Текст книги "Госпожа отеля «Ритц»"

Глава 23
Бланш

Зима 1944 года

– Ох, как я воняю! Как думаешь, сколько джина я на себя пролила?

– Весь.

– У тебя так язык заплетается! Кажется, что ты новые слова изобретаешь.

Лили хихикает.

– Я была великолепна, правда, Бланш?

– Великолепна. Как обычно.

– И ты тоже. – Когда Бланш начинает переодеваться, Лили становится серьезной. Уж слишком ее подруга любит джин; пахнет так, как будто они в можжевеловом лесу.

– Как все прошло, Бланш? Расскажи мне! Мне все еще не нравится, что ты этим занимаешься… Хотя у тебя прекрасно получается.

– Ты так думаешь? – Бланш высовывает голову из-за двери люкса, довольная сверх всякой меры. Она и сама знает, что хороша в «этом», но ей нужно услышать похвалу. Она бы хотела поделиться с Клодом; мечтала, чтобы он увидел ее такой, какая она есть на самом деле, а не такой, какой он ее считает.

Но это невозможно, поэтому Бланш приходится довольствоваться восхищением Лили. А Клод думает, что, когда Бланш не играет в скучные карточные игры со скучными постоялицами «Ритца», для которых модные тряпки важнее человеческой жизни, она проводит время с Лили. Кутит. Напивается. Выставляет себя полной дурой.

Бланш позволяет мужу думать о себе самое худшее. Так ей удается не впутывать Клода и его драгоценный «Ритц» в свои дела. Он остается выше грязной, опасной деятельности Сопротивления и продолжает угождать этим монстрам. Иногда Бланш не может даже смотреть на него, своего храброго рыцаря, который теперь превратился в жеманного слугу самого опасного из драконов.

– Ты не должна рассказывать об этом Клоду. Никогда! – предостерегает Лили. – Мы не можем ему доверять. Он слишком близко подобрался к ним, заботясь только о своем выживании.

Бланш кивает; ей больно не от того, что муж заслужил такой нелестный отзыв. Ее разочарование глубже: страшно видеть человека, который, как казалось Бланш, был верен себе больше, чем кто бы то ни было, превращенным в марионетку.

Значит, Клод не узнает. Он не должен знать, что в ту ночь, когда ему сказали, что Бланш слишком пьяна, чтобы вернуться домой, и останется ночевать у Лили, она ехала на поезде в Ле-Ман с поддельным удостоверением личности в сумочке, болтая с двумя немецкими солдатами, которые никак не оставляли ее в покое. Она снова притворялась немецкой сиделкой и сопровождала очередного сбитого летчика (после того, как союзники усилили бомбардировки Германии, они градом падали с неба), замаскированного под выздоравливающего нациста. Солдаты прониклись к ней симпатией – они флиртовали, они уговаривали ее пойти на свидание, как только доберутся до города. Американский летчик сидел, опустив голову на колени, и его постоянно рвало в рюкзак, а немцы все не уходили. В конце концов ей удалось ускользнуть от них на вокзале, где Бланш запихнула молодого янки, слишком слабого, чтобы идти самостоятельно, в удобную тачку и стала решительно пробираться сквозь толпу. Она притягивала восхищенные взгляды, но вопросов никто не задавал – слишком уверенно она выглядела. К тому моменту, как Бланш добралась до своего контакта – фермера, торгующего овощами на рынке, она была выжата как лимон; толкать тачку с почти двухметровым американцем оказалось нелегко.

Ей впервые разрешили взять на задание огнестрельное оружие – маленький пистолет, подаренный Лоренцо. Он не сильно отличался от пистолета Клода, о котором, по его мнению, жена ничего не знала.

Однажды вечером Бланш обнаружила пистолет в ящике стола, где рылась (конечно, у нее был ключ – но Клод опять же не знал об этом) в поисках ключа от винного погреба. Там за рядами бутылок тридцатилетнего бургундского она спрятала несколько немецких мундиров. Клод был не из тех мужчин, которые ходят с пистолетом в кармане, особенно в «Ритце», где каждый, независимо от звания и должности, мог подвергнуться обыску. Она подняла пистолет, наслаждаясь его чистотой и гладкостью.

