Текст книги "И все-таки она красавица"

Я забеременела, когда Ваил был на четвертом курсе. Мы жили на два дома – в Сегу и Бамако, я присоединялась к нему так часто, как только могла, иногда работала для центра Джолиба – сортировала газеты. Тидиан родился в 2006-м. Надежда не покидала нас. Ваил скоро закончит диссертацию, скоро получит место в университете, скоро станет депутатом, родители скоро дадут ему деньги на квартиру.

Скоро, скоро, скоро, Рубен. В Бамако целые жизни строятся на таких вот «скоро». Африка – страна бесконечных «скоро», но там, как и везде, люди все равно торопятся. Однажды Ваил сообщил, что получил канадский грант и поедет дописывать свою работу в Квебек. От подобных предложений не отказываются. Такой шанс выпадает раз в жизни! Ваил обнимал меня, шептал дрожащими губами: «Это всего на несколько месяцев!» Канада, Канада – он повторял это название, как открыватель новых земель. «Я вызову тебя. Скоро».

Думаю, нет необходимости в подробностях рассказывать, что было дальше, Рубен. Первые недели мы часами общались в соцсетях, он скучал по Мали, по Бэмби, по малышу Тиди. Он мерз, у него кружилась голова, ему снился Нигер. Постепенно мы стали писать друг другу реже, но я следила за жизнью Ваила в фейсбуке, рассматривала фотографии его друзей и подружек, учившихся в Квебеке. На этих снимках Ваил уже не выглядел замерзшим, он ходил на вечеринки, пил, танцевал и веселился.

Первые слова Тиди, поступление Бэмби в коллеж интересовали его уже не так сильно. В фейсбуке Ваила окружали одни и те же лица. Он собирал новую семью. Очень скоро на фото осталась только девушка Грейс. На снимках она сидела у него на коленях. Обнимала за шею. Ваил не размещал фотографий подруги-антропологини на своей странице, а вот она себе не отказывала и комменты писала очень откровенные. Ваил и Грейс вместе. Мы – пара. Я набралась храбрости и попросилась к ней в друзья.

Лейли Мааль хочет стать твоим другом.

Грейс согласилась, и я поняла, что она ничего не знает. Понятия не имеет о моем существовании. И вдруг подумала: «А ведь Ваил ни разу не упомянул Тиди в своих постах!»

В тот же вечер я послала Грейс и Ваилу поздравление и свою фотографию с Тидианом на руках. Они так и не ответили. Наверное, ссорились всю ночь. Грейс с ума сходила от ревности, Ваил защищался, оправдывался – и оправдался. На следующий день меня выбросили из «друзей».

Я еще недели, нет – месяцы заходила на их страницу, иногда делаю это и сейчас, Рубен, – подсела на несчастливость. Они поженились, живут в Монреале, их сын младше Тиди на два года. Если мы с Ваилом случайно встретимся, я должна буду поблагодарить его. Не понимаете? Сейчас объясню.

Как-то раз октябрьским вечером, на следующий после Хэллоуина день, я вошла в сеть. Натану исполнилось три года, и ему устроили веселый праздник, пригласили друзей – и белых и черных. Главным цветом был оранжевый – цвет тыквы, фонариков, детских костюмов, конфетного дождя. Закончилось празднование в «Макдоналдсе» и парке развлечений Ла Ронд. Счастливые родители запостили целый альбом снимков. Тидиан отпраздновал свой день рождения на несколько месяцев раньше. Я смогла подарить ему только улыбки. Сколько пожелаешь, малыш. Улыбки – как худший, самый горький стыд на свете.

Я знала, что никогда не попаду в Европу нелегальным путем вместе с Тиди, Альфа́ и Бэмби, и придумала другой план. Продала несколько украшений из добычи Адиля – про́клятых трофеев, к которым поклялась не прикасаться, – взяла родителей, детей, и мы уехали в Марокко. В Рабат, где у дальних кузенов был ресторан. Мы получили официальное разрешение на работу. Марокко – не Европа, но первая ступенька. У моей матери болела спина, отец страдал от артроза и больше не мог зарабатывать гончарным ремеслом, и я убедила их, что столица чужой страны станет для нас раем с врачами, больницами и настоящими зарплатами.

