и ей, и ему. Бланш и раньше думала о том, чтобы завести любовника.

Но никак не могла заставить себя это сделать. Потому что все еще любила мужа. В отличие от французов она была воспитана в убеждении, что любовь и секс – синонимы. Она так и не смогла избавиться от этого старомодного представления; пуританский дух в ней (во всех американцах, по словам Клода) был слишком силен.

Бланш многое нравится в муже. Ей нравится, что он всегда следит за собой. Даже если у него выходной и он планирует остаться дома с женой, он бреется, причесывается и безупречно одевается. Бланш трогает, что он одевается так для нее одной.

Ей нравится, что Клод первый просматривает почту – на случай, если там попадется что-то, что может расстроить Бланш. Ей нравится, как он укладывает ее в постель перед тем, как заняться любовью; он взбивает подушки, разглаживает простыни и укладывает жену на них с деликатностью художника, подыскивающего идеальную раму для законченной картины. Ей нравится, что он в первую очередь думает о ней, а не о себе.

Ей нравится, как он читает книги: медленно, облизывая палец, чтобы аккуратно перевернуть страницу, всегда используя одну из красивых кожаных закладок со своим именем, делая пометки в специальной тетради в кожаном переплете с золотым обрезом. По правде говоря, глядя, как он читает, Бланш вспоминает, как он занимается любовью. Она не знает другого мужчины, который мог бы завести женщину, просто переворачивая страницы в книге.

Она любит своего мужа, черт возьми! Но это не значит, что сейчас она не наслаждается своим триумфом, не радуется тому, что заставила его ревновать.

К тому моменту, как Бланш пересекает Сену, она уже не думает о Клоде. Она шагает по-мужски уверенно и широко; ей не терпится пройтись по симпатичному маленькому рынку, полному цветов и птиц в клетках – в основном певчих птиц с ярко-синим или желтым оперением. Несмотря на страх перед птицами, Бланш считает их очаровательными; к тому же она не видела ничего подобного в Штатах. Хотя птицы не всегда поют и не всегда выглядят довольными, клетки, расставленные на столах и свисающие с шестов, вызывают у Бланш восторг. Это так по-парижски.

Она садится на скамейку у воды и смотрит на рынок. И тут Бланш видит ее. Протискиваясь сквозь толпу, она начинает смеяться еще до того, как добирается до Бланш. Она, как обычно, одета в разномастные вещи: клетчатый шарф, небрежно повязанный вокруг шеи, черные кружевные перчатки, мешковатая зеленая шерстяная юбка, кожаная куртка, слишком большая для нее.

Бланш хочется вскочить и помахать рукой, но она сдерживается; Лили может быть под наблюдением – Фрэнк Мейер намекал на это, когда передавал записку и фиалки. К тому же рынок патрулируют немецкие солдаты; время от времени они останавливаются пофлиртовать с деревенскими девушками, присматривающими за прилавками под бдительными взглядами папаш. Поэтому Бланш остается на месте и смотрит прямо перед собой, пока Лили не садится рядом с ней.

Лили вкладывает пальцы в ее ладонь, и на мгновение сердце Бланш перестает биться.

Она уже смирилась с тем, что больше никогда не увидит Лили. Лили погибла, исчезла; Бланш похоронила ее загадочный, вызывающий изумление и восторг образ в глубине своей души. На поверхности осталось схематичное воспоминание о женщине, которую она встретила в путешествии. Забавной, странной особе, которая заставляла ее смеяться. Вот и все. Они ведь были знакомы совсем недолго. Бланш, конечно, знала, что так бывает: люди приходят в вашу жизнь, освещают темный угол, о существовании которого вы даже не подозревали, а потом исчезают. Настоящая, прочная духовная связь встречается редко – с этим ничего не поделаешь.

