Текст книги "Форточка с видом на одиночество (сборник)"

Вот и все дела! Знай себе, жми на помпу – и вперед!

Такая инструкция. Проще той, что прилагалась к купленной мной недавно кофеварке.

Мы живем в невероятно эрегированном мире! Даже девушка, у которой я приобрел ту самую кофеварку, хотела выглядеть соблазнительной.

Нет практически никакой возможности стать тихим скромным импотентом.

«Жми на помпу!» – кричат с телевизионных экранов и глянцевых изданий.

«Жми на помпу!» – кричат фармацевтические компании.

«Жми на помпу!» – кричит скромная труженица магазина бытовой техники!

Я чувствовал, как мощная волна прибивала меня к берегу. Я чувствовал, как пастушьи собаки сбивали меня в стадо. И я думал, что надо все-таки обратиться к урологу. И я рассматривал фотографии девушек из Ростова-на-Дону, барахтаясь в компьютерной паутине.

Есть такая немецкая поговорка: «Мужчина – что толчок: или занят, или засран». Я свободен и более-менее чист.

Ничего не понимаю.

ЙОГУРТ ДЛЯ МАШИ

Обидно погибнуть в авиакатастрофе, так и не написав роман. Очень не хотелось бы, чтобы для всех пассажиров и экипажа полет закончился летально.

При взлете я старался не смотреть в круглое окошко. Я напряженно сосал выданный стюардессой леденец. А у меня что-то сосало под ложечкой. Мне представлялась чрезвычайно жалкой смерть с леденцом во рту.

Я закрыл глаза и принялся напряженно-хорошо думать о Боге. Я просил его не обрывать мою жизнь так скоропостижно. Просил его о мягкой посадке в Ростове-на-Дону, где меня ждали сын, друзья детства и девушка Маша, которую я нашел в виртуальном пространстве, где-то между небом и землей.

В первом же супермаркете, в который я заехал из аэропорта, чтобы купить продуктов, сразу же у колбасного отдела встретил знакомого. Это был уролог Игорь Абдуян, у которого я многие годы лечил свой простатит. Я звал его «мой уретральный друг». Я спросил, как дела у него и его жены. А он спросил, как дела у меня и моей простаты.

Супермаркет был весь залит искусственным дневным светом. Играла музыка. Прилавки сияли. Разноцветные яркие упаковки конкурировали друг с другом, смущая спрос активностью предложения.

У рыбного отдела я столкнулся с Таней Нестеренко, с которой мы давным-давно работали вместе в отделе культуры областной молодежной газеты. За то время, что мы не виделись, у Тани появился сын на самокате лет десяти. Он носился между длинными прилавками супермаркета, то и дело врезаясь в металлические тележки для продуктов и в зазевавшихся покупателей.

– Ты где? – спросила меня Таня.

– В Москве, – ответил я.

– Круто! Чем занимаешься?

– Пишу роман.

– Круто!

Тут раздался жуткий грохот, и мы сразу догадались, что случилось.

Я сказал:

– Круто!

А Таня тут же убежала.

Рыба за витринным стеклом в брильянтах ледяных осколков искрилась перламутровой чешуей. Красная икра горела изнутри рубиновым светом, а черная – сверкала вороным глазом. Ломтики балыка казались фрагментами похищенной янтарной комнаты. Креветки, свернувшись калачиком, спали в розовых пастельных тонах.

По пути следования в молочный отдел со мной здоровались какие-то люди, которых я не мог вспомнить. Я приветливо кивал им и шел дальше.

Как же тесно мы порой живем!

Теплые цвета сменили холодные. Белизна молочных продуктов привносила праздничность и торжественность в общее настроение магазина.

Я вспомнил, как много лет назад папа-дальтоник позвонил из московской командировки моей маме и сказал, что купил ей импортную кофточку цвета ряженки. Мама предвкушала бежевый колер, но по приезде выяснилось, что отец имел в виду цвет крышки на бутылке, который на самом деле был сиреневым. В действительности же кофточка оказалась красной.

С тех пор «цвет ряженки» превратился в семейную идиому.