Так все и получилось. Я ничего не рассказывала о моем плане, чтобы не пугать их. Признаюсь вам, Рубен: в глубине души я никогда не отказывалась от намерения переехать в Европу. Во Францию. Легально!

В Рабате ресторан наших родственников находился в старинном арабском квартале Удайас, второй они открыли в Марракеше, третий – в Эс-Сувейре и последний – в Марселе. Сделаю вам еще одно признание, Рубен. Я – худшая кухарка во всей Западной Африке, что ужасно огорчало мою мать.

Считается, что у слепых сильнее развиваются остальные чувства. Со мной все иначе! Я терпеть не могу запахи. Мне не хватает терпения часами нарезать овощи и пряности, вид сырого мяса – халяльного или нет – вызывает тошноту. Я предпочитаю убираться по ночам в супермаркетах размером с футбольное поле, но не подчиняться на кухне приказам су-шефа. Понимаете? И все-таки я предложила свои услуги кузенам. Сказала, что согласна работать в «Берберской кубышке» в Марселе.

«Мы не нуждаемся в персонале. И меньше всего – в тебе».

Тогда я объяснила, что сама себя проспонсирую, то есть зарплата пойдет из моего собственного кармана. Я последний раз залезла в про́клятое сокровище и заплатила им пятнадцать тысяч евро за временный трудовой договор[113]113
   CDD – contrat а` durе́e dе́terminе́e – временный трудовой договор (фр.).


[Закрыть] на год, которые они обязались возвращать ежемесячно в виде зарплаты. Оставалось подать в консульство приглашение, заявив, что я – лучшая кулинарка на всем южном берегу Нигера и никто во Франции не сумеет так приготовить куриную яссу – цыпленка по-сенегальски. Заведению необходима Лейли Мааль. Она, и только она. На двенадцать месяцев.

«А что потом? – спросил кузен. – Я не смогу платить тебе. Рабочая виза закончится. Придется вернуться в Марокко. Останешься – превратишься в нелегалку!»

«Я решу проблему, не волнуйся за меня!» – таким был мой ответ.

Я знала свои права. Условие получения законного статуса было простым, я много раз перечитывала его в формуляре префектуры Буш-дю-Рон. Три года безвыездного пребывания во Франции, подтверждение 24 месяцев работы, 8 из которых в последние двенадцать месяцев.

Нужно продержаться три года. Не попасться. Работать, платить налоги и подтверждать выплату аренды. Это может казаться абсурдным, Рубен, но таковы правила игры. Нелегалы коллекционируют их, суммируют – как баллы надежности.

Работать нетрудно, если согласен на любые условия.

Три года сносить унижения, преследования, обман, шантаж, рабское положение. Я держалась, месяц за месяцем, и копила семестры. Соглашалась работать задарма, за клочок бумаги. Поняла, почему государство не трогает невидимок. Мы вносим деньги в бюджет, потребляем, выполняем гражданские обязанности и не требуем прав. Никаких.

В течение трех лет.

Три года не видеть детей.

Я зачеркивала клеточки в календаре, Рубен. Пряталась. Считала месяцы – до тридцати шести, когда превращусь в иностранку с законным статусом.

Все будет легально!

И просто.

Я вызову детей к себе в рамках процедуры воссоединения семьи.

Легально!

Легально, Рубен. Слышите? Легально!

За мной больше не охотились. Мы победили – не мошенничая.

Больше ничто не могло разлучить нас. Никто не мог.

61

09:42

Бэмби сидела в кресле у иллюминатора. Куртка Сегалена была ей велика, но из-за отсутствия пуговиц или молнии все время распахивалась. Приходилось придерживать полы рукой. Ей было холодно – кондиционер работал на полную мощность и студил кожу, а может, падало давление.

Она успела!

В последний момент, но успела. Улетела утренним рейсом. Фальшивый паспорт был при ней, Шерин выручила – как всегда. Бэмби отсиделась в отеле для летного состава «Ройяль Эйр Марок», в двухстах метрах от бейрутского аэропорта, заказала билеты и дождалась вылета. А вот переодеться не удалось, и она тряслась от страха до самого взлета: во всех аэропортах понатыкали камер, так что она не осталась незамеченной. Слава богу, агентам службы безопасности аэропорта платят только за «укрощение» пассажиров.

