Текст книги "Госпожа отеля «Ритц»"

А Клод должен быть осторожен; он не должен позволять своей страсти мешать работе, не должен навлечь беду на «Ритц».

Клод гордился своей деятельностью. Пока не замечал печаль в глазах жены, не чувствовал, что не оправдал ее ожидания, – и ей пришлось смириться с этим. Бланш разочарована в нем и в его работе, она страдает от его неверности. Клод не мог игнорировать отвращение, которое звенело в ее голосе, когда Бланш высмеивала его за то, что он кланялся нацистам и бежал выполнять их приказы. В течение нескольких дней после воздушного налета Клод угождал нацистским гостям с удвоенной силой; дошло до того, что он лично полировал ботинки фон Штюльпнагеля, который выразил неудовольствие работой мальчика-чистильщика обуви.

– Клод, из тебя бы вышел отличный немец, – сказал фон Штюльпнагель, любуясь блеском полированной черной кожи. – Может, ты поедешь со мной в Берлин и будешь там заведовать отелем?

Клод улыбнулся и сказал: «Спасибо. – И добавил: – Это предел моих мечтаний».

Поэтому сегодня вечером, когда звонит телефон, Клоду особенно сильно хочется ответить на звонок. Бланш улыбается загадочной улыбкой, которая часто мелькает на ее лице в последнее время, дает ему пощечину – слабую и отрывистую, своего рода напоминание о лучших временах – и уходит первой. В последнее время она всегда уходит первой. И приходит домой последней, в полубессознательном состоянии, с остекленевшими глазами, в одежде, пропахшей джином и вермутом. А Клод делает то, что должен делать француз, даже в Париже 1943 года.

Он закрывает глаза и видит звезды – звезды от ее пощечины. Желтые звезды на улицах Парижа.

Мгновение – он смотрит на часы, считая секунды, отводя себе ровно шестьдесят – Клод презирает этот мир, эту войну, эту оккупацию, этот позор, эту чуму, этот кошмар. Он не знает, как еще назвать происходящее.

Минута истекла, и он гасит свою ненависть, запирает ее в дальнем уголке сердца и прячет ключ туда, где сможет найти его без особых усилий. Время пришло. Ему пора. Клод брызгает водой на лицо, поправляет галстук.

И уходит в ночь, чтобы встретиться с прекрасной женщиной.

Глава 21
Бланш

Зима 1943 года

Через несколько месяцев после возвращения Лили Бланш доставляют еще один букет фиалок. С предложением о встрече – на той же скамейке на цветочном рынке, но на этот раз с Лоренцо, а не с Лили.

– А где Лили? – спрашивает Бланш, кутаясь в меховое пальто; она все время забывает, какими суровыми бывают парижские зимы.

Лоренцо бросает на нее свирепый взгляд, и Бланш вспоминает главное правило Сопротивления: никаких вопросов.

– Есть одно дело, – говорит Лоренцо. Бланш вертит в руках букет фиалок и внимательно слушает. Это опасно, продолжает он; он не станет ей лгать. Они – те самые, о которых не спрашивают, – захватили микропленку с планом перемещения войск вдоль побережья. Немцы ищут ее повсюду. Пленку нужно передать связному на Северном вокзале; он вывезет ее из страны и доставит союзникам. Передать пленку должна Бланш. Она говорит по-французски, так что может выдать себя за жену связного.

Бланш знает, что может уйти. Женщина, которой она была до оккупации, так бы и поступила. Женщина, которая считала, что обедать с герцогом и герцогиней Виндзорскими – честь и счастье (она даже написала об этом родителям, приложив фотографию); женщина, которая часами сидела на бархатном диване, наблюдая, как богатые и знаменитые входят в парадные двери «Ритца», выставив на всеобщее обозрение свои драгоценности.

