Текст книги "Капитал (сборник)"

4.

К пятому курсу Ольга побледнела.

Она хотела спать, но подругам говорила, что учиться – престижно. Ей нравилось слово.

«Падай! – заклинал Олег. – Мне будет проще с падшей».

Перед дипломом он пошёл ва-банк. Догнал её на улице и за десять минут высказал многолетние заготовки.

– Ты так басишь, что я ни слова не поняла, – сказала сонная Ольга. – Кстати, лицо знакомое. Ты не из моей группы?

5.

Подкупить. По-другому никак.

До открытых продаж она ещё не снизошла, а значит, денег надо много. Чтобы наверняка.

Дипломированный Олег уехал на заработки и три месяца мешал бетон. Жил в гараже без света, и неоткуда было узнать, что наступил кризис.

Зарплаты хватило на то, чтобы запастись тушёнкой и остаться.

6.

«Что год? Для меня без пяти минут вечность, для неё – миг».

Вино в себе он процедил, отбросил жмых и теперь ясно видел на просвет, что и как произойдёт.

Олег обязательно войдёт в неё через чёрный ход. Да. Проникнет в закулисье Ольгиной красоты, ощутит самую укромную изнанку её тела. Грязь и унижение не причём. Только любовь и нежность.

За год у него появилась привычка целовать во время мыслей руку.

7.

Поезд остановился. Штаны высохли.

Сейчас взять такси и – в клуб. Только там ли она? Вообще-то уже вечер. Олег займёт кабинет и будет смотреть на сцену через приоткрытую дверь. Ждать.

Но сначала дойти до ларька, купить жвачек. Зубы за год продырявились, хоть играй на них, как на свирели.

8.

Рядом с ларьком толклась вокзальная компания. Как везде, как в любом городе.

Конечно, попросили мелочи. Трое зверолюдей мужского пола и с ними Ольга. Стоит, курит. Вместо лица – мяч, который много пинали.

– Ты, – сказал ей Олег. – Иди за мной.

Она пошла. Друзья не держали.

9.

Грузовой двор давно перестал хранить грузы.

Тишина. Остовы складов. Трусливые собаки.

– Вставай раком.

Ольга покорно опустилась на четвереньки и без лишних просьб задрала юбку. Трусов на ней не было.

Олег поднял с земли метровую, в трещинах, доску. С обратной её стороны присосались улитки.

– Куда ж ты красоту дела? – шепнул он и хлопнул свою мечту доской по спине.

Тяжко охнув, Ольга выдала все тайны чёрного хода.

Вино скисло. Превратилось в уксус.

Грибы

Кроме водки, охоты и водки, рыбалки и водки, есть грибы. Мне известно, как разнообразен мир, и поэтому я позвал Князева не куда-нибудь, а за грибами.

Князев согласился идти не потому, что позвал я, а потому что без водки. Боится он, что раз – и умрёт. Сколько он пьёт, нельзя не то, что пить, нельзя производить.

Красный, круглый, как светофор, он идёт по тропинке впереди меня и жалуется:

– Денег нет.

Я молча киваю за его спиной, и он сам с собой соглашается:

– Нету! Все у жидов.

Знаю-знаю, киваю я. Не в лесу же спорить.

В лесу мило дело поговорить по душам. Иногда дельнее, чем за столом.

Сегодня моё дело заключается в том, чтобы выманить у Князева бронзовый бюст Сталина. Я собираю сталинские портреты, профили, статуэтки. Бюста же у меня ещё нет, а у Князева он есть.

Спрашивать в лоб (точнее в затылок) я ещё не готов. Дипломатично начинаю с больного для Князева:

– Плохо, значит, с деньгами?

– Вообще! – вспыхивает он, грозя стать причиной лесного пожара.

– Мазду-то не продал?

– Да нет, племяннику подарил.

Умолкаем. Вопрос о бедности исчерпан.

Уверен, если бы на нас напала банда благородных грибников, то грабёж бы удался. В грязном камуфляже Князева найдётся денег справить полсвадьбы. Про себя не говорю. У меня с собой пачка «Явы» и зажигалка. Мой сотовый не в счёт. В антиквариате телефоны пока не берут.

