Текст книги "Госпожа отеля «Ритц»"

Но нет, конечно нет. Клод предупредил Лили, сказал, что его жене нельзя доверять. Наверное, все дело в том, что Бланш живет в отеле со множеством номеров. Лили просто этим воспользовалась.

Клод возвращается в их номер с бутылкой бренди и двумя бокалами. Он уверяет Бланш, что Лили и Лоренцо в безопасности. Сопротивляется естественному мужскому желанию преувеличить свою роль в этой драме и не вдается в подробности. Ее переполняют облегчение и благодарность. Но, к удивлению мужа, она не плачет. Бланш обнимает его, и Клод с наслаждением впитывает ее тепло, ее спокойную уверенность.

Он вдруг понимает, что это первый кризис, который они пережили вместе после возвращения из Нима. Он так долго скрывал от жены свои дела и заботы, боясь расстроить или разозлить ее, подвергнуть ее опасности.

Но сейчас Клод и Бланш позволяют себе интерлюдию примирения; они ложатся в постель, не говоря ни слова. Слова ранят, и супруги слишком хорошо знают, что каждый из них может с легкостью разрушить волшебство этой ночи. Они любят друг друга, они смотрят друг другу в глаза во время любви, они страстно целуются после. Они ни разу не были так счастливы с тех пор, как вернулись в «Ритц».

Но ни Клод, ни Бланш Аузелло не дураки. Оба понимают, что их счастье не может длиться долго, раз немцы все еще находятся в «Ритце», все еще патрулируют улицы Парижа. Окружают, нападают, расстреливают. Строят. Планируют. Но кое-чего не может знать никто из них. Ни фон Штюльпнагель, который ворочается в широкой кровати, пытаясь убедить себя, что поступает правильно, действует во благо своей семьи и Германии. Что у него и его товарищей-заговорщиков нет другого выхода, если они хотят спасти отечество и сохранить немецкие завоевания. Ведь фюрер просто безумен: он хочет слишком многого, он слишком безжалостен, слишком эгоистичен. Ни худая как жердь, разгневанная Шанель, которая ходит туда-сюда по номеру, курит, размышляет, строит планы на будущее. Будущее, которое наступит, если немцы будут разбиты. Это кажется невероятным – и все же. Ни подпрыгивающие в кузове грузовика Лили и Лоренцо. Он стонет, но время от времени поворачивается, чтобы посмотреть на нее с самодовольной ухмылкой. Она была на высоте, ничего не скажешь! Он и не подозревает, что Лили думает не о нем, а о Роберте, о мужчине, ради которого она хотела рисковать жизнью, за которого умерла бы с радостью, а не с досадой. Ни Мартин, сидящий в кресле в доме на окраине города и пьющий абсент. Он отослал Мишель и теперь размышляет об одиночестве человека, которого многие хотят любить, но с кем никто не пытается сблизиться. Поэтому он ежедневно рискует жизнью, надеясь почувствовать хоть что-то. Ни Бланш и Клод, крепко спящие на своем супружеском ложе, полностью обнаженные. Впервые после вторжения они не легли в постель одетыми, чтобы быть готовыми к ночным ужасам.

Никто из них не может знать, что с далекого берега надвигается начало конца – точнее, как сказал кто-то, живущий по ту сторону Ла-Манша, «конец начала».

Там снаряжаются военные корабли, летчики садятся в бомбардировщики.

Готовятся ступить на французскую землю. Впервые с 1940 года.

Глава 25
Бланш

Июнь 1944 года

Союзники прибыли! Американцы уже в пути! «Янки идут! Янки идут!» – напевает Бланш про себя, и ее сердце переполняет восторг. Скоро они будут здесь. Все в Париже готовятся к этому, молятся об этом, дышат этим.

