Текст книги "Империя в прыжке. Китай изнутри. Как и для чего «алеет Восток». Главное событие XXI века. Возможности и риски для России"

Китайское руководство может, конечно, через некоторое время после заявления о намерении сделать юань полностью конвертируемым, объявить о решении этой задачи и создать соответствующие институты. Однако за их фасадом, невидимые, неслышимые и, главное, не понятные для постороннего (и особенно западного) наблюдателя будут работать по-прежнему определяющие их реальное содержание механизмы государственного регулирования – подобно тому, как Валютная комиссия продолжает свою работу в рамках формально рыночного механизма установления обменного курса и свободной конвертации юаня по текущим операциям.

В условиях глобального экономического кризиса (когда Швейцария была вынуждена остановить укрепление своего франка введением максимального уровня его курса к евро, а власти Великобритании официально заявили о подготовке мер по ограничению притока и оттока спекулятивных капиталов в случае обострения кризиса зоны евро) такая перспектива выглядит вполне разумной, рациональной и естественной даже с точки зрения стандартов функционирования развитых западных экономик.

Реальная же задача Китая, которой глубоко проникнуты все поколения руководителей этой страны, заключается на первом этапе в создании собственного сегмента глобального рынка, развивающегося по китайским, а не по западным правилам (и, соответственно, предоставляющего фундаментальные неконкурентные преимущества китайскому, а не западному бизнесу). Вторым этапом видится преобразование всего глобального рынка, включая внешнюю политику влияющих на него государств, в соответствии с китайскими правилами и интересами.

На этом пути Китай старательно демонстрирует приятие всех западных рекомендаций, особенно прямо разрушительных для него, – и виртуозно маскирует позитивной риторикой их жесткое игнорирование и отторжение.

Специалисты миссий МВФ, в 80-х и 90-х годах навязывавших Китаю самоубийственные либеральные рецепты достижения макроэкономического равновесия путем полного уничтожения возможностей развития, и по сей день вспоминают, как роскошно их встречали, как велеречиво хвалили, как трепетно внимали малейшим намекам, как тщательно изучали предоставляемые рекомендации… чтобы потом сделать все строго наоборот.

Этот стиль взаимодействия в полной мере проявляется и в валютной сфере. Китайские руководители, бизнесмены и аналитики не устают (причем в отношении представителей двух последних категорий – порой искренне) заверять мир и друг друга в стремлении к развитию рыночных отношений, в том числе и в валютной сфере, и к неуклонному смягчению всех и всяческих административных ограничений.

На деле же «красные линии» проведены и отслеживаются весьма жестко, хотя нельзя полностью исключить вероятности того, что со временем правящий класс поверит в собственную ориентированную на Запад пропаганду и, поддавшись ей, своими руками разрушит свою страну.

Именно разумность, последовательность и жесткость государственного регулирования и обеспечивают как развитие, так и привлекательность китайской экономики, – в том числе и в валютной сфере, так как рост конкурентоспособности и мощи китайской экономики в условиях защищенности юаня от спекулятивных атак влечет за собой укрепление последнего.

Несмотря на отчаянное давление развитых стран, укрепление юаня осуществляется медленно и в целом соответствует уровню инфляции. Тем не менее, с июля 2005 года, когда был отменен (при увеличении на 2 % с заявлением о последующей плавной девальвации для стимулирования экспорта) просуществовавший с 1994 года фиксированный курс 8,28 юаня за доллар, обменный курс вырос почти на четверть.

Особенно важно для обычных, не занимающихся краткосрочными спекуляциями субъектов экономики, что это укрепление носит практически неуклонный характер, делая юань поразительно надежным инструментом инвестирования. Его обесценение, проведенное в 2014 году для «остужения рынка» и ослабления спекулятивного давления, не изменило ситуации.

В результате его доля в торговых операциях мира стремительно возрастает (что, правда, отражает также и переход расчетов с наличной на безналичную основу в самом Китае). По данным Международной межбанковской системы передачи информации и совершения платежей (SWIFT), с января 2012 по октябрь 2013 года[61]61
  Представляется существенным, что при сопоставлении январских данных с октябрьскими весьма значительный вклад мог внести и сезонный фактор.