В молочном отделе я встретил Машу – девушку из виртуального пространства. Она выбирала йогурты. Я сразу же узнал ее. Она совсем не удивилась, что мы встретились в супермаркете. Маша сказала, что никак не может решить, какой йогурт купить. Мы стали выбирать ей йогурт. Это нас сблизило. У меня тоже проблема выбора. Я сам часами могу стоять у прилавка в полной растерянности. Мы перебирали разноцветные коробочки с молочными продуктами, украдкой посматривая друг на друга.

– Как вы меня находите? – спросила Маша.

Именно такую невесту я хотел привезти из провинции – тихую, скромную, неразвращенную столичными нравами девушку, подолгу выбирающую йогурты в продовольственном магазине.

Я сказал, что именно о такой девушке, как она, я и мечтал всю свою сорокалетнюю жизнь за минусом младенчества, детства, отрочества и юности.

– Вам действительно сорок? – спросила она.

Никто не дает мне моих лет.

Я сказал:

– Маленькая собачка – до старости щенок.

– Все зависит от породы, – подумав, ответила Маша.

– Разве что, кроме тойтерьеров, – предположил я.

– И болонок, – добавила она. – Какой же йогурт мне купить?

Мы хотели найти самый лучший в мире йогурт – самый свежий, без консервантов, без искусственных красителей, не жирный, обогащенный живыми культурами, витаминами и микроэлементами. Мы могли бы провести всю жизнь за этим занятием.

Очень сложно сделать правильный выбор. Мне кажется, многие наши беды происходят именно из-за этого. Хотя знакомый японец, обучавший меня тому, как надо есть суши, говорил: «Важно даже не то, как ты держишь палочки, а то, как ты доносишь их до рта».

Периодически к нам подходили то ее, то мои знакомые.

Никто из них не мог помочь с выбором йогурта.

Одни говорили:

– Купите лучше рыбу.

Другие советовали пойти в театр или в школу бальных танцев.

– Будете танцевать румбу! – говорили они. – Разве плохо?

– Нет, совсем не плохо, замечательный танец – румба, – отвечали мы с Машей, – но нам нужен йогурт и ничего больше.

– Выходите за меня замуж, – предложил я Маше, когда мы остались наедине. – Конечно, я понимаю, что вы еще недостаточно хорошо меня знаете…

– Нет, я знаю вас достаточно. Я навела о вас справки, – она улыбнулась, как бы извиняясь. – Я знаю, что у вас язва, хронический простатит, скверный характер, вы курите натощак, но человек, в общем и целом, вы хороший. И я готова выйти за вас, но не раньше, чем куплю йогурт. Такое условие.

Внезапно рядом оказалась моя бывшая жена. К моему удивлению, она обняла мою виртуальную невесту, и они расцеловались, как старые добрые приятельницы. Тут же подбежал мой сын и бросился мне на шею.

И в этот момент я вспомнил, что даже не поблагодарил Бога за благополучный перелет. Мне стало стыдно. И я извинился перед Ним и сказал «спасибо». Тихо-тихо, так, чтобы никто, кроме Него, не услышал.

МЕТАМОРФОЗЫ

Люди порой ведут себя до крайности странно. Очень непредсказуемо. Вот смотрите: десять лет я прожил со своей бывшей женой Машей. Прибавьте к этому еще пять, как мы развелись. Пятнадцать лет мы знаем друг друга. Такая арифметика.

И вдруг этот человек спрашивает меня: испытываю ли я желание встать при звуках российского гимна?

Представьте себе! Практически на голом месте. Ни с того ни с сего. Она застает меня врасплох. Вот что ее интересует! Такой вопрос.

Мы столько пережили с ней и хорошего, и плохого. Мы родили сына, воспитывали собаку, занимались сексом, хоронили каких-то родственников, мы о чем-то мечтали, ругались из-за мелочей и по-крупному…

И вот после всего этого, после всего, что между нами было, ее интересует такое.

Она говорит, что почти всегда встает, когда играют наш гимн.

Что-то я ни разу не видел в течение тех лет, что мы жили вместе, чтобы она вставала при звуках гимна. Я не замечал, чтобы хоть одна бровь у нее поднималась при звуках российского гимна. Даже мысли у нее такой не возникало!

