Текст книги "Империя в прыжке. Китай изнутри. Как и для чего «алеет Восток». Главное событие XXI века. Возможности и риски для России"

Анализ китайского опыта невозможен без понимания объективно обусловленных особенностей экономического развития этой страны, принципиально отличающих ее от подавляющего большинства стран современного мира.

Эти особенности вызваны, прежде всего, огромной численностью населения, проживающего на весьма ограниченной территории. Попытка изучения страны «по глобусу» играет с рассматривающим Китай такую же злую шутку, что и с рассматривающим аналогичным образом Россию. Ведь значительная часть огромных территорий, принадлежащих этим странам, на поверку оказывается непригодной или малопригодной для жизни: в нашей стране это тундра и тайга, в Китае – горы, пустыни и полупустыни.

В результате колоссальное и непрерывно растущее население Китая сконцентрировано в его историческом ядре, а также в Маньчжурии, окончательно переданной ему советскими властями уже после войны.

Интересно, что, по воспоминаниям советских специалистов, население Маньчжурии еще в начале 50-х годов было таким же редким, что и население советского Забайкалья и Дальнего Востока (а с учетом размещенных там частей Советской армии – даже более редким). Между тем, уже в конце 80-х они были значительно более населенными, страдающими, как и весь Китай, от переизбытка людей. Таким образом, полная колонизация этой обширной и некогда пустынной территории, для китайцев холодной и трудной для жизни, произошла в течение 35 лет – на протяжении жизни менее чем полутора поколений!

Это представляется наглядным и весьма суровым уроком для прекраснодушных пикейных жилетов, до сих пор вполне серьезно рассуждающих (в том числе и на государственные деньги) об органической неспособности китайцев колонизировать российские Сибирь и Дальний Восток из-за их чрезмерно холодного климата.

Скученность огромного населения, создавая постоянно нарастающее демографическое давление, порождает не только экспансию (которая, пока государство оставалось относительно слабым, неминуемо приобретала характер не захватнических войн, а массовой индивидуальной эмиграции), но и объективную потребность в постоянном наращивании экономической мощи.

Трудоспособное население ежегодно увеличивается более чем на 10 млн. чел., причем даже в 2000-е годы, когда экономика достигла весьма благоприятного положения, численность безработных и частично занятых вдвое превышало все население России!

В результате Китай постоянно находится перед выбором между форсированным развитием (причем после достаточно быстрого исчерпания ограниченных природных возможностей экстенсивного развития оно может быть лишь интенсивным, основанным на качественном преобразовании экономики и общества) и социально-политической дестабилизацией.

Мао Цзэдун, не будучи в состоянии организовать процесс развития общества и с безграничным цинизмом подчинивший несколько сот миллионов человек единственной задаче сохранения собственной власти, сделал последовательный и, как представляется, вполне осмысленный выбор в пользу цикличной дестабилизации.

Последующие руководители, потрясенные разрушительными последствиями этого выбора как для страны, так и собственных судеб, сделали единственным приоритетом развитие, принеся ему в жертву даже идеологические догмы, ставшие для некоторых из них частью их личности.

Однако, вне зависимости от политического выбора руководства этой огромной страны, категорическим, непременным условием социально-политической стабильности Китая является постоянное и быстрое развитие на основе все углубляющихся преобразований. Последние лишь вначале носят хозяйственный и технологический характер, но весьма скоро – как по необходимости, так и в силу неизбежности – становятся социальными и политическими.

Это подлинный парадокс, напоминающий «Алису в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла: чтобы сохранять стабильность, надо меняться все быстрее и быстрее. При этом понятно, что скорость изменений огромного общества, весьма инерционного как в силу самих своих масштабов, так и в силу господствующей культурной традиции, не может нарастать бесконечно и в какой-то момент окажется недостаточной для поддержания социально-политической стабильности. Этот момент может совершенно неожиданно стать, безо всякого преувеличения, роковым для всего стремительно выросшего на наших глазах китайского колосса.