[Закрыть] доля юаня в торговых расчетах выросла с 1,89 до 8,66 %. Юань обогнал евро, доля которого снизилась с 7,87 до 6,64 %. Впрочем, лидерство доллара остается неоспоримым: его доля в торговых расчетах снизилась с 85 до по-прежнему подавляющих 81 %.

В основном юань использует для оплаты торговых операций сам Китай: на него приходится 59 % сделок с ним, на Гонконг – 21 %, Сингапур – 12 %, Германию и Австралию – по 2 %.

Несмотря на очевидный успех, доля юаня в торговых расчетах лишь приближается к удельному весу Китая в мировой торговле, в то время как доля доллара значительно превышает удельный вес США в ней. Так, в том же октябре 2013 года, по данным ВТО, доля Китая в мировом экспорте и импорте товаров составляет 10,4 и 9,4 % соответственно; доля США – 8,0 и 12,3 %.

Таким образом, пока юань не в состоянии бросить вызов глобальному лидерству доллара даже в наименее значимой, торговой сфере. Однако следует учесть, что расширение сферы его использования вызвано не только переходом значительной части внутрикитайских торговых расчетов с наличной на безналичную форму, но и внешней экспансией.

Так, Китай начал активно использовать юань как средство расчета во внешней торговли лишь с 2009 года. Уже в 2012 году им обслуживалось 12 % внешней торговли Китая, а в 2013 эта доля достигла 20 %, что свидетельствует о безусловной привлекательности юаня.

Его доля в наиболее значимых с точки зрения глобального влияния капитальных операциях значительно ниже; в общем объеме мировых платежей юань находится на 12 месте (опережая рубль, но уступая не только австралийскому доллару, но и, например, тайскому бату), а его удельный вес, хотя и растет (с 0,12 % в январе 2012 и 0,63 % в январе 2013 года), составляет незначительные 0,84 % (лидируют доллар и евро – их доля составляет 38,12 и 34,69 %). Правда, следует учитывать широкое распространение (даже в развитых странах) неформальных китайских банков. Торговые расчеты и капитальные платежи, осуществляемые через них, разумеется, не отражаются никакими видами статистики, хотя их масштабы значительны даже для крупных мировых экономик (вроде современной российской).

Принципиально важным является то, что максимальное распространение юаня в мире почти сразу же после введения его конвертации по текущим операциям стало стратегической задачей китайского государства.

Накопив крупнейшие в мире, колоссальные валютные резервы (в настоящее время – 3,6 трлн. долл.), китайские власти пришли к выводу о бессмысленности их дальнейшего наращивания. Немалую роль, впрочем, сыграло и неумолимое обесценение этих резервов в силу антидепрессионной политики развитых стран: замещая сжимающийся коммерческий спроса государственным, они наращивают эмиссию национальных валют, что ведет к обесценению последних. Китайское руководство длительное время пыталось добиться от США гарантий от обесценения приобретенных китайским государством долларовых активов и, окончательно убедившись в тщетности своих попыток, с 2009 года прекратило приобретение таковых, медленно снижая вложения даже в государственные ценные бумаги (объем их незначительно превышает 1,1 трлн. долл.).

Соответственно, вектор развития был изменен на распространение национальной валюты в мир: сформулированный еще Дэн Сяопином принцип go global[62]62
  В данном случае английский перевод значительно точнее традиционного русского – «идти вовне».


[Закрыть] коснулся и юаня, – причем не ради стремления к росту глобального влияния как такового, а, напротив, как вынужденный результат этого роста.