Немцы тоже это знают; они стали еще опаснее и подозрительнее, как загнанное в угол животное. Все больше мирных граждан расстреливают в отместку за дерзкие акты сопротивления. Все больше грузовиков со скрипом останавливается перед домами; в их кузов запихивают заспанных людей. Теперь не только евреев бесцеремонно вытаскивают из постелей, чтобы увезти в неизвестном направлении. Но в парижанах теплилась искра надежды – и сейчас она разгорелась вновь. Они ходят быстрее и решительнее, часто улыбаются, осмеливаются напевать «Марсельезу», отваживаются собираться на улицах, чтобы передавать слухи. Хорошие слухи – не о смерти, а об освобождении. Парижане понимают, как сильно им не хватало свободы все эти долгие, пропитанные страхом годы. Годы, прошедшие с июня 1940-го.

Кошмар начался ровно четыре года назад.

Но скоро он закончится. Янки уже приближаются! Они должны приближаться. Союзники высадились на побережье Нормандии шестого июня. Сегодня десятое. Бланш хочется праздновать, ликовать.

Клод, конечно, более осторожен. Он всегда был таким.

– Бланшетт, мы не должны спешить с выводами. Союзники на нашей земле, это верно. Но на их месте я бы обошел Париж стороной и отправился прямиком в Германию. Видишь ли, Париж им не по пути. Им придется тратить драгоценный бензин, не говоря уже о людях и боеприпасах, чтобы освободить его. Их истинная цель – Берлин!

– Ты спятил, Хло! – Кажется, она не называла его так целую вечность. Когда окружающий мир становится мрачным и опасным, домашние прозвища кажутся неуместными. – Американцы идут! Конечно, они освободят Париж. Это будет символично! Сигнал для всего мира: проклятые нацисты побеждены. Все кончено!

– Да, символично. – Клод выглядит обеспокоенным; он трет нос указательным пальцем. Бланш впервые замечает, что его волосы поредели, на висках появилась седина, а рот обрамляют морщины. Ну и пусть! Он стал старше. На четыре года. На целую жизнь.

Наверное, она тоже… но сегодня Бланш не хочет слишком пристально рассматривать себя в зеркале. Сейчас не время подводить итоги, делать выводы, оценивать потери. Это можно будет сделать позже. Сейчас надо праздновать, а не скорбеть.

– Символично… – задумчиво продолжает Клод. – И нацисты, возможно, захотят уничтожить этот город-символ. Если союзники не доберутся сюда первыми. Подумай, Бланш, как это будет эффектно. Если немцы взорвут Эйфелеву башню, Триумфальную арку, Лувр. Оставят город в руинах, чтобы союзникам нечего было освобождать. Думаю, Гитлер вполне способен на такое.

– Ой, Хло! – Бланш не позволит мужу испортить ей настроение. Она уже давно не чувствовала себя такой счастливой. – Я не дам тебе испортить этот день! Я собираюсь отпраздновать высадку союзников в «Максиме». Ты пойдешь со мной?

– «Максим»? – Он хмурится. – Бланш, ты серьезно? Ты же знаешь, что там штаб-квартира нацистов! Там слишком опасно.

– И как же там может быть опаснее, чем здесь? В конце концов, «Ритц» тоже их штаб-квартира.

– Просто может… Напыщенный старина Клод! Ты все еще не можешь допустить, чтобы кто-то нелестно отозвался о твоем драгоценном «Ритце»? – Она целует мужа в щеку, чтобы он не рассердился. – Шампанское и икра! Я уже целую вечность не ела икры и собираюсь сделать это сегодня; даже если для этого потребуются все мои продовольственные талоны и женские чары. Я хочу повеселиться, черт возьми! Я это заслужила. Мы все это заслужили. Ты со мной или нет?

– Нет. – Он чопорно качает головой. – У меня много работы. Ведь, несмотря на твое ликование, немцы все еще здесь. И они стали еще требовательнее. Будь осторожна, Бланш, пожалуйста. Обещаешь?

– Ах ты, старый зануда! – Она снова целует его в щеку. – Впрочем, ты и в молодости был занудой. Тогда я найду… кого-нибудь.

– Только не Лили! – предупреждает Клод. Бланш признает, он был… галантен с Лили и Лоренцо, но с тех пор прошли недели. И Клод снова испытывает неприязнь к ее подруге, которая так легко развращает Бланш. Она ведь так легко поддается дурному влиянию.