И попыталась, но не смогла представить ситуацию, в которой муж мог бы его использовать.

Клод никогда не заподозрит, что в тот день, когда он ругал Лили и Бланш за скандал в пивной, они на самом деле устроили диверсию, позволившую Лоренцо и Хейфер – крупной девушке с косами – украсть немецкий военный билет. Нацистский офицер слишком увлекся созерцанием драки двух красивых женщин (Бланш подшила одно из своих вечерних платьев, чтобы оно хорошо село на изящную фигуру Лили), сцепившихся из-за изумленного молодого лейтенанта, который понятия не имел, кто они такие, но наслаждался всеобщим вниманием.

Клоду – Бланш уверена в этом! – даже не снилось, что Фрэнк Мейер передает закодированные сообщения двойным агентам. Он так и не понял, что однажды ночью Бланш включила свет на кухне, чтобы помочь бомбардировщикам союзников обнаружить цель – доки на окраине Парижа.

Клод ничего не знает. Он ничего не видит, ни о чем не думает – кроме своего проклятого обожаемого «Ритца».

Схема работает прекрасно, и Бланш возбуждена – кто не испытывает удовольствия от виртуозной лжи? Она твердо решила не показывать мужу, что разочарована в нем. Бланш в восторге от того, что может быть полезной; в восторге от того, что может навредить нацистам – навредить серьезно, а не просто пнуть их по яйцам. Теперь в «Ритце» она снова может казаться беззаботной, снова может играть в карты со Спатзи и Шанель, не испытывая искушения запустить в него стаканом или обозвать ее тощей сукой и нацистской подстилкой. Она даже шутит с фон Штюльпнагелем – насколько возможно шутить с этой нудной свиньей. Они постоянно спорят о том, кто из его офицеров первым подхватит сифилис, потому что, по мнению Штюльпнагеля, все французские проститутки больны.

У Бланш все еще есть фавориты среди солдат, стоящих в карауле, хотя она скучает по Фридриху, который, как и большинство немецких мальчиков, был отправлен на русский фронт. Немцы, которые теперь служат в «Ритце», старше и угрюмее. В них легче видеть нацистов, а не людей.

Теперь Бланш может сидеть рядом с этими серо-зелеными мундирами в кафе, скромно потягивая кофе и смеясь над их глупыми шутками.

Ведь каждый раз, когда она получает букет фиалок, у нее появляется возможность нанести еще один удар.

Страдает ли она от того, что Клод так легко поддается обману, что он так охотно верит в самое худшее в ней? Смогут ли они исправить это, когда война закончится?

В любом случае, сейчас некогда думать о спасении брака. В этом Бланш убеждается все больше и больше.

Глава 24
Клод

Весна 1944 года

– Месье Аузелло! Месье Аузелло! – Без вежливого стука в дверь молодой коридорный, который поступил на службу в «Ритц» всего пару недель назад, врывается в кабинет директора. Этот юноша вызывает у Клода подозрения: у него нет рекомендаций, кажется, нет семьи, о его прошлом ничего не известно. Но Клод все равно нанял его. Мальчик молодой, крепкий и неглупый, а в Париже таких сейчас мало. Большинство молодых людей призваны на службу или отправлены в трудовые лагеря, чтобы делать оружие для немцев (нацисты не доверяют коренным французам, и это единственная причина, по которой их не посылают на фронт).

– Что?

– Генерал фон Штюльпнагель требует вас немедленно!

– Зачем?

– Он не сказал.

Вздохнув, Клод откладывает бумаги и отправляется в другое крыло, кивая охранникам, стоящим в дверях с пистолетами в кобуре. Впрочем, они не обращают на него внимания. В конце концов, господин Аузелло – практически один из них.

Фон Штюльпнагель в последнее время стал еще более непредсказуемым; он то и дело отдает гневные приказы провести облаву на гражданских лиц и расстрелять их в отместку за акты Сопротивления.

Сотня гражданских за одного-двух паршивых немцев. Как ни странно, это просочилось в сознание парижан, даже в их разговоры. Как данность, новая реальность, с которой приходится мириться. Всем французам грозит опасность стать нечувствительными к окружающим ужасам. Вот что делает оккупация – она изматывает вас, пока вы не принимаете зло. Пока вы не перестаете распознавать его. Не то что с ним бороться.

