Текст книги "Солдаты армии Трэш"

Часть 2
ТРЭШ РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ

ТРЕТЬЕ ПРАВИЛО СОЛДАТА АРМИИ ТРЭШ

13.12.02, пятница, новый знакомый, с утра и до обеда

Декабрь выдался морозным и снежным. Снег мело так, что невозможно было идти против ветра, не зажмуриваясь от хлопьев, прямо в каком-то неистовстве летящих с неба. Морозы вдарили такие, что одна половина города сидела без тепла, другая осталась без электричества. На Василевском сгорела подстанция, и теперь весь остров ложился пораньше спать, а в магазинах круглосуточно дежурили продавцы с охраной. Кстати, насчет последних, т.е. магазинов, у меня есть одна мыслишка, но я приберегу ее на потом, на более удобный случай. А сейчас мы просто сидим в «Соле» – еще одном новомодном кафе, названном в честь неплохого мексиканского пива. Вокруг нас расселись с вечно стоячими воротничками мальчики-мажоры, с первого взгляда похожие на гетеросексуалов, отсасывающих как у своей подружки, так и у своего дружка под хард-драм энд бейз и косяки с марихуаной. Такая, бля, жизнь! Некоторые угрохивают ее целиком на заработок для семьи и редко бывают в увеселительных заведениях вроде этого. Другие стараются как можно быстрее спустить папенькины деньги на всевозможные развлечения. Такова, бля, жизнь! Я не отношусь ни к первой, ни ко второй категории. Я сижу здесь в роли простого наблюдателя, ненавидящего и тех и других.

Мы – это я, Тесак, Прыщ и Борис, наш новый приятель. С ним мы познакомились совершенно случайно. В галерее «Борей». Странно, но такие люди интересуются современным изобразительным искусством. Как всегда, картины с выставки напомнили мне перманентное состояние хронического алкоголика с утра. Или будто человек не руками, а жопой рисовал, предварительно, правда, все-таки вставив в анальный проход кисточку самого большого диаметра. И при этом «художники» всерьез рассчитывают на признание со стороны зрителя! Следуя логике моего почившего отца, если бы даже приплатили, я ни в жисть не взял бы такое блядское уродство.

Я сижу и пью «Корону» – дорогое импортное пиво с лимоном. Дело в том, что тебе приносят бутылку пива, а в горлышко засунута долька. Я сначала думал – какая-то недоработка со стороны персонала заведения. Но потом, увидев, как делает наш новый знакомый, который к тому же еще и угощал всех нас, ловким движением выдавил об горлышко весь лимонный сок внутрь, в пиво, и не менее ловким движением протолкнул корку с мякотью в бутылку. Там сразу приятно зашуршали пузырьки газа. С первым глотком пива я почувствовал легкий шипучий привкус. Надо будет взять на заметку, подумалось мне.

Наш новый знакомый был невысок и не очень крепок, но явно канал под бандита: печатка на указательном пальце левой руки, девяносто девятая с тонированными стеклами, слегка заметная распальцовка в движениях рук, совмещаемая с отведением плеч слегка назад (мол, ну че?). Несмотря на такую херню в жестикуляции, говорить он мог о совершенно простых вещах, как например, об учебе. Учился он в универе, но на юрфаке. Реденькие светлые волосы ютились на слегка одутловатом и вытянутом лице, словно он непробудно бухает. Маленькие щелки нагло и вызывающе смотрели на этот мир. Жил он в Николаевской. От одного упоминания названия этого места меня всего передернуло – слишком свежи еще были в памяти события минувших дней. Чтобы отвлечься, я переключился на мысль об удивительном совпадении. Естественно, белобрысый жил на правой стороне, т.е. там, где все хреновы богачи отсиживаются. Он говорил о «мудаках с противоположной стороны», а я старался успокоить сцепившееся в клубок нервов тело Тесака. Я просто впился в его руку, которая явно собиралась размозжить опухшую неизвестно от чего (может, от бухла, а может, и от наркоты) башку новоиспеченного знакомого. В подтверждение своих слов белобрысый рассказал пару стандартных историй про то, как «целая толпа распиздяев мочила ногами своего же кореша», и якобы поэтому он купил себе тачку, дабы «вот так же, как этот бедолага, поздним вечером не напороться на стаю шакалов». Мне пришлось наступить на ногу Тесаку, чтобы отвлечь его от ярости к белобрысому. Тесак, поняв мой недвусмысленный намек, стал доедать кусок пиццы, а мудень с опухшим лицом, опорожнив свою тарелку с салатом, принялся за бутылку минералки. В конце концов мы втроем запихнули свои задницы на сиденья «девяносто девятой» и погнали «на одно дельце» (как выразился сам хозяин тачки).

