Текст книги "Стихотворения"

Оправдание

 
Когда одни воспоминанья
О заблуждениях страстей,
Наместо славного названья,
Твой друг оставит меж людей
 
 
И будет спать в земле безгласно
То сердце, где кипела кровь,
Где так безумно, так напрасно
С враждой боролася любовь,
 
 
Когда пред общим приговором
Ты смолкнешь, голову склоня,
И будет для тебя позором
Любовь безгрешная твоя, —
 
 
Того, кто страстью и пороком
Затмил твои младые дни,
Молю: язвительным упреком
Ты в оный час не помяни.
 
 
Но пред судом толпы лукавой
Скажи, что судит нас иной
И что прощать святое право
Страданьем куплено тобой.
 

1841

Родина

 
Люблю отчизну я, но странною любовью!
       Не победит ее рассудок мой.
             Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
 
 
Но я люблю – за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
 
 
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
 
 
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
 

1841

«На севере диком стоит одиноко…»

 
На севере диком стоит одиноко
        На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
        Одета, как ризой, она.
 
 
И снится ей все, что в пустыне далекой,
        В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
        Прекрасная пальма растет.
 

1841

<Из альбома С. Н. Карамзиной>

 
Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей.
 
 
Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И оглушающий язык.
 
 
Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор,
 
 
Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
С<мирновой> штучку, фарсу Саши
И Ишки М<ятлева> стихи…
 

1841

Договор

 
Пускай толпа клеймит презреньем
Наш неразгаданный союз,
Пускай людским предубежденьем
Ты лишена семейных уз.
 
 
Но перед идолами света
Не гну колени я мои;
Как ты, не знаю в нем предмета
Ни сильной злобы, ни любви.
 
 
Как ты, кружусь в веселье шумном,
Не отличая никого:
Делюся с умным и безумным,
Живу для сердца своего.
 
 
Земного счастья мы не ценим,
Людей привыкли мы ценить;
Себе мы оба не изменим,
А нам не могут изменить.
 
 
В толпе друг друга мы узнали,
Сошлись и разойдемся вновь.
Была без радостей любовь,
Разлука будет без печали.
 

1841

«Прощай, немытая Россия…»

 
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
 
 
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
 

1841

Утес

 
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана;
Утром в путь она умчалась рано,
По лазури весело играя;
 
 
Но остался влажный след в морщине
Старого утеса. Одиноко
Он стоит, задумался глубоко,
И тихонько плачет он в пустыне.
 

1841

Спор

 
Как-то раз перед толпою
       Соплеменных гор
У Казбека с Шат-горою[14]14
  Ш а т – Элбрус. – Примеч. М. Ю. Лермонтова.


[Закрыть]
       Был великий спор.
«Берегись! – сказал Казбеку
       Седовласый Шат, —
Покорился человеку
       Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
       По уступам гор;
В глубине твоих ущелий
       Загремит топор;
И железная лопата
       В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
       Врежет страшный путь.
Уж проходят караваны
       Через те скалы,
Где носились лишь туманы
       Да цари-орлы.
Люди хитры! Хоть и труден
       Первый был скачок,
Берегися! многолюден
       И могуч Восток!»
«Не боюся я Востока! —
       Отвечал Казбек, —
Род людской там спит глубоко
       Уж девятый век.
Посмотри: в тени чинары
       Пену сладких вин
На узорные шальвары
       Сонный льет грузин;
И, склонясь в дыму кальяна
       На цветной диван,
У жемчужного фонтана
       Дремлет Тегеран.
Вот у ног Ерусалима,
       Богом сожжена,
Безглагольна, недвижима
       Мертвая страна;
Дальше, вечно чуждый тени,
       Моет желтый Нил
Раскаленные ступени
       Царственных могил.
Бедуин забыл наезды
       Для цветных шатров
И поет, считая звезды,
       Про дела отцов.
Все, что здесь доступно оку,
       Спит, покой ценя…
Нет! не дряхлому Востоку
       Покорить меня!»
 
 
«Не хвались еще заране! —
       Молвил старый Шат, —
Вот на севере в тумане
       Что-то видно, брат!»
 