Но порой фон Штюльпнагель бывает общительным, дружелюбным; приглашает Клода в свой кабинет, чтобы угостить бренди. Как будто они и правда приятели. В такие моменты его можно принять за человека.

Пока не начинается очередная облава на мирных жителей.

В последние месяцы Клод старается, насколько это возможно, избегать Штюльпнагеля. Но сейчас его вызвали. Ничего не поделаешь…

Если только это не ошибка. Когда Клод входит в кабинет нациста, фон Штюльпнагель смотрит на него в замешательстве.

– Нет, я не вызывал вас, господин Аузелло, – говорит немец, и Клод замечает, что сегодня он «господин Аузелло», а не «Клод, друг мой». Важное наблюдение. Нужно быть настороже.

По столу фон Штюльпнагеля разбросаны бумаги, и Клоду стоит больших усилий не взглянуть на них, не проверить, есть ли в них имена людей, которых он знает, возможно, даже любит.

– Прошу меня простить! – Клод с поклоном поворачивается, чтобы уйти.

– Подожди. Уж раз ты здесь, Аузелло. Мой чай остыл.

Ага. Теперь он просто «Аузелло».

– Сейчас кто-нибудь принесет вам другой чайник, – говорит Клод с лучезарной профессиональной улыбкой.

– Раз уж ты здесь, то можешь сделать это сам.

Клод напрягается; это не его работа, и Штюльпнагелю это известно. Сейчас нацист слишком самодовольно улыбается, слишком пристально смотрит на него, словно надеясь, что тот начнет спорить. Но Клод говорит себе: не серди его. Не заставляй никого из них злиться. Если они будут счастливы здесь, в этих величественных стенах, возможно, сегодня они расстреляют меньше мирных граждан.

Бывали моменты – такие, как сейчас, – когда Клод удивлялся, что до сих пор остается человеком: носит одежду, имеет тело с костями и мышцами. Ведь чувствовал он себя гремучей жидкой смесью ярости и беспомощности. Клетки и молекулы – как они могут сохранять свою структуру, когда такое зло наполняет мир, наполняет «Ритц», отравляя все вокруг?

Когда немцы уйдут, клянется Клод, он собственноручно вычистит это место от пола до потолка; если понадобится, обработает его хлоркой. Он убедит Марию-Луизу заново оклеить отель обоями, купить новые ковры и половики. Заменить все: хрусталь, фарфор, белье, даже канделябры, которыми она так гордится. Он сделает все что угодно, лишь бы избавиться от воспоминаний об этих мерзких людях.

И от воспоминаний о том, как кланялся им, исполняя свою работу. Клод знает, что будет продолжать кланяться им в ближайшие дни, недели, месяцы, годы…

– Конечно, господин Штюльпнагель. – Клод берет холодный серебряный чайник с таким видом, будто это большая честь, и уходит.

Возвращаясь в свой кабинет, он ищет молодого человека, который вызвал его, но мальчик исчез. Однако Клод видит жену, сидящую в вестибюле крыла, выходящего на улицу Камбон, и читающую газету – чего она обычно не делает. В его мозгу начинает звучать незнакомая мелодия; его охватывают предчувствия, подозрения. Особенно когда при виде мужа Бланш бросает газету и кивает кому-то в другом конце вестибюля.

Кивает тому самому молодому коридорному, который, завидев Клода, краснеет и убегает, как испуганный заяц.

Клод передает чайник другому коридорному, возвращается в свой кабинет, принимает две таблетки антацида и ждет.

Долго ждать ему не приходится.

К ночи «Ритц» кишит немецкими офицерами; объявлена тревога. Нацисты считают, что в отеле скрываются участники Сопротивления.