Мы проезжали безжизненные, укрытые снегом поля, удручающие по площади городские свалки, а еще через некоторое время выехали на правительственную трассу. Во всем сказывалась спешность приготовлений к юбилею. Спешно укладывали асфальт, спешно огораживали спешно купленными досками прилегающие дома и красили в одинаково зеленый цвет, как будто за ними все распрекрасно. Уроды! Видели бы вы эти халупы! Даже в сжигании мусора чувствовалась спешка – наверно, это сам бригадир в новой чистенькой светоотражающей форме подносил пни, доски и просто грязь к пылающим кострам.

– Надо бы вечером сюда завалиться да спереть эти доски. Как вам, ребята, идея? – спрашивал, полуулыбаясь белобрысый.

Все промолчали, скорее от излишней тесноты на задних сиденьях, чем от незнания, как бы получше ответить. Я посмотрел в зеркало заднего обзора на смеющиеся щелки глаз и ответил вопросом на вопрос:

– И это твое дело?

– Да не, ребята! – чуть подрастерявшись и помедлив в замешательстве, проговорил белобрысый. – Это потом. А сейчас мы поедем и посидим в каком-нибудь из баров Пушкина. Как вам?

Никто не ответил, и я принялся дальше разглядывать унылые пейзажи и безрадостные спешные приготовления к юбилею.

Машина ехала по шоссе, я медленно, но верно впадал в состояние забытья, прислонясь к холодящему лоб стеклу. В том мире, что находился за металлическим панцирем, стояла в задумчивости зима. Непонятно было лишь одно – кого она, так пригорюнившись, ждала: то ли пришествия настоящего североатлантического циклона, то ли свою возлюбленную – пургу с хлопьями снега, которая решила немного отдохнуть. Томительное ожидание повисло над этими, покрытыми снежком, полями, вспаханными на зиму. А наверху висело небо, полное молока. И поэтому еще более усиливалось ощущение одиночества и забытья, в которое я потихонечку сваливался, будто в неожиданно открывшуюся яму. Эта дыра с каждой секундой все больше разверзалась у меня под ногами, так что не свалиться туда, вниз, во влекущую пустоту, становилось уже просто невозможно. Туда влекло.

Неожиданно машина свернула с прямого и очень-очень-очень-очень главного шоссе (штуки четыре знака «Главная дорога» перед перекрестками насчитал) и, проехав по небольшой дорожке, встала рядом с «Лентой».

– Выходим! – командным голосом прохрипел белобрысый.

И я, будучи податливым из-за пассивности, погружаясь с каждой минутой все глубже в себя, ввалился в универсам.

Мы бродили между высокими стеллажами, белобрысый что-то беспрерывно лепетал, но я особенно не въезжал. Если честно, то с каждой секундой мне становилось все более тошно. Меня начинала раздражать гребаная распальцовка этого хуетеса, его одутловатая харя с маленькими лазейками для глаз. Но раздражение проходит. На его место приходит ненависть, а это всегда заканчивается плохо.