 
Тайно был Казбек огромный
       Вестью той смущен;
И, смутясь, на север темный
       Взоры кинул он;
И туда в недоуменье
       Смотрит, полный дум:
Видит странное движенье,
       Слышит звон и шум.
От Урала до Дуная,
       До большой реки,
Колыхаясь и сверкая,
       Движутся полки;
Веют белые султаны,
       Как степной ковыль,
Мчатся пестрые уланы,
       Подымая пыль;
Боевые батальоны
       Тесно в ряд идут,
Впереди несут знамены,
       В барабаны бьют;
Батареи медным строем
       Скачут и гремят,
И, дымясь, как перед боем,
       Фитили горят.
И, испытанный трудами
       Бури боевой,
Их ведет, грозя очами,
       Генерал седой.
Идут все полки могучи,
       Шумны, как поток,
Страшно-медленны, как тучи,
       Прямо на восток.
 
 
И, томим зловещей думой,
       Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый —
       И не счел врагов.
Грустным взором он окинул
       Племя гор своих,
Шапку[15]15
  Горцы называют шапкою облака, постоянно лежащие на вершине Казбека.


[Закрыть] на́ брови надвинул —
       И навек затих.
 

1841

«Они любили друг друга так долго и нежно…»

Sie liebten sich beide, doch keiner

Wollt’es dem andern gestehn.

Heine[16]16
  Они любили друг друга, но ни один не желал признаться в этом другому. Гейне (нем.).


[Закрыть]

 
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
 
 
Они расстались в безмолвном и гордом страданье
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
Но в мире новом друг друга они не узнали.
 

1841

Сон

 
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
 
 
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня – но спал я мертвым сном.
 

 
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
 
 
Но, в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
 
 
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
 

1841

Тамара

 
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
 
 
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.
 
 
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
 

 
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
 
 
И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.
 
 
На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евну́х.
 
 
На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчу́г убрана,
Ждала oнa гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.
 

 
Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.
 
 
Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.
 
 
Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.
 
 
Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;
 
 
И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.
 
 
И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
 

1841

Листок

 
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый;
Засох и увял он от холода, зноя и горя
И вот, наконец, докатился до Черного моря.
 
 
У Черного моря чинара стоит молодая;
С ней шепчется ветер, зеленые ветви лаская;
На ветвях зеленых качаются райские птицы;
Поют они песни про славу морской царь-девицы.
 
 
И странник прижался у корня чинары высокой;
Приюта на время он молит с тоскою глубокой,
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
 
 
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя.
Прими же пришельца меж листьев своих изумрудных,
Немало я знаю рассказов мудреных и чудных».
 
 
«На что мне тебя? – отвечает младая чинара, —
Ты пылен и желт, – и сынам моим свежим не пара.
Ты много видал – да к чему мне твои небылицы?
Мой слух утомили давно уж и райские птицы.
 
 
Иди себе дальше; о странник! тебя я не знаю!
Я солнцем любима, цвету для него и блистаю;
По небу я ветви раскинула здесь на просторе,
И корни мои умывает холодное море».
 

1841

«Нет, не тебя так пылко я люблю…»

1

 
Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.
 

2

 
Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.
 

3

 
Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.
 

1841

«Выхожу один я на дорогу…»

1

 
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
 

2

 
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
 

3

 
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
 

4

 
Но не тем холодным сном могилы…
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
 

5

 
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
 

1841

Морская царевна

 
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
 
 
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
 
 
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
 
 
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.
 
 
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
 
 
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
 
 
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
 
 
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
 
 
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
 
 
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
 
 
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»
 
 
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд,
 
 
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом;
 
 
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит;
 
 
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
 
 
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…
 
 
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
 

1841

Пророк

 
С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
 
 
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
 
 
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром Божьей пищи;
 
 
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
 
 
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
 
 
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!
 
 
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
 

1841

«Из-под таинственной, холодной полумаски…»

 
Из-под таинственной, холодной полумаски
Звучал мне голос твой отрадный, как мечта,
Светили мне твои пленительные глазки
И улыбалися лукавые уста.
 
