Текст книги "Тю!"

Нарочно не придумаешь

На журфаке нас обучали таким тонкостям профессии, что сейчас, когда смотрю или слушаю чего-нибудь, чувствую себя птеродактилем.

Нам говорили, что журналист ни в коем случае не должен отдавать микрофон собеседнику. Что нельзя угукать, гмыкать и делать прочие нечленораздельности… Что на радио и ТВ должны работать только те, кто в совершенстве владеет всеми буквами алфавита. Хотя бы…

На занятиях по стилистике русского языка нам приводили примеры из публикаций районной прессы. Мы с хохотом исправляли трудно гнущиеся фразы, неповоротливые обороты речи…

И вот эпоха, когда можно все, что нельзя! На телевидении и йядио йяботают те, кому на пушечный выстрел нельзя подходить не то, что к микрофонам – к трансляционным вышкам. В газетах «картаво» пишут…

Однажды извилистая тропа моих трудоустройств привела в одно интернет-издание.

Где там только таких корреспондентов набрали – ума не приложу. Видимо, из числа секретарш, чтоб только печатать умели… Потому что ни словом, ни смыслом, ни запятой никто из них не владел. Упорно. Причем, до такой степени, что возмущение перешло в потеху. Ниже следуют фрагменты, которые, к сожалению, принадлежат не мне. А народу. Действительно, искусство принадлежит ему:

«…Найдется ли на госпакеты покупатель? Скорее всего, он будет разбит на лоты и скуплен другими компаниями…»

«Подорожал бензин. Плюс к этому, десяток яиц стал стоить 100 рублей. Когда же дефицит бензина и яиц был позади…» (Почему ж дефицит-то? Были же…)

«В Москву! Очень важное сообщение: построили трассу Кузедеево-Таштагол!»

«Там есть пастбище для коров, дающих деликатесное мясо…»

«Задержан мужчина с двумя источниками радиации»

«Наздратенко поступил в реанимацию и находится в больнице»

«Обещанная цифра в 830 млн. рублей была получена и истрачена неизвестно кем…» (Цифра?!)

«Там находятся захоронения праха праотцов тюркских народов…»

«Ильясов же в каких-то особых связях с Чечней замечен не был»

«Этот кандидат ближе всех к народу – он родом из тундры…»

«Надо развивать туристический бизнес. Вот если местный житель будет обслуживать туристов в разных формах…»

«К_стати, он…» Сюда же: «…они все вернут с_торицей!»

«Мэр лично занимался общением с главой города Сарова!»

«Все выходные в Воронеже валил «полновесный» снег, переписывая проблемы городского хозяйства набело. Вместе со снегом на головы муниципальных управленцев выпала замаскированная текучкой проблема… В ближайшие дни надо разобраться с понятием «городское хозяйство…»

Мэр Воронежа по поводу бездомных собак: «Собаки всплыли еще месяц назад!»

Фрагмент интервью: «…Я вам почти голову на отсечение даю…»

Отдельно прокомментирую еще один элемент из еще одного интервью, которое делала …ну неважно кто по имени, важно по должности – начальница отдела. Женщина. Может, в бигудях она что и понимает, но в военно-морском флоте как бы не очень, что совершенно естественно для женщины. Но поскольку разговор происходил аж с вице-адмиралом практически всего нашего славного флота, то вопросы она задавала по объему в три раза больше, чем шли ответы на них. Она как бы размышляла вслух сама с собой на морскую тему и, видимо, смотрела на реакцию адмирала. Если он кивал утвердительно на что-то, то вопрос раздувался до неприличия. Если голова качалась отрицательно, то на эту голову ссыпалось безумное количество вопросов, взаимоисключающих друг друга. Само интервью касалось операции по подъему подводной лодки «Курск».

Эта тетка знала, что есть какая-то баржа, которая баржа себе и баржа. И еще она знала, что есть «Регалия» какая-то. Тоже что-то плавучее. Вооружившись этим представлением о надводном транспорте, она с видом знатока вывалила вице-адмиралу:

Скажите, «Регалия» по своим параметрам – это такая

же баржа?

Ответ вице-адмирала показал, что он галантен по

отношению к женщинам. Он лаконично ответил:

– Откровенно вам скажу – «Регалия» – это не баржа. Это научно-исследовательское судно…

Вот такие кадры теперь населяют страну под названием «журналистика».