К 2013 году Китаю удалось отразить систематические обвинения США в ведении валютной войны, сопровождающиеся требованиями значительной ревальвации юаня. Это было вызвано не столько выдвижением (вполне абсурдных экономически, но весьма эффективных политически) «встречных требований» о гарантировании покупательной способности доллара и номинированных в нем активов (как минимум, приобретенных Китаем), сколько ростом взаимного влияния экономик двух стран. В конечном итоге даже американским руководителям стало понятно, что крах китайской экономики, к которому неминуемо приведет значимая ревальвация юаня, лишит США важного рынка сбыта своей продукции и, что значительно более важно, долларовых активов (спрос на которые предъявляет сейчас уже не государство, но частный сектор Китая и его работающие в рыночных условиях государственные компании), ударив тем самым бумерангом по самим США. Масштаб китайской экономики и ее связь с американской сделали ее практически неуязвимой от осознанных диверсий в стиле контролируемого американским казначейством МВФ 90-х и предшествующих годов.[63]63
  Или, если угодно, «Исповеди экономического убийцы» Перкинса.


[Закрыть]

В этом, кстати, заключается принципиальное отличие Китая от также демонстрировавшей бурный рост Японии 70-х годов ХХ века: аналогичное давление на нее не оказалось для США разрушительным и было доведено до конца. Под ультимативным давлением ФРС иена была ревальвирована, что (наряду с принятием жестких требований банковского регулирования) послужило одной из существенных причин перехода японской экономики от бурного роста к длительной болезненной депрессии.

Один из четырех крупнейших банков Китая добился разрешения американских властей работать с юанем на территории США. Хотя масштабы таких операций сравнительно невелики, получение подобного разрешения – дело исключительно сложное; стоит отметить, что российские банки о такой возможности и не заикаются.

В настоящее время юань можно официально купить и продать почти в любой мало-мальски значимой в экономическом плане стране мира. В России юань уже более трех лет торгуется на ММВБ.

Энергичность и быстрота реакции в деле распространения юаня, в общем, совершенно не свойственная китайским властям в большинстве сфер их деятельности, позволяет предположить наличие достаточно подробно проработанного плана по увеличению его значимости в мировой экономике.

Представляется в высшей степени характерным, что, как только в октябре 2013 года правительство США приостановило свою работу из-за неспособности принять годовой бюджет, что вызвало определенную настороженность в мировых финансовых кругах, Народный банк Китая (Центробанк) заключил с Евробанком и Банком Англии дополнительные соглашения о валютном свопе, – соответственно, на 45 млрд. евро и 35 млрд. фунтов стерлингов.

* * *

Таким образом, исключительно важной особенностью китайской экономики является доминирование государства, обусловленное не только политическими, но и культурно-историческими факторами. Несмотря на последовательное расширение негосударственных секторов в ходе реформы, развитие экономики полностью определяется и регламентируется государством, и это положение будет сохраняться в обозримом будущем.

Государственный сектор не только занимал и занимает, но и будет занимать господствующие позиции в народном хозяйстве великой страны, а значимые решения принимаются (даже формально частными коммерческими структурами) на основе приоритетов, установленных государством, а не сугубо рыночных ориентиров.

При этом китайское государство, несмотря на все традиционные либеральные представления, воспринимается значительной частью рыночных контрагентов Китая как более рыночный субъект и, соответственно, как более надежный и конструктивный фактор, чем стихия формально рыночных спекуляций.

Принимаемые китайским государством решения, некоммерческие по своей сути, укрепляют и развивают рынок, ограничивая спекуляции и произвол монополистов. Поэтому государство является основой китайского рынка, – и здесь нет никакого противоречия точно так же, как его нет в регулировании дорожного движения на основе не частных, а общественных интересов.

Китайские руководители, начинавшие преобразования, вряд ли знали высказывание Рузвельта о том, что всевластие и произвол капиталистов является единственной реальной угрозой капитализму, – но практика государственного регулирования показывает, что они и по сей день прекрасно сознают смысл этой фразы.

Китайский рынок строится на основе государственных структур, государственных приоритетов и под жестким контролем государства.

Именно в этом заключается секрет его поразительной эффективности.

Человек создается не уровнем жизни и не достигаемыми целями, но образом действия.

Грубо говоря, вас формирует не то, что именно вы делаете, а то каким именно образом вы это делаете.

Вы можете изготовлять крайне сложные вещи, – но, если вы при этом занимаетесь простым трудом, – например, нажимаете кнопку на станке с числовым программным управлением, совершенно не интересуясь последствиями своих действий и тем, как и почему он работает, – вы с неумолимой неизбежностью будете деградировать.

