Текст книги "И все-таки она красавица"

Фалина сделала последнюю затяжку, стоя у кирпичной стены на погруженной в темноту улочке. В сумбуре чувств превалировало разочарование. Ничего общего с оскорбленным эго соблазнительницы: один неудавшийся вечер не мог заронить сомнение в душу женщины, укрощающей самцов одним взглядом. И все-таки от предчувствия провала к горлу подступала тошнота. Провал ее плана. Неужели все было напрасно? Проделать долгую и тщательную подготовительную работу и остановиться на полпути?

Она выбросила окурок.

Хотелось плакать, как из-за неуда на экзамене, к которому долго готовился…

И все-таки крошечная надежда оставалась. Шевелилась на дне души. Как будто Жан-Лу, не поддавшись соблазну, спасал заодно со своей жизнью всех остальных мужчин.

Фалина затоптала тлеющий окурок носком туфельки, придумывая самые приземленные объяснения. Любовница ждет Жана-Лу в его номере в «Рэдиссон Блю». Или он сексуально неполноценен. Или предпочитает мужчин… Тем хуже, придется идти ва-банк. Взять его за руку, поймать уголок губ, когда он чмокнет ее на прощанье. Чего ради? Ну вырвет она у него поцелуй, но в «Ред Корнер» этой ночью они все равно не попадут.

Занятая своими мыслями Фалина не увидела, как Жан-Лу вышел из ресторана.

Не услышала его шагов.

Заметила лишь тень. Они были одни на темной улице.

Жан-Лу не произнес ни слова. Не дал ей времени отреагировать. Оглянулся – нет ли свидетелей? – и навалился всем телом.

Впился губами в ее рот. Положил правую ладонь на грудь, сжал со звериной страстью. Левая рука пробралась под стринги.

Она не воспротивилась. Ответила на поцелуй. Пустила его.

Успокоилась. Она победила.

Жан-Лу заслуживает смерти. Как те, другие.

35

23:52

Доведенный до исступления Жерар Кутюрье вскочил с кровати.

Сначала он решил, что сосед включил France Ô[79]79
   France Ô – французский общественный телеканал заморских владений в континентальной Франции. За свое оранжевое оформление эфира получил название оранжевой кнопки.


[Закрыть], RFO или France Culture и слетевший с катушек диджей врубил африканский джаз. Но музыка доносилась не из комнаты за стеной. Гитара и тамтам звучали так громко, как будто кто-то колотил по переборке, но играли в другом месте.

Жерар вышел в коридор, пошел в другой конец, к буфету, где накрывали завтрак. Гитарный дуэт соперничал с женским голосом, певшим на незнакомом языке. Крики, шаги танцующих и аплодисменты аккомпанировали музыкантам.

Концерт?

В полночь? В отеле «Ибис» в Пор-де-Буке?

Жерар Кутюрье не верил своим ушам.

Между прочим, девушка хорошо поет. Он зевнул. Почесал живот под зеленой футболкой цвета франшизы его магазина садового инвентаря. Директор по продажам назначил встречу на восемь утра, и разговор предстоял неприятный. Цифры не радуют. По газонокосилкам падение продаж на 30 %. Глобальное потепление, засуха, трава выгорела по всему югу, трава растет медленно… Замкнутый адский круг. Жерар чувствовал себя, как Уголино[80]80
   Граф Уголино делла Герардеска, граф Доноратико (ок. 1220–1289), – свергнутый правитель Пизы. Выведен в «Божественной комедии» Данте («Ад», 32:124–33:90), где рассказывается о его смерти вместе с сыновьями от голода в заточении.


[Закрыть] перед иссякшим источником.

Он обулся и через минуту оказался у двери запасного выхода. Закрыто. Постучал, начиная злиться, и через две секунды на пороге появился управляющий Рубен Либерос.

– Что за бардак? – поинтересовался Кутюрье.

Рубен сделал большие глаза.

– Бардак? Этот концерт – бардак?! Входите, друг мой, входите. «Вендо» – лучший биг-бэнд Африканского континента. Мы познакомились в девяносто четвертом году, они играли на церемонии вступления в должность президента Нельсона Манделы. Двадцать семь лет в камере на острове Роббен – это чего-то да стоит! «Вендо» – друзья Франции. Когда Миттеран произносил речь в Ла Боль, они исполняли «Марсельезу». Говорят, Жак Ширак хочет, чтобы они играли на его похоронах, даже распорядился в завещании…

Постоялец в замешательстве смотрел на управляющего и уже изготовился рявкнуть: «За идиота меня держите?!» – но тут дверь снова открылась. Ответственный за продажи газонокосилок успел увидеть гитариста с дредами, гиганта, склонившегося над джембе[81]81
   Джембе – традиционный инструмент Мали, западноафриканский барабан в форме кубка с открытым узким низом и широким верхом, на который натягивается мембрана из кожи, чаще всего козьей. Играют на джембе руками.