Пару раз, охваченная нежностью к мужу, Бланш чувствовала искушение рассказать ему, чем они с Лили занимались на самом деле. Но подавляла это желание, решив, что теперь они поменялись ролями. И она должна защищать его.

Когда-то она хотела наказать своего мужа. Теперь – возможно, потому что телефон звонит гораздо реже, – она знает, что должна защищать его. Чтобы, когда все это закончится, у их брака наконец-то появился шанс на спасение. В тот день, когда он спас Лили и Лоренцо, она дала себе слово. И должна его сдержать.

Поэтому Бланш улыбается, мило и послушно, как хорошая французская жена.

– Конечно нет, Клод. Я же обещала, что не буду видеться с ней.

– Хорошо. Найди кого-нибудь другого, кого-нибудь подходящего. Или, может, останешься здесь? – Клод пристально смотрит на нее; надежда смягчает его строгий взгляд.

Бланш вдруг понимает – головокружительное открытие! – что Клод знает об обещании, которое она себе дала. Наверное, поэтому они и стали так хорошо относиться друг к другу, проявлять столько заботы и внимания. Порой он становится застенчивым в ее присутствии; она прилагает все больше усилий, чтобы понравиться ему: делает красивые прически, не проводит много времени в баре. В их отношениях сохранилась легкая настороженность, но это лучше подозрительности и разочарований, которые разделяли Аузелло раньше.

– Я найду кого-нибудь подходящего.

Бланш начинает одеваться. Вытаскивает шелковую блузку, которую не надевала несколько месяцев; пытается найти пару чулок без стрелок, но это невозможно, поэтому она делает то, что делают все женщины Парижа последние несколько лет – рисует карандашом для бровей линию на голой ноге. Достав из глубины шкафа наименее изношенные туфли, внимательно осматривает их. Несмотря на дырку, которую сапожник «Ритца» попытался заклеить, это ее самая презентабельная обувь. Единственная пара без деревянных подошв. Она испортила все свои туфли, надевая их на задания, скитаясь в них по городу. Теперь она ничем не отличается от остальных парижан. Вся кожа досталась немцам, так что горожанам приходится довольствоваться деревянными подошвами. Их глухой стук смешивается со стальным звоном нацистских сапог, так что иногда у Бланш гудит в ушах. Несмотря на испуганное молчаливое согласие, поселившееся на улицах и в домах, Париж все еще довольно шумный город. Но это совсем другой шум; после оккупации изменился даже он.

Изменилось все.

Решив одеться вызывающе – в цвета французского флага и звездно-полосатого американского знамени, Бланш выбирает красный шарф, белую шелковую блузку и синюю юбку. Затем она покидает «Ритц» (после страстного поцелуя Клода, от которого у нее поджимаются пальцы в рваных туфлях), надеясь найти Лили в одной из квартир, которые та использует, чтобы «приклонить голову».

Бланш уверена, что Лили скоро появится. У нее нюх на бесплатную еду.

– Ах, Бланш, как мило! – шепчет Лили; ее глаза расширяются при виде великолепия «Максима». Бланш рада показать подруге этот ресторан – до войны он был одним из ее любимых мест в Париже.

– Это точно. – Бланш расслабляется, устроившись на плюшевой банкетке и наслаждаясь великолепием Прекрасной эпохи: тяжелые лампы в стиле модерн с абажурами из стекла Тиффани, повсюду зеркала и темные деревянные панели. «Максим» немного выцвел, немного подлатан: ковер потерт, скатерти все еще ослепительно белые, но в заплатах. Как и все, кто выжил.

После бокала шампанского – Бланш делает заказ на немецком, чтобы их получше обслужили, – Лили утрачивает благоговейный трепет перед окружающим великолепием. Бланш настояла на том, чтобы подобрать для подруги приличную одежду; она не могла привести ее сюда в обычном для Лили виде. Итак, Лили одета в элегантную юбку, подшитую, чтобы не споткнуться о подол, и кашемировый свитер с короткими рукавами, который мал Бланш, но идеально подходит Лили. Бланш нашла пару туфель на плоской подошве, которые на самом деле делают для женщин, а не для мужчин; размер достаточно мал для детской ножки Лили. У нее отрастают волосы; блестящие, прямые, длиной примерно до подбородка.