После бала

….Видимо, нужно было прожить 40 лет, чтобы понять, что переночевать в Москве тебе не у кого. Хотел уехать пораньше, чтобы успеть в мой дальний угол, метро до которого не ходит, да не уехал. Оставалось где-то переночевать в пределах досягаемости подземки.

– Але, у нас тут фейерверк и омары в тесте. Напротив меня Вопль Видоплясов стоит. Почти в полном сборе ОРТ – и начальство, и ведущие, и гости их именитые… Да, праздник тут. 9 месяцев чему-то. Никто не знает – чему, но празднуют! Видимо, тут задержится все до рассвета. Можно я последним метро подскочу?… – робко так, робко

– Мы ж на завтра договаривались! Меня на работе так умотали, так умотали. Аделаида, гадина, отчет не так составила. Ты представляешь?! Так ты завтра-то приедешь? Жду ж… – ответили, зевая во всю трубу…

– Але, привет.

– Приве-е-ет…

– У нас тут только Пугачевой не хватает. А так все есть. Просто жалко уходить. Щас танцевал под живое «Браво»! Тут все будет громыхать и сверкать еще даже никто не знает сколько. Все предусмотрели. Ну, все буквально. Кроме одного – метро не продлили. Ты одна?

– Я не одна…

– Вопрос снят.

– А я завтра на свадьбу к подруге иду!

– Боже, как я рад…

Надо же так не забывать о себе! Когда ж я этому научусь?

Остальных не было. Одни опять же завтра с кошелками уезжали куда-то, другие уехали сегодня, третьи – к ним так поздно звонить не принято… А к тем – я вообще сам никогда не ногой – лучше уж на лавочке пересидеть. Все забываю те телефоны вычеркнуть… А теперь, видимо, надо будет и эти – жирным черным фломастером. Черным. Жирно…

А те, к которым можно звонить и завалиться в любое время дня и года, сами живут в медвежьем углу…

Существенное доказательство того, что – только на себя, только на себя надейся, верь в себя только. Кого ж любить-то после этого? Того же, в кого веришь и надеешься.

Да, тебя окружают милые люди. Как рады они… И ты им. Очень рад. Рассуждаешь, сидя на вокзале. Завтра быстренько выспаться дома – и к ним. Приезжающее ухо – слушать об отчетах, свадьбах, гайках, занавесках, пылесосах…

Зато побывал на всех трех вокзалах. Очень чисто, оказывается, на вокзалах стало…

Первая электричка почти пустая. Т. е. практически.

Зато увидел рассветный туман. Густой, как белый кетчуп. Какая красота! Все проспали – я увидел. Даже природная красота скрывается от людей…

Надо будет последовать ее примеру…

Учитель

Памяти А. Ш.

На юбилейном концерте знаменитого пианиста Он сидел в середине первого ряда партера. Во время звучания классической музыки Его белая голова так низко опускалась, что можно было подумать, – спит человек. Рядом с ним сидела молодая девушка. Собственно, по ее наличию рядом с Ним я и убедился, что это Он. Ему – за 60, ей – за 20. Жена…

Я подумал, – а о чем думал Он? Конечно, о том, что заслужил такого почета – удостаиваться личного приглашения от знаменитости. Звезды театра и телевидения рассыпаны по всему залу, а Он – в двух метрах от рояля.

…Когда мы попали к Нему на семинар, то были очарованы его дерзостью без стеснения говорить вещи, для которых в то время был применим только шепот. Его широта познаний сбивала с толку: столько видел, столько сделал, стольких знает. Он бравировал эрудицией и чрезвычайной требовательностью.

В аудитории провел только первый семинар, сидя на столе и бравируя. Потом занятия перенес домой, в свою махонькую двухкомнатную квартирку. Когда мы, 4 провинциальных лба, впервые пришли к нему, Он моментально остановил нашу возню с обувью: «Вы что, хотите разуться? Не вздумайте. Человек существует для пола или пол для человека?!»

Технология занятий выстроилась так: сначала на кухоньке Он нас кормил, иногда наливая по чарке водки, потом мы переходили в комнатку а ля «рабочий кабинет», битком набитую книгами…

Тенью по его квартире ходила миловидная женщина, которую он называл «Тигра». Она, собственно, и исполняла роль Его тени во всем… Жены у него не было. Детей тоже.