Часть аналитиков справедливо указывает на снижение рождаемости в Китае и, соответственно, ослабление демографического давления на него, принуждающего страну к развитию. Однако не меньшим фактором давления становится старение нации: необходимость кормить стариков, которых становится все больше, создает потребность в росте экономики ничуть не меньшую, чем необходимость занять социально приемлемой работой выходящую на рынок труда молодежь.

Кроме того, революция ожиданий, естественная после длительного периода массового улучшения жизни, с лихвой компенсирует демографическую революцию с точки зрения «принуждения к обновлению» как общества, так и власти.

Хотя этот момент еще не наступил, забывать о его неизбежности, пусть даже и в отдаленном будущем, не представляется разумным, – хотя бы потому, что социальные потрясения в Китае неминуемо окажут серьезное воздействие на его соседей, и в первую очередь таких богатых и слабых, как сегодняшняя и завтрашняя Россия.

Пока же Китаю в целом удается соответствовать потребности в постоянно ускоряющемся развитии, что уже создает трудно разрешимые трудности как для зарубежных, так и для собственно китайских аналитиков. Они попросту не успевают осмыслить скорость его изменения, – в результате многие (в том числе кажущиеся «задним числом» вполне очевидными) последствия «возвышения Китая» оказываются совершенно неожиданными не только для его соседей, но и для него самого.

Разумеется, это создает новые, дополнительные риски. Справедливости ради следует отметить, что, по крайней мере, с 2005 года (когда для Китая стала полной неожиданностью революция в Киргизии, в силу доминирования в ней китайских инвестиций во многом воспринимавшейся в нем как его «задний двор») эти риски в полной мере сознаются не только эффективной частью китайских аналитиков, но и китайским руководством.

Фраза «наше влияние в мире значительно опережает осмысление нами его последствий даже для нас самих» стала обычной для доверительных бесед с китайскими аналитиками, по крайней мере, после волнений в Тибете, приуроченных к Пекинской олимпиаде 2008 года, – а, осознав проблему, китайцы искренне, последовательно и целеустремленно стараются ее решить.

Кстати, отношение китайского руководства к проблемам, естественное с точки зрения здравого смысла, является весьма необычным для современного постмодернистского мира. В самом деле: российское руководство в заметной своей части превращает проблемы управляемого им общества в инструмент личного обогащения. Американское руководство раздувает свои национальные проблемы до глобального уровня и заставляет платить за них своих конкурентов и союзников (которые часто оказываются одними и теми же). Европейцы сживаются с проблемами и пытаются превратить их в элемент индивидуального комфорта или не замечать их. И только китайцы вполне искренне стремятся их решить.

Возможно, именно этим вызваны как их успехи, так и вызываемое этими успехами во всем остальном мире искреннее удивление и восхищение.

Скученное население Китая испытывает нарастающий, в отдельных случаях приобретающий катастрофический характер дефицит природных ресурсов.

Его недра исключительно богаты редкоземельными металлами (по оценкам, запасы составляют более трети мировых, по некоторым позициям Китай является монополистом), – однако переработка их руд крайне ресурсоемка и лишь усугубляет общее тяжелое экологическое положение.

Бурное экстенсивное развитие кардинально обострило эту проблему и привело к тому, что Китай начал буквально задыхаться от нехватки пахотных земель, питьевой (да и просто пригодной для орошения) воды и, лишь в третью очередь, энергии.

Тщательное комплексное исследование недр, проведенное с середины 90-х годов, не привело к открытиям, принципиально изменившим бы ситуацию.[57]57
  Что вызывает восхищение советскими геологами, исследовавшими Китай в период его дружбы с нашей страной: ни применение значительно более совершенных технологий геологоразведки, ни качественное повышение тщательности работ не позволило найти ничего масштабного, чего не заметили бы они.


[Закрыть] (В отличие, скажем, от Ливии, в которой подземное море питьевой воды, найденное под песками Сахары, создало возможность превращения Каддафи в благодетеля всего региона, понятные политические последствия чего стали одной из причин формирования усилий Запада по его свержению.)

Негативное влияние обостряющегося дефицита природных ресурсов на социально-экономическое и человеческое развитие Китая не вызывает сомнений.