Если же вы будете заниматься простым делом, – например, копать землю, – но по каким-то причинам длительное время станете делать его сложным образом, – вы будете умнеть и прогрессировать.

Это относится к человеческим обществам и цивилизациям еще в большей степени, чем к отдельным личностям.

Китайский национальный характер сформировался не просто в исключительно тяжелых условиях: на протяжении тысячелетий основным видом труда было выращивание риса, требующее не только колоссального трудолюбия и упорства, но и тщательности, а также точности, так как рассаду риса сажают руками, – каждый росток отдельно. При этом слишком частая или редкая посадка означает снижение урожайности: таким образом, повседневная жизнь на протяжении поколений приучала китайских крестьян к точности и тщательности монотонного изнуряющего труда.

В результате традиционные навыки и черты характера китайцев (как, впрочем, и представителей других сходных культур Юго-Восточной Азии) оказались идеально соответствующими требованиям конвейерного производства, в том числе, что особенно важно в современных условиях, высокотехнологичного.

Чудовищная потогонная работа на сборочных производствах для крестьян, привыкших поколениями пахать на себе и на себе же таскать воду для полива террасных полей оказывается едва ли не отдыхом, – причем неизмеримо лучше оплачиваемым и сопряженным с неизмеримо большим комфортом.

Отдаленным аналогом может служить труд северных корейцев в леспромхозах, расположенных на Дальнем Востоке России: несмотря на действие на их территории порядков КНДР, в 90-х и начале 2000-х годов северные корейцы в них, как правило, прибавляли в весе. Тяжелейший труд на лесоповале оказался более комфортным, чем повседневная жизнь в Северной Корее.

Именно способность и даже склонность к точным и при этом монотонным действиям стала одним из значимых факторов превращения Юго-Восточной Азии в «сборочный цех» всего мира, – а китайцы, в свою очередь, выиграли конкуренцию у своих соседей благодаря не только дешевизне рабочей силы, но и эффекту масштаба, и беспрецедентной активности китайского государства. Поэтому сейчас, когда по дешевизне рабочей силы Китай проигрывает конкуренцию Вьетнаму, перенос производств в последний носит весьма ограниченный характер.

Склонность к кропотливому, монотонному, точному труду является одной из неизгладимых цивилизационных особенностей китайского народа и потому должна в полной мере учитываться при оценке его перспектив. Представляется, что эта склонность станет серьезной проблемой в обозримом будущем, так как существенно затрудняет способность к творчеству и, соответственно, ставит естественные, культурные и потому не устранимые преграды конкурентоспособности Китая.

Пример 2

Русский способ производства

Стоит отметить, что подобные глубокие культурные особенности свойственны далеко не только народам Юго-Восточной Азии. Например, особенностью русской культуры является, наряду с органической неспособностью к монотонному рутинному труду (с блеском проявленная на советских конвейерных производствах), склонность к творческому подходу даже в рамках совершенно не приспособленных для этого технологий.

В начале ХХ века немецкие социологи выявили и описали эту особенность, которая поразила их до такой степени, что они назвали ее «русским способом производства».

В советское время она использовалась в массовом движении изобретателей и рационализаторов, которые, несмотря на ряд серьезных и дорогостоящих ошибок (самой известной из них стала замена в середине 80-х годов ради копеечной экономии медной детали пластмассовой с металлическим напылением в цветных телевизорах, из-за чего те горели и взрывались по всей стране), весьма существенно улучшили многие производственные процессы.

Однако главным, наиболее значимым ее проявлением стал феномен рабочих высшей квалификации – «шестого разряда», сосредоточенных в основном на предприятиях военно-промышленного и авиакосмического комплексов. Особенностью этих рабочих была способность за счет творческого подхода существенно и, что не менее важно, постоянно превышать точность изготовления деталей, предусмотренную используемым оборудованием.

Зарплаты их были вполне сопоставимы с зарплатами не только профессоров, но и министров. Как правило, их знали по имени-отчеству не только директора даже крупных заводов, но и более высокие начальники.