[Закрыть], и человек тридцать слушателей!

Вышла девушка. Высокая. Стройная. Сильно накрашенная. В короткой юбочке и кожаной куртке. Потрясающе красивая. Наверняка певица.

– Уже уходишь, Нура? – спросил Рубен.

– Меня ждут. Завтра буду к девяти. Надеюсь, твоя старуха справится. – Она чмокнула его в щеку и исчезла.

Управляющий распахнул дверь:

– Входите же, друг мой, прошу вас.

Жерар Кутюрье колебался и вдруг увидел бутылки с ромом на месте мисочек для корнфлекса. Великан подошел и дружески хлопнул его по спине:

– Выпей с нами, брат. Я – Саворньян. У тебя есть дети?

Жерар окончательно растерялся и кивнул.

– Наверное, редко их видишь при такой безумной работе? А мои завтра приезжают. Жена Бабила, сын Кейван и дочь Сафи. Пойдем отпразднуем.

Музыка зазвучала громче. К микрофону приблизилась другая певица, такая же красавица, как Нура. Плевать на директора по продажам! От газонокосилок не убудет, если он выпьет стаканчик перед сном. А завтра поставит пять звездочек отелю на Trip Advisor[82]82
   Trip Advisor – американский сайт путешествий, помогающий пользователям спланировать поездку в любую страну мира.


[Закрыть].

Жерар Кутюрье гостевал в половине европейских «Ибисов», и нигде ему не оказывали такого приема.

36

23:56

Тип на верхней койке храпел так громко, что вниз сыпалась пыль.

Альфа́ посмотрел на часы, подождал несколько минут, встал и потряс сокамерника за плечо. Тот мгновенно проснулся и резко дернулся, как будто на него обрушилась тюремная стена. Вытаращил глаза и с изумлением посмотрел на юного чернокожего гиганта:

– Оборзел, парень?

Оружия у него не было, но в глазах плескалась угроза.

– Ты мне нужен, – ответил Альфа́.

Заключенный прищурился, как прицелился.

– Что за бред? Ты для этого меня разбудил? Сейчас я научу тебя правилам тюремного этикета! Мало того, что днем изводят все кому не лень, так теперь и ночью не отдохнешь из-за какого-то придурка…

Арестант напоминал американского комика Дэнни Де Вито. Волосы у дерганого коротышки росли только по бокам черепа, и уши из-за этого казались громадными.

– Мне нужно увидеться с Казначеем, – спокойно сказал Альфа́.

«Де Вито» потер виски, и волосы встали дыбом, как белый гребень.

– С казначеем? Только и всего? Надеюсь – для твоего же блага! – что ты убил легавого или зарубил мачете свою бабу, потому что к Казначею требуется пропуск. Быстро такие дела не делаются.

– Я выхожу завтра и должен повидаться с ним до того. Завтра утром. Пораньше.

– А может, хочешь еще и автограф Мерина[83]83
   Жак Мерин (1936–1979) – французский преступник, действовавший во Франции, а также в Канаде и США с 1962 до 1979 г. Мерин совершал кражи, грабил банки и ювелирные магазины, похищал людей и занимался контрабандой оружия. Он хвастался, что лично убил 39 человек. 21 июня 1979 г. Мерин похитил миллионера Анри Лельевра, получил за него выкуп в 6 млн франков и стал «врагом государства № 1». На него была открыта охота, завершившаяся в 1979 г., – Мерин был убит полицейскими 2 ноября в пригороде Парижа.


[Закрыть] в качестве бонуса? Или фото с Бонни и Клайдом?

Альфа́ резко выбросил руку, схватил «Де Вито» за ворот пижамы, оторвал от подушки и встряхнул. Сползшая простыня заголила жирный живот.

– Ты не понял? Я хочу предложить Казначею дело! Для того и дал легавым себя схватить. Не спрашивай почему, но я знал, что они приготовили мне воспитательную трепку. Так что уж постарайся и сделай все, чтобы на прогулке я оказался рядом с Казначеем!

Альфа́ отпустил коротышку. Тот откашлялся, одернул куртку, зевнул.