Я не знаю, хорошо это или плохо. Не берусь судить. Меня волнует другое. Получается, что все эти совместно прожитые годы ничего не значат. Все сразу так меняется, как только за тобой закрывается дверь!

Понятно, что в эту дверь входят новые заботы, новые обстоятельства, новые мужчины. Но это ладно. С мужчинами все понятно. Это как-то закономерно. Я не собираюсь подсматривать в замочную скважину, чтобы выяснять, чем они там занимались за этой дверью. Но, кроме всего прочего, они, оказывается, еще и вставали при звуках гимна. Это самое обидное. Я не могу найти этому логического объяснения.

Я отвечаю: что лично я – не встаю.

Она не успокаивается:

– Почему?

– Наверное, я недостаточно патриотичен.

Действительно, когда в последний раз я испытывал подобное чувство? Даже не припомню.

Может быть, когда Абрамович купил «Челси»?

СКАЗКА О ДЕВУШКЕ, КОТОРАЯ ЧТО-ТО ИСКАЛА

Мы с сыном улетели из зимы в лето. В Египет. К Красному морю.

Он брал на пляж прихваченную с завтрака булочку и заходил по пояс в море. Булочка размокала в воде. Ее мякиш просачивался сквозь пальцы, расплывался тонкими лоскутками. Косяки пестрых карнавальных рыб кружились вокруг мальчика, подбирая угощенье. Я вспомнил, как кормил голубей на Сан-Марко. Самые смелые выхватывали прямо из рук. Прозрачная вода преломляла рыбью флуоресцентную раскраску и солнечные лучи.

Вечером мы сидели в плетеных ротанговых креслах у нашего номера. Солнце тонуло в пальмах. С моря приятно поддувало.

– Ветер, – сказал сын.

– Зима, – протянул я, протягивая солнцу голые ноги.

Мы наблюдали за девушкой, которая ходила мимо нас в разных направлениях, перемещаясь с одной аллеи на другую, как слепая молекула под микроскопом.

– Может, она потерялась? – спросил сын.

– Только приехала и не может найти свой номер.

– А у нее там все вещи, – предположил ребенок. – Ну, документы, купальник и все такое…

– Да. Приехала отдыхать и на тебе – заблудилась. Вот оно, море. Вот ресторан, а где номер – не найдет. А без крыши над головой что за отдых? Так долго не протянешь…

– А может, она ищет море?

– Да. Все нашла: ресторан, номер, а моря нет. Вот расстроилась, наверное: «Чего ж я приехала, если тут моря нет?».

– Она и купальник привезла, и документы… А моря нет.

– Без моря на море долго не протянешь. А может, – предположил я, – она и номер свой нашла, и море, а ресторан найти не может. А без еды человек долго не протянет. Вот она и бегает туда-сюда.

– Ресторан ищет. Точно.

– А может, – сказал я, – она все нашла: и море, и ресторан, и номер… А не может найти только знаешь чего?

– Чего?

– Мужчину. Все есть: и море, и номер, и ресторан, а мужчины нет. А без мужчины на отдыхе женщина, что?

– Долго не протянет?

– Точно, – сказал я.

– Папа, – сказал мне сын, – а может, она тебя ищет?

И тут мы заметили, что девушка куда-то исчезла, выпала из поля нашего зрения. Может, нашла, что искала.

ВКУС ЖИЗНИ

Я вернулся в Москву наземным транспортом. Поезд со звуком сдувшегося воздушного шарика остановился у моего подъезда. Выйдя из тамбура, я открыл дверь в квартиру, на этот раз не испытывая никаких эмоций. Я где-то утерял чувство, с которым нормальные люди возвращаются домой. Я утерял очень многие чувства.

Спросите: чего мне не хватает в жизни? И я вам отвечу: мне не хватает в жизни вкуса.

Жизнь моя скучна и однообразна, как диета язвенника в период обострения болезни. Дни мои протекают в полном соответствии с календарными сроками. Время, которое я проживаю, отмеряется в точном соответствии с положением стрелок на Спасской башне Кремля, включая переходы на зимнее и летнее время.

Есть люди, умеющие жить по-другому, в своем ритме, в своем времени, со вкусом и очень заразительно для окружающих. Это редкий дар.