Клоду не требуется много времени, чтобы узнать правду. Молодого коридорного легко разговорить, угостив бокалом вина и пообещав привлечь к еще более важным операциям. Парень – участник Сопротивления. Он говорит об этом слишком охотно… Клод качает головой, опасаясь за судьбу юноши, который рвется открыть правду, хоть его и не принуждают к этому. Есть раненый, которому нужна медицинская помощь. Жена Клода – его очаровательная жена, восхищенно говорит мальчик, его замечательная жена – предложила раненому комнату в отеле «Ритц». Там мужчина должен оправиться от огнестрельного ранения; его сопровождает подруга.

– Как же зовут эту подругу? – спрашивает Клод, хотя уже знает ответ.

Лили, конечно. Лили Харманьгоф.

Выяснилось, что, пока Клод был в другом крыле отеля, кланяясь фон Штюльпнагелю, они зарегистрировались в четыреста четырнадцатом номере как молодожены. Конечно, не без помощи Бланш. Клод отпускает молодого человека, хватает связку ключей и, перепрыгивая через две ступеньки, поднимается по лестнице в номер 414. В гневе он забывает постучать, открывает дверь и врывается в комнату. Ему повезло, что его не застрелили на месте. Но это Клод понимает позже.

Лили, одетая в платье Бланш (он сразу его узнает), сидит на краю кровати, где лежит смуглый мужчина без рубашки. Клод замечает окровавленную повязку вокруг его живота и невольно морщится. Кровь – единственное, что невозможно отстирать. А новые простыни в наши дни достать очень трудно.

Как только Клод входит в номер, Лили вскакивает и тянется к пистолету на ночном столике. Узнав его, она со смехом опускает пистолет.

Со смехом!

– Клод, ты нас напугал, – весело говорит она. – Боже мой! Это Лоренцо.

Мужчина – его глаза полузакрыты от боли – хрипит.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Клод старается говорить как можно тише. Он понятия не имеет, следят ли за комнатой. Может, чье-то ухо сейчас прижато к двери. Клод всегда начеку – и все же он ни в чем не может быть уверен. Он подозревает, что среди сотрудников «Ритца» есть немецкие шпионы. Немного, вероятно, один или два. Но они должны быть. Боши не настолько глупы, чтобы не внедрить шпионов в персонал «Ритца», хоть они и утверждают, что полностью доверили Клоду управление отелем.

Лили тоже понижает голос; она больше не смеется. Рассказывая свою историю, она не отрываясь смотрит Клоду в глаза.

– Лоренцо подстрелили. Как и одного нациста. Из них двоих выжил только он. Мы не знали, что делать с Лоренцо, поэтому я позвала Бланш. Мы прятали его в кафе за углом. Бланш сказала, что мы могли бы поселиться в «Ритце»; он мог бы отдохнуть здесь. Еще она позвала врача. Он дал Лоренцо морфий, а потом мы зарегистрировались как новобрачные. Бланш, она… она убедилась, что тебя не было рядом, когда мы заселялись. Она постаралась тебя отослать.

– Да, я в курсе. – Клод дрожит от гнева и ужаса. Насколько ему известно, это первый случай, когда «Ритц» приютил преследуемого нацистами члена Сопротивления. Немцы, должно быть, стучатся в двери по всему Парижу, разыскивая этого человека. А он здесь. В отеле Клода.

И Лили вовлекла в это дело Бланш.

– Как ты посмела просить Бланш о помощи? – Клод слишком зол, чтобы быть осторожным.

Лили только пожимает плечами.

– Ей нельзя доверять, Лили. Мне неприятно говорить это о собственной жене, но она так пьет… Я знаю, почему она пьет, и не виню ее. Но Бланш, она как ребенок, который отказывается взрослеть! А эти ваши развлечения и кутежи! Как, черт возьми, вы умудрились еще и с Сопротивлением связаться!

Лили снова садится на кровать, стараясь не потревожить Лоренцо, который только что задремал.

– Не сердись на Бланш. Это все я. Я клянусь, что она… раньше она никогда не делала ничего подобного, ничего опасного. Я была в отчаянии, понимаешь? – Глаза Лили наполняются слезами, и она начинает вытирать нос рукавом. Клод не может этого допустить. Он нехотя протягивает ей свой носовой платок. – В отчаянии, – повторяет Лили. Ее узкие плечи сотрясаются от рыданий, большие глаза смотрят на него с раскаянием. – Бланш – мой друг, очень хороший друг. Я люблю ее и хочу, чтобы она была в безопасности. Хочу того же, что и ты. Но между тобой и мной есть разница, Клод. – Слезы вдруг высыхают, взгляд становится подозрительным, и эта перемена пугает Клода.