Но новая Бланш молча идет за Лоренцо в дальний угол цветочной палатки. Он протягивает ей жестяной контейнер для еды и удостоверение личности на имя Берты Валери. Она несет обед своему мужу, Моулу Валери, который работает на пятом пути, объясняет Лоренцо. Он показывает Бланш фото мужчины – тот выглядит так, как будто его любимую собаку только что застрелили, выражение лица поражает своей угрюмостью. Лоренцо бросает фотографию в банку из-под кофе и поджигает. Он протягивает Бланш простое платье и домашний платок, а потом, кажется, впервые замечает ее шиншилловое пальто.

– Ты выглядишь слишком шикарно, черт бы тебя побрал! – рычит он, наклоняясь над грудой старой одежды и вытаскивая оттуда плащ с оторванным карманом. – Оставь свой дурацкий мех здесь. Я могу продать его, получить немного денег.

Клод подарил ей это пальто на первую годовщину свадьбы; она помнит выражение его лица – такое застенчивое и в то же время гордое. Ведь он мог себе позволить такой подарок, получая солидное жалованье в «Ритце». Она не хочет расставаться с пальто; это все равно что расстаться с еще одним воспоминанием – а их и так слишком мало! – о светлом, трепетном, обнадеживающем прошлом.

– Ты хочешь помочь или нет? Мы сможем купить паспорта, бензин, билеты на поезд. Полезные вещи! И оружие. Я думал, ты готова сражаться, госпожа отеля «Ритц»! – Лоренцо смотрит на нее с неприкрытым отвращением и высокомерием; ей хочется стереть это выражение с его лица.

– Конечно, забирай. Постарайся продать его подороже.

Он даже не поблагодарил ее. Только сказал: «Как только отдашь ему контейнер – уходи. Сразу! Ты уверена, что сможешь это сделать?» – Лоренцо с сомнением смотрит на нее, словно бросая вызов. И Бланш понимает, что для него она – расходный материал, полезный, как и ее пальто. Не более того.

– Мне не помешает немного развлечься, – отвечает Бланш.

– Уверена? – Лоренцо хмурится; он снимает кепку, чешет в затылке и оглядывается, как будто ждет, что кто-то другой выскочит из-за цветочного горшка и займет ее место. – Ты понимаешь, что поставлено на карту? Ты понимаешь, что не должна никому об этом рассказывать, и, если тебя поймают, ты останешься одна? Ты не должна называть имена, не должна ничего говорить. Иначе…

– Иначе что?

– Если нацисты не убьют тебя, то это сделаем мы.

Она вздрагивает, но ничего не говорит.

– Когда закончишь, не возвращайся сюда.

– Куда же мне идти? Моя одежда… – Бланш оглаживает платье из набивного шелка, которое так тщательно выбирала сегодня утром. – Что мне с ней делать?

– Ее я тоже продам. – Он смеется над глупыми женскими заботами и стоит, скрестив руки на груди, ожидая, когда она разденется.

Бланш пожимает плечами и переодевается; платье ей тесновато, а пальто великовато. Выйдя из палатки, она останавливается, чтобы надвинуть платок на лоб. Лоренцо не следует за ней. Она не встречает никого из знакомых, пока идет по рынку, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть на цветы. Простая французская домохозяйка, которая хочет потратить несколько монет на букет для обеденного стола. Каждый раз, когда мимо нее проходит нацистский солдат, Бланш словно бьет током; она отшатывается, ее сердце колотится, она крепче сжимает контейнер, но никто не обращает на нее внимания. И вот она направляется к Сене. В сторону Северного вокзала.

Все совсем не так, как было в прошлый раз, с молодым летчиком. Тогда Бланш с головой погрузилась в головокружительное, безрассудное приключение; как будто она была дублершей, которую вдруг попросили сыграть неотрепетированную роль. У нее не было времени обдумывать последствия.

Что, если она больше никогда не увидит Клода? Вопрос застает Бланш врасплох и заставляет еще раз подумать о пальто, которое она только что отдала, и обо всех связанных с ним воспоминаниях. До сегодняшнего дня, осознает она, Бланш почти не думала о муже как о человеке; он был только источником ее страданий, оправданием ее пьянства, причиной, по которой она убегала из дома. Будет ли она горевать, если никогда больше не увидит его?

Будет ли он скучать по ней?

