Текст книги "Капитал (сборник)"

Марина

1.

Зиме приелись русские, ушла она воевать в другие страны. Было это недавно, и сейчас она так делает каждый год.

Без материного пригляду февраль ради озорства грел землю до корней. Посулами весенней любви растревожил он вербы, и те, богохульные, забыв церковный календарь, бойко распушили почки.

Подобно вербам, распушив хвосты перед котами, бегали пьяные от тепла кошки. На мордах собак читалось: «Где тут наши собираются?» – и спешили они, радостно оскалив пасти, на свои грязные свадьбы.

Февраль взбаламутил всех тварей и забыл ждать того, что мать вдруг вернётся и заставит наверстывать холода до посинения, без сна и покоя.

Зима, и правда, вторую неделю рвала американцам электрические провода и гудела в трубы каминов: «Ууу, суууки!» На немцев она устроила снежный авианалёт, мол, помните? Злая ходила по Европам и сопела себе под бабий-ягий нос: «Кто тут у нас? Италия… Тепло ли тебе, девица?»

2.

По сухому нагретому асфальту шёл в город солдат срочной службы Павел Столбов, ротный почтальон. Слишком русский из-за картофельного носа и маленьких глаз-чесночинок. Слишком зимний из-за бушлата и шапки.

Его обогнала девчонка на спортивном велосипеде, чуть-чуть взрослее школьницы. «Нормальный велик, – подумал Павел, – на таком я бы за пять минут добирался до почты».

Тот же велосипед обогнал ещё раз. «Откуда она берётся?» – Павел оглянулся посмотреть, где и как можно успеть сделать круг. Позади в даль тянулась загородная дорога, обросшая по обочинам хилыми кустами и редкими ёлками. Павел ахнул! Девчонка уже, не спеша, ехала за ним, следила. Чокнутая! Смотрит из-под козырька кепки. В розовом костюмчике, белых кроссовках. Не понятно.

На почте он получил стопу писем и, не медля, нашёл, конечно, те, что для него. Сразу два. От матери и Ирки. Первое прозрачное, второе – с затемнением.

Да! Во втором лежала сотня. Ну, Ирка! Ангелок-хранитель. Не про неё злопыхает армейский фольклор, в котором девичье племя расписано гаже, чем в трактатах святой инквизиции или блатном шансоне. Ирка – в точности героиня сказок Роу, готовая плакать по жениху до конца фильма.

Павел купил шоколадку и пачку пахучих сигарет со вкусом вишни. Курить и есть он сел на одинокой скамейке, подальше от людей и домов, поближе к себе. Шоколадка лишь прошелестела фольгой, и её не стало, а сигареты показались ещё слаще, к тому же удовольствие от них было дольше.

Странный ветерок спугнул ароматный дым. Мимо промчалась велосипедистка. Та же, но в чёрном трепетном плащике и чёрных неофашистах ботинках с высокой шнуровкой. Когда успела переодеться и зачем?

Она объехала кругом скамейку и спросила:

– Вы солдат?

Голос её звучал жеманно, с манерностью, пусть не московской, но подмосковной, что значило – местная.

– Да, солдат… – басовито буркнул Павел.

– Скучаете?

Павел пожал плечами, боясь, что она сейчас возьмёт и скажет: Пошли влюбляться.

– А пойдёмте влюбляться! – смеясь, бросила девчонка, пролетая мимо него.

Павел стал вращать в пальцах сигарету, как слабонервный студент ручку.

– Я не шучу. Если хотите, то давайте за мной. Я не быстро поеду. Ну, бегом!

Взяв губами жгучий конец сигареты, Павел вскочил от боли и побежал.

Сапоги громыхали, шапка изнутри осклизла, а бушлат набрался пота и потяжелел. Хорошо, что бежать пришлось по дороге к части. В любом случае не зря.

– Туда! – скомандовала бестия; она спрыгнула с велосипеда и пошагала сквозь кривые кусты в сторону перелеска.

3.