Вадик Соломонов всегда был кофеманом. Когда кофе было не достать, он находил где-то зеленые, не обжаренные кофейные зерна. Сам подвергал их тепловой обработке, доводя до идеальной кондиции. Его отец работал на секретном заводе, «почтовом ящике». Этот завод производил нечто, имеющее отношение к обороноспособности социалистической Родины. Тамошние умельцы соорудили для Вадика кофемолку.

Внешне она совершенно естественно напоминала боевую часть реактивного снаряда. Весила килограммов десять, не меньше. А звук работающего двигателя заглушал все мирные инициативы СССР на международной арене и не оставлял надежд на бескровное разрешение любого конфликта, в какой бы горячей точке планеты он ни возникал.

Вадик варил кофе по какой-то известной ему одному рецептуре, обставляя этот обыденный процесс волшебными мистификациями, шаманскими ритуалами и светскими церемониями одновременно.

Это был самый вкусный кофе, который я когда-либо пил.

Однажды я застал Вадика за мытьем холодильника. Он занимался этим с упоением, скрупулезно добиваясь хирургической чистоты.

Помню, мне захотелось немедленно отправиться домой и хорошенько отдраить свой.

Я не видел, как Вадик промывает себе кишечник, но когда он выходил из ванной с опорожненной трехлитровой клизмой в руках и с необычайно одухотворенным, светящимся выражением лица, мне хотелось немедленно поставить себе клистир.

ДЕНЬ, КАКИХ МНОГО

В детстве я казался себе взрослым. Чем старше я становлюсь, тем больше чувствую себя ребенком.

Мне кажется, все вокруг намного старше меня.

Все вокруг знают, как надо жить.

Похоже, я один ничего в этом не смыслю. Любой может подсказать, как нужно проживать годы, как правильно относиться к тому, что происходит в твоей судьбе, дать полезный совет.

Как будто все получают по факсу какие-то божественные релизы. А в моем – закончилась бумага. И вот теперь все в курсе, а я нет.

Но меня не оставляет смутная надежда. Надежда, что рано или поздно все как-то образуется. Мне очень хочется, чтобы пришел какой-нибудь человек и сказал, что теперь все у меня будет хорошо. Причем он должен это сказать не из желания утешить, как-то успокоить меня.

А абсолютно беспристрастно, с чувством исполненного долга, утирая пот со лба. Что-то он должен сделать, где-то там изрядно потрудиться над решением моих проблем, прийти и отчитаться. Такой должен быть человек. Не то чтобы Бог. И даже не женщина. Скорее, он представляется мне в образе доброго сантехника, устранившего некий затор в трубе или течь в унитазном бочке. И теперь уставший, почти обессилевший он говорит, что все проблемы позади и меня ждет новая, сияющая жизнь. Он даже готов выписать гарантийный талон на несколько счастливых лет.

А бывает, пройдет целый день, и во всех его двадцати четырех часах не найдется ни одной счастливой минуты! Очень много в моей жизни таких дней. И сегодня, мне показалось, был такой же. Но…

Почти сутки я не смотрел на себя в зеркало, а к концу дня взглянул на отражение и понял, что соскучился.

ХОЛТЕРОВСКОЕ МОНИТОРИРОВАНИЕ

Лето вплотную приблизилось к осени, обнажая отдельные ветки на еще зеленеющих деревьях и «плечики» в ряду теплых вещей в моем гардеробе. А роман так и не сдвинулся с мертвой точки.

В нынешнем бабьем лете мне не хватает ни баб, ни лета.

Странное дело: вот уже несколько недель, как я не слышал густого баса в своей телефонной трубке. Куда он подевался? Я так к нему привык, что начал беспокоиться.

Вадик Соломонов рассказывал мне об определенном типе язвенников, которые, излечившись от мучавшей их долгие годы болезни, испытывают даже некоторое сожаление по этому поводу. Они так свыклись со своей вечной спутницей! Они подстраивались под ее настроение, прислушивались к ней, как к живому существу. И вдруг язвы не стало.

Вот не звонит густой бас, и выходит так, что даже послать меня некому.

А когда ты один и вдруг заболит сердце, а металлическая дверь накрепко заперта изнутри, вот и приходят такие мысли, что найдут тебя только по запаху. Как говорят патологоанатомы, «с далеко зашедшими гнилостными изменениями».