Лили счастливо вздыхает, глядя на позолоченные зеркала, красные обои, люстры. «Максим» и сейчас выглядит так же, как в Прекрасную эпоху, когда французские мужчины гордо ходили со своими любовницами от стола к столу. Теперь столы заняты немецкими солдатами, выставляющими напоказ своих любовниц.

Но это ненадолго, убеждает себя Бланш. Это ненадолго.

– Мне нравится. – Лили икает, потом хихикает. – Мне здесь нравится. Знаешь, война изменила меня.

– Как?

– Думаю, я учусь получать от жизни удовольствие. Борьба, вечная борьба. Я устала от этого. Всегда будут сражения. Фашисты, диктаторы. Плохие мужчины и женщины. – Лили многозначительно смотрит на француженок, ужинающих с немецкими солдатами. – Но, может быть, мое время прошло. Я скучаю по Роберту, – продолжает Лили очень тихо; в ее глазах сверкают слезы. Бланш изумлена. Она уже давно не видела подругу плачущей. Даже когда ей руку прищемило дверью грузовика, набитого овощами (в них спрятали пистолеты и боеприпасы, которые нужно было срочно доставить в сельскую местность близ Орлеана), и Лили сломала три пальца, она не издала ни звука.

Но сейчас, когда конец так близок, она, в отличие от всех остальных, плачет. Она смотрит на Бланш, печально улыбается и просит платок.

– Ты никогда не носишь с собой носовые платки, – ворчит Бланш, протягивая ей свой.

– Может, теперь и ношу, Бланш. Может, теперь я много плачу.

– Почему именно сейчас, Лили? Сейчас надо радоваться, а не грустить. Мы с тобой творили чудеса ради освобождения! Последнее, что я хочу делать сейчас, это плакать. Все позади, все уже кончено.

– Для тебя – да. – Лили смотрит на нее с восхищенной улыбкой. – Знаешь что, Бланш? Я никогда тебе этого не говорила, но когда я потеряла Роберта, я больше не хотела жить. Он был, как вы говорите, моим якорем. А теперь это ты, Бланш. Ты заставляешь меня смотреть на мир не так, как Роберт. Любить хорошие, красивые вещи. Любить разговоры, а не сражения. Ты заставляешь меня волноваться – ведь я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Приятно снова почувствовать себя живой.

– И это все… благодаря мне? – Бланш ошеломлена и растрогана.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе, как умер Роберт? – шепчет Лили. Бланш отрицательно качает головой. – Его окружили… Вместе с несколькими студентами. Их пытали, им отрезали половые органы. Потом их поставили к стенке и расстреляли. Как собак. Я не могла даже подойти к его телу. Они никого не подпускали… Я не знаю, куда его увезли.

– Лили, я…

– Нет, дай мне закончить. Потом я кое-что делала. Я заманивала нацистских солдат в свою комнату, вонзала в них нож и скармливала их тела свиньям. Я забывала о еде. Хейфер иногда пыталась накормить меня супом. Я не замечала ее, я вообще ничего не замечала. Но однажды я увидела тебя. Они сажали еврейскую семью в грузовик в Марэ. И ты стояла рядом, наблюдала. В твоем лице было что-то новое, необычное. Ты была расстроена, а еще – как вы говорите? Уязвима? И я решила снова стать нормальным человеком. Чтобы вернуться к тебе. Я не думала, что ты примешь меня такой, какой я была тогда. Поэтому я попробовала еще раз. Жить, жить правильно. Чтобы снова стать твоим другом. Спасибо тебе за это, Бланш. Спасибо.