На поляне, плотно обнесённой елями, девчонка сидела поверх вытаявшего холмика. Под её распахнутым плащом пылал красный бюстгальтер. Павел сел у её ног, не веря в явь. Такой лесной сказки он не воображал себе в самые сокровенные минуты.

– Я Марина.

– Очень приятно, – прорычал Павел, забыв сам представиться.

– Иди ближе и разденься, что ли, а то, как дед, в сто шуб одет! – перешла она на «ты».

Ни один звукооператор не смог бы подобрать саундтрек к сцене раздевания Павла, чтобы сделать её сколько-нибудь эротичной. Разоблачив себя до белуги и кальсон, Павел предстал воином в погребальных одеждах, который приготовился умереть в битве с превосходящим врагом.

Бой был тяжёлый, в два раунда. После первого оба получили нокдаун, во втором – они окончательно победили друг друга. Нокаут. Сотрясаемому Павлу показалось, что он изверг в Марину саму свою душу, и Марина вобрала её в себя.

– Когда в следующий раз пойдёшь в город? – спросила она надломленным голосом.

– Послезавтра, – Павел глубоко дышал, сердце его билось на грани инфаркта. – Сегодня я заступаю в наряд по КПП на сутки.

– Тогда приходи сразу сюда. Придёшь?

– Клянусь!

Он кое-как оделся, ломая пальцы с каждой пуговицей, и побрёл, шатаясь.

– Стой! Тебя кто-нибудь ждёт? Невеста есть? Любишь?

Павел постоял, плавая по Марине взглядом, и отрёкся от Ирки:

– Не люблю я её.

– Иди уж, – улыбнулась Марина.

Ей бы играть в спектаклях лисичку, очень была она похожа. Узкое лицо, острый нос и раскосые глаза. Красивая плутовка, которую хотеть и бояться.

4.

Наряд по КПП хорош тем, что сутки ты можешь и обязан видеть картинку из внешнего мира. Пусть пред глазами Павла красовался не городской пейзаж, а дремучий шишкинский лес и просторное левитановское небо, но и они были отрадой солдатскому глазу.

За полночь Павел увидел велосипедистку. Под грозным лучом прожектора она смело покружила между заградительными ежами, ненормальная, а затем умчалась вглубь пейзажа.

За время суточного наряда он видел её трижды, и всякий раз по-новому одетой. То в коротком белом сарафане, то в синем джинсовом комбинезоне, а затем на ней оказался натовский камуфляж.

На почту он бежал.

– Где?! Где?! – трясущимися руками искал письмо от Ирки.

Нашёл, вскрыл – там пятьдесят рублей.

– Ай да сука! – выругался Павел при людях. – Швея несчастная!

На позавчерашнюю скамейку он свалил остальные конверты и, хватая по одному, принялся щупать и просматривать их на свет.

– Здесь нет. Здесь фотография. Что-то, вроде… ага! – рваный конверт и чужое письмо падали под ноги.

– Двадцать рублей, тьфу! Нищеглоты.

На земле скопился ворох комканой бумаги. Жалкие теперь тетрадные странички, исписанные под диктовку любви. Павел поспешил поджечь их, чтобы не видеть, а сам косился, подмечая имена адресатов: «Сумарокову Денису», «Халилову Балафету», «Лебедеву Ивану», «Зубову Антону»… Он злобно сплюнул, будто отхаркивая совесть, но сердце уже настойчиво стучало, говоря: «Эй, слышь? Ты что делаешь? Здесь-то ладно, не узнают, а если Бог есть? Ты представь, как он потом тебя при всех опозорит!»

Павел сунул в карман собранные с семи писем деньги и тщательно растоптал грешный пепел.

Не зная цен, он думал, что купит много роз, но хватило лишь на худосочные хризантемы. Купил, и надо было идти с ними по городу. Встреться ему сейчас кто из офицеров – на почту в следующий раз пойдёт уже другой солдат.