– Какая?

– Я знаю Бланш. Знаю ее по-настоящему. Не то что ты. Но, как и ты, я не хочу, чтобы ей причинили вред. Я обещаю, что больше не подвергну ее опасности.

– Хорошо. Как он там? – Клод не может не беспокоиться: Лоренцо стонет даже во сне.

– С ним все будет в порядке. Но его нельзя беспокоить.

– И как долго?

Она пожимает плечами.

– Два дня. Может, три.

Клод шагает взад-вперед по комнате, а Лили пристально следит за ним, все еще держа пистолет в пределах досягаемости. Клод не обращает на нее внимания. Он думает. Еще одна посылка для Мартина – можно позвонить, сказать, что у него на две посылки больше, чем нужно. Сможет ли Мартин забрать их?

Этот код они разработали несколько месяцев назад. «Посылки» – те, кого нужно спрятать. «Пакеты» – те, кого нужно разоблачить. Бушели яблок обозначают передвижение войск. Овощи – немецкое Верховное командование. С особым удовольствием они подобрали кодовое слово для Геринга – «картофель».

Вот игра, в которую играл Клод. Вот что позволяло ему ходить с высоко поднятой головой и чувствовать себя настоящим французом; вот к чему призывал его ночной телефонный звонок. Он не бежал, как думала Бланш, встречаться с любовницей. Нет, он бежал – сгорая от нетерпения, как влюбленный, – на встречу с Мартином, которому удалось вовлечь в игру еще нескольких директоров отелей. Благодаря «бизнесу» Мартина по доставке продуктов из Швейцарии они могли передавать важные сведения, собранные в отелях, союзникам. Все начиналось просто с обмена информацией.

Теперь дело дошло до людей. К счастью, в «Ритце» были очень большие шкафы – как и в большинстве отелей, которые нацисты оставили открытыми.

Женщины – Мишель и Симона – были всего лишь прикрытием (Клод подозревал, что обе вовлечены в другие, более опасные операции, когда не висят на шее у него или у Мартина, но не задавал лишних вопросов – это было одно из главных правил их группы). Обычно нацисты были настолько ослеплены красотой девушек, что не обращали никакого внимания на то, что обсуждали Клод и Мартин за столиком кафе, или в клубе, где играют джаз, или на скамейке на набережной Сены. А потом французы уходили, обняв француженок. Ничего необычного; немцам и в голову не приходило преследовать такие парочки.

Никто не должен знать, что, оказавшись наверху, в квартире Аузелло, Клод и Симона спали в разных постелях, и она всегда уходила до рассвета. Не то чтобы Клод не мог заняться любовью с этой женщиной – она дала ему понять, что согласна. А он почти каждую ночь был достаточно возбужден – возбужден игрой, в которую они играли, ударами, которые они наносили бошам.

Но Клод дал Бланш слово во время того разговора в кабинете перед отъездом в Ним. До этого он ничего ей не обещал, поэтому не испытывал чувства вины за свои интрижки. Теперь все иначе; он взял на себя новые обязательства перед этой уязвимой, неуравновешенной женщиной. Хотя его беспокоило, что она думает, будто он спит с другой, Клод испытывал извращенное удовольствие от того, что на самом деле не делал этого. Даже во время войны.

Особенно во время войны.

Наблюдая за Лили – такой свирепой, такой усталой, такой грязной, – Клод принимает решение.

– Если ты поклянешься мне, что не выйдешь из этой комнаты, ни при каких обстоятельствах не снимешь трубку, не откроешь дверь, не раздвинешь шторы, ни о чем не попросишь – ты можешь остаться. И я вывезу его из страны, чтобы он поправился. Если ты считаешь, что ему это нужно. У меня есть… кое-какие связи.

Темные глаза Лили вспыхивают – от удивления, понимает Клод. Затем он наблюдает, как изумление расцветает на ее лице.

– Ты? Ты… Клод – ты? Я не могу… как… я никогда бы не догадалась!