 
Сквозь дымку легкую заметил я невольно
И девственных ланит и шеи белизну.
Счастливец! видел я и локон своевольный,
Родных кудрей покинувший волну!..
 
 
И создал я тогда в моем воображенье
По легким признакам красавицу мою;
И с той поры бесплотное виденье
Ношу в душе моей, ласкаю и люблю.
 
 
И все мне кажется: живые эти речи
В года минувшие слыхал когда-то я;
И кто-то шепчет мне, что после этой встречи
Мы вновь увидимся, как старые друзья.
 

1841

Комментарии

П о э т («Когда Рафаэль вдохновенный…»). – Тема стихотворения предложена поэтом С. Е. Раичем.

Р о м а нс («Коварной жизнью недовольный…»). – Написано по случаю отъезда в Италию поэта и критика С. П. Шевырева, который принимал близкое участие в издании журнала «Московский вестник».

В 1829 году в редакции «Московского вестника» произошел раскол. Его причиной послужила полемика Шевырева с Ф. Булгариным. Шевырев оставил работу в журнале и уехал в Италию.

Гельвеция – Швейцария.

П о р т р е т ы. – В автографе возле первого портрета имеется приписка Лермонтова: «Этот портрет был доставлен одной девушке: она в нем думала узнать меня: вот за какого эгоиста принимают обыкновенно поэта».

Второй портрет, вероятно, относится к кому-то из участников пансионского «общества любителей отечественной словесности» («Он добр, член нашего Парнаса»). Возможно, и остальные портреты представляют собой эпиграммы на пансионских товарищей Лермонтова.

Р у с с к а я м е л о д и я. – В автографе – позднейшая (зачеркнутая) приписка Лермонтова: «Эту пьесу подавал за свою Раичу Дурнов – друг, – которого поныне люблю и уважаю за его открытую и добрую душу – он мой первый и последний». Лермонтов сочинил это стихотворение по просьбе Дурнова, который представил его Раичу как свое собственное.

Н а п о л е о н («Где бьет волна о брег высокой…»). – Лермонтов изображает величие и падение Наполеона, образ которого олицетворяет, в его представлении, романтического героя и наследника французской свободы, завоеванной в 1789 году.

Ж а л о б ы т у р к а. – В стихотворении иносказательно говорится о политической жизни России после разгрома декабристского движения. Условное изображение деспотических порядков в царской России под видом Турции было в литературе первой трети XIX столетия весьма распространенным явлением.

К д р у г у («Взлелеянный на лоне вдохновенья…»). – Первоначально было озаглавлено «Эпилог (к Д….ву)».

М о н о л о г. – В стихотворении звучит вопрос о судьбе своего поколения, вступающего в жизнь после разгрома декабрьского восстания 1825 года.

«О д и н с р е д и л ю д с к о г о ш у ма…». – Впервые обнаружено в 1962 году в архиве А. М. Верещагиной, хранившемся у профессора М. Винклера. Рядом с текстом стихотворения в автографе имеется позднейшая помета Лермонтова: «1830 года в начале».

З в е з д а («Вверху одна…»). – Стихотворение печатается по копии из альбома А. М. Верещагиной. Оно должно было открывать книгу избранной лирики, задуманную Лермонтовым в 1832 году.

К а в к а з. – Летом 1825 года Лермонтов познакомился на кавказских водах с десятилетней девочкой. «Кто мне поверит, – записал он 8 июля 1830 года, – что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских…»

Об этой привязанности поэт вспоминает в третьей строфе. Стихотворение написано весной 1830 года.

В е с н а. – Первое стихотворение Лермонтова, появившееся в печати (с подписью «L») («Атеней», 1830, ч. IV).

В а л ь б о м («Нет! – я не требую вниманья…»). – Попытка передать стихотворение Байрона «Lines written in an Album at Malta» («Строки, написанные в альбом на Мальте»).

Н а п о л е о н («В неверный час, меж днем и темнотой…»). – В строках: «Сей острый взгляд с возвышенным челом И две руки, сложенные крестом», «Под шляпою, с нахмуренным челом, И две руки, сложенные крестом» перефразированы стихи из VII главы «Евгения Онегина» Пушкина, появившейся в свет в марте 1830 года.