Неожиданно белобрысый разорвал упаковку на еще не оплаченной булочке с вареньем и с наглой рожей, на которой красовалась невозмутимая гримаса, принялся пихать ее в себя громадными кусками. Ненависть мигом прошла. Я почувствовал прилив ярости, но вместо того чтобы хорошенько задвинуть ему под ребра, не хуй здесь, мол, нас подставлять, пару раз сжал и разжал кулаки. Хуетес отреагировал моментально – с улыбкой, долженствующей быть скорее на рожах сраных клоунов-уродов, чем на этой бандитской физиономии, с остатками перемолотой булки с вареньем между зубов, он протянул мне руку со жратвой. В прорезях для глаз читалось: «Не хочешь ли кусочек?» Я опять сжал и разжал кулаки, но на этот раз нацепил дружественную улыбку, так что стало непонятно, хочу ли я булочку или нет. Для убедительности я отрицательно мотнул головой.

Мы потихоньку продвигались к кассам, и тут улыбающийся хуетес совершил исключительно ебанутый поступок – кинул упаковку от булочки в корзину с продуктами, которую вез Прыщ. Боря явно не собирался платить ни за упаковку баночного пива, ни за пару булок с лососиной, а также бутылку водки, тройку-четверку упаковок фисташек и теперь вот за булочку с вареньем…

Знаете ли вы, как возникает ярость человека? Все равно к чему: будь-то к миру, к Системе, родным, любимым, близким, друзьям, врагам. Она начинается, возникая словно из ниоткуда. Но затем ярость становится всем. Вы не замечаете, как постепенно, тихо и ловко она начинает доминировать над всеми остальными чувствами. Любовь оттеняется примечанием в любимом человеке мелких недостатков, как правило, не свойственных ему, но которые, так или иначе, проявляются в его поведении. Постепенно ваши глаза разлепляются от тонкой и хрупкой, как хрусталь, плаценты всепоглощающего чувства. И вот вы уже замечаете более значительные недостатки партнера. Со временем легкое пренебрежение станет тяготить вашу душу, и в пылу ссоры вы выскажете своей любви накопившееся дерьмо… Дерьмо притягивает другое, еще большее дерьмо. На снежный ком ваших отношений, катящийся под гору с уклоном в сорок пять градусов, будет налипать все больше и больше того дерьма, которое истинно присуще человеку, которое вы скрываете внутри и боитесь открыть другим. Тогда, в один из безоблачных дней, совершенно незначительная деталь решит судьбу ваших отношений. Но изначально вы так и не поняли, откуда взялось это внутреннее ощущение пустоты, при котором любовь поглощается ненавистью.

Дружба прекращается из-за недопонимания ваших чувств и ощущений. Вам кажется, будто вы тратите все силы на своего друга, отдавая и делясь всем самым дорогим, а он все больше отстраняется. «… Людям свойственно убивать тех, кого любишь.» Что ж, верно и обратное.[3]3
  Паланик Ч. «Бойцовский клуб». Перев. И. Кормильцева


[Закрыть] Но гораздо раньше, где-то с первым вздохом в вас появился всепоглощающий эгоцентризм. Он настолько широк, что может проглотить и многолетнюю дружбу. Он настолько заразен, что присущ каждому человеку. Люди – дерьмо!..

Я быстро сунул шуршащую упаковку в карман, но тем не менее не показал своей ярости. Когда нужно, я могу скрыть свои чувства. Ради общего равновесия. Я просто подхватил тележку и повез ее к кассам. За булочку мы тогда магазине не заплатили, но зато сполна расплатились в другом месте.

Машина завернула на уже знакомую нам дорожку. С горушки открывался все тот же безрадостный вид на деревню в стране, где период первоначального накопления капитала затянулся и, очевидно, продлится лет еще так тридцать. Но мне было не до этого. Я сидел сзади и слушал про «маленькое дельце» от белобрысого пиздюка с переднего сиденья и ни хуя не понимал, мною манипулировали отличные от мыслительных механизмы – ярость и отмщение. Безапелляционные механизмы.