Бэмби прижалась лбом к иллюминатору. Аэробус летел над архипелагом, который она не опознала. Скорее всего – греческие острова. В соседнем кресле, на коленях у отца, без устали подпрыгивал малыш полутора лет. Папаша то и дело подмигивал соседке, его жена дремала в третьем кресле ряда.

Бэмби на мгновение прикрыла глаза и постаралась собраться с мыслями. Время она выиграла. Немного. Если Ян Сегален предупредил полицейских, им не составит труда обнаружить ее лицо на камерах и идентифицировать, пусть даже она зарегистрировалась под чужой фамилией. У легавых достаточно времени, они будут ждать ее в зале прилета.

Чем дольше Бэмби размышляла, тем яснее видела, как все закончится. Сесть в самолет было нелепейшим решением, но что еще она могла сделать? Ничего, разве что использовать последние минуты свободы.

Бэмби разложила столик, достала из портфеля ноутбук Сегалена, включила и удивилась отсутствию пароля. На экране появились десятки разных иконок и папок. Бэмби кликнула на файл Excel, появилась бесконечная череда таблиц со строчками фамилий, колонками пунктов назначения и суммами в клеточках. Различались таблицы только датой. Бэмби кинуло в жар. Если ее арестуют, будет что предложить в качестве разменной монеты – тайные счета «Вогельзуг»… пусть даже она мечтала не о такой мести.

Внизу, под крылом, крошечные порты и остроконечные пики небольших гор какого-то острова играли в прятки с облаками. «Крит, – решила Бэмби, – а сверху напоминает Австралию». Малыш в соседнем кресле устал и приник к отцовской груди.

Бэмби несколько минут анализировала ситуацию. Она совершенно успокоилась и сосредоточилась. Сегален разгуливал с незапароленным ноутбуком, так что вряд ли получится обрушить «Вогельзуг», открыв наугад одну из папок. Эти типы – профессионалы! Ян подозрителен, как гиена, в ноутбуке наверняка нет никакого компромата. Во всяком случае, такого, который она могла бы найти без посторонней помощи.

Она одна. Отрезана от мира на высоте десяти тысячи метров, без интернета. На то, чтобы попросить помощи, у нее будет всего несколько минут, потом ее задержат.

Кому звонить? Шерин? Альфа́? Маме?

Бэмби наугад тыкала в иконки, сосредоточившись на файлах PDF и Jpeg. Она оставила на время рабочий стол и углубилась во вложенные папки, выбирая файлы, созданные много лет назад. Взгляд задержался на снимке, сделанном в октябре 2011 года: Ян Сегален стоит с коктейлем в руке на залитой солнцем террасе, рядом с ним стройный мужчина – из тех, кого старость облагораживает, а седина делает еще сексуальней.

Бэмби пробрала дрожь, она снова коснулась лбом стекла, леденящего мозг.

Журден Блан-Мартен.

На несколько лет моложе.

Бэмби никогда не видела президента «Вогельзуг», но гугл показал ей его лицо во всех ракурсах. Шерин находила такую внешность мужественной. Бедняжка Шерин… От потного лба на стекле иллюминатора остался влажный след. Мысли, скакавшие, как блохи, перекинулись на Альфа́. Ее младший брат плывет сейчас по синему морю, по преграде, которую самолет оставлял позади за два часа.

Малыш уже безмятежно спал на одеялке, мать гладила его по спине, муж держал ее за другую руку.

Любопытство снедало Бэмби, и она полезла глубже в архивы Сегалена, уверенная, что никаких секретов не найдет. Мерзавец слишком осторожен и методичен. Открыв альбомы 2007, потом 2003 года, девушка узнала на многих снимках Франсуа Валиони, тот позировал на фоне логотипа «Вогельзуг», сидел в костюме и при галстуке за круглым столом или инспектировал – в шароварах! – хижины в африканских деревнях. Жан-Лу не появлялся ни разу. Стерли?

1994-й. Одно название, обычное название файла с расширением IMG, наэлектризовало затылок, она дернулась, как от удара. Указательный палец замер над клавишей Enter.

Адиль Заири.

Бэмби наклонилась вперед, куртка распахнулась, и молодой отец покосился на ее грудь, не переставая поглаживать пальцы спящей жены. Не покосился – уставился с вожделением, как горнолыжник на сверкающие вечные снега.

Адиль Заири.