Э л е г и я («Дробись, дробись, волна ночная…»). – В стихотворении ощущается связь с «Элегией» Пушкина («Погасло дневное светило») и поэмой «Цыганы».

К*** («Не думай, чтоб я был достоин сожаленья…»). – В 1830 году в Лондоне вышла книга «Письма и дневники Дж.-Г. Байрона, составленная его другом – поэтом Томасом Муром» («Letters and journals of Byron, with notices on his life»). Сравнивая себя с Байроном («У нас одна душа, одни и те же муки»), шестнадцатилетний Лермонтов завидует «уделу» британского поэта, который погиб в Греции, куда приехал, чтобы сражаться за свободу и независимость греческого народа (1824).

П р е д с к а з а н и е. – Написано под впечатлением крестьянских восстаний, участившихся в 1830 году в связи с эпидемией холеры.

В русской литературе и в бытовой речи привилегированных классов выражение «черный год» было общепринятым обозначением пугачевщины.

10 и ю л я (1830). – Окончание стихотворения неизвестно: лист тетради, на котором было написано продолжение, вырван. По поводу уцелевшей части высказывались четыре гипотезы:

1. Стихотворение представляет собою отклик на известие об июльской революции в Париже.

2. Оно написано в связи с польским восстанием 1830 года.

3. Это обращение к кавказским горцам.

4. В стихотворении идет речь о восстании албанских патриотов.

Н и щ и й. – В своих «Записках» Е. А. Сушкова рассказывает, как в августе 1830 года большая компания молодежи отправилась пешком из Середникова в Троице-Сергиеву лавру. На паперти лавры стоял слепой нищий. Услыхав звон монет, брошенных в его чашечку, он стал благодарить за подаяние: «Пошли вам Бог счастие, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, да шалуны, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков».

В тот же день Лермонтов написал стихотворение, в последней строфе которого обращается к Сушковой, посмеявшейся над его чувством.

Н о ч ь («Один я в тишине ночной…»). – В автографе рядом с заглавием – дата: «(1830 года ночью. Августа 28)».

М о г и л а б о й ц а. – В автографе под стихотворением – дата: «1830 год – 5 октября. Во время холеры-morbus».

П и р А с м о д е я. – Стихотворение представляет собою острую политическую сатиру. Во второй строфе упоминается «приезжий», имя которого Лермонтов в своей тетради заменил звездочками. Так как оно должно рифмоваться со словом «правил», то было высказано предположение, что поэт имел в виду императора Павла I.

Вино свободы – намек на французскую революцию 1830 года и на революционное движение в Европе (народы «начали в куски короны бить»).

Последняя строфа – отклик на эпидемию холеры, разразившуюся в России осенью 1830 года.

К *** («О, полно извинять разврат!..»). – В мае 1830 года в «Литературной газете» появилось послание Пушкина «К вельможе». Поэт обращался к князю Н. Б. Юсупову – сановнику екатерининского времени. Юсупов бывал во многих странах, встречался с Вольтером, Дидро, Бомарше, в 1789 году находился в Париже и стал свидетелем французской революции. Именно этим и привлекла Пушкина фигура Юсупова.

Многими современниками послание к нему было воспринято как измена традициям гражданской поэзии.

Слухи о «смирении» Пушкина, об отказе его от прежних взглядов побудили шестнадцатилетнего Лермонтова обратиться к великому поэту с призывом оставаться певцом вольности и гражданского мужества, гордиться судьбою изгнанника.

«Изгнанье из страны родной» – бессарабская ссылка Пушкина.

В о л н ы и л ю д и. – Автограф этого стихотворения утрачен. Оно дошло до нас в списке, изобилующем множеством описок, которых сам Лермонтов не заметил.

П о л е Б о р о д и н а. – Первое обращение Лермонтова к теме Отечественной войны и к Бородинскому сражению. Образ рассказчика и описание боя еще лишены исторической конкретности, но в стихотворении уже появились афористические строки («И клятву верности сдержали Мы в бородинский бой», «И ядрам пролетать мешала Гора кровавых тел»), которые в 1837 году Лермонтов использовал в стихотворении «Бородино».