– И не надейся. Я не стану морочить голову самому из-за твоих бредней.

Альфа́ захотелось вцепиться соседу в глотку. Сжать покрепче, чтобы круглая рожа побагровела. Этот болван пообещает все что угодно, а потом улучит момент и нанесет удар в спину. О, разумеется, не сам – наймет шестерку… Ладно, проявим дипломатичность.

– Слушай, хитрован, я предложу Казначею сделку века. Если не сведешь нас и все провалится по твоей вине, он узнает, и мало тебе не покажется. Знаешь, что случилось с генералами, которые не осмелились разбудить Гитлера, когда американцы высаживались в Нормандии? Он приказал их расстрелять! Сто восемнадцать человек. А может, не расстрелять, а отрубить головы – историки не уверены.

Доморощенный «Де Вито» не впечатлился.

– Никогда ничего ни о каком Гитлере не слышал. И о наркоте, которую янки ввозят через Нормандию, тоже.

Альфа́ попался самый тупой заключенный тюрьмы!

Он положил руки жирному соседу на плечи, вздохнул и попробовал иначе:

– Ну вот скажи, какую крупную ставку ты можешь сделать? Год назад в Японии один инженер послал «Сони» план новой игры «Покемон Гоу». Секретарь потерял папку, и изобретатель обратился в «Нинтендо». «Сони» потеряла триста миллиардов, сто сотрудников сделали харакири.

Судя по всему, покемоны показались французскому арестанту страшнее эсэсовцев. Он медленно высвободился из цепких объятий Альфа́ и сказал:

– Ты меня достал, парень! Черт с тобой, это не мои проблемы. Ты поговоришь с Казначеем. А теперь – спать. Подоткнешь мне простынку, поцелуешь в лобик, как папочка, и вернешься на свою койку.

37

00:25

– Алло, это вы, патрон? Не спите? – изумился Жюло.

В телефоне раздался недовольный голос Петара:

– Представь себе, я тоже беру работу на дом! Пришлось покинуть супружеское ложе и искать ответ на вопрос, который не дает мне покоя.

– Один-единственный? Вам везет!

– Не шути, малыш. Только не после полуночи. Тем более что сам же и вверг меня в сомнения.

– Я или мой профессор, который завтра утром прочтет нам лекцию о каури в мечети?

– Ни то ни другое. Дело в семье Мааль. Я, как и ты, не очень-то верю в совпадения. Бэмби + Bambi13 на одной поляне – это перебор!

Жюло вспомнил разговор, состоявшийся сразу после задержания Альфа́ Мааля. Bambi13. Бэмби Мааль. Майор наконец-то отреагировал.

– Простите, что лишил вас сна.

– Ничего, завтра отосплюсь. Торопиться на работу не буду, а то Надеж разозлится. Ты не первый, кому я звоню. Надеялся разобраться и за четверть часа растормошил приятелей-компьютерщиков, но они не нашли в интернете следов Бэмби Мааль. Ни одной фотографии.

– Знаю, я тоже все обшарил, патрон.

Жюло прикусил язык, но Петар промолчал, и лейтенант представил, как начальник чешет затылок или толстый живот под пижамной курткой, а то и промежность – если штанов на нем нет.

– Ну и какие мысли, гений? – лениво процедил Велика.

Жюло ответил через секунду, как будто предчувствовал вопрос:

– Расспросим завтра ее мать. В деле есть адрес Лейли. Вызовем к нам, попросим захватить альбом с семейными фотографиями.

– Ты что, досье не читал? – удивился майор. – Или невнимательно читал?

– А в чем дело?

– Не заметил неувязочки?

– Все преодолимо, патрон! Мы – представители министерства внутренних дел, так? У нас длинные руки… Решение всегда есть, и не одно!

– Легко сказать… Придется повозиться. Нужен точный план… Думаешь, я сумею убедить Центральное управление судебной полиции?

– У вас вся ночь на обдумывание – найдете аргументы. Я в вас верю, шеф.

Голос Велики в трубке стал глуше – он представил грозящие ему заморочки и неприятности.

– Ну… Тезки Бэмби и Bambi13 или нет, погоды не делает. Боюсь, придется обойтись без личной встречи с Лейли Мааль. Чтобы убедить управление, потребуется еще одно, а то и два убийства.

– Ясное дело, шеф, но ведь бригадир Талеб сторожит у входа в «Ред Корнер», так?

– Так, черт возьми!