Эта мысль на время прогоняет другие, более тревожные. Вернувшись к реальности, Бланш понимает, что она почти дошла до вокзала, размахивая драгоценным контейнером, как будто это сумочка или корзина для пикника, а не тайник с украденным микрофильмом, который ищут все нацистские офицеры во Франции. Одно ужасное мгновение Бланш кажется, что она потеряла фальшивое удостоверение личности. Неужели она оставила его на цветочном рынке вместе со своей одеждой? Потом она вспоминает, что документ лежит в контейнере, поверх клетчатой ткани, в которую завернут сэндвич, защищающий драгоценный микрофильм. Она похлопывает себя по щекам, чтобы скрыть страх. Затем достает удостоверение личности и показывает его немцам, дежурящим у входа на вокзал. Бланш заставляет себя смотреть им в глаза; она не должна выглядеть нервной или подозрительной. Солдат, взявший удостоверение, едва взглянул на него, прежде чем вернуть бумагу Бланш и продолжить разговор со своим другом.

Как только она входит в огромное, похожее на пещеру шумное здание вокзала, к ней подбегает Моул – такой же угрюмый, как на фотографии (как он узнал ее? Ведь насколько известно Бланш, раньше он ее не видел). Он хватает ее за плечи и кричит по-французски:

– Почему ты так долго, женщина? Я умираю с голода! Я целый день вкалываю ради тебя, а ты даже не в состоянии принести мне обед вовремя?

В первый момент Бланш слишком ошеломлена, чтобы реагировать; неужели этот человек сошел с ума? Затем в ней просыпается актриса.

– Ах ты, гнусное подобие мужа! Как ты смеешь? Я прихорашивалась! Для тебя!

– Ха! Тебе это не удалось.

Вокруг них собираются люди; публика не хочет пропустить семейную ссору.

Бланш дает Моулу пощечину. Он рычит, а она хватает его за воротник и страстно целует в губы. Мужчина так ошеломлен, что роняет контейнер.

Она подавляет крик ужаса; зрачки Моула расширяются. Оба страшно напуганы.

Они одновременно смотрят вниз.

Контейнер цел; из него ничего не выпало, даже бутерброд. С облегчением вздохнув, Бланш обнимает Моула и запечатлевает на его губах второй, еще более страстный поцелуй. На этот раз он целует ее в ответ.

Наблюдавшие за ними немецкие солдаты разражаются аплодисментами. Один даже кричит: «Да здравствует Франция!» Бланш, наконец отпустившая ошеломленного Моула, так взволнована, что чуть не кланяется. Но вовремя спохватывается, поворачивается на каблуках и уходит, громко проклиная французов и их глупость.

К тому времени, как Бланш возвращается в «Ритц», ее руки все еще дрожат. Она улыбается, как безумная, но в самой глубине сознания притаилась мысль, что ее могут арестовать. Бланш пытается убедить себя, что такое происходит только во время операции. Операции! Она уже мыслит, как шпион!

Теперь она в «Ритце», где с ней не случится ничего плохого. А значит, она может наслаждаться своим триумфом! Она сделала это, сделала блестяще! Бланш прокручивает всю сцену в голове и смеется, вспоминая, как поцеловала этого бедного ублюдка, как изумленно он вздохнул. О, как бы ей хотелось, чтобы Клод видел ее! Ей хотелось, чтобы кто-нибудь видел ее, например…

Лили. Которая сидит на стуле у входа в бар «Ритца», куда по улице Камбон направляется Бланш – все еще ликующая, но остро нуждающаяся в крепком напитке. В награде за хорошо выполненную работу. Лили, которая разражается слезами при виде Бланш. Она хватает подругу за руку и тащит в бар, не обращая внимания на изумленные взгляды – конечно, ведь она все еще в рваной одежде, хоть и сорвала платок, пытаясь поправить прическу. Фрэнк Мейер, не говоря ни слова, но испытующе глядя на них, наливает обеим мартини.

– Я говорила ему! Говорила Лоренцо, чтобы он этого не делал, не втягивал тебя! Он отправил меня искать ветра в поле! Сделал все, чтобы я уехала. О, Бланш! Ты не должна была этого делать. Это очень опасно. Я убью его, проклятого Лоренцо!