В силу неформализуемости своих навыков они часто передавали их прежде всего своим детям, что было одним из факторов складывания «трудовых династий» на производстве.

Это можно описывать поэтически, – мол, «мастер чувствовал душу станка», – но нам важен результат: на оборудовании, позволяющем изготовлять деталь с точностью, например, миллиметр, рабочий высшей квалификации обеспечивал точность в треть миллиметра, а порой и меньше.

В данном феномене заключается одна из причин того, что многие советские технологии, захватывавшиеся стратегическими конкурентами Советского Союза вместе с подробным описанием, а порой и с их разработчиками, так никогда и не удавалось воспроизвести.

В частности, одни из лучших в мире немецкие оружейники, несмотря на строжайший приказ Гитлера, до конца войны не смогли воспроизвести и запустить в производство не имевший равных по скорострельности авиационный пулемет ШКАС (1933 года изобретения!), захваченный в самом начале войны (правда, одной из причин этой неудачи стала особенность устройства стандартного немецкого патрона).

Точно так же американцы после разрушения Советского Союза так и не смогли воспроизвести технологию изменения стреловидности крыла стратегического бомбардировщика Ту-160[64]64
  Оригинальная система изменения стреловидности крыла стратегического бомбардировщика, реализованная на B-1B, по оценкам американских инженеров, уступает советской в некоторых существенных деталях, в связи с чем после разрушения «железного занавеса» делались попытки восстановления советской технологии. Попытки остались безуспешными.


[Закрыть], который остается самым крупным в истории сверхзвуковым самолётом и самолётом с изменяемой геометрией крыла, а также самым тяжёлым боевым самолётом в мире.

Склонность носителей русской культуры к творчеству при выполнении рутинных работ является потенциальным фактором повышения конкурентоспособности России, так как перспективы развития современных технологий связаны со снижением значения рутинного труда (и, в частности, конвейерных производств) и повышением роли творческого труда.

Вместе с тем реализация этой возможности «сама собой», конечно же, невозможна и требует значительных и осознанных усилий российского государства, на которые оно в своем нынешнем состоянии, насколько можно судить, не способно в принципе.

Описанная выше специфика китайского общества проявляется во всех сферах его жизни, в том числе и в политике. Механическое применение в нем теорий и институтов, порожденных совершенно иной, западной цивилизацией, невозможно в принципе: для того, чтобы быть реализованными, они должны пройти глубокую корректировку и адаптацию к совершенно иной культурной среде, по сути дела – коренную переработку и «переваривание» ею.

Классическим примером недооценки ее значимости и возможностей представляется сегодня послевоенная оценка американцами японской культуры. Вполне справедливо восприняв ее как совершенно нерыночную по своей природе и в принципе не совместимую с идеологией и практикой свободного рынка, они сочли это фактором, надежно и надолго обеспечивающим низкую конкурентоспособность Японии, – и потому развивали ее (как «непотопляемый авианосец» против Советского Союза и Китая) безо всяких опасений будущей конкуренции с ее стороны.

Реальность же, как мы знаем, оказалась строго противоположной: именно нерыночная по своей сути культура стала основой колоссальной японской конкурентоспособности, организационного, образовательного и технологического рывка, превратившего Японию в третью, а на некоторое время (между деградацией нашей страны в первой половине 80-х годов и возвышением Китая) – и вторую экономику мира.

Японцы смогли переработать основные рыночные принципы, адаптировав их к своей культуре (в том числе и при помощи широкого заимствования и переработки советских социальных технологий, в том числе технологий организации производства), – и за счет этого пробудили творческий и коммерческий потенциал народа, совершив колоссальный скачок в развитии.

Понимай американцы эту возможность в конце 40-х годов, развитие Японии было бы надежно заблокировано ими на уровне Турции 50-х: стратегические конкуренты не нужны никому.

Развитие капитализма в Китае остается крайне мало изученным процессом, – по крайней мере, на Западе, к которому на китайском фоне, безусловно, относится и Россия. Между тем это развитие, стремительно набиравшее ход с момента «вскрытия» его экономики в ходе опиумных войн, было не только крайне болезненным для тогдашнего китайского общества, но и крайне специфичным.