38

00:47

Жан-Лу никогда не бывал в отеле «Ред Корнер», но был наслышан о нем. В такси, по дороге в отель, он подумал: «Нелепо устраивать любовное гнездышко посреди торгового центра, между магазинами садового инвентаря, “Сделай сам” и супермаркетом! Рядом только окружная дорога, сплошь заасфальтированные автостоянки и череда красных огней, напоминающих восходящие солнца…»

И все-таки он последовал за Фалиной. Держась за руки, они молча пересекли пустой холл с автомат-баром, поднялись по тускло освещенный лестнице. Жан-Лу оплатил кредиткой в банкомате номер «Караван-сарай» и пропустил девушку вперед.

Время остановилось.

Их встретила тихая берберская мелодия. Густой соломенно-желтый ковер напоминал зыбучие пески. В комнате не было ни стен, ни потолка, она представляла собой просторную палатку караванщика. Полотняные по́лы с золотыми подхватами были откинуты, перед ними горели факелы. Искусная игра зеркал до бесконечности множила ковры и шелковые занавески, а сквозь фальшотверстия проглядывали звездное небо, дюны и оазис.

Декорация к «Тысяче и одной ночи».

Тысяча ночей для фантазий. И всего одна, чтобы воплотить их в реальность.

В узком шкафу хранились одежда и аксессуары для клиентов. Платья, накидки, маски, тюрбаны, пояса, веера. Жан-Лу лег на подушки – ему не хотелось наряжаться восточным принцем. Фалина не настаивала, но все-таки решила поиграть: закрылась на несколько минут в ванной и вышла… закутанная-замотанная с головы до пят. Длинный лиловый с пурпурно-золотыми проблесками тюрбан почти закрывал лицо девушки, видны были только черные глаза и кармин губ. Шея, плечи, грудь и талия прятались под тканью, а концы ее, заканчиваясь у лодыжек, напоминали хвост сирены.

Мумия принцессы. Ждущая, чтобы ее вернули к жизни.

Жан-Лу зажмурился, желая убедиться, что это не сон. Мысли разбегались, он больше ничего не контролировал. Выходя из «Бликов», он клялся себе, что вечер закончится поцелуем. Нежным прощальным поцелуем. Язык и руки не послушались голоса рассудка, а Фалина не воспротивилась. Простое «нет» прогнало бы змея-искусителя, окопавшегося в мозгу и нашептывавшего: «Узнай, каковы на вкус эти свежие губы, ощути в ладонях тяжесть ее грудей, проникни во влажное лоно…»

Он мог бы остановиться.

Мумия приближалась мелкими шажками, покачиваясь, как кегля в боулинге.

Жан-Лу проклинал себя. Проклинал мужскую слабость. Проклинал мерзавца Всевышнего и весь сонм его ангелов-инженеров-творцов. Ну почему мы перестаем думать головой при виде аппетитной бабенки и моментально забываем моральные табу?!

Естественно, поцелуем дело не ограничилось. Он позвал Фалину к себе в номер в «Рэдиссон Блю», но она ответила, что есть другая идея. Получше.

Правой, свободной, рукой Фалина стянула с головы тюрбан, волосы дождем заструились по плечам и спине, а из-под шелка медленно возникали подбородок, затылок, плечи…

– Покрути меня, – шепнула она.

Жан-Лу ухватился за край тюрбана, поняв ее замысел. Он будет тянуть за лиловую накидку, красавица завертится, как юла, и обнажится. Однако действие пошло по иному сценарию. Фалина решила добавить игре остроты и привязала руку любовника к одному из шестов, поддерживающих палатку.

– Теперь мы оба связаны.

Она выпрямилась и обернулась вертящимся дервишем. Темп восточной музыки ускорился. «Плейлист, – подумал Жан-Лу. – Ритм запрограммирован на движения любовников…» Голова кружилась все сильнее…

«Бландина ничего не узнает, не узнает, не узнает…» – билась в голове мысль, а пальцы цеплялись за ткань, как за веревку бездонного колодца, в котором он тонул.

Приоткрылась верхняя часть груди. Каждый сантиметр, отвоеванный Жаном-Лу, высвобождал восхитительные холмики, и он, едва дыша от волнения, смотрел, как они распрямляются.

«Бландина ничего не узнает…»

Наполовину обнажившийся живот девушки – плоская темная равнина со впадиной пупка – придвинулся к Жану-Лу.

– Держишь меня ты, но и сам ускользнуть не сможешь.

Она привязала левое запястье любовника ко второму шесту палатки.