– Тише… – шипит Фрэнк, чуть наклонив голову в сторону немецких офицеров в конце бара, чей разговор становится все менее оживленным по мере того, как Бланш и Лили начинают говорить громче. Лили наконец успокаивается.

– Но ты справилась, Бланш?

– Не то слово! Лили, я была великолепна!

– Я должна была увидеть тебя. Хоть мне и нужно залечь на дно… Мне не стоит бывать здесь. – Она косится на немцев в конце бара. – Но я не доверяю этому Лоренцо. Он не заботится о людях. Он совсем не такой, как Роберт. Бланш, я боюсь за тебя.

– Лили, я могу о себе позаботиться. Я хочу участвовать. Хочу помогать. Я тоже хочу спасать жизни. Ты ведь не откажешь мне в этом, правда? – Бланш обнимает подругу за плечи. Лили качает головой и икает, пытаясь сдержать слезы. Внезапно Бланш тоже начинает плакать, хоть и не понимает почему. Наверное, возбуждение проходит и ему на смену приходит нервный срыв. И вот они вдвоем, уткнувшись лбами в стойку бара, тихо плачут, а Фрэнк пододвигает к ним очередную порцию мартини.

– Бланш!

Вздрогнув, Бланш поднимает голову и видит мужа, который с нескрываемым отвращением смотрит то на Лили, то на нее.

– Бланш, ради всего святого, где твоя одежда?

Она переводит взгляд на тесное домашнее платье с выцветшим цветочным принтом, на рваный плащ, который валяется у ее ног. И вспоминает, вздрогнув от чувства вины, как отдала свое пальто. Его пальто.

– Я, ну…

– Бланш все пролила на себя, и я дала ей другую одежду. Выглядела она жутко! Но нам было так весело! Вот так! – Лили тянется к Бланш, поднимает ее бокал мартини и произносит тост. – Твое здоровье, Клод! Повеселись вместе с нами!

Клод игнорирует Лили. Он берет Бланш за руку, собираясь утащить ее из бара.

– Иди ложись. Я не могу допустить, чтобы ты расхаживала в таком виде. Только не здесь.

Немцы, замечает Бланш – мартини еще не подействовал, хотя в голове начинает гудеть, а зрение становится менее острым, – наслаждаются этой маленькой драмой; они понимающе кивают. Как типично, как по-французски! Две пьяные дамы, одна из них – жена директора. Это все, что они видят. Все, что видит Клод.

Лили и Бланш – две пьяные подруги в загуле.

Она целует мужа в щеку (это очень влажный поцелуй, от которого остается след губной помады; Бланш безуспешно пытается стереть его рукавом позаимствованного платья) и говорит: «Прости, Клод, но у меня был жуткий день».

Она пытается улыбнуться, глядя мужу в лицо. Но это слишком сложно; чувствуя головокружение, Бланш закрывает глаза. Она знает, что ей придется мириться с его отвращением; еще очень долго ей придется разочаровывать его снова и снова.

Позволив Клоду верить в то, во что он хочет верить, в то, что он привык думать о ней, она сможет скрыть от него свою деятельность. Если он будет считать жену всего лишь неряшливой пьяницей, вечной головной болью, его будет бессмысленно допрашивать. Его будет не в чем обвинить, если ее поймают. Так она сможет спасти и Лили.

– Идет бычок, качается. Вздыхает на… – бормочет Бланш, прикрыв глаза и наблюдая, как лицо мужа все глубже прорезают знакомые морщинки отвращения. Удовлетворенная, она закрывает глаза и хихикает. – Старина Хло! Опять недоволен.

Бланш слышит, как муж тяжело вздыхает и уходит. Потом она тянется за очередным бокалом мартини.

Глава 22
Клод

Зима 1944 года

Конечно, все дело в ней. В этой Лили.