По оценкам, предельная антропогенная нагрузка на территорию современного Китая (то есть максимальное количество населения, которое может там жить без наступления экологической катастрофы, делающей ее непригодной для проживания человека) составляет 1,8 млрд. чел. Официальная статистика, по которой в Китае живет 1,36 млрд. чел., причем население с начала 2000-х годов растет незначительными темпами (примерно на 7 млн. чел. в год), не должна вызывать чрезмерный оптимизм. Насколько можно судить по осторожным высказываниям китайских коллег, реальное население Китая (из-за слабости его учета в отдаленных и сельских районах и массового стихийного сопротивления принципу «одна семья – один ребенок») несколько превышает 1,5 млрд. чел., – и находится, таким образом, в опасной близости от критического порога.

Последствия этого весьма наглядно проявляются и в повседневной хозяйственной деятельности.

Еще в середине 2000-х годов известны случаи закрытия комбинатов (в том числе как минимум одного крупного металлургического, инвестиции в который превысили 7 млрд. долл.), построенных региональными властями без согласования с национальными. Причиной закрытия были не административно-политические разногласия, а возникновение в случае функционирования этих комбинатов неприемлемой и не просчитываемой (или не просчитанной) с регионального уровня нагрузки на природную среду Китая в целом.

Ориентация китайской энергетики на наиболее дешевый в его условиях уголь уже в 2010 году привела к достижению железными дорогами на ряде направлений предельно допустимой нагрузки. Рост потребности в энергии из-за бурного развития привел к исчерпанию их пропускной способности и вынудил заняться как расширением использования газа и повышением эффективности электростанций и энергетики в целом, так и модернизацией железных дорог.

Даже на северо-востоке страны один из авторов данной книги видел обширные территории с руинами деревень, брошенных из-за засоления почв. С высоты земля казалась слегка присыпанной снегом или же тронутой инеем, так что пришлось приложить определенное интеллектуальное усилие, чтобы вспомнить, что на дворе август и, значит, за бортом самолета раскинулась не зимняя сказка, а подлинная экологическая катастрофа.

Один из пожилых ученых решил показать тому же автору пригородное водохранилище, в героическом выкапывании которого (разумеется, вручную) он принимал участие в студенческие годы. Надо было видеть растерянное лицо этого мудрого человека, когда он увидел огромное пространство глубокого, но практически пустого водохранилища, частью вообще высохшего, а частью превратившегося в мелкое болотце.

Он не просто осознал тщетность своих юношеских усилий, – он воочию убедился в том, что снабжение водой крупного города, в котором он живет, и сама его жизнь, и жизнь его семьи, несмотря на все выдающиеся успехи Китая, – а во многом как раз благодаря этим успехам, – висит на тонкой нити, практически никак не защищенной от превратностей судьбы.

Напряженность экологической ситуации не должна заслонять собой выдающихся успехов, достигнутых китайским народом в деле ее улучшения.

Ирригационные системы Древнего Китая отличались исключительным совершенством; китайские историки с гордостью рассказывают туристам, как проведенное советскими учеными их компьютерное моделирование показало невозможность их улучшения: они были (и остаются, так как многие функционируют и по сей день) практически идеальными.

В 50-е годы, сразу после прихода к власти коммунистов и, как говорят и сейчас, «создания нового Китая», жители Пекина стали проводить все свои выходные дни на субботниках, высаживая деревья и кустарник в его окрестностях.

Подлетая в наши дни к китайской столице и глядя вниз в иллюминатор аэробуса, вспомните: все без исключения деревья и даже кустарники, которые вы видите внизу, посажены вручную и являются, безо всякого преувеличения, результатом трудового подвига пекинцев, их исключительной стойкости и веры в способность построить лучшее будущее своими руками. Веры, проявившей себя, – напомню, – в далеко не наиболее подходящие для нее годы жестокого и при этом крайне нерационального маоизма.

Тем не менее, она принесла плоды: более полутора десятилетий никак не оплачиваемой работы миллионов пекинцев спасли их город от изнурявших его и подрывавших нормальную жизнь регулярных песчаных бурь. Нынешнее поколение столичных жителей даже не подозревает об этом не так давно привычном и регулярном бедствии.