На загородной дороге успокоился. Однако одолела другая тревога, не придурок ли он – с цветами? Позавчера Марина поработила его, как негра, поймала, как жука, а сегодня он вдруг преобразился в галантного покорителя. Сначала бы вшей вывел из формы. Кстати, да. Надо будет, как вернётся, прогладить утюгом швы, а то подмышки расчесал уже в кровь. Так что с цветами? Павел подумал и выбросил.

На поляне ждала очередная сказка. Туристический столик, сервированный громадной бутылкой водки и пластиковыми тарелками, на которых… Павел поперхнулся слюной.

– Шашлык остыл почти! – встретила Марина упрёком. – Хотя я горячий покупала. Давай живей, боец, блин!

Павел сел на складной стульчик.

– Боязно… – с ухмылкой сказал он, глядя на бутылку.

– А я старалась! – Марина всплеснула руками.

– Да я не отказываюсь! – грубо взъелся сам на себя Павел. – У меня впереди два часа.

После первого стаканчика, да съев кусок мяса, Павел приосанился. Хорошо!

Неизменный велосипед стоял у сосны, а на счастливом холмике лежал палаточный матрас. Павел восторженно хохотнул про себя. Марина кто – фея?

– Что сидишь? Угощай меня по второй! – показала она на бутылку.

– Я думал, ты спортсменка, – плохо пошутил Павел.

– Я всякая, – сдержав мимику, ответила Марина.

5.

Три раунда! Павел вставал с матраса, выпивал водки и снова шёл в бой. Тем тяжелее оказался нокаут.

– А времени-то у меня уже нет, только на дорогу, – сказал он, поверженный.

– Побудь ещё десять минут, – шепнула Марина.

Павел закрыл глаза, и солнце тепло поцеловало его веки.

Сказка…

– Значит, не любишь свою невесту?

– Вырвало бы сейчас на неё, – ответил Павел сквозь дрёму.

Вскочил он от звериного холода. С болью разодрал веки, которые смёрзлись ресницами. Вокруг темень и сплошной снегопад. Форма оледенела и не отряхивалась. Марины не было.

Китайские командирские показывали конец света. Уже пять часов, как Павел должен был вернуться в часть.

Он бежал, рыдал и матерился, а на полпути заметил, что ставит ноги в раскоряку, потому что в паху тянуло и сводило от холода, будто кто вколол туда многократную дозу зубной заморозки.

Марина посмотрела на него сверху и улыбнулась. Вместо велосипеда под ней уже была метла. Чёрная старость застыла в её глубоких морщинах, и ветер трепал её снежно-седые лохмы.

Марина… Мара… Морена… богиня зимы и смерти, она хрипела:

– Расслабились без меня! Я вам яйца-то остужу!

Война, мать и дочь

До его прихода осталось пять минут, а Екатерина захотела спать. Подлое шампанское. Пить бы чай и не курить.

С целью взбодрить себя она набрала в телефоне Свету.

– Без пяти четыре, – вяло пожаловалась Екатерина, – может быть, он не придёт?

– Он всегда точно приходит, если не залипнет, – веско ответила Света. – Боишься? Он больно делает!

– Почему обязательно больно? – оживилась Екатерина.

– Он мастер. Только-только кости не ломает.

– Почему же тогда не в каком-нибудь салоне работает, а ходит на дом?

– У него лицензии нет.

– Откуда же умеет?

– Мать научила. Она раньше в какой-то правительственной здравнице работала.

Екатерина, держа у уха радиотелефон, подошла к бару и одной рукой налила из початой бутылки шампанского.

– Только не спрашивай его про войну, мать и дочь, – наставляла Света. – Залипнет.

– Что ты всё «залипнет-залипнет»? – обиделась Екатерина на загадочный жаргон.

– Значит, замолчит, уставится в одну точку и хоть бей его, бесполезно.

– Что за война?

– В Чечне. Он там, говорит, женщину ел.

– Живую? – возмутилась Екатерина, выронив из губ сигарету.

– Как живую?.. – споткнулась о сложный вопрос Света. – Сначала мы все живые.

