Текст книги "И все-таки она красавица"

Вакнин замедлил шаг, решив полюбоваться цветущей бугенвиллеей, а Жюло подумал, что поиск редкой группы крови объясняет, зачем убийца взял анализ у Франсуа Валиони, прежде чем перерезать ему вены. Тем не менее он был не готов расстаться и с первой гипотезой.

– Давайте все-таки вернемся к изначальному вопросу. Итак: по анализу крови отцовство определить нельзя, но опровергнуть можно?

– Именно так. Вот это поможет вам понять. – Профессор достал из висевшего на ремне портфеля листок и протянул лейтенанту: – Полная таблица невозможностей. Изучите на досуге, не так уж это и сложно. Даже самый глупый из моих студентов, как правило, справляется.

Вакнин присел на парапет фонтана из серого камня, сделав Жюло приглашающий жест.

– В простой таблице из восьми колонок на восьми строчках расположены все типы А, В, 0, AB, положительные и отрицательные. В колонке – кровь отца, в строчке – матери, на пересечении типы крови, которых не может быть у их детей. Так, если у обоих родителей группа А+, а она такая у трети населения Земли, то у них не могут родиться дети с группами крови АВ или B. У родителей с группой 0+ родятся дети только с группой 0. Мы можем быть более точными с редкими группами крови. У двух родителей AB+, или трех процентов населения мира, не может быть детей с нулевой группой крови… На самом деле существует несколько комбинаций крови родителей, которые способны родить детей со всеми возможными группами крови.

Жюло внимательно смотрел в таблицу.

– Подведем итог, профессор: если мне известна моя группа крови и группа матери, я могу сделать вывод, что мой предполагаемый отец – не мой отец?

Вакнин бросил на него восхищенный взгляд. Наверное, мысленно возгордился собственным педагогическим гением, а не интеллектуальными способностями ученика.

– Браво, лейтенант, вы ухватили суть. Вы сможете уверенно утверждать, что ваш… якобы отец таковым не является. Обратное невозможно. У него не больше шансов быть вашим отцом, чем у миллиона других мужчин той же группы крови, живущих на планете.

* * *

Жюло появился после 10:00. По коридорам ходили полицейские, в том числе Риан и Мехди. Лейтенант зашел в кабинет шефа, положил отсканированную таблицу на стол и обратился к Петару:

– Я почти выяснил, зачем у Франсуа взяли кровь. А у вас какие успехи?

– Ноль. Я застрял на историях с мигрантами. Это отнимает время, приходится задействовать людей, а ты играешь в Шерлока Холмса и изображаешь посредника между МИДом, МВД, пятнадцатью посольствами и десятками ассоциаций.

Жюло ничего не ответил.

– Единственное, чего удалось добиться за утро по делу Валиони, – проворчал Петар, – это разрешения поставить человека у отеля.

Лейтенант удивился.

– Думаете, может быть еще убийство? – спросил он, присаживаясь на край стола.

– Думаю.

– Почему?

– Чутье старого легавого подсказывает, малыш. И вся мизансцена. Девка с наглыми глазами. Тип, которого она подцепила в интернете, как будто пристреливала мишень. Твоя маленькая возлюбленная похожа на самку богомола. Не согласен?

Флор ответил не сразу, обдумывая идею шефа. Потрясающий он все-таки человек! С самого начала расследования интуиция лейтенанта тоже не дремала, но он не решался подать голос.

– Конечно, согласен. Но зачем нам наблюдатель у «Ред Корнера»? Если Bambi13 задумала еще одно преступление, вряд ли она рискнет вернуться туда.

Петар с досады щелкнул по клавише компьютера.

– Ну и вопросики у тебя, парень! Когда в урну закладывают бомбу и она взрывается, никто не спрашивает, зачем неделю караулить рядом с ней террориста, потому что даже законченный кретин не выберет дважды одно и то же место для закладки.

– А может, мы перестраховываемся? Ведь если дебил прикипел к одной урне, а мы слишком хорошо о нем подумали и наблюдали за другой, это будет выглядеть как вопиющая некомпетентность. Знаете, патрон, решая, за что получить взбучку, все выберут чрезмерное усердие, а не широту взглядов! Такова ирония принципа предосторожности. Человек терзает себя абсурдными страхами, рассудок изобретает нормы, чтобы эти самые страхи никогда не материализовались.