И з А н д р е я Ш е н ь е. – Лермонтов приписал стихотворение французскому поэту Андре Шенье, видимо, для того, чтобы зашифровать его откровенный политический смысл. В то время в списках распространялся отрывок из стихотворения Пушкина «Андрей Шенье» под заглавием «На 14 декабря». Многие воспринимали его как отклик на декабрьские события 1825 года. Возможно, Лермонтов выставил имя Шенье, следуя пушкинской традиции.

М о й д е м о н. – В 1829 году, одновременно с первым наброском поэмы «Демон», Лермонтов написал стихотворение «Мой демон». Работая над новыми редакциями поэмы, он вернулся к этому стихотворению и переработал его.

Ж е л а н и е. – В стихотворении использованы сведения из родословной, в которой говорится о шотландском происхождении родоначальника фамилии Лермонтовых – Джорджа (Георга) Лермонта.

А т а м а н. – В стихотворении использованы мотивы народных песен о Степане Разине.

К Н. И – Н. И. – Наталья Иванова, дочь московского

поэта и драматурга Ф. Ф. Иванова (1777–1816), с которой Лермонтов познакомился в 1830 году. История их отношений отразилась в драме «Странный человек» (1831) и во многих стихотворениях, объединенных темой любви и измены.

В о л я – подражание народным песням.

«З о в и н а д е ж д у с н о в и д е н ь е м…». – Посвящено Е. А. Сушковой.

«П р е к р а с н ы в ы, п о л я з е м л и р о д н о й…». – Могильная гряда и позабытый прах – могила отца, Ю. П. Лермонтова, умершего 1 октября 1831 года в селе Кропотовке Ефремовского уезда Тульской губернии. Памяти отца Лермонтов посвятил стихотворения «Ужасная судьба отца и сына…», «Эпитафия» и строфу стихотворения «Я видел тень блаженства…».

К кн. Л. Г – ой. – Предположительно стихотворение обращено к княжне Л. Горчаковой, двоюродной сестре Н. Ф. Ивановой.

А н г е л. – В 1839 году стихотворение появилось в «Одесском альманахе на 1840 год». Его составлял возвратившийся из ссылки Н. И. Надеждин – профессор Московского университета, критик, историк искусства, редактор журнала «Телескоп». Желая принять участие в альманахе, Лермонтов отдал Надеждину, лекции которого он слушал в годы студенчества, юношеское стихотворение «Ангел». Это единственное из юношеских произведений, которое он опубликовал при жизни со своим полным именем. Замысел стихотворения возник в связи с воспоминанием о песне, которую певала Лермонтову покойная мать.

«У ж а с н а я с у д ь б а о т ц а и с ы н а…». – Лермонтов говорит о смерти отца.

Свершил свой подвиг – торжественно-книжное архаическое выражение, означающее завершение жизненного пути.

«П у с т ь я к о г о-н и б у д ь л ю б л ю…». – В автографе имеются вычеркнутый заголовок «(Стансы)» и вычеркнутые строфы – 1-я и 3-я.

Строфа 1-я:

 
Гляжу вперед сквозь сумрак лет,
Сквозь луч надежд, которым нет
Определенья, и они
Мне обещают годы, дни,
Подобные минувшим дням,
Ни мук, ни радостей, а там
Конец – ожиданный конец:
Какая будущность, Творец!
 

Строфа 3-я:

 
Я сын страданья. Мой отец
Не знал покоя по конец.
В слезах угасла мать моя:
От них остался только я,
Ненужный член в пиру людском,
Младая ветвь на пне сухом;
В ней соку нет, хоть зелена, —
Дочь смерти – смерть ей суждена!
 

Судьба родителей Лермонтова была несчастной. Вскоре после брака они разъехались. Мать поэта – Мария Михайловна – умерла в 1817 году, в возрасте 21 год. Юрий Петрович Лермонтов пережил ее на 14 лет и умер в одиночестве, вдали от сына.