– Продолжай, мой маленький принц, я хочу потанцевать еще.

И Жан-Лу продолжил – кончиками пальцев, с трудом, неуклюже. Фалина расчетливо медленно кружилась под скрипичное крещендо, и лиловый шелк, на мгновение задержавшись на талии, достиг линии лобка, расстался с округлостью ягодиц.

Жан-Лу никогда еще так не возбуждался и все-таки не мог справиться с чувством вины.

Бландина узнает. Бландина догадается.

Нечистая совесть не отстанет, даже когда он займется любовью с этой потрясающей девушкой. Безупречный двойник отделится от тела жены и явится ему в виде голограммы, демонстрируя ее, любящую и одинокую в супружеской постели или баюкающую Жонатана. Наваждение испортит все удовольствие, и остаток дней он не сможет любить Бландину, не вспоминая волшебную ночь с Фалиной.

Девушка чуть отодвинулась, и ткань натянулась.

Жан-Лу заставлял себя думать, что случится обратное: бархатная подушка задавит угрызения совести, завтра он проснется в безмятежном настроении и забудет эту продажную девку. Позвонит Бландине и Жонатану, небо над головой прояснится, и эта ночь останется прекраснейшим деревом его тайного сада.

В это мгновение полог палатки упал, и несколько секунд Жан-Лу видел лишь свет факелов, тень – или тени? – потом пламя погасло.

Наступила полная темнота.

– Фалина? Фалина? Ты здесь?

Нет ответа. Новая игра? Западня? Его решили подловить? Будут снимать на камеру, фотографировать? Хотят шантажировать, чтобы разрушить семью? Кто? Зачем? В этом нет никакого смысла.

– Фалина! Фалина!

Он дернулся, но запястья были привязаны крепко.

Кто мог на него ополчиться? Он никогда не обманывал Бландину. Во всяком случае, в последние двадцать лет, после ухода из «Вогельзуг» и рождения Жонатана. До этого, отбывая на другой, далекий берег Средиземного моря, он встречался с проститутками.

Жан-Лу судорожно дернул шелковые кандалы.

Я думала, Жан-Лу поможет мне.

Он знал – понял, что я ношу ребенка.

Он сомневался. Неужели готов был взять на себя ответственность? Полюбить нас? Хотя бы из жалости?

Несколько недель я верила, а потом его жена – настоящая жена – забеременела. Неполноценным ребенком.

И он поступил, как другие, даже еще трусливее – бросил меня. Нас. Меня и моего ребенка.

Жан-Лу не знал, сколько прошло времени. Он различил скользившую в темноте тень, ночное создание, кошку, летучую мышь. Сумел слегка ослабить узлы. Напрягся в ожидании.

Тень подобралась совсем близко.

Уколола его в предплечье.

Неожиданно. Резко. Жан-Лу, не размышляя, отчаянно рванулся и вслепую укусил руку, вогнавшую иглу ему в вену.

Раздался вопль, Жан-Лу закричал в ответ, рука выдернула шприц, и тень отпрянула. Раздался звон бьющегося стекла, и Жан-Лу вспомнил подаренную девушке подвеску.

Фалина?

Он припомнил последние образы, которые глаза запечатлели через полотно палатки, прежде чем погасли факелы. Ему почудились две тени, но это мог быть оптический обман. Напала на него Фалина, кто же еще? Разум отказывался верить. Наверное, в номер проник неизвестный. Ревнивый любовник. Ударил Фалину, потом взялся за него.

Жан-Лу ждал, считая секунды. По его прикидкам, прошло минут шесть. Привкус крови во рту почти исчез.

И вдруг он почувствовал боль сначала в правом, потом в левом запястье, по рукам потекли теплые струйки.

Убийца приблизился совершенно бесшумно. Ночной призрак с острым ножом или опасной бритвой перерезал ему вены.

– Фалина? Умоляю тебя, Фалина…

Никто не ответил. Через несколько минут дверь номера «Караван-сарай» открылась и тихо захлопнулась.

Все кончено.

Он умрет здесь.

Некоторые раскаявшиеся любовники признаются на смертном одре, что вели двойную, даже тройную жизнь, полную лжи, и никогда не попадались. Его обрекли на смерть за первую же ошибку. Ирония судьбы.

Рано утром его найдут в этой комнате. Горничная. Или следующая пара клиентов. Обнаружат в кармане мобильник, сообщат Бландине, она не поверит – ни в смерть, ни в предательство.