Петар бросил на подчиненного изумленный взгляд:

– Ах ты чертов мелкий гений! Я годами торможу на истории с помойкой, а ты взял и разъяснил ее мне, как какому-то приготовишке!

Жюло пожал плечами, проигнорировав комплимент:

– Элементарно, патрон. А пока ваш Шерлок Холмс продолжит развлекаться. Хочу побольше узнать о проклятых браслетах и ракушках с Мальдив, выяснить, зачем Валиони ездил в Эс-Сувейру.

– Это подождет, Шерлок.

Жюло замер, недосняв куртку.

– Не хочешь размять ноги?

У лейтенанта Флора было стойкое ощущение, что всякий раз, когда речь заходила о «Вогельзуг», его шеф уклонялся и переводил разговор на другую тему. Простое совпадение? Он уставился на живот Петара, обтянутый голубой рубашкой.

– Предлагаете пробежаться вдоль моря?

Майор вскочил:

– Лучше. Задержать парня, вознамерившегося сделать карьеру и нажить состояние на переправке нелегальных мигрантов.

– А что он сделал?

– Ничего!

– То есть как?

Велика уже одевался.

– Не пытайся понять, это профилактическая мера. – Он посмотрел на сине-бело-красный герб, прикрепленный над балкой. – Кузина принципа предупреждения.

Жюло колебался, хотя Петар не оставил ему выбора. Ну что сегодня за день такой неудачный! Он с самого утра занимается тем, что больше всего ненавидит в профессии, – выслушал научную лекцию о крови, а теперь вот придется ехать на задержание. Не хватает только вскрытия на ночь глядя! Жюло покосился на экран майорского компьютера с фотографией африканского города крупным планом, – города такого плоского и пыльного, словно его выстроили на песке и из песка.

– Где это, патрон?

– В Бенине. Котону. Родина большинства задержанных вчера типов. Посольство надоедает с бумагами и…

– Можно взглянуть? – Жюло придвинулся к экрану, не дождавшись кивка шефа.

– Хочешь провести там отпуск?

Лейтенант не ответил. Его заинтриговала одна деталь. Почти сюрреалистическая. Он даже решил, что стал жертвой галлюцинации. В пейзаже Котону, практически целиком составленном из низких домов с шиферными крышами, главенствовала башня. Одна-единственная. Жюло повернулся к Риану, который принес два синих кевларовых бронежилета:

– Что это за монумент?

– Похож на башню ЦБГЗА.

– Расшифруй…

– Центральный банк государств Западной Африки[65]65
   Центральный банк государств Западной Африки обслуживает восемь государств, входящих в состав Западноафриканского экономического и валютного союза: Бенин, Буркина-Фасо, Гвинея-Бисау, Кот-д’Ивуар, Мали, Нигер, Сенегал, Того.


[Закрыть]. Валютная зона франка КФА[66]66
   Франк КФА – денежная единица французских территорий в Западной Африке.


[Закрыть]. Восемь стран, миллионы клиентов, западноафриканская еврозона, если хотите… а башни – соборы. Небоскребы – по одному на столицу. Они тянутся к небу в Котону, Уагадугу, Бисау, Абиджане, Бамако, Дакаре, Ниамее, Ломе и напоминают умирающим от голода о могуществе денег.

Майор перебил Риана и окрысился на Жюло:

– Что за новая блажь, паренек?

Тот даже головы не поднял и кликнул мышкой, увеличив банк-небоскреб в Котону.

– Взгляните, патрон.

Велика и Риан синхронно уставились в мониторы.

Господь милосердный…

Они не верили своим глазам.

Вдоль башни шли четыре белые вертикальные линии.

Жюло укрупнил изображение, и стали видны элементы декора семнадцати бетонных этажей. Четыре линии. Четыре раза по тринадцать гигантских ракушек. Аналогичных тем, которые нашли в кармане Франсуа Валиони.

Никаких сомнений. Такие можно найти только на Мальдивах, и их воспроизвели в пятидесяти скульптурах метровой высоты, видимых из любой точки Котону.

– Вот дерьмо! – сквозь зубы ругнулся Петар, глядя на лейтенанта. – Ты что-нибудь понимаешь?

– Ни хрена не понимаю…

Риан бросил коллегам жилеты.

– Но если мы сию же секунду не рванем в «Олимп», пропустим свидание.

24

9:29

Рубен Либерос положил руку на плечо Лейли.

Он опоздал.