Вышли к речке Хитрой. Остановились. Хитрая, кажется, перехитрила саму себя, кружа между сосен едва не спиралями.

По яйца нам папоротник. Под ногами мягкий мох. Я и Князев пришли в начало времён.

– Спокойно в лесу-то? – спрашиваю его, зная, что он негласный хозяин этого леса.

Лес его хлеб.

– Хрен там! – отвечает он. – Пришли тут двое, удостоверениями тычут. Труба, мол, тебе.

– И что ты?

– Как обычно. Привязал к соснам, чтоб думали. Сууука! – Князев хлопнул ладонью по бритому черепу. – Сегодня какое число?

– Девятое.

– Август уже? – Князев даже бледнеет. – Я их ещё в июле привязал!

– Где?! – спрашиваю я, и сердце моё в это время стоит. – Пошли туда!

– Срать! – машет рукой Князев. – Чего уж теперь.

Привязывать в лесу – визитная карточка Князева. Только к женщинам он милосерден. Их он сразу топит в речках.

– Дела, значит, идут? – льстиво спрашиваю я в сторону.

– Идут, – пожимает плечами Князев. – Но денег не хватает.

Лицо его снова наливается кровью. Успокоился, забыл.

Власть Князева в лесу безгранична. Он живой леший. Правда, не помню, чтобы в сказках лешие тысячами кубов продавали бы древесину.

– Сколько же ты супостатов поборол так? – языком эпоса спрашиваю я.

– Ууу! – жмурится Князев.

Какие, вроде, у меня могут быть с ним общие дела? Никаких. Кроме давнишней вражды из-за женщины. Окончательно расправиться надо мной он не мог. Не позволил его собственный кодекс чести, гласящий: топить и привязывать только денег ради.

Я тогда работал с Мариной в школе. Она учителем английского, я – истории. Не иначе нечистая сила занесла нас на праздник в дом Князева. Кому-то из наших коллег он оказался то ли братом, то ли сватом. Что был за праздник, тоже не помню. Год прошёл.

Я уже трогал Марину за руку. До большего не доходило, потому что Марина вышла из просоветской семьи, хотя когда СССР пал, ей было семь лет. Так целомудренным октябрёнком она и оставалась, когда я с ней познакомился.

– Марину-то помнишь? – спросил я Князева, совсем как друг.

– А то! – к моей радости улыбнулся он.

Давай-давай, улыбайся. Сталина мне сегодня же и подаришь.

– Я недоноском её называл, – пустился щедро метать я бисер, – недоношенным ангелом. Имея в виду, что она родилась без крыльев. Шутил. Ей нравилось.

– Красивой вы были парой, – одобрил мою откровенность Князев. – Ты на меня зла не держи. Понравилась она мне дюже. Я тебя тогда, вроде, бил раза два.

– Ну вот ты, брат, вспомнил! – бодро соврал я. – Ерунда!

Не ерунда, нет. Год назад Князев поломал меня серьёзно. Рёбра, челюсть, нос – ещё ничего. Он мне счастье сломал. Марина отвернулась от меня, получающего минималку. Но и на Князева её долго не хватило. Испугалась она палача и пьяницу. Остался он с неутешным зудом в штанах.

– Да, кто старое помянет… – сказал он и похлопал меня по плечу.

На том проклятом празднике я и увидел Сталина. Редчайшая вещь! А из школы вслед затем я ушёл. Думал, найду место лучше, и до сих пор мыкаюсь. Никто не знает, что я даже чермет сдаю, чтобы прокормиться. Помоишник.

Что хорошо, это то, что не вспоминаю Марину. Не вижу, не брежу. На душе спокойно. Может быть, она уже нашла того, кто и с деньгами, и добрый. Дай бог!

Выбрались мы с Князевым из бурелома, где грибам не место. Осталось перейти поле, за которым шумел березняк. Там-то белых ого!

– Что-то тяжко мне, – вздохнул Князев и сел на перевёрнутое ведро.

Он развязал рюкзак, и появилась она, родная. Водка.

– Всё-таки я прихватил, – застенчиво пояснил Князев и протянул мне налитую на треть крышку от термоса.