Естественно, мы свернули направо и, как я и ожидал, по хорошо заасфальтированной дорожке подъехали прямо к решетчатым двухметровым воротам. Судя по дому, тонированная «девяносто девятая» явно не соответствовала полному статусу урода с щелками под глаза. Наверняка она была его первой и недавно купленной тачанкой. Дом же, точнее сказать, горбатый урод, внушал некое чувство, отдававшееся трепетом в коленках. Трехэтажный особняк из кирпича с двумя внешними лестницами, подземным гаражом и сауной человек на пять на третьем этаже. И это не говоря о прилегающих постройках. Меня подобные зрелища не удивляют уже лет так пять. Все очень просто – просто я знаю, что заложено в основание дома. Тысячи взяток, галлоны крови, грязные деньги и тому подобный сучий мусор. А еще говорят, будто после гитлеровской Германии средства достижения целей играют в мире новую, осмысленную роль! Вбейте девятиинчовый гвоздь в лобную кость тому человеку, который будет грузить вас подобной хуйней. Потом скажите, я разрешил. Заткните свои хлебальники, сраные философы с социологами, откройте ваши сраные глаза, ебанутые психологи с политологами! Мы все вместе движемся по наилегчайшему из путей – под откос, в отстойники для общемирового говна. И при этом не только все развитые страны мира с дипломатическими улыбками на охуенно счастливых лицах, но и мы сами, довольные феерической пустотой происходящих с Россией событий, заталкиваем себя все глубже и глубже в пропасть, из которой уже не будет возврата. Мы полностью предеградируем, и вот тогда-то никакой придурок, вроде ловеласа Пушкина или транжиры Достоевского, нам не понадобится. Мы будет бегать по Великой Русской равнине с деревянными палицами в руках и колотить ими друг друга до смерти! Посмотри вокруг! Кругом одни догнивающие останки от культуры. Мы дерьмо, живем в дерьме, питаемся дерьмом, воспитываем дерьмо! Что хорошего осталось в нас? Одно сплошное дерьмо, бьющее потоком из уст. Хотите возразить? Пошли вы ВСЕ на ХУЙ! Заткнитесь и умрите, СУКИ БЛЯДСКИЕ! Вы думаете, вы настолько великолепны?! ВЫ ДЕРЬМО! Песчинки, налипшие на целлюлитную задницу Вселенной. Пошли вы все на!.. Заткнитесь и сдохните! Сдохнете и только тогда заткнетесь!!! Дерьмо на вас!!!

Нас встретила нейтральной улыбкой его мать. Женщина явно перевалила за лучший отрезок своей жизни и начала быстро стареть. На лице наметилось образование резких и глубоких морщин, выкрашенные под блондинку волосы в ее возрасте никого из мужской половины привлечь не могли, кожа, хотя и была поливаема всевозможными тониками и кремами, навсегда утратила ощущение бархатистости и свежести. Единственное, что меня поразило, так это мысль: «Почему женщина с такими деньгами не сделает себе пару пластических операций?» Время устанавливало свою неумолимую диктатуру – диктатуру старения. «Все подвластно ему, и мы тоже когда-нибудь будем тлеть в земле», – вертелось в мозгу.

Жили они, как выяснилось за обедом, без хозяина, т.е. без отца и мужа. В современной России возможны два варианта развития событий семейной саги таких вот ублюдков, приведшие к подобному положению: либо папенька не захотел делиться с дружками, и его убили, либо просто свинтил к бабе помоложе.

Хотя мать белобрысого и была матерью-одиночкой, из разговора за обеденным столом стало ясно, что такая женщина запросто переживет все, что угодно: и убийство, и измену. Закусывая французской булкой с лососиной, я отхлебывал из миски наваристый борщец и пытался понравиться ей. Заводил всякие приятные ей разговоры: о доме, о хозяйстве, о еде, которые в принципе ни хрена ни для меня, ни для нее не значат. Я был далек и от этого дома, и от борща, и от «сегодняшнего дельца». Внутри загорелся нехороший огонек, и он не покидал меня. Я не понимал сути происходящего, но чем сильнее я врал, тем глубже проникал внутрь самого себя и там запирался, словно долбаная мидия внутри ракушки.