«Я н е д л я а н г е л о в и р а я…». – Написано по окончании работы над второй редакцией «Демона» и представляет собою своего рода послесловие к поэме.

«Н а с т а н е т д е н ь – и м и р о м о с у ж д е н н ый…». – В стихотворениях: «1831-го июня 11 дня», «Романс к И…», «Из Андрея Шенье», «Не смейся над моей пророческой тоскою…», «Когда твой друг с пророческой тоскою…» – Лермонтов постоянно возвращается к мысли о том, что ему суждено совершить какой-то подвиг в борьбе за «дело общее», что его ожидает гибель на плахе или изгнание и смерть на чужбине.

К Д. – К кому обращено стихотворение – не установлено.

О т р ы в о к («Три ночи я провел без сна – в тоске…»). – К 1831 году относятся две записи, в которых намечен сюжет исторической поэмы или стиховой драмы о Мстиславе Черном. Действие ее должно было происходить в Киевской Руси во времена татарского нашествия. Сохранился план, в котором записано: «Мстислав три ночи молится на кургане, чтоб не погибло любезное имя России».

«Отрывок» представляет собой монолог Мстислава из этого неосуществленного сочинения.

Б а л л а д а («В избушке позднею порою…»). – «Баллада» также возникла в связи с замыслом исторической поэмы или драмы о Мстиславе.

«Я н е л ю б л ю т е б я; с т р а с т е й…». – В 1837 году Лермонтов переработал это стихотворение и включил его в сборник, вышедший в свет в 1840 году (см. «Расстались мы, но твой портрет…»).

«Л ю б л ю я ц е п и с и н и х г о р…». – Возможно, что это фрагмент поэмы «Измаил-Бей» – авторское отступление, не использованное в окончательной редакции.

К * («Я не унижусь пред тобою…»). – Прощальное послание к Н. Ф. Ивановой.

«И з м у ч е н н ы й т о с к о ю и н е д у г о м…». – Обращено к Н. Ф. Ивановой.

«Н е т, я н е Б а й р о н, я д р у г о й…». – В кругу почитателей Лермонтова его поэзия пользовалась признанием уже в начале 1830-х годов. Можно предположить, что кто-то из них сравнил его с Байроном.

С о н е т («Я памятью живу с увядшими мечтами…»). – Обращено к Н. Ф. Ивановой.

К * («Мы случайно сведены судьбою…»). – Первое стихотворение, обращенное к Варваре Александровне Лопухиной (1814–1851).

«Я ж и т ь х о ч у! х о ч у п е ч а л и…». – Стихотворение дошло до нас в тексте письма Лермонтова к С. А. Бахметевой (август 1832 г.).

Д в а в е л и к а н а. – В образе двух великанов в сказочно-аллегорической форме изображена борьба русского народа с Наполеоном и изгнание его из России в 1812 году.

Неведомый гранит – остров Святой Елены в Атлантическом океане, на котором Наполеон находился в ссылке после окончательного своего поражения в 1815 году вплоть до смерти (в 1821 г.).

П а р у с. – Одно из самых совершенных юношеских стихотворений поэта, в котором отражены мятежные настроения передовой русской интеллигенции 30-х годов XIX века. Написано на берегу Финского залива, вскоре после переезда в Петербург, в августе 1832 года. 2 сентября Лермонтов послал текст «Паруса» в Москву, в письме М. А. Лопухиной.

Первая строка – «Белеет парус одинокой» – совпадает со стихом из поэмы декабриста А. А. Бестужева-Марлинского «Андрей, князь Переяславский».

«О н б ы л р о ж д е н д л я с ч а с т ь я, д л я н а д е ж д…». – Первая строфа почти без изменений вошла в стихотворение «Памяти А. И. Одоевского» (1839). Вторая использована в «Думе» (1838).

Р у с а л к а. – В сборнике стихотворений Лермонтова 1840 года «Русалка» напечатана с датой: «1836». После находки так называемой «казанской тетради» автографов выяснилось, что она написана в 1832 году.

Г у с а р. – Красные доломаны и шитые золотом ментики – форма лейб-гвардии Гусарского полка, в который Лермонтов был зачислен по вступлении в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.