Теперь, когда Лили вернулась, Бланш переполняет счастье. Она и представить себе не могла, что встретит человека, который будет понимать ее без слов, что жизнь преподнесет ей такой редкий, драгоценный подарок. Едва взглянув на Лили, Бланш понимает, что сейчас произойдет что-то хорошее – или, по крайней мере, что-то захватывающее. А ей это очень нужно. После авантюры с британским летчиком – она старается думать об этом именно как об авантюре, не акцентируя внимание на том, насколько опасным было ее приключение, – она не может спать спокойно.

Ведь это была не просто авантюра! Она рисковала, чтобы сделать кое-что очень важное. Она была смелой, находчивой. Она спасла человеку жизнь.

И она жаждет сделать это снова.

С того самого невероятного дня она мечтает по-настоящему участвовать в Сопротивлении, о котором говорят французы, когда нацисты их точно не слышат. Она даже попросила о помощи Фрэнка Мейера, когда они сидели в кафе возле Пале-Рояля в его редкий выходной. Но он поднял руку, чтобы заставить ее замолчать, прежде чем Бланш успела закончить фразу.

– Ничего не выйдет, Бланш, – сказал здоровяк. – Я рад, что смог помочь тебе… в тот раз. Но Клод убьет меня, если узнает, что я втянул тебя в Сопротивление. И ты знаешь почему.

– Да, но…

– Бланш, я тебе не завидую. Я знаю, многим кажется, что у тебя есть все, но мы оба понимаем, что это не так.

Ее щеки горели; она была ошеломлена словами Фрэнка и уткнулась носом в чашку кофе, чтобы спрятать лицо. Чтобы скрыть, как она тронута тем, что кто-то понял ее. Разглядел ее одиночество, ее тревоги – и понял их причину.

– Пойми, Клод – мой работодатель. Я многое скрываю от него; меня это, в общем-то, не смущает. Но тут… другое. Ты его жена, и он очень заботится о тебе, очень беспокоится.

– У него странный способ демонстрировать это. – Бланш не стала вдаваться в подробности. Фрэнк, который знал все, что происходило в «Ритце», наверняка был в курсе ночных похождений Клода.

– Я не в том положении, чтобы кого-то осуждать, – вот и все, что сказал Фрэнк; тема была закрыта.

И все же она не собиралась оставаться в стороне, отсиживаться в темном углу или наблюдать за окружающим кошмаром, скрывшись за парчовыми занавесками «Ритца». Но Бланш понятия не имела, к кому еще обратиться, у кого узнать, чем она может помочь.

Пока Лили не села на скамейку рядом с ней.

Бланш думает, что они будут просто болтать о том, как Лили путешествовала, где сделала новую стрижку, какое вино пила в Испании. В «Ритце» она привыкла к таким разговорам.

Поэтому ей требуется несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями, чтобы осознать, что Лили говорит не о достопримечательностях и гостиничных номерах, а о сражениях, о крови, о ночах, проведенных в пещерах с крестьянами, о бомбах, падающих с неба. Она упоминает кого-то по прозвищу Теленок, кого-то по имени Мускат.

Лили рассказывает, как в ночь после боя они с Робертом занимались любовью на улице, а их ружья лежали рядом на земле.

А Бланш думает, что любовь должна быть слаще, когда смерть так близко, что ее можно коснуться рукой.

Теперь Лили, кажется, рассказывает о Париже. Бланш нужно сосредоточиться; она настолько поглощена своими мыслями, что не поспевает за потоком слов, льющимся изо рта подруги. А Лили не может остановиться, как будто слова были долго заперты глубоко внутри нее, а сейчас Бланш открыла потайную дверь. Бланш рассматривает Лили, внезапно встревожившись; она наконец замечает, как похудела ее подруга, как она бледна, как яростно горят ее глаза.

Лили говорит о мужчине, который сделал петлю из трехцветного флага и повесился на мосту Альма на следующий день после того, как немцы вошли в Париж. И никто не остановил его – даже она.

По-видимому, в первые дни оккупации Лили и Роберт объединились со студентами. Они сопротивлялись, пока обычные французы, ошеломленные происходящим, бездействовали.