– За грибы! – с готовностью взял я крышку.

Потом без тоста выпил он и спросил:

– А на черта ты меня вытащил? Я уж и забыл, что ты есть.

– Честно?

– Попробуй обмани, если смелый.

Князев посмотрел кровавыми глазами, и улыбаться мне стало труднее.

– Если честно, то так и быть! Хочу выманить у тебя бюст Сталина.

– На кой он тебе упёрся?

– Коллекционирую.

– Вон что! Поклоняешься Сталину?

– Честно? Да! – говорю я и жду, замерев.

– Правильно. Хороший был правитель. Гнид давил. Сейчас бы его.

– И я про то! – спешу поддержать удачную ноту. – Если б не он…

– Ладно! – перебил меня Князев. – Вернёмся назад, заберёшь.

– Ооо! – я приложил к груди руки. – Спасибо заранее!

– Ладно, ладно, – смутился Князев и налил ещё.

Я принимаю водку двумя руками и любуюсь на Князева. В нём здоровья на пять человек. Слышал, что в городе ещё не нашлось того, кто поборол бы его на руках. Также в городе почти никто не знает, что он мент. Спроси любого: кто такой Князев? Скажут, что бандит. Да и в отделе, где он числится, его не видят. Выгнать не могут, он всегда на больничных.

– За тебя! – поднимаю я над собой кубок. – С такими Россия не пропадёт!

Мне не стыдно. После пристыжу себя. Сегодня, главное, бюст.

Благосклонно выслушав мою здравицу, Князев сказал:

– А Маринку-то твою я выеб. И в сраку, и всяко.

Он ожёг меня своим адским взглядом и добавил:

– А потом утопил.

За грибами с Князевым я ходил девятого августа. Сегодня двадцатое. Сентябрь. Сам на себя удивляюсь, как хватило сил привязать его к дереву.

С Новым годом!

1.

Открылась в груди невидимая форточка, и зимний ветер полощет через неё диафрагму, сквозит в ушах, несётся смехом изо рта. Глаза мои светятся, иначе бы я не видел Аню так ярко.

Аня тоже хохочет.

Зубы у неё белые, как у негра. В глазах новогодние огоньки. Зелёные, синие, красные.

Мы сбежали от милиции, а идти некуда. Стоим в чужом дворе под кособокой ёлкой, любуемся друг другом.

Возвращались мы сегодня с учёбы на вечернем поезде, пили шампанское и всяко обзывали декана. Додуматься принимать зачёт 31 декабря! Картавый дьявол, от его голоса звенят стены и урчит в животе. Для чего одному человеку столько ума? Ну не станешь же как-то по-особенному чистить зубы, шнуровать ботинки или жевать винегрет. Человек, он и есть человек, не важно, декан или я. Странно.

Конечно, мы получили право на шампанское, хотя бы и с сухариками. Я извёлся до последнего. Приходилось курить Анины тонкие сигареты, которые – то же самое, что тянуть через трубочку из пустого стакана.

Нам понадобилось отъездить вместе половину первого курса, чтобы вдруг открыть: мы красивые.

От станции к станции наша обоюдная симпатия всё более материализовалась. То Аня хлопнет меня по коленке, будто ей стало больно от смеха. То я поглажу её по бедру, будто разбираюсь в джинсах и оцениваю качество.

– Ты где будешь отмечать, дома или в гостях? – спросила она, сверкнув шампанскими глазами.

– А ты? – преждевременно переспросил я.

– Ой, не знаю! – надрывно вздохнула Аня. – Вообще, никуда не хочу. Телефон позавчера сломался, ни с кем не договорилась… Родители, наверное, уйдут…

Колёса перестали стучать, вагон перестал качаться.

– Хочешь, приходи, – обронила она через выпяченную губу.

«Чу-чух!» – облегчённо вздохнул поезд.

– Да бога ради! – усмехнулся я, словно отмечаю Новый год круглогодично. – Только надо успеть забежать к дружкам, занять.

Вру. К родителям. Нет у меня дружков, которые бы смогли одолжить за два часа до курантов. Трое, как я, студенты и трое в армии.