Но я все еще сидел на первом этаже особняка в кухне в окружении своих друганов, уплетающих борщ за обе щеки, и двух чужих и неприятных мне людей. Не знаю, может, причиной такого отношения стала моя ярость на белобрысого с его распальцовкой. А может, просто банальная зависть, которая и сгубила Каина. Я не знаю, просто то, что я тогда почувствовал, сидя в плетеном кресле, никак нельзя назвать христианским чувством, скорее ощущением, неизбежным, фатальным привкусом реальности, который перешел в тупую агрессию и подчинил себе мое тело.

13.12.02, старые знакомые – новые проблемы, багряный закат

Машина въехала в Пушкин. Всю дорогу наш новый знакомый рассказывал какую-то байку про свою очередную разборку: мы, бля, – туда, они, бля, – навстречу, и тому подобное без конца. Но я не прислушивался к его бредням, я поглядывал по сторонам, потому как, стыдно признаться, в Пушкине был всего раз и уж не помню когда. Хуетес этот с каждой секундой раздражал меня все сильнее. Две банки пива начали действовать, и я, слегка расслабившись, просто задал вопрос:

– В чем дельце-то состоит?

Но он не ответил. Машина остановилась.

Мы стояли перед целью. Да, пожалуй, так правильнее сказать. Потому как цель являла собой новый Ford Expedition. Белобрысый сглотнул. Дерьмо! Это очень плохо, если он не знал о таком развитии событий. Придется самим все обмозговать. Тесак и Прыщ в надежде смотрели на меня. Я был так поглощен последние три часа своими тупыми внутренними переживаниями, что практически забыл об их существовании. А еще другом называюсь! Придется одному все обмозговывать.

Хорошо, наверное, принимать решение, когда на деле ни хрена не знаешь. И особенно, если по пугливым бегающим точкам в щелках человека, затащившего тебя в это дерьмо, можно прочитать не столько неуверенность и тревогу, сколь плохо скрываемую истинную сторону событий. Очень хреново, я вам скажу, ребятки, принимать молниеносное решение и, открыв дверцу тачки, выходить в неизвестность! Или безвременность?.. Холодную, как сам ледяной Ад.

Мне стало известно только одно – кто-то должен выйти и поговорить с людьми из «фордевича». На этом доступные мне данные о ситуации ограничивались. Асимметрия информации, блииин! Я понял, белобрысый скрывает часть правды, так как именно она его и пугает. Но я выпил две банки пива, а старые раны практически зажили… И, вообще, с какого хуя мне кого-то бояться?! Что может помешать человеку взять груз ответственности на себя, если у него самого ничего нет?

Для начала мне просто хотелось знать, с какими людьми придется иметь дело. Думал, попытаюсь поговорить. Но когда открылась мощная бронированная дверь, я оторопел. Передо мною оказалась пара братков, а за их спинами – Рубака, Напалм и Серый.

Я попытался скрыть свое удивление и оторопь, но смог лишь шумно сглотнуть (почти как это сделал несколько мгновений назад белобрысый урод). Братков явно позабавила такая сцена и поэтому, чтобы не до конца растрясти свое достоинство, я в миг собрался. Тем не менее один из тупоголовых подошел, поскрипывая дорогущими ковбойскими сапогами по простому российскому снегу, и ткнул меня пальцем в грудь. Он, очевидно, не знал, что то же самое попытался проделать сраный хач и что с этим-то выпадом я точно справлюсь. Одной правой. Выполняя захват резким разворотом кисти противника по часовой стрелке и стараясь занять наиболее выгодную для отступления позицию, я руководствовался лишь одним правилом – третьим правилом солдата армии ТРЭШ. Оно гласит: никогда не рассчитывай на сострадание со стороны противника.