О диванчике, в который мы втискивались, как-то обронил, что однажды на нем рыдала известная актриса М… Он задавал нам какие-то вопросы, от которых мы стирали желваки. Мы редко отвечали то, что он ждал. Поэтому резко обрывал нас, окончательно загоняя в тупик, потом сам же отвечал на поставленные вопросы. Конечно, умно. Конечно…

Помню, что под стеклом книжных полок у Него висели бумажки. Куда что надо написать и сдать. Несколько пунктов всегда было зачеркнуто – уже написано и сдано. Почему-то среди этих памяток долгое время хранилась квитанция стоимости одного съемочного дня Андрея Миронова. (50 рублей он получал, оказывается…)

Фотографии. На первом плане – какая-нибудь знаменитость, а где-то на задворках зафиксировано и присутствие учителя. Ненавязчиво так… Наши ахи комментировал небрежным: «А, Юрка, да». Или – Петька… Когда звонил телефон, он после разговора иногда с той же небрежностью бросал: «Это Петросян» (например)…

Его близкие отношения со многими артистами рикошетом падали на нас. По его «протекции» мы ходили на творческие вечера и выступления известных актеров, после которых Он зачастую требовал, чтобы мы взяли интервью у того или иного героя вечера. Если нам это не удавалось, нам от Него же крепко влетало. А если и удавалось, то Он разбирал по позвонкам наши опусы и, конечно же, что он мог сказать хорошего? Хотя мелькавшие искорки фиксировал и старался закрепить в нашем летучем сознании…

Однажды он устроил свой собственный авторский вечер. В малом зале Дома актера, кажется. Все прошло на одном дыхании.

Каким-то июньским днем Он нас пригласил на дачу, которую снимал летом. Престижное место в лесу у реки. Как Он сказал, именно в этом доме вдыхал флюиды вдохновения композитор Мясковский… Тогда я впервые увидел дачу, на которой вместо картошки росла трава и огромные деревья.

В один из своих дней рождений он позвал и нас. Была куча мало известных артистов, к которым позже присоединился Петросян… Потом я всем говорил, что известный сатирик стрельнул у меня сигарету, и что в компании он оказался скучным…

Своим друзьям мы прожужжали все уши о том, что наш учитель очень интересный дядька. Когда наступило время диплома, у нас не было выбора. Мы даже подумать не могли, что писать этот обязательный трактат можно у кого-то еще. Он предложил нам свободу выбора тем. Мы с удовольствием впряглись в заключительную фазу. Он нас гонял так, что порой мы проклинали выбранное «удовольствие». (Однажды, уже после окончания учебы, он не без наслаждения нас спросил: «Помните, как вы рыдали на моем диване?». А ведь не было этого. Вероятнее всего, что и актриса М. у него не рыдала. Если она вообще удосуживалась бывать в его квартире…)

Защитились все отлично. Он нам надписал свои учебники с пожеланиями…

…Наступил антракт. Он тяжело поднялся. Очки, палочка. Стройная, молодая жена повела его к выходу. Так, как водят незрячих. Собственно, почти таким он и стал. Топ-топ. Потопали… Мелькнула мысль: может, спуститься из амфитеатра и поздороваться? Мелькнула – и исчезла…

…Через год после окончания учебы кривая моих передвижений привела в Хабаровск. В то время Он был кем-то в министерстве культуры СССР. То ли консультантом, то ли помощником, то ли вообще заместителем министра. Прилетев в отпуск, я с другом, тоже одним из Его учеников, наведался к Нему: тяга к общению еще не остыла. Он назначил встречу в министерстве. Шумно обрадовался. Ненароком вдруг появился Губенко. Он похвалился ему – вот, мол, лучшие ученики. Мы даже поздоровались с министром. «Теперь руки не мойте!» – всхохотнул Он. И – что, где, как. Я сказал. «Хабаровск?!» – удивился Он. Мол, что это я там делаю. Разговор вышел как-то так, что тут ему нужен помощник… Или уж не помню кто. На прощание Он бросил: «Ты давай звони мне». Вознесенный на этакий-то пьедестал, Он пообещал меня «здесь устроить».