Один пенсионер забивал «козла» во дворе своего дома с соседями. Стукнул костяшкой по столу с возгласом «Рыба!» – и «склеил ласты». Что-то с сердцем.

Хорошо умереть так, на свежем воздухе, ранней весной, скоропостижно. «Рыба!» – и баста. Что за рыба? Последнее, что слетело с его губ, – не проклятье, не благословение, не тайна зарытых где-то сокровищ, не клич, не покаяние – «рыба». Хорошо. Хочется, чтобы меня отвезли на кладбище еще относительно свеженьким. И вот заболело сердце и такое, знаете, полуобморочное состояние накатывает время от времени. Обратился к врачу. Назначили холтеровское мониторирование: на пояс прицепили металлическую коробочку, вроде плеера, от которой тянутся к сердцу проводки с датчиками. Сутки не снимать и вести дневник! Ходил по городу с этими проводками и чувствовал себя вывернутым наизнанку. Аритмия моего сердца сливалась с тахикардией города, с его тяжелой транспортной одышкой, тромбозом автомагистралей… Я шел по улице домой и думал о том, что человеческий организм достаточно надежно устроен. И сердце в частности. Взять, к примеру, холодильник или кофеварку, – разве они прослужат семьдесят лет? Телевизор, компьютер, автомобиль, самолет… Никакие высокие технологии не позволяют добиться такой высокой износостойкости, такой долговечности в течение всего жизненного цикла, на какую способен только живой организм безо всяких там расходных материалов, капитального ремонта… И это при том, что электрический чайник, например, устроен совсем примитивно, но и он ни за что не прослужит столько, сколько может прослужить селезенка или гипоталамус. Хотя сделаны они из менее прочных материалов. Просто в голове не укладывается, как это все работает.

Так можно и в Бога поверить!

Но, несмотря на это, надо бросать курить. Хотя легкие, конечно, тоже хорошо устроены. Но лучше не испытывать судьбу. А что значит бросить курить? Изменить привычки, образ жизни… Тогда это буду уже не совсем я. Мне не нравятся некурящие мужчины. Они как-то неприятно пахнут и вообще… Мне больше симпатичны заядлые такие курильщики с желтыми от никотина зубами и пальцами, с застарелым простатитом и хронической язвой луковицы двенадцатиперстной кишки. Мне нравится курить. А в жизни так мало удовольствий.

Вадик Соломонов порывался отвести меня в палату интенсивной терапии, чтобы я посмотрел на то, что меня ждет, если не брошу курить. Но я наотрез отказался от того и от другого (в смысле от того, чтобы бросить курить и идти в палату интенсивной терапии).

Я надеюсь, что скоро ученые сделают какое-нибудь открытие о пользе курения. Или кто-нибудь изобретет совершенно невредные сигареты. Может, даже очень полезные.

Придя домой, я открыл дневник, который мне велел заполнять доктор, и написал:

11.00–12.30 – ходил по городу.

Это хорошая идея – вести дневник. Вдруг это поможет написать роман? С другой стороны, странное начало для романа:

11.00–12.30 – ходил по городу.

Тут позвонил Игорь Крылов. Сказал, что нам надо встретиться, что у него есть ко мне важное дело.

Я очень обрадовался. Не так часто мне звонят вообще и VIP-персоны в частности.

Он сказал:

– Приходи через час в синагогу.

Я спросил:

– Игорь, а там есть металлоискатель?

– Где? – удивился он.

– В синагоге.

– А что?

– Будет скандал. У меня пояс шахида, – сказал я, – я весь в проводах. Меня туда не пустят. Вызовут милицию. Будет скандал.

– Какой пояс? Что ты несешь?

Я объяснил про холтеровское мониторирование.

Он сказал:

– Ладно, хорошо. Я через пару часов буду на «Мосфильме». Приезжай туда.

– Идет.

– Нет, – спохватился Игорь. – Там тоже металлоискатель. Ладно, хорошо. Наберу тебя позже. Не болей, – и повесил трубку.

Через час мне позвонила ростовская знакомая Маша.

Она сказала:

– Привет, я в Москве. Проездом. Завтра улетаю. Давай встретимся.