Кажется, оторопь взяла верх теперь над братком. Я посмотрел ему в водянистые глаза, обвел взором жалкий силуэт туши, увенчанный плешью с мой кулак, и ослабил захват. Он сразу же высвободил и сунул в карман кожаной куртки пухлую и потную кисть с пальчиками-колбасками, тяжелее члена ничего не державшими. Собрав всю храбрость, он попер в атаку:

– Какого хрена ты моей девушке названиваешь? Жить расхотелось?!! А?.. Чего-то не слышу четкого ответа!

Я взял паузу, дабы переварить поступившие данные. Потихоньку ситуация асимметрии информации стала рассасываться. За время передыха бычья голова второго мордоворота приблизилась на такое расстояние, что в лучах заходящего зимнего солнца я увидел, как слева под дубленкой подрагивает сердце, участившее свой ход. Или мне это только показалось?

– Я еще раз спрашиваю: какого хуя?!

Троица бывших приятелей стояла на прежнем месте, тупо уставившись на скрывающееся за невысокими домами солнце. Пар от дыхания поднимался над головами и исчезал в начинающем темнеть глубоко-синем небе.

Наконец я выбрал стратегию поведения с этими бычьими цепнями и уверенно проговорил:

– Мужик, честно не знал, что она твоя девушка. Если б знал, век не пристал бы!..

С каждым словом, что вылетало изо рта, дерьмо наполняло меня сверху донизу. Мне легче было расплющить эти бычьи морды, нежели идти на мировую. Но тем не менее моя тактика подействовала.

Бык сразу подуспокоился. Видать, обрадовался, что до бойни не дойдет. Он чуть расслабился, это стало заметно по резко опустившимся плечам. Он требовал сатисфакции, он ее получил. Мне легче разбить тебе всю морду и выбить все зубы так, чтобы, когда полный крови и осколков рот пытался сглотнуть, остатки зубов процарапали тебе всю гортань и впились бы в желудок! Но это не выход. Зато теперь я капитально засунут по уши в дерьмо из-за выходок белобрысого пиздюка.

– Ладно, свободен, кореш! – заканчивал разбор полетов второй бычара. – Но запомни, еще раз позвонишь…

И при этих словах он похлопал дубленку в том месте, где должно было быть сердце, но стало понятно, что вместо него там холодная сталь рукоятки.

У меня чуть подсвалился камень с души, но в тот момент, когда быки завалились в свой вонючий джип, ко мне подвалила эта троица. «Кто тут прачечную вызывал?» – подумалось мне. Рановато я обрадовался. Я опять почувствовал, как все мускулы автоматически напряглись, а поджилки застыли в немом трепете. Бычара сделал верный расчет – чтобы себя не марать, подставил бойцов. Но почему именно Рубильника с компанией, а, Господи? Зачем их?! Но и тут я ошибся. Я смотрел на заостренное от плохо скрываемого страха и проходящего удивления от встречи лицо Рубаки. И неожиданно услышал до боли знакомый стук, будто барабанные палочки отсчитывали дробь – сигнал разворачивающейся в моей голове новой симфонии битвы. По привычке я нагнул голову, дабы удары не попали в лицо и скользили по черепушке. Но каково было мое удивление, когда вместо сыплющихся со всех сторон ударов я увидел мирно покоящуюся на асфальте дороги парочку можжевеловых шариков. Моих можжевеловых шариков! Я стал нагибаться, переполненный радостью, и только тогда понял коварную затею Рубаки, явно подкинутую бычарой. А то с какого бы фига он так легко сдался?! Смотри, смотри, сука! Все равно я выдерну тебе кишки через рот и засуну их обратно через зад!