Дверь номера 17 отеля «Ибис» города Пор-де-Бук уже приоткрылась. На Лейли смотрела дюжина глаз, и удивление в них было неподдельным.

Двенадцать больших, сверкающих белками глаз.

Четверо мужчин, женщина и подросток. Мужчина с голым торсом вышел из ванной, другой перебирал струны гитары, еще двое читали. Паренек сидел спиной, женщина заплетала дреды. Лейли узнала Нуру.

Африканцы. С территорий южнее Сахары. На журнальном столике горячий чайник.

– Моя принцесса пустыни, – произнес Рубен в спину Лейли, – я благодарю провидение, что именно вы обнаружили моих протеже.

Она вошла в комнату. Попыталась улыбнуться Нуре, но коллега ответила безразличным взглядом.

– Устраивайтесь поудобнее, прекрасное дитя.

Сидевшие на одной из кроватей подвинулись, давая Лейли место, и Рубен пустился в объяснения:

– Степень заселенности моего дворца составляет ровно пятьдесят восемь процентов. Называю официальные цифры, подсчитанные казначеями империи Accor. Летом процент достигает восьмидесяти семи, зимой опускается до тридцати. В среднем в тринадцати номерах каждый вечер пустуют двадцать семь кроватей – капля в море среди пятисот тысяч комнат, предоставляемых империей в распоряжение клиентов по всему миру. А теперь ответьте, красавица, мог ли Рубен отсиживаться за закрытыми дверями, когда сотни бесприютных путешественников ночуют на улице? Я каждый вечер пускаю в свободные номера пассажиров ветра. Бесплатно, без документов. На один вечер. Одну неделю. Так делишься обильным обедом с оголодавшим соседом.

Лейли посмотрела на Рубена. Костюм антрацитово-серого цвета, черный галстук, набриолиненные седые волосы. Кто бы мог заподозрить в этом представительном мужчине диссидента? Уж точно не его начальники из штаб-квартиры Accor!

А управляющий продолжил свой монолог, и Лейли вдруг поняла, что показное самолюбование маскирует настоящую застенчивость. Мифоман, трепач, но болтливость служит ему защитой. Герой повседневной жизни. Правду, как известно, легче всего спрятать в море лжи.

– Сжальтесь, Лейли, не смотрите на меня этими влажными, как у газели, глазами, иначе я сию же секунду выставлю наших друзей за дверь и мы останемся наедине в замке тысячи и одного номера. Ваш покорный слуга всего лишь выполняет работу наемного служащего, поддерживающего репутацию заведения. Руководство не в курсе моих маленьких комбинаций, но никто не станет спорить, что наша главная задача – давать приют мужчинам и женщинам, нуждающимся в помощи… повсюду на планете. В семьдесят восьмом, в ханойском «Ибисе», у меня месяц жили пятьдесят три семьи из Камбоджи. В девяносто третьем, в Кигали, я спас сто двадцать семь представителей народности тутси, которые…

Старший из присутствующих, коротышка в очках с толстыми стеклами и слишком широких бежевых полотняных штанах, перебил Рубена:

– В Кигали, брат, никогда не было отеля «Ибис».

Управляющий расхохотался:

– Захерин, чертов старый краб! Неблагодарный мерзавец. Я рискую репутацией, а ты выставляешь меня вралем в присутствии двух самых красивых девушек Африканского континента!

Лейли и Нура заулыбались.

Рубен продолжил, нимало не смутившись, сказав, что проявлял гостеприимство по мере возможностей, а они, эти самые возможности, прояснялись ближе к вечеру. Зато нелегалы никогда не жили как сельди в бочке. Один номер – одна семья, по кровати на человека, хотя – что греха таить – часто к вечеру в какой-нибудь комнате оказывались целые фра́трии, родственники сходились в холле, чтобы поспорить, спеть песню, сыграть на гитаре.

– Или послушать бесконечные истории Рубена Либероса, – пошутил очкарик. – Этот старый безумец пускает нас переночевать по одной-единственной причине: ему требуется публика!

– Понимаю, за что президент Кереку пытался убить тебя целых десять раз, старый ты бессмертный паразит! – со смехом отозвался Рубен и повернулся к Лейли: – Вы уже знакомы с прелестной Нурой, которая делит с вами ответственность за наведение блеска в дворцовых чертогах.

Нура ограничилась ледяной улыбкой.

– А теперь представляю вам моего друга. Дорогого друга. Это Саворньян Азаннай.