– Меня-то не съест?

– Меня же не съел.

– Так ты старая, – вырвалось у Екатерины.

– Чего? – закашлялась Света, видимо, тоже что-то выпивая или евши.

– О! Он идёт! В окно вижу!

Екатерина поспешила с третьего этажа по винтовой лестнице, а Света бросала ей в трубку советы:

– Он сразу, как придёт, моется. От него пахнет. Денег не плати, пока все двадцать сеансов не проделает. Грудь женская, говорит, как коровье вымя…

– Ладно, всё! – рыкнула Екатерина и отключилась. – У тебя самой вымя.

За калиткой стоял, нет, не костолом. Ниже и моложе Екатерины, щуплый. Удивляло, что в глазах его отсутствовал взгляд. Хотя он улыбчиво щурился, но чёрные щёлки не источали эмоций.

– Добрый день, Екатерина Сергеевна! – сказал он проникновенно, будто мечтал о встрече и был влюблён.

– Роман? – отступила Екатерина, смутившись. – Сначала ополоснёшься?

– Обязательно.

Она повела его в тренажёрный зал на нулевом этаже. Не в джакузи же пускать. Хватит с него душевой кабинки.

– Чуть не опоздал, – говорил он по пути. – Читал. Я, когда читаю, могу забыть про всё. Правда, бывает, что также забываю, о чём читал.

– Зачем тогда время тратить? – густо нахмурилась Екатерина.

– Нравится.

– Так-то я тоже начитанная натура, – вежливо поддержала она разговор. – Книги помогают отвлечься от нашего мира, в котором деньги, деньги, деньги…

Оставив Романа в душе, Екатерина вышла на улицу и снова набрала подругу:

– Слушай, а ты мне не дурачка прислала?

– Да, – прямо ответила Света. – Он контуженный. Его поэтому жена бросила. Кстати, забыла сказать! Вином его не пои. Он становится болтливым, не унять.

После душа Екатерина провела его в свою комнату. Хотя он был помыт, но всё равно резко пах чем-то враждебным. Екатерина втягивала носом и вспоминала этот запах. С тех пор, как она обосновалась в трёхэтажном доме с бильярдом и кинозалом, подобные враждебные запахи её не преследовали.

– Где будем? – спросила она.

– На полу, – ответил он.

Екатерина приготовила свежую простыню, взмахнула ею, чтобы постелить на пол, и снова уловила струйку запаха. Вспомнила! Пахло псом. Псиной.

Раздевшись до трусиков и покрываясь мурашками страха, Екатерина легла на живот. Роман щёлкнул колпачком пузырька, и его влажные, в масле, руки легли ей на спину.

После недолгого нежного разогрева он вдруг принялся рвать на Екатерине кожу.

– Ой! Полегче там! – возмутилась Екатерина.

– Хорошее тело! – без жалости приговаривал Роман. – Вам тридцать? Самый вкус! Но раньше вы были полнее, потому что много кожи. Килограмм десять сбросили?

– Девять, – поражаясь боли, выговорила Екатерина. – Что ещё видишь?

– Делали аборт и не один.

– Кто сказал?

– Вижу. Раньше друзья, когда собирались загулять с какой-нибудь, просили меня издалека посмотреть на неё на пляже, и я никогда не ошибался. Всё равно у вас хорошее тело. Таз аховый. Спинка ровная. Мышцы эластичные. Прелесть!

Он переключился на позвоночник, и Екатерина закричала.

– Терпите! – усмехнулся он. – Здесь запущено, гибкость страдает. Но исправим.

– Хватит! – взмолилась Екатерина. – Я слышу, как хрустит!

– Это сейчас больно, а к двадцатому сеансу станете, извините, кончать.

Хруст и крики длились час. Пот с лица Романа сыпал на её раскалённую спину.

Счастьем Екатерине казались секунды, когда Роман отрывался, чтобы полить на руки масла.

В заключение сеанса он принялся избивать её ладонями, отчего Екатерина взвыла до слёз и укусила себя за кулак до крови.