Однако оно хорошо помнит, что еще в начале и середине 2000-х годов небо над Пекином было практически всегда закрыто плотным смогом. Его источниками являлись не только окрестные угольные электростанции и химические предприятия, но и колоссальные уличные пробки: несмотря на бурное развитие городских автомагистралей (в Пекине они образуют восемь колец, в то время как в Москве, например, – только четыре с учетом не имеющего особого транспортного значения Бульварного кольца, а точнее, полукольца), Пекин уверенно удерживает первое место в мире по их интенсивности.

Для здоровых «гостей столицы», не очень страдавших от загрязненности воздуха, это скорее приятно, так как смог рассеивает солнечные лучи и делает пекинское лето менее жарким и изнурительным. Однако для постоянно дышащих им плохой воздух создает серьезные и разнообразные медицинские проблемы, вплоть до заметного снижения иммунитета у детей.

Об интенсивности и постоянстве смога свидетельствует история в одной из детских садов, которая была описана журналистами и произвела сильное впечатление на китайское общество. Стандартная игра воспитательниц с детьми в называние цветов («какого цвета трава? – зеленая! Какого цвета кирпич? – красный! Какого цвета снег? – белый!) привела к совершенно неожиданному результату: на вопрос о цвете неба дети уверенно ответили «серый» и, когда воспитательница заикнулась о «голубом», подняли ее на смех, задав резонный вопрос – «да когда ты видела голубое небо?»

И воспитательница с ужасом осознала, что видела голубое небо только в своем раннем детстве, а всю остальную свою жизнь прожила под плотной пеленой смога.

Разумеется, не подобные истории сами по себе, а общее стремление к повышению качества жизни, неизбежно порождаемое ростом благосостояния, привели к серьезным государственным усилиям по улучшению экологической ситуации в Пекине, которые предпринимались как минимум с начала 2000-х годов. Как ни странно, комплексная политика принесла свои плоды: если еще накануне Олимпиады гостям столицы, увидевшим солнце, рассказывали, как им несказанно повезло с отсутствием смога (или с его слабостью), то после Олимпиады дни без смога стали обыденностью, пусть даже и не частой.

Сама Олимпиада и время непосредственно перед и сразу после нее не в счет, так как нормальная экологическая обстановка была достигнута чрезвычайными мерами – временной остановкой целого ряда промышленных предприятий и, насколько можно судить, существенным ограничением автомобильного движения в городе.

Вместе с тем нельзя забывать, что действительно впечатляющие успехи, достигаемые в области улучшения экологии, не только локальны, но и сами по себе не способствуют ослаблению дефицита ресурсов, который является органической особенностью всего нынешнего развития китайской цивилизации.

Этот дефицит и перенаселенность Китая предопределяет неизбежность его вынужденной экспансии в погоне за ресурсами и обеспечении безопасности путей их транспортировки. Частный случай такой экспансии – массовая, в значительной мере направляемая и организуемая государством[58]58
  Достаточно вспомнить, что сколь-нибудь значимые китайские инвестиции, осуществляемые в других странах, обычно сопровождаются категорическим требованием осуществления всех связанных с ними работ специально завозимыми для этого китайскими рабочими, которые должны оставаться жить в стране, принимающей инвестиции, по завершении строительства. Это требование, приемлемое далеко не для всех государств, даже дружественных Китаю, является серьезным ограничением его экспансии; в частности, именно из-за него так и не привели ни к каким значимым проектам многолетние переговоры с Белоруссией.


[Закрыть] эмиграция, осуществляемая в первую очередь для демографической «разгрузки» своей территории, но неминуемо ведущая к усилению влияния Китая через кипящие энергией колонии своих соотечественников и через деятельность его бизнесменов.

Другое следствие ресурсной ограниченности – ограниченность возможностей экстенсивного развития, чрезмерно усиливающего антропогенное давление на окружающую среду, и объективная необходимость перехода к развитию интенсивному.

Стратегической проблемой, с которой уже начинает сталкиваться не только развитая часть человечества, но и Китай, заключается в трудосберегающем характере современных технологий: переход к интенсивному развитию резко сокращает потребность в рабочей силе, превращая огромную часть общества в прямом смысле слова «лишних» людей.