Клод держится так, словно он гораздо выше ростом; он смотрит на Лили сверху вниз.

– В конце концов, я француз. Но ты не должна говорить Бланш! Ни слова. Она не должна знать, не должна ни о чем подозревать! Потому что нельзя подвергать ее опасности. Есть вещи… есть вещи, которых ты не знаешь о моей жене, поверь мне. Я думаю, вам с Лоренцо лучше уехать из страны, и, честно говоря, был бы рад, если бы вы это сделали, потому что не могу допустить, чтобы Бланш снова рисковала.

– Думаю, ты кое в чем ошибаешься, Клод Аузелло. Кое в чем, что имеет отношение к твоей жене. Но это не мое дело. Спасибо, но мы останемся в Париже, Лоренцо и я, пока проклятые нацисты здесь. У нас есть над чем поработать.

– Значит, три дня. И все, понимаешь? Я не могу держать его здесь дольше. Не могу подвергать опасности персонал. Но я могу устроить вас где-нибудь еще, неподалеку.

Она кивает и протягивает руку, чтобы убрать волосы Лоренцо с глаз. В этот момент Клод видит в Лили женщину, трепетную женщину. Он больше не презирает ее.

– Я пришлю вам поесть.

– Бланш уже прислала.

– Ну конечно. Не впутывай больше Бланш. Лили, ты меня понимаешь? Я не могу этого допустить.

– Не можешь этого допустить? – и снова она смотрит на него с удивлением, прищурившись. – Неужели?

– Да. А теперь делай, как я сказал.

Она кивает и начинает разворачивать чистую повязку. Клод собирается уходить.

– Ты хороший человек, Клод Аузелло, – говорит она.

Он открывает рот, чтобы ответить, но не находит слов. Клод молча выходит из номера; какое ему дело до того, что думает эта особа? Но на сердце вдруг становится тепло, и ему приходится признать, что мнение Лили имеет значение. Потому что он хочет, чтобы женщина снова восхищалась им.

Нет, не просто женщина. Клод хочет, чтобы его жена восхищалась им и смотрела на него так, как когда-то.

Он не может себе этого позволить по многим причинам. В том числе потому, что, как ни прискорбно, не доверяет жене. Поэтому он не скажет Бланш, что знает о ее причастности к происходящему. Пусть она думает, что смогла перехитрить мужа. Хотя бы один раз! Пусть веселится и, как маленький ребенок, наслаждается приключением. Она это заслужила. В конце концов, ей и правда должно быть скучно сейчас. Скучно просто ждать и бездельничать, даже в «Ритце».

Однако.

Как назло, пока Клод разговаривал с Лили и Лоренцо, в «Ритце» воцарился полный хаос. На этот раз виновницей суматохи стала сама Коко Шанель. Мадемуазель угораздило быть похищенной двумя членами Сопротивления. Их количество росло не по дням, а по часам, и Клод не мог не задаться вопросом, что растревожило это осиное гнездо.

Впрочем, «похищение» – слишком громкое слово для инцидента с Шанель. Двое диверсантов ждали ее в номере – никто не знал, как они туда попали, но у Клода были предположения. Они накинули Коко на голову сумку и отвели ее на заброшенный склад, где сказали, что знают о ее отношениях с фон Динклаге и заставят мадемуазель заплатить за это, когда закончится война.

Через два часа ее вернули. С Шанель все было в порядке; она даже не слишком громко ругалась. Естественно, Клод сразу зашел к ней, чтобы выразить соболезнования и принести извинения. А заодно пообещать разобраться в произошедшем, насколько это в его силах. Как такое могло случиться с мадемуазель Шанель! Да еще в «Ритце»! Уму непостижимо! Какой ужас!

(«Какая удача», думал Клод, продолжая возмущаться, клясться и успокаивать даму. Эта женщина была позором для своей страны, предательницей.)

Небольшое шоу в исполнении Клода успокаивает Шанель, но не фон Динклаге. Нацист в ярости. Он сообщает Клоду, что, по его мнению, два члена Сопротивления все еще находятся в отеле. Немцы планируют обыскать все номера в крыле, выходящем на улицу Камбон. Если Клод не будет сотрудничать, они выломают двери; естественно, «Ритц» будет нести расходы по их замене, а фамилия Аузелло появится в списке, в который Клод предпочел бы ее не включать.