Во многом я сам помог им. Ведь если идешь прямо на удар, эффект поражения цели становится процентов на пятьдесят выше. Не стал исключением и этот раз. Я лишь успел краем глаза заметить неумолимо приближающуюся слева тень, а затем почувствовал удар коленной чашечкой. Очевидно, Напалма. Даже сквозь плотную джинсовую ткань я всем телом почувствовал черную злость. Давно, видать, копил, СУКА, еще с прошлой встречи! На особую помощь со стороны белобрысого я не рассчитывал. Я обладаю достаточным воображением и могу представить себе одну из сотен возможных сцен – Тесак в момент пытается открыть дверцу, но за секунду до этого Боря-говнюк успевает заблокировать все двери. Ведь он не такой тупой, как кажется с первого взгляда! А если кто-то против, тогда объясните мне, почему я валялся с разбитым лицом, а этот мудочила спокойно посиживал в своей «девяносто девятой» и пытался успокоить Тесака? Получается, это я – дурень, раз валялся в снегу! Он за секунду рассек ситуацию – лучше пожертвовать одним бойцом, чем потерять весь фланг кавалерии. Ну ничего, я тоже не лыком шит!

Все это промелькнуло в моей башке в момент удара коленом в висок, как разряд тока пробегает по вольфраму, прежде чем система сработает. И валился кубарем я на спину уже подготовленным к тому, что следует ожидать. А последовало следующее: только я успел закрыть голову с обеих сторон руками (в особенности виски) и отойти от короткого потемнения в глазах, как со всех сторон посыпались беспорядочные удары ногами. В коротких промежутках я быстро перехватывал ртом жгучий морозный воздух и дальше отлеживался в глухой обороне. Постепенно удары стали чуть реже, видать, кто-то из троицы подустал или же просто отошел от мясни ногами. Тогда я и подумал: «А сколько, интересно, наобещал им тот бычок?» И отчего-то мне стало весело. И я, наверное, рассмеялся бы, если бы не сбитое дыхание.

Наконец я понял – остался только один из нападавших, и он усиленно лупит по пояснице. Гад, знает, куда бить! И даже полностью избитым я опять почувствовал черную всепроницающую злобу Напалма. Я собрал последние силы, извернулся на снегу как змея, подскочил, прогнувшись мостиком, и в следующую секунду был на ногах и в боевой стойке. Правда, не полностью готовый к бою. Вернее так – полностью не готовый к бою. Поясница настолько сильно онемела от ударов, что я еле смог ее разогнуть, а мертвецкая усталость от напряжения валила с ног с удвоенной силой. Но я не ошибся – передо мною стоял Напалм, а за ним, отъехавшая задом метров на десять, громада джипа. Я сделал правильный расчет – простой человеческий страх победил злость, и Напалм, прямо как сраная пружина, залетел в открытую дверцу. Ford крутанул пару-тройку раз задними колесами по обледенелому асфальту, сделав полуоборот вокруг своей оси, и умчался вниз по улочке. А я остался с головой, полной звона, который занял место новой симфонии, не успевшей народиться. Но, как и тогда, так давно, что будто бы и в другой жизни, я улыбался – в кулаке поскрипывали друг об дружку два можжевеловых шарика. Солнце с неумолимой скоростью падало за горизонт, и вот уже ничего и не осталось, лишь легкий багрянец. Над головой, рассыпанные щедрой рукой, лежали звезды, спокойные и невозмутимые. В общем, как и всегда.

14.02.02, деревня Николаевская, ночь

По дороге до дома белобрысый пытался выставить меня героем, но даже не я, а Тесак заткнул его. Мы просто ехали и глушили водяру, закусывая булками с лососиной. Я чувствовал себя не только избитым, но и наполненным до самых ушей чистейшим дерьмом. Вот, наверное, почему вместо музыки я слышал один лишь звон. Я чувствовал, что если не поквитаюсь с этим чмондырем, то говно изнутри сожрет меня и выйдет через рот наружу. Перистальтика[4]4
  Имеется в виду обратная перистальтика (мед.) – работа кишечного тракта в противоположную сторону.


[Закрыть], бля! О, нет, я не жаждал собственноручно провести лоботомию или, в крайнем случае, экзентерацию[5]5
  Экзентерация (мед.) – извлечение внутренних органов.