Как же часто она читала эту фамилию. И это имя. Пять букв, написанных круглым почерком Надии. Имя легендарного существа, злого гения из волшебной сказки, чудовища без лица. Итак, Адиль Заири существовал. Двадцать лет назад он работал на «Вогельзуг». Ян Сегален, Журден Блан-Мартен, Франсуа Валиони, Жан-Лу Куртуа и все, кто в 1996 году был в штате ассоциации, знали его. На висках выступали капли горячего пота, стекали по шее на грудь, и кондиционер превращал их в ледяные слезы. Бэмби дрожала, так и не коснувшись клавиши. «Чудовище без лица…» – повторила она про себя. Ни она сама, ни Лейли не знали, как выглядит Адиль.

Бэмби последний раз повернула голову к иллюминатору. Лайнер летел над Тунисом. Тонкая линия черных и белых домов напоминала шов между пустыней и морем.

Она открыла папку с фотографиями.

62

09:44

Лейли встала и продолжила подбирать очки в ярких оправах и сов – пластмассовых, тряпичных, деревянных, шерстяных, стеклянных, разлетевшихся по полу. Она бережно протирала фигурки и методично расставляла их на полках, понимая, как глупо это выглядит. Квартира напоминала поле битвы. Придется все вычистить, что-то выбросить, что можно – починить.

Рубен остался сидеть.

– Идите сюда, Лейли, и расскажите мне продолжение.

– Нет никакого продолжения. История окончена.

Она все-таки вернулась, села рядом, и управляющий положил руку ей на плечо. Очки он убрал в карман, и в его глазах плескалась бесконечная печаль. Обычно Рубен маскировал ее невероятными выдумками, но этим утром играть не хотелось. Ну разве что в игру, где сбрасывают маски и доспехи.

Рубен притянул Лейли к себе. От него легко, ненавязчиво пахло табаком и одеколоном.

– Нет, Рубен.

Трудно отказывать человеку, излучающему нежность, но она высвободилась, повторила: «Нет, Рубен» – и поняла, что он не будет настаивать. Есть люди, умеющие скрывать чувства.

– Я спала с мужчиной, Рубен. Несколько часов назад. Здесь.

– Ты его любишь?

Он впервые обратился к ней на «ты», и она нашла это естественным.

– Не знаю… Ты ревнуешь?

Рубен не ответил. Вернее, ответил – вопросом на вопрос:

– Ты когда-нибудь любила мужчину?

– Не знаю.

Либерос крепче сжал ее плечо.

– Конечно, знаешь, Лейли. Ты любила – не Виржила, отца Альфа́, к нему ты испытывала физическую страсть, а подпитывал ее адреналин, ведь тогда рядом с вами бродила смерть. Я говорю об Адиле… Твоем спасителе. Ты его любила. Очень сильно. На все пошла ради этой любви.

– А потом убила.

Рубен улыбнулся:

– Решающее доказательство любви.

Он обвел взглядом разгромленную квартиру, валяющиеся на полу книги в смятых суперобложках, с загнутыми уголками страниц. Томики напоминали птиц с подрезанными крыльями.

– Ты все помнишь, Лейли. Ты призналась, что сохранила тетрадку, которую под твою диктовку писала Надия, и прячешь ее под матрасом.

Лейли удивилась – к чему это он? – и Либерос пояснил:

– Ты не проверила, на месте ли она. Возможно, ее-то громилы и искали?

Они поднялись.

Вдруг Рубен прав? Лейли сунула руку под матрас в попытке нашарить бесценную тетрадь.

Ничего!

Она занервничала, начала переворачивать подушки, сбросила на пол белье.

Тетрадь исчезла.

Лейли не успела задуматься о том, кто мог ее взять: на пружинном матрасе лежал конверт. Она схватила его. Рубен отступил на шаг, чтобы побороть искушение читать из-за плеча.

На конверте была надпись.

Лейли

От Ги

Дорогая Лейли!

Пишу наспех, пока ты принимаешь душ. Закончу и суну под матрас, прежде чем ты выйдешь. В конце концов ты его обнаружишь. Так всегда случается. Вещам доверять легче, чем людям.

Спасибо, Лейли.

Спасибо, что раскрыла мне объятия. Приняла таким, каков я сейчас. Нужно быть красавицей, Лейли, чтобы суметь полюбить меня сегодняшнего. Видеть сердцем, как говорил герой одной книги на своем астероиде. Хотел бы я, чтобы ты увидела меня лет двадцать назад. Когда годы еще не состарили меня. Когда я весил на двадцать пять кило меньше и говорил красивым голосом.