Спатзи явно не удастся умилостивить напоминанием о кнелях.

Задумчиво кивая, Клод тянет время – он якобы не может найти ключи. Даже если в данный момент нацисты не ищут Лили и ее любовника, факт остается фактом: они здесь, и Лоренцо могут узнать. Лили известна как пьющая подруга Бланш, так что с ней, вероятно, все будет в порядке (впервые Клод ловит себя на мысли, что кутежи жены не лишены смысла, но быстро выкидывает из головы эту странную идею – сейчас у него есть заботы поважнее).

Наконец Клод «находит» ключи и в сопровождении четырех вооруженных немецких солдат выходит из своего кабинета. Пульс стучит у него в висках, руки дрожат так, что ключи мелодично звенят.

Он не может в это поверить, Клод просто не может в это поверить. Взведенные курки – в отеле «Ритц» на Вандомской площади! Впервые опасность, настоящая опасность, подобная той, что давно поселилась в других местах Парижа – в переулках, на заброшенных пустырях или темных ночных улицах, – проникла за священные стены дворца Сезара Ритца.

Наконец война пришла и в «Ритц». В самой глубине души – там, куда еще не проник парализующий страх, – Клод испытывает облегчение. Может, даже восторг. Потому что теперь они все в строю.

Потом страх берет верх. Никогда раньше Клоду не приходилось стучать в двери гостей и бесцеремонно звать их, не заботясь о том, чем они заняты.

Они начинают обход со второго этажа – на первом нет номеров. Клод стучит; дверь либо открывают, либо нет. Если не открывают, то он использует свой ключ, и немцы врываются внутрь. Заглядывают под кровати, за шторы, в шкафы и ванные комнаты, высовываются из окон (настоящих балконов в «Ритце» нет). Бесцеремонно роются в сундуках и ящиках; как мусор, швыряют на пол шелковые блузки, атласные пеньюары, пиджаки в клетку… Опрокидывают лампы. Грязными руками хватают полотенца и бросают их в раковину.

Клод ничего не может с собой поделать: он автоматически подсчитывает количество человеко-часов, которое потребуется для восстановления порядка. Но быстро сдается – ущерб слишком велик.

Если дверь открывают, его отталкивают в сторону; солдаты задают вопросы испуганным постояльцам, направив на них винтовки. Гости «Ритца», допрашиваемые под дулом пистолета. Клод закрывает глаза, радуясь, что Сезар Ритц не дожил до этого дня.

По мере того, как они переходят из комнаты в комнату, сопровождаемые угрозами и предупреждениями, которые то и дело выкрикивают нацисты (раньше они никогда не повышали голос в этих стенах), Клод чувствует, что вокруг что-то происходит. Он надеется, что немцы ничего не заметят; они слишком поглощены обысками и допросами. Краем глаза Клод видит молодого коридорного, члена Сопротивления (после всего этого его, конечно, придется уволить – или, наоборот, повысить; сейчас Клод не в состоянии принять решение), мечущегося туда-сюда. Слышит за спиной отчаянный шепот каждый раз, как он и его нацистские конвоиры сворачивают за угол. Как будто эта сторона отеля превратилась в муравейник, на который наступили. И вот муравьи суетятся, не зная, что делать.

Процессия приближается к люксу Аузелло, и Клод колеблется.

– Ваш номер? – спрашивает один из солдат. Клод кивает, но нацист все равно направляет на дверь винтовку.

– Мы должны его обыскать.

Клод стучит, и Бланш открывает, бледнея при виде солдат с оружием. Они безропотно позволяют этим мерзким тварям прочесать свои комнаты. Спокойным, будничным тоном Клод объясняет напряженной жене, что случилось с Шанель и почему обыск необходим. Она кивает. Придвигается к нему. Открывает рот, собираясь что-то прошептать. Рассказать о Лили и Лоренцо, понимает Клод. И вовремя качает головой.