Это создает качественно новую задачу их социализации, вписывания в общество, обеспечения их мотивации и образа жизни, приемлемых, а в идеале и полезных для общества. Развитые страны не в состоянии справиться с этой проблемой, которая все более явно, несмотря на еще далеко не исчерпанный потенциал экстенсивного, количественного развития начинает проявляться и в Китае.

Принципиально важно, что, поскольку справиться с ней не удалось еще никому и никогда (первым столкнулся с ней Советский Союз, в котором она осознавалась в качестве «проблемы свободного времени», – и именно она в конечном итоге и разрушила его), Китаю предстоит найти свой собственный, полностью оригинальный метод ее решения.

Для цивилизации, гениально заимствующей и перерабатывающей чужой опыт, но рефлекторно, в силу собственного культурного кода подавляющей собственных творцов, это будет драматический вызов, ставящий под угрозу само ее существование. В то же время успешное решение проблемы социализации растущего числа «лишних людей», даже если в силу культурной специфики оно окажется заведомо неприемлемым для остального человечества, неминуемо и автоматически сделает Китай неоспоримым, безусловным лидером всего завтрашнего мира.

Древний и средневековый Китай принадлежит к типу «ирригационных цивилизаций»: его существование требовало наличия и как минимум поддержания сложных ирригационных систем, по необходимости представлявших собой основу не просто хозяйственной жизни общества, но и его внутренней организации.

Управление ирригационной системой по совершенно объективным, неустранимым технологическим причинам было единым и, более того, тождественным управлению обществом. Государство вырастало не из военной силы или владения плодородной землей, а даже не столько из владения, сколько из управления водой. Государство являлось, по сути дела, единственно возможным источником человеческой жизни, – что и предопределяло его исключительно важную роль в «ирригационных цивилизациях»: для них было характерно тотальное огосударствление общественной жизни.

Никакая независимость индивида или социальной группы от государства не была возможна в них по естественно-природным причинам, – точно так же, как невозможна независимость личности от воздуха, которым она дышит, или силы притяжения, в котором она существует.

Эта ситуация диаметрально противоположна той самодостаточности личности, в которой развивалась и из которой вырастала цивилизация Запада: на Востоке, в «ирригационных цивилизациях» Египта, Междуречья и Китая, личность могла существовать исключительно в рамках государства. Поэтому личность в таких цивилизациях не эмансипировалась от коллектива и оставалась его частью, не ощущая в общем случае никаких противоречий этого слитно-роевого существования.

Кстати, это является наиболее глубокой, фундаментальной причиной технологического отставания «ирригационных цивилизаций» от Запада и их поражения в столкновении с ним: творцы не выживали в их коллективах (даже если и появлялись в них прихотью судьбы), и потому технологии частью не появлялись, частью не находили себе применения, будучи блокируемы государственной бюрократией. Не стоит забывать, как поразительные океанские плавания китайского флота были раз и навсегда прекращены решением императора. Возможности проявления значимой частной инициативы, подобной Ост-Индской и иным компаниям Запада, да и Русско-Американской компании, в органично коллективистском обществе были на том уровне развития невозможны в принципе.

Пример 1.

Русская цивилизация между Востоком и Западом: специфика и конкурентное преимущество

Даже самое беглое описание двух типов цивилизаций делает необходимым краткое отступление с описанием их третьего типа – нашей цивилизации.

Русская цивилизация не только географически, но и по самой своей природе является пограничной между Западом и Востоком, между мастерской и каналом. Наша специфика заключается в парадоксальном сочетании полной хозяйственной самодостаточности личности при полной же невозможности противостоять внешним военным и криминальным угрозам без защиты государства. Таким образом, западный характер хозяйственной деятельности сочетается в нашей культурной традиции с восточной традицией политической организации общества, а крайний индивидуализм личности с жесткой конкуренцией каждого с каждым – с привычкой к солидарности, одностороннему симбиозу с государством и до сих пор еще не вполне разрушенной «круговой порукой». Непосредственно это выражается через ставшее подлинной формулой русской жизни «индивидуальное исполнение коллективных обязанностей».[59]59
  Подробнее см., например, «Я русский! Хрестоматия русского национального характера» / Под ред. В. В. Аристархова. М., Вече, 2010.