Его ключевыми элементами, значение которых за пределами Китая, насколько можно судить, осознается крайне недостаточно, была не просто «китайская компрадорская буржуазия», но ее ударные, ключевые элементы: финансисты Гонконга и криминальные структуры (в том числе знаменитые «триады»), которые, как бы они ни романтизировали себя, подобно западным мафиози, играли весьма значительную роль в наркоторговле, торговле людьми и связанными с ними видами бизнеса, включая транспорт, страхование и охранные услуги.

Роль этих двух структур как в китайской революции 1912 года, так и во всем последующем развитии Китая нуждается в тщательном исследовании и является отдельной, исключительно интересной темой, до сих пор, насколько можно понять, в должных объеме и глубине не нашедшей своих исследователей.

Когда в середине 2000-х годов влиятельная группа российских бизнесменов потеряла весьма существенные деньги, доверенные некоторым из гонконгских банкиров (причем последние даже не стали ждать второго транша), один из китайских коллег в утешение проинформировал представителей российской стороны, что гонконгские банкиры обманывали еще императрицу Цы Си. По этой версии, чтобы избежать ее гнева, они финансировали разнообразные протестные движения, тайные общества и военных феодалов, способствуя в конечном итоге революционному слому монархии в ходе буржуазной Синьхайской революции 1911–1912 годов.

Хотя, разумеется, данная параллель может быть не более чем аберрацией исторического зрения или способом успокоить слишком уж огорченных лаоваев.

Специфика китайского капитализма заключалась в том, что в огромной степени он «поднялся» на торговле опиумом, то есть на сознательном и последовательном уничтожении своего собственного народа. И то, что достававшаяся ему прибыль была существенно ниже прибылей организаторов этого чудовищного бизнеса, – например, британской королевской семьи, – ничуть не делало его роль менее разрушительной.

Уже это одно обуславливало как слабость положения китайской буржуазии, жаждущей свергнуть императорскую власть, но при этом совершенно беззащитной перед собственным народом, так и неминуемое ожесточение к ней со стороны этого народа: даже призрака «классового мира» по отношению к наркоторговцам и наркорантье, понятно, быть не могло.

Именно в силу чудовищного опиумного фундамента формирования капитализма в Китае, насколько можно судить, значительная часть китайской буржуазии стремилась защититься от народа грубой военной силой, вступая в рабские союзы с крайне некомфортными для нее в обычных ситуациях военными структурами, – от региональных властей периода ослабления центральной власти в 30-х годах, так называемых «милитаристов», являвшихся парадоксальной реинкарнацией феодалов эпохи раздробленности, до японских оккупантов.

Крайне интересна и по сей день мало изучена особая роль в рыхлой, клубящейся и постоянно переформирующейся заново коррумпированной китайской государственности такого явления, как «милитаристы». Эти группы военных, захватывавших и силой удерживавших власть над теми или иными территориями, часто действовали от имени центральных властей, на деле не подчиняясь им. По сути, это были пресловутые «полевые командиры», – длительное время властвовавшие, однако, над жизнью и смертью миллионов, а то и десятков миллионов людей.

Их отношения с центральными властями напоминало отношение западноевропейских «баронов-разбойников» к формирующимся абсолютистским монархиям. Многие ярчайшие события (вроде захвата «маленьким маршалом» Чжан Сюэляном в заложники не кого-нибудь, а самого Чан Кайши) сохранились в истории лишь благодаря влиянию этих событий на продвижение к власти Мао Цзэдуна и реакции на них Советского Союза. Вероятно, многие не менее выразительные эпизоды канули в Лету, так как не получили связи с последующей историей Китая.

Убийственный для народа характер развития китайского капитализма и острота порождаемых им противоречий позволяет лучше понять не только длительность и жестокость классовой борьбы в Китае, но и величие (насколько можно судить, во многом неосознанное) задачи обеспечения классового мира, впервые сформулированной Дэн Сяопином. Впрочем, в полной мере эта задача до сих пор так и остается не решенной: более того, несмотря на все усилия и локальные успехи, ее актуальность возрастает и постепенно становится зловещей.