[Закрыть]. Нет! Я просто хотел возвратить все, что мне пришлось на короткий срок взять на себя. Короче, когда я смотрел на Борю с переднего пассажирского сиденья и слушал грязные оправдания, я думал только об одном – как бы пошире открыть рот этому мудаку, да так, чтобы высрать побольше в него дерьма, а затем протолкнуть все это вглубь ногой!

Дома никого не оказалось, и мы прямо на кухне начали бухач. Белобрысого от выпитого понесло на все четыре стороны: мол, он и в воде не горит, в огне не тонет и сколько в асфальт ни закатывай – ему хоть бы хны. И все бы ничего – привыкли мы за день к его псевдобандитским выкрутасам, а уж к пустому пиздежу и подавно, – но я естественным образом наткнулся на мысль о том пакетике из-под булочки. Это оказалось последней каплей. Не помню, что сказал ему (да и хуй с ним!), но в следующую секунду мы стояли в позе «бокс» друг напротив друга в гостиной с зеркальным потолком.

Смешно мы вдвоем смотрелись, наверное, если взглянешь вверх – два бегающих из угла в угол бильярдных шара: один черного, другой белого цвета.

Сперва мне показалось, что двигается он чуток порасторопнее меня и намного резче и чаще наносит удары, причем довольно точно – серию: два, с левой и правой руки, по печени; затем разрядку в корпус; и только после этого, дождавшись, пока я опущу чуть ниже руки, прямой крюк в голову. Я успевал ответить лишь на серию в корпус. Но затем я ощутил разлив по телу дурманящего зелья, и во всех моих движениях, скованных болью, появилась легкость и непринужденность профессионального бойца. Я опустил руки и стал кругалями ходить вокруг противника, изредка отвечая ударом на удар. Про боль в суставах и особенно в пояснице я позабыл. Я вошел в азарт и искал. Искал подходящего момента под удар, который решит бой. Почему-то я был уверен именно в таком окончании боя.

И вот он, тот миг! Секундой раньше или позже – и я бы не успел, но все произошло так, как должно было произойти. Я в очередной раз двинулся от белобрысого вправо, и он, разгадав мой ход, резко выпрямил правую руку в прямом открытом ударе. Мне хватило доли секунды, дабы чуть податься назад и в тот же самый момент протащить свой апперкот через всю его жалкую оборону. Отлетев в угол, мой противник умиротворенно посмотрел на меня, словно получил то, чего так долго дожидался, взгляд поплыл, и он откинулся на стену.

Други мои наблюдали за действом, еле-еле оторвав пьяные морды от стола. И я стал злиться и на них. Поэтому, прежде чем кто-нибудь что-либо успел сказать, я схватил куртку и двинулся в сторону вокзала, благо дорога была известна. На небе высыпали мириады звезд, я то и дело валился в сугроб, засмотревшись наверх. Мне пришло в голову, что неплохо быть там одной из них и жить миллиарды лет. Но, наверно, жутко одиноко и холодно вот так вот болтаться в мертвом пространстве. Прямо как мне сейчас. И я попытался покрепче запахнуться. Холод проникал до самых костей и еще глубже – в душу. Мороз быстро окислял алкоголь в крови, и когда я дошел до станции, весь вываленный в снегу, то был почти трезв.

Естественно, что ни один поезд не мог отвезти меня куда надо. За полтаху я остался ночевать на вокзале. Даже сквозь сон ко мне пробирался лютый мороз. Но внезапно потеплело, а когда я открыл глаза, то первым делом почувствовал боль, затем солнечный луч на глазах и только потом увидел улыбающиеся рожи Тесака с Прыщом. Они были слегка пьяны.

– Ну ты и заварушку там устроил! Пришлось приводить того говнюка в порядок, – озорным голосом выпалил Прыщ.

А Тесачище сквозь улыбку добавил:

– Ну, ты готов к приключениям?!