Умолкаем. Потрясены своей смелостью.

А народ тупой. Набился в поезд до упора. До порно. Жмутся, лезут друг на друга. Не нашли другого времени ехать.

Зато мы заняли два боковых места, и нас никто не потеснит. Сидим, красивые, пьём шампанское. Потому отовсюду смотрят за нами, думают что-то, быдло.

Думают деканы, а не вы! Ну я иногда. И Аня.

– Молодые люди, вы влюблены? – наклонился к нам через проход дедок.

Он всю дорогу сидит на краешке сиденья, и медали тянут его вперёд. Много медалей.

Мы одновременно отворачиваемся к окну. Смотрим на свои отражения. Оказывается, я окосел. Фиг ли, целый день голодный. К тому же декан, нервы, а шампанское махом бьёт по шарам.

– Хорошие вы, – продолжает нагнетать дедок. – Рассказать вам, как я получил первое ранение?

До нас доносится ядрёный запашок. Дед вмазал перед дорогой.

– Первая атака у меня была. А мне тогда… ну как тебе, – тычет деревянными пальцами в мои нежные рёбра. – Как вдарили-вдарили по нам немцы, я и упал на четвереньки. Бегу, как собака, ору, но бегу.

Дедок хихикает. Решил нас развлечь.

– Сзади меня как рванёт, и вот такой кусок земли мне в задницу! Извините, девушка…

Он заходится в смехе. Кашляет. Я поворачиваюсь к нему и снисходительно улыбаюсь. Надо.

– Что вы думаете – поломало таз! – дедок вынимает из штанов платок и утирает рот. – Смех и грех. Потом, конечно, и осколки меня… и пули насквозь…

Замолк.

Молчи, дед, молчи. Не мешай влюбляться.

– Или вот!.. – озаряет его.

– Пойдём, покурим, – трогаю Аню за руку.

Вышли в тамбур.

– Пристал, старый, – бубнит Аня. – Прямо не усидеть ему молча.

– Ничего, успокойся, – глажу её по плечу. – Скучно старику.

– А чего лезть-то? Видит же, что не слушаем.

Внезапно решаюсь поцеловать её в макушку. Целую. Аня улыбается.

– Думаю, где они, а вот они! – вваливается в тамбур дедок. – Покурю с вами, с молодыми.

Он достаёт из портсигара «примину», чиркает спичками.

В моих пальцах соломинка с розовым фильтром. Тяну её что есть сил, но она сильнее меня. Тянется со скоростью поезда.

– Проверю-ка я вас на знание истории, – обдаёт на нас дедок зловонными, как сама война, клубами. – Кто мне скажет, когда произошёл пятый удар Советской армии? Какие фронты были задействованы? Какие немецкие армии…

– Уходим отсюда! – шикнула Аня, бросив начатую сигарету на пол.

Вернулись в вагон, а наши места уже заняты. Сидят две полувековые великанши, своротить которых поможет разве что железнодорожная катастрофа.

– Это наши места, – сказала Аня.

Сказала тихонько, без грубости, но до того веско, что великанши подскочили.

– Ох, детки, мы просто это… посидеть сели. Сейчас уйдём.

Ай да характер! Сегодня не я буду её, а она меня. Не знал.

Допили шампанское. Похорошело. Но вернулся дедок.

– К дочери еду, – продолжил он знакомство. – Вы не переживайте, я на следующей станции выхожу. Не успею надоесть.

Он постоянно доставал платок, утирался им и снова убирал. Держал бы в руках, так нет – мучился. Один раз перепутал правый с левым карманы и утёрся пятитысячной бумажкой.

– Дочь у меня теперь инвалид. В прошлом месяце на фабрике убирала с барабана пушинку, и ей руку провернуло до плеча. Станки такие…

Я держал под столом Анину коленку и шептал:

– Не кипи. Сейчас будет станция. Выйдем, подышим.

Мы первые выбежали из вагона. Даже не оделись.

– Ребята, стоянка пять минут, – окликнула нас проводница.

Спрятались от ветра за углом бетонного туалета, закурили.

– Значит, с наступающим вас, – что ты будешь делать, опять дед! – Рад был познакомиться. Желаю вам любви, мирного неба над головой…

– Иди уже к своей калеке и сдохни там! – выпалила Аня.