…Месяца полтора я регулярно каждую неделю звонил Ему, исподтишка обкусывая бюджет Хабаровского радио. В ответ слышал одну фразу: «Позвони через неделю». Или – в конце недели. Или – в начале следующей. Никакой конкретики Его уста не источали. Но и отказа, однако, тоже! Когда в очередной раз я услышал от Него что-то туманно-размытое, то понял, что стучусь в те ворота, которые никогда не откроются. Очень хорошо помню тот момент, когда после очередного «позвони тогда-то» я положил трубку на рычаг и решил больше не набирать его номер. Только тогда до меня дошло, что Он был автором вкрадчивого вранья. А ведь Он и ложь – для меня были «две вещи несовместны». Но уж не ему ли знать о моем большом материке доверчивости? Почему нельзя было сказать, что планы изменились (если таковые имели место быть вообще), тем более, что тогда все менялось ежедневно? Ведь я его теребил не потому, что возжаждал уехать из Хабаровска, а потому, что Он сказал: «Звони!» Я и думал, что Он ждет моих звонков. Из меня еще не улетучилось укоренившееся чувство, что неисполнение Его поручений чревато гневом праведным. Идиотская послушность…

Когда человека возносишь на пьедестал Веры, а потом вдруг этот «памятник» оказывается мыльным пузырем, то ты же испытываешь шок… Я не мог понять одного – зачем это Ему было надо? Чтобы доказать неизбывную принадлежность к номенклатуре? В том, что он по-прежнему «на коне»? Но мне-то зачем это нужно было демонстрировать?..

В результате моих мучительных размышлений я пришел к выводу – Он испытывает комплекс оттого, что жизнь его определила во «второй эшелон». Он знает многих знаменитостей, они его тоже. Но Он всегда поодаль от них. Они на виду и слуху. Их знают все. А кто знает Его? Узко профессиональный круг. Вот ничего и не остается, как только бравировать… И уже неважно – перед кем. (Как-то, еще будучи студентом, я зашел с Ним в какое-то кафе выпить кофе. На стене висел большой плакат Пугачевой. У продавщицы тоже была рыжая копна волос. Я обронил, что тетка похожа на певицу. Когда я (!) расплачивался, он сказал женщине за прилавком, указывая на плакат: «А вы почти двойник! При случае я скажу об этом Алле Борисовне!»)

…Потом я все-таки перебрался в Москву. Сам, конечно.

Закрепиться в Московии очень здорово мне помог Володя, мой однокурсник, с которым мы учились у Него. Мой дружище по-прежнему с пиететом отзывался о Нем. Я не перечил такой восторженности. Однажды мы даже съездили в гости… С тихой радостью поздоровались с «Тигрой». Учитель к тому времени ушел из минкульта и по-прежнему занимался Словом и Историей везде и всяко. Вовка сообщил Ему о своих достижениях на поприще столичной журналистики, коих он, конечно, достиг. Помнится, их разговор крутился о каких-то сугубо московских делах, о которых я тогда, естественно, не имел ни малейшего понятия. Произносились какие-то знакомые им обоим фамилии, говорили о прожектах. В запале их трепа моя персона, пребывающая тогда в газетке подмосковного города, слава Аллаху, осталась невостребованной – Он меня уже ни о чем не спрашивал.

Я же, улучив момент, сообщил ему, что с наслаждением слушал его субботние выступления по одной столичной радиостанции. Он тут же подробно изложил, с какой любезностью к нему обратились, как Он великодушно согласился…

О том, где я услышал его радиоцикл, говорить не стал. Это произошло в машине, на которой ездил отовариваться на рынок, когда после дефолта был вынужден работать грузчиком в гастрономе. Учитель упоительно вел цикл передач о том, как на радио работали Качалов, Левитан, Райкин… (Такие истории я слышал впервые. И подумал: почему же он нам, своим студентам, ничего подобного не рассказывал?!) Именно этот факт и привел меня в чувство: «Боже мой! Мой дипломный руководитель, который меня хвалил, украшает радиоэфир, а я – ящики таскаю…» Это стало мощным толчком для моей дальнейшей карьеры. Как после этого не сказать Ему спасибо еще и за это? Вот сейчас и говорю…

…После антракта они медленно вернулись на свои места. Во втором отделении звучал третий концерт Рахманинова для фортепиано с оркестром. Голова Учителя снова опустилась. Порой Он всем корпусом заваливался в сторону соседа. Жена периодически оглядывалась, брала Его под руку и корректировала положение мужа. Не исключено, что учитель и впрямь засыпал…

Он в больнице! Давай съездим? Мало ли…

Вовка с периодической редкостью продолжал держать с учителем связь. В один из звонков ему какой-то женский голос сказал, что – сердце. Мы приехали. Больница была от какой-то военной академии, о чем Он в полулежачем положении не преминул обмолвиться. В тот раз учитель поведал нам о крутом повороте в своей личной жизни. С подробностями, в которых ранее замечен не был.