Этой женщине. Этой стройной, миниатюрной особе. Это она развращает его Бланш, пробуждает в ней худшие инстинкты, поощряет самое безответственное поведение. О да, Клод знает, что Бланш любит выпить! Он знал это со дня их знакомства. Инициированная ею кампания по допуску женщин в бар – что это было, если не желание утолить собственную жажду? Ей доставляло удовольствие бездельничать целыми днями, сплетничать и выпивать с хемингуэями и фицджеральдами. Клод считает, что алкоголь позволяет ей забыться; забыть свою семью, такую далекую; забыть о прошлом, о том, от чего она отказалась, чтобы стать его женой. Но – в конце концов, Клод обычный человек и не может не искать себе оправдания – он никогда не просил ее от чего-то отказываться.

Она сама приняла это решение. И очень охотно.

В обществе Лили Бланш ведет себя особенно разнузданно и легкомысленно; она словно гонится за опасностью. Как будто угроза и так не таится всюду. Даже в «Ритце».

Ганс Эмлигер, его менеджер, как-то между делом говорит Клоду: «Клод, я знаю, что ты… что ты иногда работаешь допоздна. Если тебе нужна какая-то помощь, я буду рад подключиться. И я сохраню твой секрет».

Клод уверяет Ганса (не немца, а, слава богу, голландца!), что тот ошибается; откуда ему знать, друг он или враг? Откуда ему знать, о какой тайне говорит Ганс? В наше время нельзя рисковать, нельзя никому доверять; все люди – враги. До того чудесного дня, когда Франция будет освобождена и тайное станет явным. Все они молятся об этом. Но пока это, увы, кажется невозможным.

Фрэнк Мейер тоже беспокоит Клода. О, Фрэнк ничуть не изменился! Большой, осторожный, себе на уме. Он остается таким с их первой встречи; Фрэнк ведь служит в «Ритце» дольше Клода. Фрэнк наблюдает, постоянно наблюдает, стоя за баром из красного дерева; кажется, он никогда не покидает свой пост. Клод подозревает, что он даже спит за стойкой, этот крупный мужчина из Австрии, у которого, по-видимому, нет семьи, нет жизни за пределами этих стен. В своей белой куртке он непроницаем: безупречные манеры, нейтральное поведение.

Однако.

Клод знает о Фрэнке – как и обо всех в «Ритце» – больше, чем тому кажется. У Фрэнка есть дела на стороне – например, его игорный бизнес. Он знает и об этом маленьком турке, друге Фрэнка, Гриппе – специалисте по подделке документов; многие паспорта, свидетельства о смерти и другие официальные бумаги были изменены или созданы его руками. Но Клод не может понять, участвуют ли Фрэнк и Грипп в Сопротивлении.

И что такое Сопротивление? Это вовсе не определенная группа людей, как считают многие. Нет никаких отличительных знаков, никаких членских взносов. Сопротивление аморфно; проявляется то здесь, то там. Люди, которые никогда не держали в руках оружия, становятся его частью. Оно может быть умным, изощренным, дипломатичным – и в то же время кровожадным, жестоким, взрывая мосты и уничтожая целые бригады нацистов. Клоду иногда кажется, что это скорее настроение, чем организация; если вы делаете что-то, пусть даже незначительное, чтобы заставить «гостей» почувствовать себя нежеланными или подвергнуть опасности их жизни, вы сопротивляетесь.

Фрэнк передает сообщения, в этом Клод уверен. Но от кого – от агентов, двойных агентов, Сопротивления, союзников, немцев, уставших от потерь, которые несла нацистская Германия в России, и организовавших заговор против Гитлера, – ему неизвестно. А еще Фрэнк пересылает деньги – деньги, которые вообще-то должны оседать в «Ритце». И это тревожит Клода. В другое время у него не было бы другого выбора, кроме как обвинить Фрэнка в растрате и уволить.

Однако.

Куда уходят деньги? Неужели Фрэнк помогает перебраться в Америку тем, кто не может себе этого позволить? Или покупает на черном рынке красивую одежду? Кто может знать? Кто осмелится спросить? И Клоду приходится молча наблюдать, позволяя бармену выкачивать из отеля деньги, принадлежащие мадам Ритц. Потому что сегодня единственное жюри присяжных состоит из немцев, и Клод не оставит Фрэнка или кого-то другого из своих служащих на их милость.