Я замялся, сказал, что сегодня у меня важная деловая встреча.

– Приходи после встречи, – сказала Маша. – Я сняла номер в гостинице. Здесь огромная кровать. Не пропадать же добру!

Этого я больше всего и боялся. «Сутки не снимать», – сказал мне доктор. А как же не снимать, если пропадает добро?

– Очень жаль, – вздохнул я, – но вряд ли у меня получится.

– Вряд ли получится что?

– Прийти, а не то, что ты подумала, – сказал я.

Что за волшебное устройство, притягивающее ко мне людей, я ношу на поясе!

К вечеру в моем дневнике появились следующие записи:

12.30–13.00 – разговаривал по телефону.

13.00–13.30 – обедал.

13.30–15.30 – спал.

15.30–18.00 – смотрел телевизор.

18.00–19.00 – лежал – читал.

Господи, как же бездарно я живу! Для того чтобы осознать это в полной мере, просто необходимо вести дневник.

Маша долго смеялась, когда я разделся.

Она сказала: «Ты такой сексуальный в этих проводах». И потом в постели прошептала: «Мне кажется, я принимаю участие в каком-то научном эксперименте».

А я лежал, курил и думал: что мне написать в дневнике?

Потом на гостиничном столике нашел ручку:

1.00 – 2.00 – двигал мебель.

К утру в моем дневнике появилась еще одна запись:

3.00 – 3.45 – снова двигал мебель.

СМЫСЛ

С утра я задумался над смыслом жизни. Не самое лучшее, конечно, начало дня. Но мне показалось, что пора подвести некоторые итоги.

Я думал на эту тему минут десять, пока шел по улице. Смысла, по крайней мере, в своей жизни я не нашел. То есть я нашел в ней множество самых разных смыслов, но одного большого, самого главного смысла – не нашел.

Вот какие отдельные смыслы я обнаружил:

– написать гениальный роман;

– уделять время сыну и родителям;

– заняться простатитом, язвой и английским;

– влюбиться;

– при жизни дождаться признания и славы;

– иметь возможность ездить в отпуск за границу пару раз в году;

– чтобы все меня любили.

Однако, даже складывая отдельные смыслы, нельзя получить один общий смысл.

Странная какая-то бухгалтерия, вам не кажется?

Мне навстречу шли люди. Они шли на работу. Их лица и даже затылки были исполнены смысла. Смысла прийти на работу. Но мне почему-то кажется, что если бы каждый из них сейчас задумался над тем: «Есть ли смысл в этом смысле?», то не все бы дошли до своих рабочих мест.

Я, например, не очень понимаю, как можно быть агентом по недвижимости. Какой в этом смысл? Как можно любить такую работу? За что? Одной зарплаты явно недостаточно. В какую сумму можно оценить восемь часов отпущенного тебе Богом дня?

А вдруг это последний день в твоей жизни, а ты потратил его на недвижимость…

С другой стороны, часто приходится слышать: «Каждый день надо проживать так, как будто это последний твой день». Но тогда на работу вообще никто ходить не станет. Кому охота так скучно провести свой последний день?

Я не знаю, кто решил, что во всем надо искать какой-то смыл.

В детстве мы все время спрашиваем: «Почему?» А к старости нас уже больше занимает вопрос: «Зачем?» Вот и вся эволюция.

Мне кажется, что нет никакого особого смысла в жизни. И в смерти нет никакого особого смысла. И нет никакого смысла в поисках смысла.

По-моему, мы сами себе морочим этим голову, чтобы не так обидно было жить и умирать.

В Дортмунде я как-то встретил знакомую моих родителей. Она шла с чьих-то похорон очень вдохновленная. Я бы даже сказал счастливая.

Она буквально накинулась на меня, захлестнув переполнявшим ее восторгом:

– Миша, если бы ты видел, как здесь хоронят! Как хоронят!

ПОХОРОНЫ

Как бы замечательно нас ни хоронили, а умирать все равно не хочется. Даже агентам по недвижимости.