Ю н к е р с к а я м о л и т в а. – Автограф неизвестен. Печатается по копии, которая принадлежала родственнику поэта А. П. Шан-Гирею.

Умирающий гладиатор. – Эпиграф – из поэмы Байрона «Чайльд-Гарольд» (песнь IV, строфа СХ): «Я вижу перед собою лежащего гладиатора».

Стихотворение представляет собою вольное переложение четвертой песни байроновской поэмы (CXXXIX–CXLI).

Е в р е й с к а я м е л о д и я («Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!..»). – Вольный перевод стихотворения Байрона «My soul is dark» («Hebrew melodies»).

С м е р т ь П о э т а. – Гибель Пушкина вызвала среди широчайших кругов петербургского населения огромное негодование по адресу Дантеса и его приемного отца Геккерена и небывалое выражение любви к поэту. Столичное общество резко разделилось на два лагеря: аристократия во всем обвиняла Пушкина и оправдывала Дантеса, демократические круги восприняли гибель поэта как национальное бедствие.

Мощное выражение общественного протеста заставило правительство Николая I принять чрезвычайные меры: дом поэта в час выноса был оцеплен жандармами, панихида в Исаакиевской церкви отменена и отслужена в церкви придворной, куда пускали по специальным билетам, гроб с телом Пушкина отправлен в псковскую деревню ночью, тайно и под конвоем. Друзья Пушкина обвинены в намерении устроить из погребения поэта политическую манифестацию.

Стихотворение Лермонтова было воспринято в русском обществе как выдающееся по смелости выражение политического протеста.

Есть сведения, что стихотворение распространялось в списках уже 30 января – на другой день после смерти поэта. К «Делу о непозволительных стихах…» приложена копия, под которой выставлена дата: «28 Генваря 1837 года» – тогда как Пушкин умер только 29-го. Однако следует иметь в виду, что слух о том, что Пушкин умер, распространялся несколько раз в продолжение двух с половиной дней, в частности вечером 28-го. Видимо, в этот вечер Лермонтов и написал первую часть «элегии» после горячего спора с приятелями, навестившими его на квартире, где он жил вместе с другом своим Святославом Раевским. С помощью друзей и сослуживцев Раевского – чиновников департамента государственных имуществ и департамента военных поселений этот текст был размножен и распространился по городу во множестве списков.

7 февраля к Лермонтову приехал его родственник – камер-юнкер Николай Столыпин, один из ближайших сотрудников министра иностранных дел Нессельроде. Возник спор о Пушкине и о Дантесе. Столыпин принял сторону убийцы поэта и, выражая враждебное отношение к Пушкину великосветских кругов и суждения, исходившие из салона злейшего врага Пушкина графини Нессельроде, стал утверждать, что Дантес не мог поступить иначе, чем поступил, что иностранцы не подлежат русскому суду и русским законам. Как бы в ответ на эти слова Лермонтов тут же приписал к стихотворению шестнадцать новых – заключительных – строк, начинающихся словами: «А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов…»

До нас дошел список стихотворения, на котором неизвестный современник Лермонтова, чтобы пояснить, кого имел в виду автор, говоря о потомках «известной подлостью прославленных отцов», выставил фамилии графов Орловых, Бобринских, Воронцовых, Завадовских, князей Барятинских и Васильчиковых, баронов Энгельгардтов и Фредериксов, отцы и деды которых добились положения при дворе путем искательства, любовных связей, закулисных интриг, «поправ» при этом «обломки… обиженных родов» – то есть тех, чьи предки издревле отличались на полях брани или на государственном поприще, а затем – в 1762 году – при воцарении Екатерины II, подобно Пушкиным, впали в немилость.

Копии с текстом заключительных строк «Смерти Поэта» стали распространяться, и стихотворение ходило по рукам с «прибавлением» и без «прибавления». Текст с прибавлением, в свою очередь, раздавался в двух вариантах – одном без эпиграфа, другом с эпиграфом, заимствованным из трагедии французского драматурга XVII столетия Жана Ротру «Венцеслав» (в переводе А. Жандра):