Уже слышу твои слова, моя храбрая фаталистка: такова жизнь, одно утро сменяет другое, завод, истощение…

О нет, Лейли, о нет… Некоторые стареют красиво. Другие успевают разбогатеть. Большинство все теряет по дороге, постепенно, по капельке, по крошечке, и их сердца становятся сухими, как камень. Не мой случай, Лейли. Я утратил все одним махом.

Однажды утром. Я не был готов. Лишился всего. Остался на обочине.

Знаешь, кто украл мою жизнь, Лейли? Женщина.

Женщина, которую я подобрал, женщина, которую я спас, женщина, которую без меня съели бы крысы. Женщина, которую я любил. А она меня предала. Начинаешь понимать, Лейли?

Не асбест на стройках так повредил мою трахею, что голос превратился в ржавый смычок, застревающий на металлических струнах. Это сделала женщина, всадив нож мне в шею.

Припоминаешь, Лейли?

Бедняком я стал не из-за кризиса и не потому что потерял работу. Женщина украла сокровища, которые я терпеливо копил.

Я был слеп.

Знаю, Лейли, ты скажешь, что письмо слишком длинное и не могло быть написано «на скорую руку». Представляешь, сколько лет я сочинял текст? Как долго тебя искал? Подбирался к тебе? Осторожно, чтобы не спугнуть. Двадцать лет назад маленькая проныра Надия ничего мне не сказала, хотя я до смерти избил ее. Не выдала тебя. Это стоило мне работы в ассоциации – Адиль стал недостаточно чистеньким для «Вогельзуг». Я не слишком расстроился, организовал собственное небольшое предприятие, иногда брал подработку у прежних хозяев. Хорошие мошенники – те же умелые ремесленники, для них всегда найдется дело.

В глубине души мне было плевать. Ты удивишься, Лейли, но я хотел одного – выиграть пари. Я заключил его в тот день, когда согласился, чтобы ты спала с другими мужчинами. Помнишь? Не забыла, что я тогда сказал тебе? «Сделай это для меня. Сделай это для нас». И добавил как идиот: «Хочу, чтобы однажды ты увидела мое лицо. Хочу прочесть по твоим глазам: “Ты красивый!”»

Я говорил так, чтобы придать тебе мужества, а сам трясся от страха. Я ведь не шутил в тот первый вечер, когда забрал тебя из тайника в Агридженто. «Если прозреешь, бросишь меня». Ты была настолько красивее меня! Я разрывался между желанием, чтобы к тебе вернулось зрение, и страхом потери. Все было еще хуже, еще подлее. Я боялся увидеть в твоих глазах разочарование, презрение, даже отвращение. Если это не любовь, то что тогда?

Я продолжал сводничать, прятал от тебя наши сокровища. А ты поверила россказням шлюхи Надии и словам тех, кто потом называл Адиля Заири жалким проводником нелегалов, мелким сутенером, чудовищем. Вот кем я был в твоих глазах все эти годы. Чудовищем. Так ты описала меня – здесь, в этой комнате, на этой кровати, – когда рассказывала свою историю. Как видишь, ты была не права. Я молча проглотил твою версию событий. Потребовал смехотворного реванша.

Единственного, имевшего значение.

Прочесть по твоим глазам, что ты находишь меня красивым.

Я выиграл, Лейли. Выиграл мое пари. Ты впервые разглядела мое лицо, и оно тебе так понравилось, что мы занялись любовью.

Такова моя месть, Лейли. Сладкая месть. Моя гордая, моя свободолюбивая, моя непокорная Лейли добровольно отдалась своему палачу. И получила удовольствие.

Что равносильно жесточайшему изнасилованию.

Хотел бы я увидеть в твоих глазах эту маленькую смерть, раскрыть секрет не в письме, а в постели. Я ночи напролет воображал себе этот момент: вот ты кричишь от наслаждения в моих объятиях, а вот я тебе все выкладываю, а на заре душу – до смерти. Или закалываю ножом. Планы изменились вчера вечером, когда я пересекся с Тидианом. Ты была недостаточно быстра, а может, слишком доверилась мне.