– Я ненадолго, – говорит он, и его голос звучит выше обычного. – Почему бы тебе не остаться здесь, дорогая? А я вернусь, как только эти ребята закончат.

Бланш кивает, но ее кулаки крепко сжаты. Чтобы нацисты не видели ее такой, Клод обнимает жену. «Не беспокойся о своих друзьях», – шепчет он.

Бланш задыхается; она смотрит на него широко раскрытыми недоверчивыми глазами. Внезапно на них наворачиваются слезы.

– Клод…

Он качает головой, целует ее в лоб и выходит вслед за немцами, бросив последний взгляд на жену. Наконец-то она смотрит на него так, словно он ее достоин. Сейчас Клод точно знает, что сделает все, чтобы снова увидеть этот взгляд. Увидеть это вещественное доказательство любви, ее оружие, пронзающее сердце. Даже если для этого придется своим телом защищать Лили и Лоренцо от нацистских винтовок.

Хотя, конечно, он надеется, что до этого не дойдет. Он хочет еще раз насладиться любовью и восхищением жены, которые ласково омывают и очищают его, утоляют жажду, к которой он так привык, что не заметил, как душа сморщилась, пересохла. Чуть не умерла.

Наконец они добираются до номера 414.

– А, – медленно и громко произносит Клод, сверяясь со списком гостей. – Молодожены, проводят тут медовый месяц. Давайте оставим их в покое, а, ребята? – Клод подмигивает солдатам, молясь, чтобы они (у мужчин ведь так много общего!) отнеслись к похоти с уважением и ушли.

Но солдаты отрицательно качают головами.

Поэтому он стучит и, когда никто не отвечает, вставляет ключ в замок. Рука дрожит так сильно, что это удается ему не с первой попытки. Затаив дыхание и закрыв глаза, он распахивает дверь, готовясь к крикам, выстрелам и бог знает чему еще; они могут наставить на него оружие – и он никогда не вернется к Бланш.

К своему изумлению, Клод слышит смех. Сердечный немецкий смех.

Открыв глаза, он видит обнаженную Лили верхом на хрипящем, но возбужденном и тоже полностью обнаженном Лоренцо. Лили поворачивается к двери, выставляя напоказ маленькие груди. Умопомрачительное зрелище! Настолько умопомрачительное, с восхищением думает Клод, что немцы даже не взглянут на ее лицо. Или на бедного Лоренцо, который задыхается, из последних сил стараясь выполнить поставленную задачу.

– Что такое? Ублюдки! Что вы тут делаете? Совсем обнаглели! Хотите рассмотреть получше, да, ребята? Вот, смотрите! – Она обхватывает руками груди и покачивает ими. В конце концов немцы захлопывают дверь и складываются пополам от хохота.

Они не замечают, как Клод достает носовой платок, чтобы вытереть вспотевший лоб.

– Любовь! – хихикает один из солдат.

– Везучий ублюдок, – говорит другой, подмигивая. Они обсуждают подружек, оставшихся дома, пока идут по коридору.

Ночью, когда страсти улеглись – нацисты так и не нашли похитителей Шанель, – Лили и Лоренцо ускользают в грузовике прачечной «Ритца», управляемом молодым коридорным.

Клод с удивлением осознает, что не хочет отпускать Лили. Ему, напротив, хочется выпить с ней, поговорить о том, что они оба делают. Страстное желание поделиться с кем-то своими тайнами, своими достижениями было спрятано в глубине его души. Все эти месяцы Клод подавлял его, но сейчас потребность в собеседнике становится такой сильной, что он с трудом сдерживается. Он хотел бы узнать, чем занимается Лили. Он подозревает, что ее деятельность намного опаснее того, чем занимается он. Но Клод, бывший военный и прекрасный менеджер, знает, что не все солдаты должны быть на поле боя; бумажная работа тоже помогает выиграть войну.

И все же Лили уехала, уехала со своим мужчиной, который, похоже, скоро поправится. Впервые Клод надеется, что она вернется. Даже если это доставит Бланш еще больше неприятностей. Получается, Бланш тоже в курсе деятельности подруги? Иначе почему Лили обратилась к ней, когда попала в беду? Бланш, наверное, сделала что-то, чтобы заслужить доверие Лили.