Недавно мой день начался с похорон. Я случайно выглянул в окно и увидел, как из соседнего подъезда вынесли гроб с трупом и установили на постамент из двух кухонных табуреток. Его тут же обступили старушки в платках. Те, что помоложе, держались в стороне. Я подумал, что похороны, в отличие, например, от дней рождений, мероприятие более демократичное и политкорректное. На похороны могут прийти все желающие: близкие и бесконечно далекие родственники, бывшие жены, соседи, сослуживцы и еще бог знает кто. Покойника трудно смутить, заставить суетиться. Он лежит себе с подвязанным бинтиком подбородком и ничего не делает, как будто это его не касается. Заслужил человек такой отрешенной позы всеми своими прожитыми годами суеты и пустых хлопот.

Из моего окна, прежде всего, вычленялась резкая горизонтальность покойника, его категорическая перпендикулярность всему живому во дворе. И в этот момент в небе послышался гул моторов, и авиалайнер ТУ-154, тяжело набирая высоту, вынырнул из-за крыши и скользнул тенью: от гроба и дальше – вдоль двора. И могло показаться на секунду так, будто это душа умершего соседа отлетела на могучих крыльях Аэрофлота куда-то в лучшие миры. Куда для каждого из нас билеты забронированы на разные даты и всегда только в один конец. И рейс не отменят из-за плохой погоды или из-за забастовки диспетчеров, или из-за отсутствия керосина, или по каким-нибудь иным техническим причинам. А вместо взлетной полосы с веселыми огоньками – две старые, потрескавшиеся табуретки.

В детстве я часто с интересом наблюдал подобные картины.

Случалось, что какой-нибудь старик или старуха из нашего двора умирали. И тогда гроб с телом выносили вот так же из подъезда и выставляли на всеобщее обозрение. Играл духовой оркестр. Мама всегда говорила: «Закройте окно. Не могу слушать эти звуки!»

А мне особенно нравилось, как толстый дядька с огромным барабаном на животе бил по натянутой коже здоровенной колотушкой. Покойник утопал в цветах, из которых, как правило, торчал какой-нибудь желтый крючковатый нос. И я пытался опознать по этому носу соседа или соседку. Мне представлялось непростым делом обнаружить в трупе сходство с некогда живым человеком. Потом приезжал катафалк и увозил гроб с мертвецом на кладбище. Музыканты чехлили инструменты и уходили. Соседи разбредались по квартирам. И только цветы, разбросанные у подъезда, еще какое-то время напоминали о чьей-то смерти.

По жизнеутверждающей мысли моего сына, «похороны – это когда людей сажают в землю, и они там выздоравливают».

СВАДЬБА

Вечером я пошел в ресторан на свадьбу к мало знакомым мне молодоженам. И меня заставили сказать тост.

Я сообщил, что был сегодня уже на похоронах и вот теперь на свадьбе. Такой насыщенный выдался день. И что второе событие мне нравится больше. Я пожелал им, чтобы дорога, по которой они с сегодняшнего дня пойдут, рука об руку, была им пухом.

И еще, чтобы они были трижды счастливы.

Все запрокинули головы и влили в себя граммов по тридцать водки, не чокаясь.

Невеста была, как смерть – вся в белом.

Громко звучала плохая музыка.

Рядом со мной за свадебным столом сидела женщина лет тридцати пяти.

– Почему вы все время молчите? – обратилась она ко мне. – Совсем меня не развлекаете!

– Я вообще мурло, – ответил я.

– Кто? – не расслышала она.

– Мурло! Нудло! – прокричал я ей в барабанную перепонку.

– Мудло?

– Не мудло, а нудло!

– А-а… Нудло лучше.

Когда я предложил положить ей черной икры, она вдруг оживилась и сказала, указывая вилкой в свою тарелку:

– Какая мрачная ирония – черная икра и осетрина воссоединились…

– Как вас зовут? – тут же поинтересовался я.

– Маша.

– Маша, давайте оставим молодоженов?

Она сказала, что хочет дождаться демонстрации окровавленных простыней.

– Невеста уже третий раз выходит замуж, – напомнил я.

– Судя по всему, вы со стороны жениха?

– Я независимый эксперт.

– Это правильно. Независимость – это хорошо. Выпьем за это!

И мы выпили за независимость. Потом за толерантность. Потом за взаимопонимание. Потом за любовь. Потом мы ушли ко мне.