Полицейские обыщут номер в «Рэдиссон Блю», перетряхнут вещи в чемодане. Найдут самолетик, макет А380, отдадут его Бландине, а она подарит игрушку Жонатану и скажет, что папа улетел на небо.

Сын грустить не станет. При виде самолетика его лицо осветится невинной улыбкой, он подумает: «Папа хороший, всегда привозит мне подарки…» – и побежит в сад, вскинув руку с самолетиком, изображая шум мотора и глядя вверх, чтобы найти отца и сказать спасибо.

А потом – очень скоро – забудет его.

День ветра

39

07:03

Казначей был похож на знаменитого актера Бена Кингсли.

Вытянутый лысый череп. Маленькие круглые очки. Улыбка все-зубы-навыпуск. И морщины на лбу, тонкие, как строчки в гроссбухе. Альфа́, кстати, казалось, что все заключенные напоминают американских актеров. Он видел, как Брюс Уиллис выходил из сортира, старик Де Ниро говорил сам с собой на прогулке во дворе, а Роберт Дауни-младший и Хью Джекман отжимались.

Бен-Казначей подошел к Альфа́ сам – у стены, где не было ветра. Произнес два слова, глядя в сторону:

– Слушаю тебя.

Альфа́ выдохнул, взвесил в уме слова. Он знал, что Казначей по собственной воле сел в каталажку – на несколько лет! Внутри всегда необходим человек, чтобы «вести дела», ведь посылают же транснациональные компании своих эмиссаров в дебри Маньчжурии или в Арли[84]84
   Арли – город в регионе Агадес Республики Нигер, находится в пустыне Сахара, у западной окраины плато Аир.


[Закрыть], что в самом сердце Сахары. Некоторые, в том числе Казначей, соглашаются: работа временная, и платят хорошо. Альфа́ коротко изложил свой план, назвал пароль доступа к папке в облаке «Дропбокс».

– Там все детали, финансовый план, контакты, сроки платежей. Все подготовлено и предусмотрено…

Потом Альфа́ заговорил о прибылях: «Колоссальные, если будем действовать быстро!»

В противоположность «Де Вито» Бен-Казначей сразу проявил интерес, одарил собеседника банкирской улыбкой, руку, правда, не пожал.

– Я передам. Тему изучат.

Альфа́ решил поддать жару.

– Пусть не канителятся. Лодка сейчас свободна, но это ненадолго, – сказал он и тут же пожалел, что не сдержался.

Казначей постарался оставить последнее слово за собой:

– Мы не имеем привычки канителиться. Информация распространяется быстро. Сведения уже ушли. Все решится сегодня утром.

40

07:04

Спасибо.

Простое, произнесенное шепотом, на выдохе, слово звучало в подсознании Журдена Блан-Мартена. В семь утра он включил компьютер и увидел на экране не привычную заставку – яхта «Марите» в открытом море у полуострова рядом с Пор-де-Буком, – а лицо матери. Потребовалось несколько секунд, прежде чем он вспомнил, что пару месяцев назад сам поставил «напоминалку».

Ровно десять лет назад мать упокоилась у него на руках в Соссэ-ле-Пен, в большом доме на улице Синего Берега с видом на Фриульские острова. Умерла спокойно. Угасла, как звездочка, что по утрам уступает место солнечному свету. Счастливая как никогда.

Спасибо, прошептала она и навсегда закрыла глаза.

Спасибо, Жорди.

«Два последних слова моей матери», – подумал Блан-Мартен. В тот день его последний раз назвали настоящим именем.

Жорди.

После ухода матери все вокруг зовут его только Журденом. Шестьсот служащих, пятнадцать членов административного совета, трое сыновей и жена.

Блан-Мартен третий раз отправил инструкцию секретарше. Не забыть послать венок на кладбище Сен-Рош и еще один – к одиннадцатичасовой мессе в церкви Сен-Сезер.

У него почти не осталось воспоминаний о годах, проведенных в юности с матерью. Несколько образов да гул голосов манифестантов: она брала маленького Жорди на Ла Канебьер[85]85
   Ла Канебьер – главный проспект Марселя.


[Закрыть], где проходили митинги, и он шагал под знаменем Всеобщей конфедерации труда. Аннетт Блан была активисткой, бойцом, пассионарией, ее нес по жизни мистраль социального протеста. Она была «красной»! Настолько же красной, насколько бесцветным оставался отец Жорди – Бернар Мартен. Нейтральный. Аполитичный. Абстенционист[86]86
   Абстенционист – политический сторонник бойкота парламентских выборов.