– Всё! – победно произнёс он.

Екатерина встала, пошатываясь.

– Ещё! – сказала она и упала в кресло.

– Что?

– Ножки.

Ползая по полу, он массировал ей ступни, а она сквозь дрёму шептала:

– Божественно…

Спустя вечность он спросил её:

– Что теперь?

Она открыла совсем пьяные глаза и тихо-тихо сказала:

– Там.

Он быстро понял, стянул с неё трусики и приник лицом.

Спустя несколько вечностей Екатерина оттолкнула его голову.

– Больше не могу! А то умру.

На третий этаж она поднималась, держась за стены. Там из бара взяла шампанское.

– Вам нельзя! – сурово высказал Роман. – После сеанса нельзя!

– Тогда пей ты. Заслужил! – вручила она ему бутылку и бокал, а сама легла на софу.

– Ты мастер. Сильный. Умелый, – бормотала она несвязно. – У меня ведь никаких удовольствий. Думаешь, я хорошо живу? Да что ты! Фитнесс, тупые подруги и муж гей, у которого платьев больше, чем у меня. Детей, наверное, так и не заведём… – она смолкла и внимательно глянула на Романа.

От жажды он выпил всю бутылку и игрался пустым бокалом.

– Ты давно для Светы работаешь? – спросила Екатерина.

– Полгода, – охотно ответил он. – Добрая женщина, только платит мало. Очень мало.

– Не переживай. Я не как эта старуха, не жадная. А что ты ей массажируешь?

– Она любит, когда голову. И любит жёсткий секс. Слишком жёсткий. Плети, кровь чтобы.

– Иди! – оборвала его Екатерина. – Завтра также к четырём!

Выпроводив Рому, она металась по дому, плюясь и крича:

– Ну и стерва! Шпиона ко мне подослала! Выведать обо мне решила!

Несколько раз она хваталась за телефон, но в итоге разбила его о стену.

– Ладно, Светик! Я у тебя его перекуплю!

Душ её ещё больше разозлил. Ей захотелось большего и сегодня.

Она взяла другую трубку, благо телефоны имелись едва не в каждой комнате. Где-то в книге вызовов должен был быть Павлик. Екатерина знала, что её муж, перед тем, как начать с кем-либо денежное дело, сначала звонит Павлику и спрашивает одно и то же: «Надо пробить человечка», – вслед за чем ему становится известно, чем человечек питается и во сколько встаёт ночью в туалет.

Ага, нашла.

– Павлик?

– Да, я.

– Это супруга Мики.

– Да, Катюша, что случилось?

– Мне человечка пробить.

– Называй.

– Роман Сотнев.

– Местный?

– Да.

– Что хотим? Связи, источники дохода, компрометирующие данные?

– Да мне где живёт и больше ничего.

– А, ну тогда пять минут. Подождёшь?

Павлик обманул. Адрес он назвал через две минуты.

– Что с ним сделать? – весело поинтересовался Павлик. – Свозить на зелёную? Дадим лопату, чтоб сам себе копал.

– Нет-нет! Мне для другого.

– Смотри. А то всегда обращайся.

Хорошо, что она взяла джип, а не спорт-кар, потому что посёлок, где находился дом Романа, просто-напросто не имел дорог, а не то чтобы они были плохие.

У дома с нужным номером Екатерина вышла, и досада сжала её томившееся сердце. Дом выглядел нежилым. Половина его когда-то обгорела. Забор стоял и лежал, как вздумается.

Екатерине стало жаль себя, зря спешившей, и она решила пойти к дому из одного лишь детского любопытства.

Однако, вступив за калитку, она почувствовала то самое – враждебный запах. Двинулась дальше и запнулась. Посмотрела, за что, и чёрная обморочная волна едва не уронила её. На земле лежала оскалившаяся собачья голова.

Дверь в дом была не закрыта. Она просто имелась, криво прислоненная к косякам. Екатерина отодвинула её и попятилась.