После инцидента со светом на кухне – Клод до сих пор не знает, кто его включил, – он сам попал под подозрение, фактически проведя два дня в тюрьме. В это время сним обходились любезно. Допрашивавший Клода офицер не раз бывал у фон Штюльпнагеля на обеде, так что он знал директора «Ритца» очень хорошо и относился к нему с симпатией (ведь Клод всегда заботился о том, чтобы этому человеку подавали его любимое бургундское вино и кнели – закуску, которой офицер был особенно привержен). Допрашивали Клода с добродушным юмором, в непринужденной дружеской атмосфере. Видимо, даже нацистам трудно мучить тех, кто подает им их любимые блюда. Клода осторожно спросили, кого он подозревает в неприятном инциденте на кухне; его также обвинили – опять же осторожно – в том, что он коммунист. Показали список таинственного происхождения, где в категории «подозреваемых в коммунистических убеждениях» значилась фамилия Аузелло. Офицер сказал, что, конечно, он может ошибаться, но не может не спросить.

Этого обвинения, каким бы беззлобным оно ни было, Клод вынести не мог. В недвусмысленных выражениях он объяснил офицеру (предварительно напомнив, как тому нравятся кнели), что думает о коммунистах, о тех, кто проникает в общество и уничтожает его структуры – и все это во имя зла. Клод напомнил офицеру, что он сам прочесал «Ритц» от чердака до подвала, избавляясь от всех служащих, которые сочувствовали такому сброду.

В промежутках между вежливыми допросами Клода отводили в камеру размером с чулан для швабр в «Ритце». Его держали отдельно от остальных заключенных, на которых он не осмеливался взглянуть, боясь кого-нибудь узнать. Еда была жидкой (боже, это пойло они называли супом!), а раскладушка – удобной. И в камере было окно – окно, через которое он видел ее.

Оба дня около двух часов Бланш приходила в кафе напротив; сидела и курила «Голуаз» за «Голуазом», бледная и нервная. Дежурила у тюрьмы, где его держали. Понимая, что Клод увидит ее. Что ее присутствие придаст ему сил. Так и случилось. К его большому удивлению. Ведь он уже очень давно видел в жене только источник проблем.

Когда его отпустили, похлопав по спине, пошутив и между делом тонко намекнув, что, если в «Ритце» произойдет еще что-нибудь плохое, он лично будет за это отвечать, Клод поддразнил жену. Потому что не мог признаться самому себе, как много для него значило ее присутствие в кафе. Не мог признаться самому себе, как боялся, что видит ее в последний раз.

Клод не мог сказать ей, как сильно ее боль тронула его. Не мог объяснить, как удивлен тем, что ее присутствие все еще глубоко волнует его, а его отсутствие задевает ее за живое.

– Видишь? – Вернувшись в «Ритц», он легкомысленно поцеловал ее в щеку, и она обняла его со сдавленным рыданием. – Бедняжка Бланшетт! Не можешь расстаться со мной даже на день!

– Не льсти себе, Хло! – сказала она, отодвигаясь и продолжая краситься. – Я просто умирала от желания посмотреть, не появится ли там твоя любовница.

Но рука Бланш дрожала, когда она взяла помаду. Клод сжал губы и вернулся к своим обязанностям.

Закрыв за собой дверь, он услышал, как она разрыдалась, и почувствовал, как грусть, словно тяжелое одеяло, накрыла его. Что же сделала с ними эта война? Раньше все было совсем не идеально; Клод признавал это и знал за собой вину. Но разве война не должна сближать людей, а не разделять их? Разве не об этом – о любви и страсти под градом пуль – писал Хемингуэй в своей книге, посвященной Гражданской войне в Испании?

Когда-то Клод считал, что их с Бланш история – самая романтичная на свете. Теперь ему осталась только горечь обманутых надежд.

Через минуту Бланш прошла мимо него, направляясь к выходу. Чтобы выпить с Лили.

Лили, которая рано или поздно подвергнет опасности их всех. В этом Клод не сомневался.