– Ах ты сопля… – он просиял внезапными слезами. – Да ты живая ли? Сердце-то у тебя бьётся, сопля?

Аня жестоко уставилась на меня, и в это время страшным гудком разразился локомотив. Настал знаменитый решающий миг.

– Долго вы? – донёсся из-за угла голос проводницы. – Отходим!

Аня не простит. Новый год накроется поломанным в атаке тазом.

Мой кулак обогнал мои медленные мысли.

Дедок мягко лёг в сугроб, и куда-то безвозвратно улетела его вставная челюсть.

– Бегом! – позвала Аня.

Я дёрнулся вслед за ней, но – стоп! Вдруг потом пожалею? Вернулся к деду и забрался к нему в левый карман. Тсс, не кряхти. Есть! Тонкое бумажное счастье.

– Всё нормально, – шептала Аня, упираясь в столик тяжёлой грудью. – Так ему и надо, старому. Ещё бы деньги забрать у него…

– Я забрал.

– Вообще, хорошо! Молодец.

Она стремительно поцеловала меня в нос.

– Ветеран всё-таки, – просипел я пересохшим горлом.

– Ну и что? Он тогда, ты сейчас. Чем ты хуже? – Аня взяла мою правую руку и прижала к своей груди. – Горжусь тобой.

– У тебя волосы красивые, – нашёлся я, как отблагодарить её. – Чёрные-пречёрные. Ты эмо?

– Я гот, – поцеловала она мою руку.

– Железнодорожная готика, – внатяжку улыбнулся я.

За окном промелькнули городские огоньки. «И это пройдёт», – вспомнилась мудрость Соломонова кольца. Декан рассказывал.

Быдло повалило к выходу, загромоздило проход, и нам пришлось плестись последними. Я щупал в кармане счастливую бумажку. Пальцы попадали на влажное место. Слюни.

Наконец-то перрон. Я спрыгнул с подножки и протянул руки, чтобы принять Аню.

– Да-да, они, – сказала проводница. – Они выходили курить.

Руки мои опустились под чужим грузом.

– Держи, чтобы из карманов не выбросил! – проорали мне в ухо.

– Держу! Ты сам держи! – проорали в другое.

Аня остановилась на ступеньках. Открыла рот.

– Смелее девушка, смелее, – проворковал громадный милицейский бушлат.

Представьте себе, кости тоже могут слабеть. Я превратился в плюшевого медвежонка. Хочешь, пинай меня, хочешь, кидай.

– Тих-тих-тихо! – жжёт мне щёку чьё-то дыхание. – Спокойно иди. Не дёргайся.

Я дёргаюсь? Я ещё дёргаюсь.

Аня пищит:

– Отстаньте! Мне домой надо! Меня мама ждёт!

Я подхватываю:

– Меня тоже ждут! Тоже мать. Она с ума сойдёт, если я сейчас не приду. Вы звери, что ли? Мать мою пожалейте!

Молчат. Жарко дышат. Наверное, точно так же черти водят грешников в ад.

2.

Кабинет на втором этаже вокзала. Грязь. Окурки по полу. Компьютер времён пятого удара Советской армии.

– Фамилия! – спрашивает существо без внешности.

– Письма рёв, – отвечаю, пытаясь разглядеть его лицо, но страх ослепил меня.

– Имя-отчество!

– Сан-сан… Александр Александрович.

– Оп-па! – восклицает Существо. – У тебя отец не на заводе работает? Начальником электроотдела?

– На заводе! Да! Ага! – спешу подтвердить я свою хорошую родословную.

– Классный мужик. Знаю его. Жаль, что сын говно. Год рождения!

И мне жаль. Кстати, сегодня отец на работе. Он непьющий и поэтому заменил кого-то в ночной смене. Хорошо бы его убило током. Чтобы не узнал про меня.

– Ххуу! – выдыхаю эту мысль.

– Ты чего?

– Душно.

– Адрес!

В кабинет вламывается громадный бушлат.

– Понятых привёл, – говорит он.

– Заводи.