Саворньян поднялся с кровати и кивнул. Его сине-черные глаза излучали мудрость. Мягкие, почти женские движения были изящны, как у леопарда. Подобный магнетизм свойствен исключительным личностям – от Манделы до Обамы.

– Ты Лейли? – спросил он. – Лейли Мааль?

– Да. – Она удивилась.

– Вчера я видел твою дочь Бэмби. Она унаследовала твою красоту.

Саворньян не отвел взгляда – дружеского, без малейшей двусмысленности. Братского, но Лейли спиной почувствовала ревнивый взгляд Нуры. Все ясно: она влюблена в Саворньяна, но никогда не признается, надеясь, что язык тела все скажет за нее.

– Твоего сына я знаю ближе, мы с Альфа́ часто встречались. Он предложил свою помощь. Мы… пока думаем.

Лейли поостереглась расспрашивать. В последней фразе она расслышала сомнение и все поняла, хотя ничего не знала о делах нелегалов. Альфа́ честолюбивый и решительный. Прямой и честный, но никому не позволяет объяснять ему, где проходит граница между добром и злом. Наверное, ему нравится вести жизнь канатного плясуна. Иногда умного, порой жестокого.

Наступила короткая пауза, и Лейли воспользовалась тишиной, чтобы оглядеть номер 17. Окурки в пепельнице, пустые пивные бутылки, открытые коробки с пиццей, несколько ракушек в стеклянном стакане. Горячий чайник. Чашка перед каждым мужчиной. Запястье гитариста украшает синий браслет. У подростка такой же, но красный. У Захерина браслета нет, у Саворньяна тоже, но у него кольцо на безымянном пальце.

Обручальное.

Всем, кроме Нуры и юноши, перевалило за тридцать. И никаких детей.

– А ваши семьи? – спросила она.

Саворньян глотнул чая.

– Все стараются воссоединиться. Знаешь, мы ведь все недавно приехали. Вот смотри.

Бенинец достал из бумажника фотографию. На ней рядом с ним стояли сияющая молодая женщина с длинными гладкими волосами и двое детей лет восьми.

– Моя жена Бабила – медсестра. Мой сын Кейван обожает поезда, мечтает однажды стать машинистом TGV[67]67
   TGV – французская сеть скоростных электропоездов.


[Закрыть]. Сафи – моя маленькая принцесса. Дочка хочет открыть модный бутик и парикмахерский салон, чтобы делать женщин красивее.

Нура вскочила, не в силах выносить нежность во взгляде Саворньяна, выхватила из стенного шкафа совок и щетку и, стуча каблуками, пошла к двери. Весь ее вид говорил: мне здесь платят не за чай в постели и разглядывание фоток!

Рубен попытался удержать ее:

– У нас есть время, Нура. Много времени. Пыль покрывает сердца быстрее, чем мебель.

Женщина пожала плечами и вышла. Обстановка разрядилась. Лейли повернулась к Саворньяну:

– Быть проводником опасно?

Он улыбнулся и заговорил – от лица всех присутствующих мужчин:

– Только представь, Лейли. Только представь. Даже если мне выдадут документы… даже если я получу постоянную работу и вид на жительство… Знаешь, сколько времени понадобится на воссоединение с семьей?

Она покачала головой.

– Возможно, целая жизнь. Канадец, швейцарец, японец получает визу за несколько дней, африканской семье требуется бесконечное количество времени. Расскажи ей, Дариус, расскажи.

Сидевший на кровати мужчина отложил книгу. На вид ему было около пятидесяти.

– Я сопровождаю сюда моих братьев, но не являюсь нелегалом. Живу во Франции уже семь лет. Моя жена и четверо детей остались в Того. Работаю на складе Транспортного управления Марселя, мне платят тысячу двести евро в месяц – минимальную зарплату, позволяющую подать в префектуру прошение о воссоединении с семьей. Но существует второе условие: необходимо иметь жилье из расчета десять квадратных метров на человека, в том числе на детей. Я давно пытаюсь получить квартиру – как минимум шестидесятиметровую, хотя платить за нее придется три четверти жалованья. Но кто сдаст такую уборщику-одиночке?