Бланш не решается поднять глаза на Лили. Она возится с салфеткой, вертит в руках бокал шампанского. Она часто задавалась вопросом, что нашла в ней Лили, зачем она вернулась в ее жизнь – и почему осталась в ней. Неужели дело только в материальных ценностях: деньгах, одежде, еде, талонах? Или Лили нужен был новый соратник в ее вечной борьбе с фашизмом? Услышав, что за их дружбой стояло нечто большее, нечто жизненно важное, Бланш лишается дара речи.

Она надеется, что еще не слишком поздно.

В последнее время люди для Бланш превратились в арифметические показатели – трое уходят, двое возвращаются, значит, нужен еще один, чтобы занять освободившееся место. Пять нацистов лучше, чем десять нацистов, но ноль был бы еще лучше. Десять тысяч евреев, потом восемь тысяч евреев, теперь уже пять тысяч евреев. Нацисты упорно сводят этот показатель к нулю. Бланш в ужасе от произошедшей с ней перемены; она боится погрузиться во что-то… похожее на состояние, которое описала Лили. Что-то темное, всепоглощающее. В отличие от Лили Бланш не нужно продолжать бороться.

Но нужно продолжать спасать. Ей нужно найти что-то, кого-то, кто достоин спасения в этом мире.

Бланш делает еще один глоток шампанского, смакует его – смакует мечты о будущем без нацистов, но с Лили. С подругой, которую она вернула к жизни, – черт возьми, ну разве Бланш не молодец? Разве Лили не чудо? Разве они не сливки общества? Она вспоминает давно ушедшую Перл, которая все время повторяла: «Разве мы не сливки общества?» Бланш поднимает тост за Перл.

И еще один – за Клода.

Она часто думает о том, что за последние несколько лет спасла многих абсолютно незнакомых людей. Она понятия не имеет, хорошие они или плохие. Может, они изменяют женам или пинают своих собак. Она помогала им, не задавая вопросов, потому что они не носили нацистскую форму. И теперь она может хотя бы попытаться сделать то же самое для человека, который когда-то сильно любил ее. По крайней мере, она может быть рядом с ним, может больше не убегать. И помочь ему снова стать тем, кем он был раньше.

Она очень хороша в этом. В спасении. Сбитые летчики, раненые бойцы Сопротивления, одинокие немецкие солдаты, Лили. Клод. Эта проклятая война хоть чему-то научила Бланш…

– Так что, возможно, теперь ты будешь часто видеть меня в «Ритце». Я буду жить там! – Лили усмехается. – Вот Клод удивится! У меня будет свой номер, мы будем приятно проводить время. Ты расскажешь мне, как стать настоящей леди! И у тебя есть друзья, важные друзья. Может быть, они опишут мою жизнь в романе, а? Мне бы этого хотелось. Я бы хотела стать знаменитой.

– Я уверена, что Хемингуэй с удовольствием написал бы о тебе книгу. Он мог бы написать про нас обеих. «По ком звенит шейкер для коктейлей». – Бланш поднимает бокал, Лили чокается с ней, и они заказывают еще шампанского. – Интересно, где он сейчас? Небось состязается в армрестлинге с каким-нибудь фрицем.

У них кружится голова, у этих воинов, замаскированных под элегантно одетых дам. Сколько раз они притворялись пьяными, падали с барных стульев «Ритца», пели в лифте – но никогда им не было так весело, никогда они не смеялись так, как сейчас. Мир выглядит иначе: краски стали ярче; откуда-то доносится музыка, даже когда скрипачи в ресторане перестают играть. Музыка повсюду! Все смеются. Даже немцы и их девочки.

Которые вдруг привлекают внимание Лили.

– Посмотри на них, – шепчет она. – На этих девушек. Это никчемные люди. Совсем стыд потеряли.

– О, забудь о них. – Бланш откусывает кусочек дыни, наслаждаясь ее освежающим вкусом. – Они получат свое, когда придут американцы.

Она произносит это громко – громче, чем собиралась. Немцы за соседним столиком замирают. И Лили тоже.