Внутри громоздился мусор, в таком количестве, словно бульдозеры загнали сюда уличную свалку. У самого порога стояло ведро, полное разноцветных кошачьих голов.

– Екатерина Сергеевна! Вы ко мне?

Екатерина пошатнулась, хватая руками воздух, и увидела Романа. Он шёл к дому, ведя на верёвке серую лохматую дворнягу.

Войдя во двор, он деловито привязал дворнягу к вишне и поднялся на крыльцо, где стояла Екатерина.

– Пойдёмте в гости, – пригласил он. – На мусор не смотрите, я скоро уберусь. И голов тоже не бойтесь. Я раньше их выбрасывал, но люди увидели и подожгли дом.

Не веря происходящему и себе, Екатерина прошла за Романом, высоко поднимая ноги, чтобы переступать завалы.

Он провёл её в комнату, в которой кроме свалки находились табурет и две кровати. Одна кровать была завалена ворохом ватных одеял, а другая показалась Екатерине странной, но сил, чтобы уяснить, в чём странность, не осталось.

– Видите, сколько у меня книг? – горделиво спросил Роман и обвёл рукой горы мусора.

Екатерина пригляделась и различила, что добрая половина свалки состояла из старых, грязных книг. Вот торчал корешок Бунина, вот распласталась отдельно от страниц обложка Толстого.

– А это мама моя, – показал Роман на странную кровать.

Екатерина минуту смотрела, пока не угадала под покрывалом контуры человека.

– Она, кажется, не дышит, – хрипло произнесла Екатерина.

– Да. Полгода уже, – согласился Роман. – Я получаю за неё пенсию.

Ещё минуту промолчав, Екатерина выговорила:

– А куда ты деньги тратишь?

– На дочь, – с готовностью ответил Роман. – Всё до копейки отдаю жене на дочь. На одну дочь.

Он сел на табурет и добавил:

– Больше ни на кого.

Екатерине срочно требовался воздух. Она сказала:

– Я пойду.

Роман не ответил.

– Слышишь?

Он не шевелился. Залип. Только медленная слеза текла по его щеке.

Екатерина выбралась из дома и хотела сунуть в рот пальцы, но испугалась собственных рук, трогавших недавно дверь.

Широко шагая, чтобы быть устойчивей, она направилась прочь от дома, однако остановилась около собаки.

Та прыгала и плясала, счастливая оттого, что перед ней человек, который освободит её от верёвки. Но если отвязывать, думала Екатерина, собака испачкает лапами одежду.

Гуттиэре

1.

Он целовал свою руку, и соседи по купе видели.

Приятный пассажир, молодой, в костюме, как на свадьбу. Сутки пути не спал, ходил курить и жевал жвачки, будто рука не любила табачный запах.

Перед конечной станцией заказал чаю и облился. Попал кипятком как раз туда, где болеют энурезом.

Соседи заранее одевались, а он сидел калачиком на верхней полке.

Через открытое окно его обдувало бабье лето.

2.

Перебродившие желания становятся мечтами. Первые пьянят людей поголовно, а вторыми упиваются ценители.

Олег мечтал об Ольге.

Они пять лет учились в одной группе университетского филиала, и пять лет шло бурное брожение, зрело крепкое вино. Застенчивость Олега работала, как герметичная пробка, под которой копились градусы. Лишь вечернее рукоделие помогало не взорваться.

Тяжелы и трудоёмки были вечера. В раковину утекало не семя, но сами слёзы.

3.

Ольга. Красоту её можно было постигнуть только воочию. Всё равно, что вдохнуть от цветка, чтобы уловить аромат, или откусить от фрукта, чтобы почувствовать вкус. Не описать. Впрочем, Ольга напоминала Гуттиэре из фильма «Человек-амфибия».

За учёбу она платила сама. Танцевала в ночном клубе. Олег один раз ходил и видел это опасное для герметичного скромника зрелище.

После основной программы её приглашали подолгу танцевать в отдельные кабинеты.