[Закрыть]. Он никого не агитировал и отказался от борьбы после закрытия доков Пор-де-Бука. Мальчик рос между морем и домами Эг Дус, учился в школе Виктора Гюго, потом в коллеже Фредерика Мистраля[87]87
   Фредерик Мистраль (1830–1914) – провансальский поэт и лексикограф, лауреат Нобелевской премии по литературе 1904 г. Один из лидеров движения фелибров, созданного с целью возрождения провансальской литературы.


[Закрыть]. На встречи преподавателей с родителями ходила только мать. Во время ожесточенных перепалок на этих собраниях о ее сыне разговор не заходил. Жорди? Какой Жорди? Жорди Мартен? Погодите… Ну что же, отметки неплохие… Как звучит голос мальчика, учитель вряд ли помнил.

Несколько долгих секунд Журден смотрел на портрет матери, потом открыл текстовый файл. На вилле «Ла Лавера» царила тишина. У него есть немного времени до завтрака. Если собраться, можно набросать завтрашнюю речь на открытии симпозиума «Фронтекса» во дворце Фаро. В борьбе за девственно чистую репутацию Европейское агентство выбрало рискованную стратегию – доверить открытие ассоциациям.

Карт-бланш.

Блан-Мартен их не разочарует.

Набирать текст он начал не сразу – отвлекся сначала на бассейн, потом на тиковую террасу и вид на порт. Журдену нравилось сравнивать рейд Пор-де-Бука с челюстью хищника. С высоты виллы иллюзия была ошеломляющая: край изогнутого мола образовывал идеальный клык, а доки причалов, пристани к северу и нефтеналивные танкеры на юге вдавались в море на манер острых резцов. Утром поднялся ветер. Журден остался сидеть, борясь с желанием пойти и проверить, прочно ли пришвартованы «Эскайон», «Марибор» и другие суда в порту.

Ладно, пора заняться делом.

Его вступительное слово будет классическим, примиряющим и основанным на консенсусе. Речь порадует местные организации и успокоит зарубежных гостей. Журден напомнит им эпизод лета 1947-го. Четыре с половиной тысячи еврейских беженцев-нелегалов, чудом переживших Холокост и плывших в Палестину на судне «Исход-1947», были принудительно депортированы назад во Францию. Они провели три недели в нечеловеческих условиях на английских транспортных кораблях-тюрьмах, пришвартованных в Пор-де-Буке, в железных каютах без окон и элементарного проветривания. Ситуация скандализировала общественность, мировая пресса описывала события на первых полосах.

Нет, Блан-Мартен не будет педалировать эту страницу истории. Он сделает упор на чувстве солидарности, которую стихийно проявили жители Пор-де-Бука. Его мать была среди самых активных, тех, кого не интересовало, по какой причине власти двух стран затягивают решение проблемы. Возможно, Блан-Мартен основал «Вогельзуг» именно в Пор-де-Буке в память о событии, потрясшем коллективную память. Он сделает упор на чуть наивных моральных постулатах – политики, доверяющие опросам общественного мнения, это оценят. Часто, скажет он, мужчины и женщины заявляют о нежелании пускать на «свою» территорию мигрантов и беженцев, но – вспомните рядовой героизм обитателей Пор-де-Бука! – первыми приходят на помощь чужакам, потерявшим надежду вблизи Земли обетованной. Показной расизм напоминает броню против собственного великодушия. Да, урок человечности для начала будет очень кстати. В восторг придут все – от мэра Пор-де-Бука до турецких, киприотских и венгерских делегатов.

Журден перечитал написанное, улыбнулся, поморщился на слове «расизм». Нужно найти другое, точнее выражающее страх перед беженцами. Ему было трудно сконцентрироваться. Годовщина смерти матери навевала мысли о прошлом.

Жорди Мартен.

В сентябре 1971-го он записался на факультет права в Экс-Марсель. На первой лекции по конституционному праву среди двухсот студентов не оказалось ни одного парня, ни одной девушки из Пор-де-Бука. Судя по всему, однокурсники Жорди были обитателями богатых кварталов и шикарных коммун Экса или Южного Марселя. Он тогда подумал, что имя и происхождение никогда не позволят ему войти в число пятнадцати счастливчиков, которые через пять лет получат степень магистра международного права и пройдут конкурс на замещение должностей сотрудников старшего звена. Когда профессор объявил набор на практические занятия, первокурсник Мартен вписал только имя, причем неразборчивым почерком.

Жорди превратился в Журдена.