Саворньян переставил столик с чайником в центр комнаты. Все расселись на двух кроватях, как студенты в общежитии, планирующие как минимум переустройство мира. Захерин снова заговорил:

– Французы – хитрецы. Они не отказывают нашим женам и детям, раскрывают нам объятия, любят так сильно, что хотят оказать «достойный прием». А потом инспектор решает, что комнат в квартире недостаточно, или трубы проржавели, или вода течет слишком холодная, или на чердаке ужасная влажность, а лестница «смертельно» крутая. – Глаза Захерина за стеклами очков подозрительно заблестели. – Тонко, не правда ли, Лейли? Отказать нашим семьям в праве жить вместе под тем предлогом, что они заслуживают комфорта, которого никогда не знали и даже не надеялись узнать?!

– Проверяющих назначают мэрии, – вмешался Саворньян, – и ни одна администрация не захочет повесить себе на шею семьи иностранцев, которые даже не голосуют, вот чиновники и виляют… Тридцать шесть тысяч коммун… Французское государство раздробило права человека на тридцать шесть тысяч осколков.

– Выпьем за права человека, – предложил Рубен, – и за тех, кто все еще в них верит.

Он достал из кармана фляжку «Ликера 43»[68]68
   «Ликер 43» – известный испанский ликер, в составе которого 43 компонента. По легенде, этот ликер жители Картахены производили еще задолго до Рождества Христова.


[Закрыть] и протянул мужчинам. Отказался только Саворньян.

– Друзья мои, пью за землю убежища, какой была Франция, за эту землю, приютившую меня в семьдесят первом, когда я бежал от Франко. За Францию, которая приняла моих польских братьев в тысяча восемьсот сорок восьмом, армянских – в девятьсот пятнадцатом, русских – в девятьсот семнадцатом, а потом португальских, греческих и камбоджийских. За ту землю, что первая в мире записала в Конституцию обязанность предоставлять убежище всем угнетенным народам[69]69
   В Конституции 1793 г. говорилось: «Французский народ предоставляет убежище иностранцам, изгнанным из пределов своей родины за преданность свободе. Он отказывает в убежище тиранам» (статья 120).


[Закрыть].

Он выпил залпом и перевернул чашку.

Пустую.

Захерин последовал его примеру, встал и направился в туалет, на ходу расстегивая ширинку:

– Вот я и помочусь на эту землю, сумевшую стать негостеприимной даже к своим франкофонным африканским братьям, так сильно ее любящим. Нассу на землю, которая поставила вне закона триста тысяч живущих здесь беженцев, в то время как Испания, Италия или Германия узаконивают миллионы. Нагажу на дряхлеющую Францию, не имеющую возможности платить пенсии старикам и готовую попросить граждан трудиться до семидесяти лет, в то время как африканские страны не знают, куда девать безработную молодежь.

Захерин скрылся в ванной комнате. Саворньян поставил чашку с недопитым чаем на стол и обратился к Лейли, словно это она сочинила закон об иммиграции. Женщина не решалась ответить, потому что никогда ни с кем не обсуждала эти вопросы. Размышляла над ними, но молча. Трудяги-иностранцы – такие же, как она, – жили изолированно. Рано вставали. Поздно возвращались. Бесшумно ходили по пустым офисам. Ездили первыми и последними электричками. На философствование им не хватало ни сил, ни времени. Заклейменные проклятием герои романов Золя и Стейнбека сплачивались, собирались в профсоюзы и выходили на улицы. Сегодня они составляли феноменальный интернационал.

Лейли не высказывалась – только слушала.

– Мы не хотим красть у французов их богатства, – объяснял Саворньян, бурно жестикулируя. – Даже не просим поделиться. Мы созидаем, работаем, потребляем, заключаем браки, делаем детей. Нам нужна только свобода. Чего они боятся? Думают, если приоткрыть дверь, случится обвал? Чушь! Время миграций прошло! Практически ни у кого не осталось средств на путешествия. Бедняки, неграмотные горемыки привязаны к местам, где родились. Эти пленники общинной солидарности, чтобы сбежать от войны или голода на родине, в крайнем случае уйдут в еще более бедную страну.

Сидевший у окна Уисли тихонько пощипывал гитарные струны, аккомпанируя горестным словам Саворньяна.

– Кандидатов на великое переселение единицы, Лейли. Земной шар пересекают не голодные орды, а смельчаки, честолюбцы, безумцы, изгнанники, психи и мечтатели. Свободные люди. Почти никогда – женщины. Редко – отцы семейств. Все чаще – дети.

Саворньян наконец замолчал, опустил покрасневшие глаза на фотографию Бабилы, Сафи и Кейвана.