[Закрыть]

В результате, оставаясь чуждыми по своей социальной природе и Востоку, и Западу, индивидуально стремясь ко второму, оставаясь коллективно в первом, мы тем не менее способны глубоко понимать и тех, и других, взаимодействуя с каждым в рамках его системы ценностей, – и это представляется нашим безусловным конкурентным преимуществом.

Принципиальным отличием Китая от других «ирригационных цивилизаций», наследники которых дожили до наших дней (например, Египта, Ирака и Средней Азии) заключается в том, что он даже не пытался тщетно и разрушительно отрекаться от своей национальной традиции, вошедшей в плоть и кровь общества и ставшей его культурной доминантой, а вполне успешно встроил ее в современные хозяйственные реалии.

Надо сказать, что централизованное плановое хозяйство и предельно жесткий, действительно тоталитарный государственный режим социалистической эпохи предоставляли для этого все возможности.

Наиболее очевидным результатом развития рыночных отношений в этой системе стало сохранение за государством «командных высот» экономики, в первую очередь банковской системы, что принципиально отличает Китай от, например, Советского Союза, утратившего контроль за своей экономикой в том числе из-за раннего и массового создания крупных частных банков (обслуживающих в том числе и счета государственных структур).

Однако не менее важным стало формирование специфического внутригосударственного рынка, на котором на рыночной основе взаимодействуют между собой корпорации, не только формально принадлежащие государству, но и (что принципиально отличает их от государственного сектора, например, России) находящиеся под действенным государственным контролем. (Стоит отметить, что и частный китайский бизнес с удовольствием выполняет указания государства и не только действует в рамках его политики, но и служит инструментом для достижения его целей.)

Этот контроль вынуждает их функционировать не в своих собственных интересах, но в первую очередь в интересах государства, служа, по сути дела, его эффективным продолжением в мире коммерции.

Невозможно представить себе независимость китайской госкомпании от государства, выраженную в хрестоматийной фразе директора государственного в те времена предприятия «”Рено” – это не Франция, “Рено” – это “Рено”!», равно как и российскую фактическую неподконтрольность госкомпаний государству.

Разумеется, далеко не все государственные предприятия эффективны: так, построенные при помощи Советского Союза крупные предприятия (прежде всего машиностроения) устарели и стали из-за снизившейся конкурентоспособности «головной болью» китайского правительства. Однако они в ряде случаев оказались весьма удобными для переоборудования с участием иностранного капитала и, как минимум, решают важную социальную задачу ограничения безработицы.

Крупнейшие же государственные корпорации, действующие на глобальном рынке, в силу сочетания государственной мощи и коммерческой энергичности стали одним из ключевых факторов стремительного возвышения Китая и резкого расширения сферы его влияния.

Однако необычным явлением, которое еще ждет своих тщательных исследователей, представляется именно функционирование рынка государственных предприятий, на котором весьма причудливо переплетаются государственная стратегия, государственный бюрократизм и железная логика коммерческого развития.

Еще более интересной сферой представляется взаимодействие этого внутригосударственного рынка с обычным, внегосударственным. На последнем действуют частные предприятия; государство же присутствует лишь как регулятор, а не непосредственно, через всех участников рынка (как это наблюдается на внутригосударственном рынке).

Принципиально важно, что при необходимости китайское государство совершенно не стесняется не просто организовывать рынок или выступать в качестве его стержня, как предписывает то стандартная экономическая теория, но и непосредственно заменять его собой и своими институтами. У многих его даже внешних и безупречно рыночных партнеров этот подход в силу его эффективности находит, несмотря на свою несовместимость с догмами либерализма, полное понимание, граничащее с восторгом, выражаемым не в обесцененных заявлениях, но в единственном для рынка критерии истины – непосредственной хозяйственной практике.

Так, в 1994 году был отменен двойной курс валютного обмена (ориентированный на сдерживание инфляции при стимулировании экспорта и иностранных инвестиций) и был фактически зафиксирован (хотя формально он был «плавающим под контролем государства» и колебался в пределах до 8,4 юаня за доллар) курс в 8,28 юаней за доллар. Это означало серьезную девальвацию юаня, подстегнувшую развитие экономики и ориентацию на экспорт.