– Как Роберт? – Бланш в конце концов перебивает Лили; то, что она рассказывает, слишком ужасно. – Надеюсь, на этот раз мне удастся с ним встретиться. Вы собирались в Испанию в такой спешке…

– Роберт, – перебивает Лили, – мертв.

– О, Лили! – Глаза Бланш наполняются слезами. Нелепо, думает она, оплакивать человека, которого никогда не видела. Она слишком эмоциональна. Глаза Лили сухие; когда она переводит на нее немигающий, как у куклы, взгляд, Бланш начинает рассматривать птицу в клетке в конце прилавка. Птица горчичного цвета с переливчато-синими крыльями прыгает вверх-вниз, со своей жердочки на пол клетки снова и снова, как будто у нее припадок.

– Погиб в самом начале, – продолжает Лили, как будто Бланш задала вопрос. – Сразу после того, как вонючие немцы напали на нас. Может, я тебе когда-нибудь расскажу. Я молюсь, чтобы все они сгорели в аду.

– Я знаю, что многие из них ужасны. Но среди них есть дети – мальчики, которые не хотели приезжать сюда, которые не так плохи, как другие…

– Они чудовища, Бланш. Во Франции все не так, как в твоем «Ритце». То, что происходило в Польше и Австрии, теперь происходит здесь.

От отвращения и стыда у Бланш сводит желудок. В этот самый момент Клод, наверное, подает чай монстрам, которые убили Роберта. А она сама… ведь сегодня утром она специально сказала Астрид, что у нее красивые волосы. Вчера она сидела с Фридрихом, пока он читал письмо от своей девушки; она даже обняла мальчика, когда он со слезами на глазах рассказал, что у той появился другой кавалер – солдат СС, расквартированный в Берлине.

Бланш понимает, что ей надо выбираться из «Ритца». Она должна увидеть, что происходит за его стенами. Если она этого не сделает, то как сможет жить дальше?

Как сможет искупить свою ложь?

– Хорошо, что мы увиделись. Мне это было нужно, – говорит Лили; Бланш тронута до глубины души, хоть и знает, что не заслуживает ее дружбы. – Теперь у меня другой любовник. Он тоже ненавидит нацистов, и у него большие планы, прекрасные планы!

Она вытирает нос рукавом, отказываясь от предложенного Бланш носового платка, и улыбается. Веснушки на ее бледной коже похожи на чернильные пятна.

– Но ведь он не такой, как Роберт, правда?

– Нет, Лоренцо не мой мужчина. Он просто мужчина. Это разные вещи.

– Как будто я этого не понимаю! – Бланш вздыхает, чувствуя, что для нее Клод никогда не был просто мужчиной. Он невыносим, напыщен, аморален; он собственник. Джали был таким же. Все мужчины такие! Но когда-то Клод был (или казался) совсем другим…

– Познакомься с моими друзьями, Бланш! Ну, они не совсем мои друзья, не такие, как ты. Они для меня не так важны. Но мы сражались вместе. А это кое-что значит, понимаешь?

– Война объединяет людей. Клод столько раз говорил мне это.

– Но я смогу… смогу забыть о них… Если придется. Оставить их в прошлом ради высшего блага. Поступить так с тобой я не могу, Бланш.

Бланш пристально смотрит на нее, гадая, говорит Лили правду или подлизывается к ней. Ничто из того, что та говорила или делала в прошлом, не указывало на ее привязанность к кому-либо, кроме Роберта. И даже он, подозревает Бланш, мог быть принесен в жертву тому, что Лили считала высшим благом.

Но прежде чем она успевает задать вопрос, Лили заявляет:

– Пора! Время пришло!

Бланш понимает: настал момент, которого она так долго ждала. Вот он, шанс, о котором она мечтала. Глоток джина был бы сейчас кстати; сердце Бланш бешено стучит, ладони вспотели.

Она оглядывается по сторонам; рынок еще переполнен немецкими солдатами, хотя некоторые продавцы уже накрывают птичьи клетки простынями, собираясь домой. Близится вечер.

Бланш видит, как Лили исчезает в лабиринте киосков.