– Пси-хи, – тихо произнес он.

За стол вернулся Захерин, и Рубен разлил остатки спиртного по чашкам. Мужчины выпили. Подросток – разговор его не интересовал – мурлыкал что-то на языке бамбара[70]70
   Бамбара́ (бамана́, бамананкан) – язык народа бамбара (4,64 млн человек), распространен главным образом в центре западной части Республики Мали.


[Закрыть] в ритме гитары Уисли.

– Все страны мира подписали Конвенцию ООН о правах ребенка… – Захерин обращался к Лейли. – Но если речь идет о несовершеннолетнем нелегале, отношение меняется: из-за поганца увеличится дефицит бюджета, его придется содержать до совершеннолетия, соблюдать права «малолетки». И власти подбирают страну для высылки и «приблизительную» семью или позволяют улице заняться образованием незваного гостя, а в пятнадцать лет вышвыривают за пределы страны, заведомо решив, что возраст он себе убавил.

Стало тихо. Все молчали. Рубен потряс фляжку, но она была пуста. Три бенинца выпили по последнему глотку, Лейли встала, взяла пылесос, но Захерин ее задержал:

– Понимаешь, Лейли, наша сила в том, что они никогда не смогут без нас обойтись. – Он повернулся к Рубену: – Я не о тебе, старый псих, ты мелкий эксплуататор, приглашаешь нас выпить, чтобы успокоить совесть, а припас всего литр говенного испанского пойла.

Рубен весело хохотнул.

– Я адресуюсь к Homo megapolitas, жизнерадостному землеустроителю самых больших и богатых городов планеты. Ему мы всегда будем нужны, чтобы делать, как говорят американцы, грязную, опасную, тупую и тяжелую работу. Кто нас заменит? Кому придет охота, учитывая, что мы невидимки? Мы призраки, но улицы на рассвете подметены, мусор убран, и стекла башен блестят чистотой. А когда встает солнце, вредные зверушки, те, без кого не выживает ни одна экосистема, забиваются в норы.

Лейли шагнула к двери. Поправила платок. Фартук. Запас ее терпения истощился.

Она вышла за дверь, и через несколько мгновений шум пылесоса заглушил голос гитары. По коридору шла Нура с простынями в руках. Молодая метиска даже не взглянула на Лейли, в наушниках гремела музыка, отгораживая ее от окружающего мира. А в голове у Лейли крутилось выражение феноменальный интернационал.

25

12:03

Тидиан не сумел забраться на самый верх апельсинового дерева. Не долез совсем чуть-чуть. Считать метры было трудно, и он ориентировался на дома «Арес» и «Афина». Он устроился на толстой ветке, на уровне второго этажа, как будто решил встретиться с солнцем, пусть даже оставаясь в тени листвы. Мама рассказывала Тидиану историю Икара, и он хорошо ее запомнил, чтобы не повторять идиотскую глупость героя.

Самым трудным оказалось избежать зоркого ока дедушки Муссы и бабушки Марем, пришлось ждать телевахты. Альфа́ все рассчитал. Альфа́ хитрый! Он хитрее всех.

Со своего поста Тидиан видел всю улицу Пастера и всю улицу Жореса, до самого университета. Вдалеке сверкало море, внизу, у подножия дерева, стоял Альфа́.

Свисти, Тиди, сказал старший брат младшему, свисти, если увидишь в квартале больше одной чужой машины.

Тидиан обожал, когда брат называл его уменьшительным именем.

Свисти – и я услышу.

Тидиан не мог вспомнить, умеет ли он свистеть.

Ему казалось, что он ждет вечность, и тут в начале улицы Пастера появились два фургона. Абсолютно одинаковых. Синие фонари на крышах не горели.

Легавые. Две машины с легавыми!

Слава богу, судя по скорости света фар, им понадобится не меньше двух минут, чтобы объехать корпуса «Арес» и «Аполлон» и припарковаться во дворе «Посейдона».

Тидиан старался не паниковать. Он сунул пальцы в рот, как учил прошлым летом Альфа́, когда они сидели на набережной у порта и глазели на девушек в юбках. Тидиан свистел. Они оборачивались и ругались. Альфа́ смеялся. Тидиан опускал глаза. И девчонки тоже не могли удержаться от смеха. Прозвучал громкий резкий протяжный свист, и мальчику показалось, что ветки вздрогнули.

У него получилось!

Он посмотрел вниз.

Альфа́ не шелохнулся.