После 2005 года, когда была проведена заметная ревальвация, курс юаня определяется Народным банком Китая, – формально исходя из соотношения 12 «реперных» валют (ежедневно, с изменением не более чем на 1 % в день), а реально исходя из потребностей китайской экономики. Более того: Народный банк осуществляет лишь оперативное управление курсом, а стратегические, принципиальные решения принимает институт, степень рыночности которого ярко характеризует его название – Валютная комиссия при ЦК КПК. Китайские коллеги стараются не упоминать о ней, чтобы не подчеркивать принципиальное отличие китайской экономики от остальных экономик мира и ее нерыночный характер, некоторыми из них все еще воспринимаемый как признак отсталости и вынужденное явление, которого стоит стыдиться, а некоторыми – как скрытое конкурентное преимущество, эффективность которого обратно пропорциональна его известности. Китаисты же стараются не демонстрировать пробелов в имеющейся у них информации и боятся ошибочно интерпретировать заведомо частичные данные, поэтому о том, что не кажется им вполне бесспорным, обычно просто умалчивают.

В результате один из ключевых инструментов регулирования китайской экономики, – и, соответственно, один из наиболее эффективных институтов такого рода в современном мире, – оказывается не то что недостаточно изученным, но и почти неизвестным широкой общественности.

Разумеется, Валютная комиссия при ЦК КПК действует не самостоятельно, не волюнтаристски, – отсутствие эшелонированной системы согласований и обсуждений противоречит самой сути китайской культуры.

Решения Валютной комиссии опираются на позицию специального «валютного комитета». В него, помимо ее членов, входят представители (формально главы и первые заместители, но на практике их непосредственное участие по сугубо административным причинам удается обеспечить, разумеется, далеко не всегда) всех органов государственного управления, имеющих отношение к валютному рынку (вплоть до статистического управления), крупнейших государственных банков и корпораций (включая CITIC Group – государственной корпорации, занимающейся покупкой и продажей иностранных активов). Кроме того, в этот комитет входят представители крупнейших частных китайских банков, действующих в особых территориях Китая или за его пределами: в Гонконге, Аомыне (Макао), Сингапуре, на Тайване, а в последние годы – и в Австралии.

Инвесторы не только Юго-Восточной Азии, но и всего мира, измученные обесценением и резкими колебаниями курсов основных мировых валют (не говоря о бесконечных слухах о разнообразных и не поддающихся корректировке проблемах эмитирующих их экономик), оказывают юаню все большее доверие.

Парадоксально, но административная система согласования и принятия решений на основе учета широкого круга информации и разнообразных интересов оказывается более привлекательной для субъектов рыночной экономики, чем не ограничиваемая ничем стихия глобальных валютных спекуляций.

Юань стал конвертируемым по текущим операциям не так уж и давно (Китай присоединился к ст. 8 Устава МВФ и заявил о введении конвертируемости юаня по текущим операциям 1 декабря 1996 года). Несмотря на всю мощь китайской экономики и все данные в последние годы обещания, переход к полной конвертируемости (то есть конвертируемости по капитальным операциям) на повестке дня пока не стоит (хотя еще в начале 2010-х это обещалось сделать «к 2015», то есть уже в 2014 году). Китайское руководство сознает, что это неприемлемо ослабит контроль государства за курсообразованием и сделает его заложником внешних, а со временем и внутренних спекулянтов.

Официальные заверения о стремлении китайских властей к достижению полной конвертируемости юаня[60]60
  Подлинно революционным стало данное в ноябре 2013 года (по итогам третьего пленума ЦК КПК) обещание главы Народного банка Китая Чжоу Сяочуаня сделать юань свободно конвертируемым не позднее 2015 года, то есть в исключительно сжатые сроки.


[Закрыть] и расширении границ его колебаний носят не содержательный, но политический характер. Они призваны успокоить Запад и создать у него иллюзию интеграции Китая в мировой рынок на условиях создавших и контролирующих этот рынок развитых стран и выросшего до глобального уровня, но исходно их собственного бизнеса.