Но (еще один глоток шампанского – и светлое, многообещающее будущее так близко, что до него можно дотянуться рукой!) Бланш решает, что ей наплевать. Потому что это правда! Остальное не имеет значения. Американцы идут, и скоро этим мерзким, грязным нацистам в мундирах цвета зеленой фасоли, с жирными лицами, противными гортанными голосами, оглушительным смехом, злыми мыслями и отвратительными поступками придется убраться отсюда. Из-за них в Париже пропадали люди. Исчезали навсегда!

– За американцев! – поет Бланш. Она может произнести это вслух, ведь мир так ярок, так ослепительно прекрасен; она давно не чувствовала себя такой бодрой. Ей хочется кричать, танцевать. Она поднимается с кресла, звонко смеясь; через мгновение Лили делает то же самое. Они чокаются бокалами, и Бланш кричит: «За американцев! Которые избавят нас от немецких свиней!»

Она видит потрясенные лица и застывшие улыбки, замечает, что зал окутала гнетущая тишина. Но кого это, черт возьми, волнует? Она великолепна, и Лили тоже! Великолепные женщины, которые совершили героические поступки. Скоро все это закончится; отныне всегда будет светить солнце.

Рядом с ними резко встают немецкие солдаты. Они поднимают бокалы, протягивают руки, чтобы чокнуться с Лили и Бланш, и провозглашают тост: «Хайль Гитлер!»

Бланш вскидывает руку и выплескивает шампанское в лицо одному из солдат.

– Черт бы побрал Гитлера и всех вас! – декламирует она, торжествующе смеясь. И вдруг замолкает.

Когда Бланш осознает, что наделала, у нее перехватывает дыхание; все мысли вылетают из головы. Глядя в гневное лицо солдата, она понимает, что должна молить о прощении. Но не может вымолвить ни слова. Ни по-немецки, ни по-французски, ни по-английски. Жидкость впиталась в рубашку; пуговицы блестят – с них капает шампанское. Солдат вытирает салфеткой лицо, но не проявляет никаких эмоций. В отличие от его спутников; один из них бросается к женщинам, но человек, которого Бланш так опрометчиво окрестила, останавливает друга.

– Не надо, – говорит он.

– Лили, я… – Лили бросает на нее строгий взгляд, и Бланш мгновенно все понимает. В наступившей гробовой тишине все услышали ее имя – имя спутницы женщины, которая только что выплеснула бокал шампанского в лицо нацисту. Имя Лили наверняка есть в их списках. Может, имя Бланш тоже. Конечно, ее легче узнать, по крайней мере, некоторым посетителям ресторана. Тем, которых Бланш видела в «Ритце».

– Пошли отсюда, – шепчет она, пока метрдотель суетится, раздавая салфетки и наводя порядок. Бланш уверена, что их арестуют еще до того, как они переступят порог, но они должны хотя бы попытаться сбежать.

Они выходят из ресторана, вздрагивая при каждом шаге. Бланш кажется, что каждый ее вздох может стать последним; она удивляется каждому прожитому мгновению. Бланш ведет подругу вниз по улице, прочь от реки. Ведет к «Ритцу», где Лили недавно устроила себе передышку. Они не разговаривают.

Наконец они останавливаются и мгновение смотрят друг другу в глаза. Бланш открывает рот, чтобы что-то сказать – что она сожалеет, а может, и нет, – но прежде чем слова срываются у нее с губ, Лили убегает.

Потом она резко разворачивается, бежит назад и крепко обнимает Бланш, прежде чем исчезнуть в темноте.

Бланш возвращается в «Ритц», всю дорогу испуганно озираясь. Спотыкаясь, она поднимается по лестнице, спешит в свой номер, запирает дверь и неподвижно сидит, ожидая Клода. Свет этого некогда яркого дня – дня надежды, дня ликования – постепенно угасает в знакомой зловещей темноте. Каждый шорох в коридоре заставляет Бланш внутренне сжиматься – это, наверное, идут за ней. Она все ждет и ждет стука в дверь, ареста, который неизбежно должен произойти. Когда Клод наконец-то поворачивает ключ в замке и открывает дверь, она так взвинчена, что кидается к изумленному мужу и с истерическим смехом падает в его объятия.

– О, Клод, Клод, ты не представляешь, что я наделала!