Легавыми командовал потный крепыш-коротышка в кожаной куртке. Тидиан насчитал шестерых, но, возможно, кого-то не заметил. Если они зайдут с двух сторон, Альфа́ будет окружен.

Тидиан отпустил ветку и снова сунул пальцы в рот. Слишком быстро. Ноги соскользнули, обдирая кору. Он едва не упал. Еще чуть-чуть – и повторил бы ошибку Икара.

Мальчик крепко вцепился обеими руками в ветку, восстановил равновесие, вжался спиной в ствол, ругая себя за потерянную драгоценную секунду. В следующее мгновение он свистнул так громко, что позавидовали все птицы квартала.

В здании «Посейдон» несколько женщин вышли на балконы. Что их переполошило – свист или непривычная кутерьма, созданная полицейскими?

Альфа́ стоял неподвижно.

Он что, не услышал?

Может, Тидиан свистнул слишком тихо?

Или он опоздал и Альфа́ решил, что все пропало?..

Много долгих часов, даже дней Тидиан будет прокручивать в голове эти вопросы.

Слишком поздно.

Все пропало.

Легавые заняли каждый угол закрытого двора. Альфа́ в одиночестве стоял под апельсиновым деревом, как первый пленный в игре «Сыщик, ищи вора», которого никто не придет освободить.

Тидиан сомневался, стоит ли свистеть третий раз, ведь теперь это ничего не изменит. Если он свистнет, легавый поднимет глаза, соседи повернутся в его сторону, дедушка с бабушкой увидят внука. Может быть.

Тидиан все время косился в сторону балкона третьего этажа «Посейдона», находящегося вровень с его домиком на дереве. Мальчик не хотел, чтобы Альфа́ арестовали и – главное – чтобы бабуля с дедулей это увидели.

А кстати, зачем легавым арестовывать старшего брата?

Наркотики? Странно. Да нет, невозможно, Альфа́ весь мозг ему проел лекциями о вреде этой дряни. Хотя он мог торговать, не употребляя.

Толстяк в коже и арабы наставили на Альфа́ оружие, и тот поднял руки.

У Тидиана отлегло от сердца.

Они его заберут, допросят, задержат.

Старший братец – хитрюга, завтра он выйдет. Раз Альфа́ дал себя схватить, значит, он чист.

Тидиан смотрел, как двое в синих бронежилетах поверх рубашек ведут брата к машине, и спрашивал себя: зачем?

«Это бессмысленно, – думал он, – ты ищешь оправданий, хотя это ты плохо свистнул и провалил первое дело, порученное Альфа́…»

Тидиана била дрожь.

Когда машины исчезли в конце улицы Пастера, его затошнило, плакать хотелось так сильно, что он не мог сдержаться.

Он никогда не станет Тиди. Вечно будет малышом Тидианом.

Не быть ему похожим на Альфа́. Альфа́ намеренно сдался. Как в кино. У него был план. Брат запросто обхитрит всех этих легавых. Он сказал, что заработает кучу денег. Больше, чем проклятые сокровища, которые спрятала мама.

26

14:52

Над дюнами вставало солнце. Песок на мягких склонах напоминал кожу с золотистым загаром. В недолговечных холмах пустыни узнавались изгиб спины, рельеф груди, округлость ягодиц. Неизвестный автор постера, висевшего в столовой отеля «Ибис» в городе Пор-де-Бук, добивался именно такого эффекта. По алеющему небу скользила стая перелетных птиц.

Лейли собрала со столов остатки круассанов, масла, конфитюров и ненадолго задержалась перед плакатом, машинально надев солнечные очки. Круглые. Желтые. С веселым смайликом на каждом стекле.

Комната погрузилась в сумрак. Лейли не услышала шагов Рубена.

– Сувенир на память о Нубийской пустыне, – сказал управляющий. – Все, кто у нас останавливается, восхищаются чувственностью дюн, и никто не замечает сливающихся с небом птиц. Священных ибисов! Меня развлекла эта шуточка. Фотограф решил помочь несчастным ибисам, которых в античные времена почитали египтяне. Во Франции их сегодня обвиняют во вторжении в чужой ареал обитания, утверждают, что они занимают чужие гнезда и уничтожают кладки яиц, убивают птенцов, в том числе детишек розовых фламинго.

– Это правда?