В том же списке он соединил фамилии родителей (они никогда не были женаты), Анны Блан и Бернара Мартена, и – вот ведь странность! – два банальных патронима обеспечили ему династическо-дворянскую фамилию.

С того дня он для всех стал Журденом Блан-Мартеном.

Больше всего его интересовали права детей, права жертв войн и конфликтов, природных катастроф и людей без документов. Журден быстро убедил себя, что сумеет разбогатеть, специализируясь на нищете, и несколько лет спустя основал свою ассоциацию.

Блан-Мартен бросил последний взгляд на воображаемую точку в море и вернулся к ноутбуку. Выслушав чопорно-пафосное вступление, гости «Фронтекса» решат, что докладчик обрушится на проводников, упомянет десятки миллиардов, которые приносит новая работорговля, «всплакнет» над тысячами утонувших в Средиземном море.

Нет, эту старую песню он не затянет! В папках делегатов лежат таблицы с осточертевшими цифрами. Евросоюз по какой-то непонятной причине наделил «Фронтекс» привилегией – взвешивать миграционные проблемы и… решать их. Иначе говоря, агентство определяло уровень риска, от которого зависел бюджет. Раз в десять лет его увеличивали в семь раз, чтобы закупить несколько дополнительных самолетов и вертолетов. Он поостережется от лобовой атаки на «Фронтекс»: в зале будут сидеть десятки активистов, найдется кому разоблачить полувоенный дрейф и узурпаторско-приватизаторскую тенденцию. А он в приветственной речи процитирует Стефана Цвейга – это произведет должное впечатление.

«Возможно, ничто не делает более наглядным чудовищный шаг назад, пережитый миром с начала Первой мировой войны, чем ограничения свободы передвижения. До 1914 года земля принадлежала всем. Каждый отправлялся куда хотел и жил так долго, как ему вздумается».

Потом он напомнит, что человечество всегда было беспаспортным. Клочок бумаги придумали, когда началась Великая война, пообещав отказаться от документа, как только будет восстановлен мир. «Клятву» долго обсуждали: в 1930-е – в Лиге Наций, в 1950-е – в ООН, а в 1960-е благополучно и окончательно похоронили. Свободное перемещение людей по планете, это фундаментальное историческое тысячелетнее право, всего пятьдесят лет назад превратилось в утопию, в которую не верят даже самые отчаянные идеалисты.

Увесистая оплеуха устоявшимся взглядам! Он забьет гвоздь, уточнив, что мигранты много лет составляют 3 % от численности населения планеты, то есть в три раза меньше, чем в XIX веке. Парадокс для глобализированного общества, где все происходит намного быстрее и заходит глубже, чем в прошлые столетия: деньги, информация, энергия, культура. Все. Все, кроме людей. Кроме большинства людей. Демократии теперь возводят стены. После 11 сентября 2001 года это стало всеобщим поветрием, заразой. Стены не ограждают, они фильтруют. Сортируют, просеивают людей через сито, делят на угодных и неугодных. Самая военизированная, дорогая и смертельно опасная граница проходит между США и Мексикой, и все-таки каждый год из Тихуаны в Сан-Диего приезжают десятки миллионов автомобилей.

Журден перечитал текст и остался доволен. Этим утром он был настроен… лирично и даже спросил себя, не пойти ли дальше, предложив просто взять и отменить все границы. Нет границ – нет и нелегалов. Проблема решена! Надобность во «Фронтексе» отпала. Падение Берлинской стены и создание Шенгенской зоны подтвердили непреложную истину: чем больше у людей свободы передвижения, тем реже они снимаются с места.

Блан-Мартен поднял глаза. Он один мог позволить себе зайти так далеко. Основав «Вогельзуг», Журден построил свою империю – столь же «двусмысленную», как «Фронтекс». Сотни его служащих, административный совет и семья жили – и очень хорошо жили! – за счет нелегальной миграции.

На горизонте, за мысом Карро, виднелись бухты Синего Берега и лесистые холмы, приютившие хутор Соссэ-ле-Пен. Блан-Мартен подарил его родителям в 1995 году.

Особняк на скальном карнизе, где одна только ванная превосходила размерами их квартиру в Эг Дус. Мать с трудом согласилась на подобную роскошь и плохо к ней привыкала, но малыш Жорди так гордился своим подарком… Отказ был бы равносилен неприятию успеха ее дорогого мальчика. После смерти мужа (с ним случился обширный инфаркт, когда он рыбачил с понтона) женщина девять лет жила в доме одна.