И я понял. Насчет твоего младшего сына, насчет Альфа́ и Бэмби. Я узнал твой секрет. Догадался, где ты прячешь мое сокровище.

Оставляю тебя, Лейли. Прячу конверт под матрас. Мы займемся любовью. Потом ты меня выставишь. А через несколько часов будешь стоять у окна. Или выйдешь покурить на балкон, проводишь меня взглядом и представишь, какая жизнь могла бы быть у нас двоих, увидишь, как я сажусь в автобус и еду на работу.

Не зная, что я отправляюсь не на завод, а за украденным у меня богатством.

Что я заберу его у твоего сына.

Целую тебя последний раз.

Адиль.

Письмо выпало из руки Лейли и медленно спланировало на пол. Рубен обнял ее – как друг, без малейшей двусмысленности.

– Что он имеет в виду, дорогая? Твой сын в опасности? О чем догадался этот человек?

Лейли поняла, что может довериться Рубену. Рассказать ему все без утайки, немедленно, иначе Тидиана не спасти.

63

03:47

Корпус «Севастополя» коснулся бетонного пирса и причалил так мягко, что Альфа́ даже не заметил. Холодный туман обволакивал порт, пропуская только робкий мигающий свет маяка. Над белесой ватой возвышался странный лес мачт, светлых теней, неподвижных флагов и выцветших фасадов с закрытыми ставнями.

Оранжевые буйки смягчили удар, Гаврила бросил якорь уверенным движением, не попросив единственного пассажира помочь. Альфа́ был изумлен: неужели он и правда пересек Средиземное море на средней скорости 25 узлов и всю ночь сопротивлялся колыбельной волн на раскачивающейся яхте? Время от времени Альфа́ засыпал – на несколько секунд, а может, минут, – сжимая в руке свой ТТ 33. Гаврила не попытался напасть на него, отнять оружие. Остался у руля. Зачем? Не возвращаться же назад с полпути! Предупредить полицию? От них одни неприятности, а вот с негром и его приятелем в галстуке, который хочет купить судно, точно удастся договориться.

– Конечная… – Гаврила свистнул, изобразив пароходный сигнал.

Альфа́ наставил на него пистолет, а когда тот протянул руку, решил, что это инстинктивный жест: моряк всегда помогает пассажирам сойти на берег. Оказалось, что Гаврила всего лишь хотел передать ему листок с именем, фамилией и номером телефона.

– Вспомните обо мне, когда соберетесь выйти в море. Сами видели – я могу не спать всю ночь, как бармен за стойкой в клубе. – Гаврила подмигнул (или это снова был тик?).

Альфа́ прошел несколько метров по причалу, перечитал бумажку, пожал плечами, скатал шарик и щелчком отправил его в воду. Сделал еще несколько шагов и засунул пистолет за пояс.

Из тумана вынырнули четыре силуэта. Они шли в ряд, как в вестернах, молча, только звук шагов разносился вокруг.

Альфа́ ждал, соблюдая уговор.

«Пятьдесят на пятьдесят», – подумал он.

Четыре тени поприветствуют его.

Или убьют.

64

09:49

Лейли встала, взяла Рубена за руку, потянула за собой в детскую, повернулась и сказала, не заметив, что снова обращается к нему на «вы»:

– Смотрите, Рубен.

Двумя руками подхватила с пола майки и кучу футбольных трусов Тидиана, огромные футболки Альфа́ и белье Бэмби, кивком указала на старые кеды, мяч, постеры, книги, диски… Следы жизни троих детей, собранные в одной комнате. Визитеры ничего не порвали и не испачкали, обыскали только кровати и гардероб.

– Смотрите, Рубен, смотрите внимательно. Семья. Прекрасная дружная семья. Воссоединившаяся. По закону. Конец истории? – Глаза Лейли наполнились слезами. – Как бы не так! Даже не начало.

Либерос молчал, предчувствуя, что признание женщины все перевернет с ног на голову.

– Слушайте, Рубен. Слушайте внимательно. – Она надолго замолчала. – Мои дети никогда здесь не жили! (Майка с логотипом «Олимпика» полетела на пол.) Все это инсценировка, Рубен. Кровати, игрушки, одежда. Все ложь. Я живу одна. Слышите? Одна! Мне так и не удалось переправить сюда детей. Я проиграла, Рубен, понимаете? Проиграла!