…Была у него студентка, которая диплом получила после брачного свидетельства о замужестве… с Ним. Этот неожиданный роман его самого обескуражил. Но девочка оказалась честной, смелой и верной. Она даже своих родителей, которые младше ее супруга, как-то сумела уговорить… На преодоление разговоров, слухов и шепота за спиной Ему пришлось потратить последнюю обойму нервов. А когда устроили что-то типа свадьбы, нашелся один тип, который, подняв бокал, плеснул в адрес жениха еще одну каплю ехидства. Тогда-то миокард учителя и заклинило.

…Когда Он погрузился в пересказ случившегося, то вместе с нерастраченной сентиментальностью у него проступала и искренность.

Она сейчас придет, – сказал Он. – За соком вышла.

Через пару минут она появилась. Симпатичная, приветливая и невероятно заботливая. Казалось, после каждого выдоха вдох за Него делала она. Такое сочетание качеств не каждому-то и молодому попадается…

Несмотря на изрядно пошатнувшееся здоровье, Он светился. От печальной темы Его самочувствия мы незаметно перешли на актуальность, коей тогда была фигура нового президента страны. И учителя опять унесло в тайгу неслыханных фактов, о которых, как казалось, никто, кроме нас с Вовкой и не слышал… Он вернулся на свою орбиту бравады и приближенности к Фамилиям, чем быстро погасил свою вспыхнувшую Искренность.

Дальнейший монолог бурлил планами и предложениями, от которых сложившаяся ситуация вынуждала Его отказываться…

Они (такая трепетная пара!) нас проводили. В какой-то забегаловке мы выпили 100 грамм, чтоб больше не убывало Его оставшееся здоровье…

…С этим пианистом Его тоже связывали приятельские отношения. Свое 60-летие (еще до сокрушительного упадка здоровья и волшебного обретения жены) учитель отметил творческим вечером в Доме актера. Среди публики мелькали известные люди, которые то и дело поднимались на сцену. Почтил своим присутствием и знаменитый музыкант. Они ручкались, целовались… Тот вечер был не просто массовым панегириком. Автором сценария был виновник торжества, поэтому происходящее действо было подстать легкому детективу. Для нас невероятностью было узнать, каким Он рос хулиганом. Рос-рос и, по сути, таки вырос…

Потом с Вовкой мы Его навестили уже дома. Жена порхала, угадывая желания и претворяя в реальность каждый жест учителя. Он был в темных очках – рикошетом от инфаркта Ему выпотрошило зрение. Из сотни процентов видимости остались единицы. Что-либо исправить – невозможно. Уж к кому он только не обращался. Какое-то офтальмологическое светило вынесло вердикт: «Живите так, а то еще хуже будет». «Так» – значит не читать, не писать, не смотреть. Не то, что нельзя. А нечем уже. Его глазами стала жена. Она подводила Его руку к рюмке, на вилку накалывала закуску…

Посредине разговора о чем-то незначительном Он внезапно ввернул: «Если вы меня спросите, чем я зарабатываю на жизнь, то скажу…» И перечислил – где, в чем, когда опубликовался, публикуется и будет еще публиковаться… Издания какие-то немыслимые – от специфических журналов до энциклопедий. Он диктует, жена вносит в компьютер, отправляет, сверяет, исправляет и визирует – он дал ей право подписи.

Мы снова охали и ахали. Не восхититься было нельзя…

К тому времени зигзаг судьбы привел меня в одну столичную газету. Я подумал о том, что можно было бы устроить серию публикаций учителя. Судя по тем редким фактам из истории журналистики, которые Он знает, мог бы получиться потрясающий материал за подписью «профессор МГУ»! Мне виделось это «эксклюзивным» подарком для читателей, а для Него – не столько фактом публикации, сколько подарком от меня, включая гонорар…

Немного поколебавшись, я озвучил эту идею. Он с удовольствием согласился. Володя – тот просто пришел в восторг.

Через неделю Он отдал мне обширную рукопись со словами: «Ничего не сокращать!» «Ну что-о вы!» – почти обиделся я. Мол, как же-с можно-с…

Приник к тексту сразу в метро – я впервые читал прозу учителя, которая была посвящена ежовым рукавицам цензуры ленинско-сталинской эпохи. И я… ужаснулся. Отнюдь не фактам. А тому, как они были поданы. Там не то, что буквы, а целые абзацы повествования просили хорошей корректорской трепки. Я опешил от стилистики! Да и факты Он выбрал, откровенно говоря, не Бог весть какие…

Что мне оставалось?