СОН В ЗИМНЮЮ НОЧЬ

Я слышал, как дворники скребли лопатами за окном – выпал первый снег. Пришла сороковая зима моей жизни. По телевизору сообщили, что лет через шесть солнце может взорваться, нагревшись до критической температуры. Неужели я стану свидетелем конца света? Неужели солнце действительно лопнет, как электрическая лампочка, и мир погрузится в вечную тьму и бесконечную зиму?

Я засыпал, съежившись под тонким покрывалом. И вдруг почувствовал, как кто-то укрыл меня пледом. Еле заметно, беззвучно. Мне сразу стало тепло и уютно.

Многие годы никто не укрывал меня.

Пройдя сквозь одиночество, обиды и разочарования, я привык во всем полагаться только на себя. Я уже давно не жду какого-то особого внимания к собственной персоне, не говоря уже о заботе. Возможно, я лишь чуть-чуть надеюсь на то и другое.

Когда я жил с родителями, мама укрывала меня пледом. Не помню, укрывала ли меня жена. Мне кажется, многие даже не задумываются над тем, как это важно, – знать, что если ты вдруг замерзнешь в неудобной какой-нибудь позе, заснув перед телевизором, то тебя не оставят околевать, как бродячего пса на едва теплой крышке канализационного люка. Что чьи-то заботливые руки накроют пледом эти скованные сном сто семьдесят беззащитных сантиметров, эти шестьдесят пять килограммов пока еще живого веса.

ПОЛНАЯ ЗАДНИЦА

Мне сорок лет. С точки зрения калькулятора это 14 400 дней.

А часов? А минут? Так жизнь превращается в пыль.

Я всегда не любил математику и калькуляторы.

За все это время мне так и не удалось отрастить нормальную бороду, найти нормальную работу, создать нормальную семью, завести нормальную женщину. У меня нет ничего. Даже положения в обществе. Даже делового костюма. Даже распорядка дня. Я живу, как попало.

Как люди находят себе женщин, которые хотя бы не выводят их из себя? Я искал в разных городах и странах. С одинаковым результатом. Всегда меня что-нибудь раздражало.

Меня раздражали:

манеры есть и одеваться

прически

интонации

мимика и жесты

фрагменты тел

вкусы

запахи

музыка, которую они предпочитали слушать

характеры

рост

взгляды на жизнь

сухость влагалища

влажность влагалища…

Однажды мы гуляли с Вадиком Соломоновым по ночному Ратингену. Только что прошел дождь. И все было, как в сказке. Брусчатка блестела под ногами. Листья сверкали над нашими головами. Тусклые фонари освещали какой-то древний замок. Круглая луна болталась в пруду. Крякали лягушки, зеленые даже в темноте. Какие-то неизвестные мне птицы что-то чирикали по-немецки.

Я рассказывал Вадику об одной девушке, с которой познакомился.

И всем была девушка хороша, только вот задница у нее очень полная. Сама девушка определила свою фигуру, как гитарообразную. Мне же представлялось, что сходства больше все же с каким-нибудь контрабасом или виолончелью.

На что Вадик ответил:

– Брось, ты уже через месяц перестал бы обращать внимание на ее задницу.

– Нет, – сказал я, – я себя знаю. Через месяц я уже ничего не смогу замечать, кроме этой задницы. На ней свет сойдется клином. Она затмит собой солнце, которое и без того вот-вот взорвется.

А ведь если посмотреть на отражение в зеркале, что я там увижу? Аполлона Бельведерского? Так нет же.

Такая выходит неадекватность. А что с ней делать? Может, обратиться к психотерапевту?

Помню, как-то одна Маша шептала, лежа на моем плече:

– У тебя лицо такое… Все в нем правильно. Ничего не раздражает. На другие лица смотришь – что-то в них не устраивает. Хочется переделать нос или уши.

Я смотрел в потолок и следил за тем, как вздымалась паутинка на люстре.

– Я все время думаю о тебе, – шептала она. – Волнуюсь. Как ты там? Что ты ел? Может быть, ты жарил чебуреки. А что, если они подгорели, а у тебя язва? Или, думаю, не обидел ли тебя кто-нибудь? Ты же такой беззащитный. Ты мне веришь? – на всякий случай спросила она.