Лейли махала руками, как будто отбивалась от призраков. Призраков детей, навещающих эту забитую вещами комнату. Эту пустую комнату. И плакала, размазывая по щекам тушь.

– Я наткнулась на стеклянную стену. Невидимую. Непробиваемую. Таков мир, Рубен, таков мир для обычных людей, родившихся не в том месте планеты Земля. Ты можешь все видеть, все слышать – для этого хватает экранов, тарелок, спутников. Все со всем связано, все так близко, что кажется: протяни руку – и прикоснешься. Все станет твоим. Но нет. Вы протягиваете руку – и упираетесь в стену. Тянетесь губами – и целуете прозрачную перегородку. Иллюзия реальности. Еще более жестокой, чем отсутствие новостей. Виртуальная семья. Находящаяся на связи друг с другом, но разделенная. Мир стал стеклянным дворцом, Рубен. Перед некоторыми двери открываются сами, как в больших магазинах. Другие остаются на улице, обреченные попрошайничать. Я пять лет не целовала Тидиана. Не прижимала сына к себе, не чувствовала, как бьется его сердце. Не поправляла простынку на ночь. Не вытирала ему пот со лба после игры в футбол. Альфа́ было двенадцать, когда я его оставила. С тех пор он наделал немало глупостей. Последнюю пощечину он получил от меня тоже в двенадцать. Я тогда была на голову выше сына, а сегодня он перерос меня на целых три! Так я думаю. Только Бэмби удалось приехать – по студенческой визе. В прошлом году. На двенадцать месяцев. Всего на двенадцать месяцев. Потом она уехала. Вы поняли, Рубен, и попытались помочь мне чем могли, подтвердив легавым, что прошлой ночью она пела в «Ибисе». – Лейли бросила взгляд на перевернутый стол, валяющиеся на полу тарелки и приборы. – Бэмби вчера вечером не ужинала тут, как и во все остальные вечера. Как и Тидиан, и Альфа́. Я живу одна, Рубен. Одна, как самка, которая ушла добыть еду для своих малышей, потерялась и не вернулась. Одна. То есть у моей дочери нет алиби. Ни на время убийства Жана-Лу Куртуа в «Ред Корнер» в Дубае, ни на час смерти Франсуа Валиони в Рабате.

65

03:51

Аэробус А 320 летел над Атласскими горами. Линии хребта Амура задерживали облака, чтобы пассажиры могли насладиться лесистыми вершинами, пастбищами на склонах и фруктовыми садами в вади[114]114
   Вади – сухое русло; в пустынях и полузасушливых регионах – узкая долина с крутыми склонами, заполняемая во время сильных ливней.


[Закрыть]. Великолепный вид не интересовал Бэмби. Она смотрела на фотографию Адиля Заири на экране чужого ноутбука. Последнее изменение 19/04/1994. Старый забытый файл. Банальный портрет элегантного мужчины, позирующего на крепостной стене старой части города Сус. Ничего компрометирующего.

И все-таки, открыв файл, Бэмби с трудом подавила рвавшийся из горла крик.

Она знала Адиля!

Мама его не убила. Адиль выжил. Адиль нашел их. Адиль рыскает вокруг них. Рядом с мамой.

Бэмби наклонилась ближе, чтобы рассмотреть каждую деталь. С 1994 года Адиль растолстел, облысел, сменил джинсы в обтяжку и льняную сиреневую рубашку на явно не новый спортивный костюм и лишился надменной уверенности, но сомнений у девушки не осталось. Она его узнала. Учась на психфаке в университете Экс-Марсель, Бэмби часто встречала его на лестнице дома в Эг Дус. Он жил этажом ниже матери. Незаметный такой мужичок, Бэмби даже имени его не помнила. Тьерри? Анри? Одиночка, молчун… пока не начнет выступать против арабов, коммунистической мэрии и мелких дилеров. О таких говорят: «Да нет, он не злобный. Слегка придурковатый, но не злобный».

Бэмби прикрыла глаза, вспоминая фамилию на почтовом ящике, на посылке в руках почтальона. Ги! Ги Лера. Сволочь проклятая, даже псевдоним себе придумал помоечный[115]115
   Игра слов: le rat – крыса (фр.).


[Закрыть]. Умный подлец! Умный и очень злой. Что он искал? Что задумал? Чего ждал?