Править и не говорить Ему? А как тогда отдавать газеты с публикациями? Жена прочитает Ему вслух, Он дотошно будет следить: «А разве у меня так было написано?!» Она сличит с оригиналом и тогда он же меня же и проклянет!

А если сказать, что надо вносить корректировку, тогда каждую исправленную букву надо будет согласовывать с Ним, «рыдая на диване»…

Ничего, кроме слова «вляпался!» в голову не приходило. И я отдал рукопись редактору, чтоб тот сам решил, как быть.

Отдал.

Редактор… вообще запретил публикацию.

Причина была для меня непредсказуемой – «по идеологическим соображениям». Мол, нельзя так проходиться по Ленину…

В свои 40 лет я твердо уяснил, что если по любому поводу мне говорят «нет», значит «да» не будет. Можно, конечно, спросить: «Почему?» Но никакой исчерпывающий ответ ни на градус не наклонит это «нет». Самый оптимальный вариант в таких случаях – успокоиться, укрывшись эпохальной фразой из фильма «У озера»: «Не хоцице – как хоцице».

Но это – я. Учитель же, добравшись до седьмого десятка, не расстался с борьбой за «да». Его хулиганство из озорства переползло в упертость, обернутую регалиями. И сам факт того, что отказали ЕМУ… Словом, у меня высыпался позвоночник.

Я позвонил учителю. Трубку взяла жена. Я ей изложил ситуацию. Она вздохнула: «Ох, лучше бы напечатали…»

«Ведь сомневался же – предлагать Ему или не предлагать публикацию! Почему я не послушал этих сомнений?!» – запоздало укорял я себя, на ватных ногах шаркая к учителю с рукописью в сумке.

Встретила жена. Она одновременно покачала головой и всплеснула руками.

Тот допрос, который пришлось у Него перенести, ни в какое сравнение не шел с защитой диплома.

«А почему? А кто? Как фамилия редактора? А чья газета? Да как это так – запрещать? Я всю жизнь боролся с такими и разэтакими! И сейчас? Меня? Да я одним телефонным звонком размажу и редактора, и все ваше издание! Да меня напечатают в любой крутой газете!» И т. д. и т. п.

Я пытался его успокоить, насколько мне позволяли редкие паузы в частоколе его негодований. А внутри меня – и смех, и грех – перекатывалось гениальное: «Сам придумаешь, сам сделаешь, тебя же еще и будут ругать, что плохо сделал»…

Он велел жене записать фамилию и телефон нашего редактора. «Позвонить сейчас? Я позвоню. Позвонить?»

Мне стало за него страшно. Сейчас, думаю, среди всего этого визга вдруг схватится за сердце…

Тогда я ушел от Него с чувством, что все точки над «i» в моих отношениях с учителем расставлены. Т. е. они разорваны. И что сделать это надо было давно.

Через пару дней я позвонил Володе и выложил финал моей затеи. Он ответил неожиданно: «Знаю я».

…Оказалось, что после моего ухода Учитель позвонил Вовке, пожаловался ему на такое… на такого… на такую… и неожиданно спросил совета – звонить моему редактору, чтоб размазать его, или не надо? Мой дружище отговорил…

Концерт закончился. Зал перешел на долгие и несмолкаемые, а сцена стала превращаться в роскошный цветочный магазин. Жена учителя протянула руку и отдала пианисту принесенные цветы. Букет был какой-то зеленый. (С нераспустившимися бутонами, что-ли?)

Нааплодировавшись, я пошел на выход с легкой мыслью: «Ну, встречусь, так встречусь». Хотя, признаться, особо не хотелось… Мое желание было реализовано: на выходе я их не увидел. Не исключено, что они пошагали за кулисы…

…И все-таки интересно, о чем же Он думал, если и в самом деле не спал? Ведь музыка была такой, которая прожитое просвечивает под рентгеном.

У меня, например, возникла мысль, что жизнь каждого человека – это путь от «Вечного движения» Паганини до «Лунной сонаты» Бетховена.

Что компенсацией угасающей «скорости» служат честные раздумья о том, что ты на своем пути сделал хорошего и плохого. Из этого и складывается память, которую после себя оставляет любой человек.

Что ценность твоего пребывания на земле именно в том, чтобы как можно больше сделать чего-то хорошего. Наступит момент, и никакие обладатели громких фамилий за тебя не заступятся…

И этот момент Учителя настиг. О его уходе из жизни объявили по радио, на котором он когда-то сотрудничал…