Входят два железнодорожника в оранжевых жилетах и… две великанши.

– Так, девушку – в кабинет дознавателя, а этого досмотрим здесь, – руководит Существо.

Круговерть.

Стою. Меня обыскивают. На стол падает пятитысячная.

– Деньги чьи?

– Мои.

– А если подумать?

– Мои.

– Ты где работаешь?

– Учусь.

– Домой с неразменянной деньгой едешь, студент?

– Я экономный, – просыпается во мне гонор.

– Деньги чьи?

– Мои.

– Сядь! – взрывается Существо. – Понятые, обратите внимание. При задержанном обнаружена купюра достоинством…

Спустя время у него появляются русый чубчик и серые, смешливые глаза.

– Ну и что? – спрашивает.

– Я экономный, – повторяю, как мантру.

– Ты старика обул, чудовище лесное?

– Какого старика?

– Ну и мразь.

– Не надо меня оскорблять. Я юрист. На юрфаке учусь.

– О! -Да.

Дверь распахивается. Влетает девчонка в красном пальто.

– Я убью всех! – кричит она.

– Сказано тебе было, не ходи домой, – смеётся Существо. – Быдло всегда испортит праздник. По-другому не бывает.

Девчонка снимает пальто, а под ним фартук.

– Блиин, забыла снять! – всплескивает она руками. – В чём готовила, в том и сорвалась. Что тут?

– Что: разбой. Двое, пацан и девка, группа лиц.

– Блиин! Это же на всю ночь! Блин! Блин! Блин! Погуляла Новый год!

– А мы? Нас тоже из домов выдернули. Я уже за столом сидел.

– Слушай, Гриш, – девчонка приложила к груди руку. – Может быть, сделаем первую часть? Пусть один из них будет свидетелем. А? Так быстрее.

– Мы сразу так хотели, Свет, без группы обойтись, но заяву от терпилы комаровские принимали. В Комарово всё было, а не у нас.

– И что написано в заявлении?

– Написано, что напали двое. Уже никак не переделаешь.

– Блин! Блин! Блин!

Я хочу пить. Адски.

– Дайте попить, – говорю.

– А бабу не дать?! – взвизгивает девчонка, которая Света. – Я сойду для тебя?

Кабинет дрожит. Прыгают по полу окурки. Входит сам сатана. Рост выше человеческого. Глаза красные.

– А?! – оглушительно рычит на меня. – А?! – пинает по моему ботинку. – Подруга твоя уже рассказала!

Закрываю глаза. Жду несколько секунд – открываю. Проверяю, не сон ли это всё. Увы.

– Не признаётся? – спрашивает сатана у Существа, который Гриша.

– Нет пока, Андрей Игоревич, – отвечает тот.

– Пока? А не хрен с ним церемониться! В камеру его к пидорам! Завтра будет в ногах валяться, просить, чтобы мы приняли явку с повинной.

Милый, милый декан, ты ведь совсем-совсем не страшный. Приди, скажи им, чтобы не кричали. Забери меня отсюда.

– Да он, вроде, парень ничего, нормальный, – возражает сатане Гриша. – Ты, Саш, нормальный парень?

– Д-д-да… – пробивает меня электрическая дрожь.

– А я что говорю. Я сразу вижу нормальных людей. Ты расскажешь нам, как было? Мы подружимся? Не будем врагами?

Молчу. Боюсь говорить. Боюсь слышать, видеть, дышать. Мир стал очень плохим.

– Гриш, не разговаривай с ним! – рычит сатана. – Не марайся!

– Андрей Игоревич, он просто испугался. Мы и не работали ещё с ним.

В руках у меня появляется стакан воды.

– Пей, дурачок, – говорит Света.

Пью, давлюсь. Течёт через нос.

Сатана хлопает меня по спине.

– Ладно, ладно, не спеши, – неожиданно воркует он и присаживается передо мной на корточки. – Скажи, прав мой сотрудник? Ты не станешь с нами ссориться?

– Н-не с-с-стану…

Лицо моё мокрое. И вода, и слёзы.

– Старика ты бил? Деньги ты взял?

– Й-й-я…

– Оформляйте! – благословляет сатана и уходит.