По узкому проходу шла стюардесса, толкая перед собой тележку с напитками. Пассажиры зашевелились, разбудили ребенка, спавшего на груди у матери, она отдала его отцу, и тот попросил кока-колу.

– Спасибо, я ничего не буду… – Голос Бэмби прозвучал едва слышно.

Кислая горечь жгла внутренности, подкатывала к горлу. Бэмби думала о матери, которая одна дома, Адиль Заири двадцатью ступеньками ниже. Она сама еще полчаса будет заперта в салоне самолета, еще полчаса не сможет ее предупредить, полчаса, за которые все может случиться. Да, Адиль уже много месяцев живет в Эг Дус под именем Ги Лера и пока ничего не предпринял, но девушку терзало дурное предчувствие.

Мама… одна… Позавчера вечером Бэмби наврала, что идет в KFC с Шерин, и встала из-за стола, не съев ни кусочка. Слиняла с ужина. Нарушила священный ритуал. А ведь им только оно и осталось – это ежедневное маленькое счастье обычных семей, за которое цепляется мама. Так она бросает вызов силам, разбросавшим их по четырем концам света. Вечерняя трапеза – навязчивая идея Лейли Мааль: семья собирается, и за едой все рассказывают, как прошел день. Не имеет значения, куда людей заносит днем, на деревенские улицы или площади мегаполисов, ужин всегда начинается в 19:30!

Где бы ни путешествовали Бэмби с Шерин, чем бы ни был занят Альфа́ в Марокко, какие бы вкусности ни приготовила бабуля Марем для Тидиана в «Олимпе», что в Рабате, в 19:30 каждый садился перед ноутбуком, включал веб-камеру и настраивал скайп на режим конференции. Час в день они говорили обо всем и ни о чем, «сидя за столом».

Пропустить ужин было все равно что убить маму.

Между 20:15 и 20:30 можно было – не слишком торопясь – встать, убрать посуду и выключить компьютер. Оставался только Тидиан. Малыш забирал ноутбук в свою комнату и пристраивал его на тумбочку рядом с кроватью, чтобы мама рассказала ему историю. Длинную. Чаще всего Тиди засыпал не дослушав, и бабушка или дед все выключали и гасили свет.

Маленькая пухлая ручонка потянула Бэмби за куртку. Малышу было скучно. Папаша извинился и залпом допил газировку, чтобы ребенок не опрокинул стакан. Девочка или мальчик? Поди знай… Ярко-зеленые ползунки, круглая мордашка, большие черные глаза, едва наметившийся пух волос и невинная улыбка, разрывающая вам сердце. Бэмби отвернулась. Ее затошнило, легкие сдавило тисками, не давая дышать.

Мама. Одна. В Эг Дус, в Пор-де-Буке. Адиль, ее мучитель, ее палач, ее темный ангел, выжил. Выследил ее.

Что из этого следует?

Все сведения об Адиле Заири Бэмби почерпнула из маминой красной тетради. Ее он ищет? Поселился этажом ниже, чтобы под каким-нибудь предлогом проникнуть в дом и украсть заветные записи?

«Хрен тебе, крыса! – Бэмби мысленно скрипнула зубами. – Опоздал!»

Она нагнулась, придерживая полу куртки левой рукой, пошарила в стоявшей на полу сумке и достала тетрадь в яркой обложке, которая заинтересовала малыша гораздо больше его собственной книжки.

Бэмби нашла тетрадь год назад. Наткнулась на нее случайно однажды вечером – искала, куда спрятать травку, и приподняла матрас (других тайников в крошечной квартире не было). Мама тогда работала по ночам, убирала помещения Народного прованского банка. Бэмби читала, пока не рассвело. До этой бессонной ночи она знала о прошлом матери только то, что рассказывал дед. История о слепоте стала почти легендой, о ней напоминали коллекции очков и сов.

Прочитанное потрясло ее. Бэмби наконец-то поняла природу гнева, жившего в ней с самого детства. Тетрадь все объяснила. Так бывает, когда случается засор в трубе: застрянет какая-нибудь дрянь и воняет, пока не прочистишь. Находка все разблокировала, сорвала задвижки, сдерживающие ненависть.

Голос пилота заставил ее вздрогнуть. Аэробус начал снижаться. Рабат. «Рабат», – повторила про себя девушка. Там все началось.