– Так говорят. В двух шагах отсюда, в Камарге, как повсюду во Франции, работники заказников, озабоченные сохранением национального природного наследия, убивают ибисов, пытающихся мигрировать в наши болота.

Они постояли, разглядывая картинку, потом Рубен повернулся к Лейли:

– О моя неутомимая султанша, не окажете ли милость вашему покорному слуге? Можете прийти завтра пораньше? К шести утра? В виде исключения. Нура отпросилась на полдня.

Лейли задумалась. Сдвинула «улыбающиеся» очки на лоб.

– Я должна отвести Тидиана в школу. Разбудить его. Приготовить завтрак.

– Понимаю, принцесса, все понимаю.

Рубен был не из тех, кто упрашивает, настаивая на своем. Лейли не слишком хотелось оказывать услугу Нуре, но она вспомнила недавний разговор о феноменальном интернационале.

– Ладно, – согласилась она. – Дедушка Тидиана заберет его после ужина, он переночует у моих родителей, а утром бабушка о нем позаботиться. Я пошлю им эсэмэску.

– Спаси… – Рубен не договорил, окончание слова застряло в горле.

Изменившаяся в лице Лейли смотрела на экран мобильника.

– Альфа́, – помертвевшими губами произнесла она. – Альфа́, мой старший. Его только что арестовали. У дома моих родителей. Отец видел, как его в наручниках затаскивали в фургон…

Рубен положил руку ей на плечо:

– Ничего. Ничего, все образуется. Он не сделал ничего плохого. Полицейские его отпустят. В худшем случае – если произошла ошибка, – он сбежит. Я рассказывал вам, моя встревоженная Пенелопа, как в семьдесять четвертом сбежал из тюрьмы Бангкванг[71]71
   Тюрьма Бангкванг стала известна всему миру под названием «Бангкок Хилтон» после одноименного австралийского сериала с Николь Кидман в главной роли. Из-за чрезвычайно жесткого режима тайцы называют тюрьму «Большим Тигром»; подобно хищнику, тюрьма заживо поедает людей, и никто оттуда не возвращается.


[Закрыть] в семи милях к северу от Бангкока после невероятного бартера?..

– Хватит! – Лейли закричала, горько зарыдала и все повторяла и повторяла: – Замолчите, Рубен! Замолчите!

Управляющий усадил ее. Они долго молчали, а в коридоре гудел пылесос, ходила туда-сюда неугомонная Нура. Лейли всхлипывала и сморкалась в бумажные платки с логотипом «Ибиса».

– Простите… – Голос Рубена прозвучал еле слышно.

– Это вы меня простите! Я не должна была кричать, ведь вы самый милый патрон из всех, кого я знала.

– Сотрудницы всегда так говорят – пока я не попытаюсь их поцеловать.

Лейли улыбнулась. Рубен лет на двадцать старше, значит, он пошутил. Во всяком случае, Лейли на это надеялась. Управляющий слишком элегантен, а вежлив и застенчив, как лицеист. Деликатность девственника.

– Отказав мне, они не злятся, им льстит джентльменское поведение, и я почти всегда становлюсь конфидентом. Больше всего мне доверяют отчаявшиеся! Когда я управлял «Паломаром» в Западном Лос-Анджелесе, то выслушивал откровения Мэрилин за несколько часов до ее самоубийства. А еще утешал Джин Сиберг… Далиду… Роми Шнайдер… – Рубен сделал паузу. – И Клеопатру.

Лейли снова улыбнулась, и Либерос взял ее за руку:

– Предлагаю миновать этап «попытка поцелуя – отказ». Надеюсь, вы не обидитесь, если мы откажемся от глупых прелиминарий, предшествующих началу дружбы между мужчиной и женщиной? Доверьтесь мне, Лейли. Доверьтесь, если хотите. Все считают, что мой любимый спорт – рассказывание историй. И все ошибаются. Я повторяюсь, заговариваюсь, поэтому предпочитаю слушать.

Лейли сжала его пальцы, дожидаясь, когда Нура уйдет в конец коридора.

– Ну так слушайте, мой прекрасный конфидент. Слушайте, но никогда никому не передавайте.

История Лейли

Я осталась одна в вонючей комнате сицилийского города Агридженто. Одинокая и слепая. Всех моих друзей и кузенов из Сегу отловили карабинеры. Их ждала высылка в Мали. У меня был выбор – умереть или сдаться полиции, и тут открылась дверь и протянулась рука.

Вам не нужно больше бояться, мадемуазель.