Текст книги "Пробуждение к новой жизни. Беседы на Евангелие от Марка"

Глава 4

И опять начал [Христос] учить при море; и собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сидел на море, a весь народ был на земле, у моря. И учил их притчами много (Мк. 4: 1–2).

Начиная разбор четвертой главы Евангелия от Марка, где содержится несколько притчей, с которыми Христос обращался к Своим слушателям, мне хочется поставить следующий вопрос: почему Христос говорит притчами? Почему Он допускает мысль, что некоторые люди будут слушать и не услышат, будут видеть и не увидят? И почему Его ученики в этом отношении занимают особое положение? Им все как будто открывается. Если они сами не поняли, то Спаситель Христос им разъясняет…

Во-первых, надо ясно себе представить, что притча – не просто иллюстрация в книге, на которой ребенок может увидеть то, чего он еще не умеет прочесть. Притча – рассказ многогранный, рассказ, в котором есть множество оттенков, разных смыслов; его содержание может быть понято каждым человеком в меру его чуткости, понимания, его способности уловить намерения говорящего. В этом отношении понимание притчей зависит от того, до чего ты сам дорос, от того опыта, который в тебе сложился. Древнее присловье говорило: подобное подобным познается… Если в притче прозвучит какое-нибудь слово или проглянет понятие, о котором ты уже имеешь хоть смутное представление, ты вдруг улавливаешь смысл этой притчи хотя бы в этом только отношении. И эта притча становится в тебе началом дальнейшего развития, словно, как сказано в притче о сеятеле (мы сейчас к ней перейдем), семя упало в почву, какой является весь твой внутренний опыт – и умственный, и сердечный, и житейский, – и начинает прорастать. В этом отношении притча очень важна.

Представьте себе, кто окружал Спасителя Христа. Вокруг Него всегда была несметная толпа народа, – очень пестрая, разнообразная. Были там люди, уже в значительной мере созревшие к пониманию того, что Христос говорил: у них и внутренний опыт, и умственное уразумение своего опыта и жизни были глубоки. Были люди, в которых уже созрел вопрос, он был ясен их уму, сердце рва лось, но еще не находило себе ответа: в притче они могли найти этот ответ. Эти люди уже созрели к тому, чтобы услышать притчу и уразуметь ее. Были другие люди, у которых постепенно только-только пробивалось осознание какого-нибудь вопроса или которых тревожило какое-то внутреннее переживание. Они как бы чуяли, что им надо понять нечто, и не могли уловить, что именно (мы все это состояние знаем). А Христос расскажет притчу – и вдруг в этой притче они узнают и свой вопрос, и свое недоумение, и свое искание, и, может быть, находят полный или частичный ответ на те проблемы, которые у них постепенно складывались, но еще не созрели. А иные люди, находившиеся вокруг Христа, ничего подобного не переживали, и поэтому, когда доходило дело до притчи или даже до прямого ответа Христа на тот или другой постав ленный Ему вопрос, они вероятно, пожимали плечами: «Что за странный вопрос? И что за нелепый, непонятный ответ?» Эти люди слышали, но до них не доходило, видели – и все равно не уразумевали. Это бывает и с нами постоянно. Мы слышим чьи-нибудь слова, но так заняты собственными мыслями или переживаниями, что никаким образом не можем уловить того, что человек нам говорит. Или мы видим что-то, видим совершенно ясно, но не хотим видеть, наше зрение как бы затуманено. И как сказано в этой притче, слыша не слышим и видя не видим. Неверно думать, будто притча сказана так, чтобы мы не поняли: сказано так, чтобы понимали те, которые созрели, для которых понимание является необходимостью, для которых оно будет источником роста, нового шага в глубины.

А тем, которые могли бы, в лучшем случае, понять головой, но только головой, никаким образом не соотнося понятое со своей глубинной жизнью, таковым не нужно понимать, потому что такое головное понимание только опустошает человека. Я помню, мой отец мне как-то сказал: «Думай больше, чем читаешь, потому что твоя память всегда будет действовать быстрее ума». Речь идет тут именно о том, чтобы человек не нагружал себя головным пониманием, которое никакого отношения не имеет к его внутреннему опыту. Лучше ему ничего не понимать – и недоумевать или о своей тупости, о закрытости своего сердца и ума, или просто о том, что перед ним такая тайна, в которую он проникнуть никак не может, до понимания которой ему нужно еще созреть.

Говоря о притчах в целом, я хотел бы обратить ваше внимание еще на одно: на любовь Христа к природе. Это очень важная черта в Нем. Очень многие Его притчи основаны на созерцании природы, на том, как Он ее видит. Если можно о Боге, ставшем человеком, употребить такое сравнение, Он ее видит как художник. Он в ней улавливает глубину, красоту, чистоту, тогда как мы очень час то на природу смотрим только со своей – утилитарной – точки зрения. Я не помню, кто говорил, что художник смотрит на поле и думает: «Какая красота!» А крестьянин посмотрит и скажет: «Богатая жатва!»

То же самое можно сказать и об отношении к людям. Мы смотрим друг на друга и видим только то, на что наше сердце способно отозваться. Один человек видит красоту другого, его (или ее) лица или всего облика – видит только эту внешнюю красоту. Другой же, вглядываясь в эту красоту, прозревает за ней внутренний строй человека. Иногда он видит, что за этой красотой кроется страшное, соблазнительное уродство; a порой видно, что эта красота является сиянием внутреннего света. И вот Христос именно так смотрит на природу. Он – человек, но человек без греха. Он смотрит на природу не с точки зрения земледельца и не с точки зрения того, кто хочет обладать природой, властвовать над ней. Он смотрит на нее как на выражение премудрости Божией, которая создала такую красоту, вложила в нее такой глубокий, тонкий смысл.

В наше время очень важно вернуться к Христову отношению к природе, к ее красоте, к ее значению самой по себе, a не только в соотношении с нами. Вглядываясь в нее, важно думать не о том, какую пользу мы можем получить от нее или какая опасность в ней кроется. Мы можем смотреть на природу как на нечто вызванное к бытию Богом не только для того, чтобы явить совершенную красоту, но и для того, чтобы в свое время, освободившись от гнета греха, который положил на нее человек, стать частью Божественного Царства, когда Бог будет все во всем (1 Кор. 15: 28). Есть место у апостола Павла, где он говорит, что вся тварь стонет в ожидании откровения чад Божиих[44]44
  См.: Рим. 8: 19–22.


[Закрыть]. Стонет вся природа, вся земля, все небо, все мироздание, ожидая момента, когда человек вернется к Богу и сможет повести все созданное к Богу, когда человек сумеет, став сам обо́женным существом, т. е. существом, в котором живет Бог и которое укоренено в Боге, все созданное привести в глубины Божественной жизни, подобно тому как пастух ведет стадо. Это наше призвание.

В начале Библии сказано, что человеку была поручена власть над творением[45]45
  См.: Быт. 1: 28.


[Закрыть], но не для того, чтобы поработить его, не для того, чтобы властвовать над ним, подобно тиранам, мучителям, диктаторам, a для того, чтобы поделиться с творением всем своим знанием, вести его к той полноте, к которой оно призвано, к тому, если можно так выразиться, чтобы оно стало видимым одеянием Божия присутствия.

Это тема современной экологии, очень важная для нас. Мы должны понять, что наше христианское призвание заключается, между прочим, и в том, чтобы самим погрузиться в Божественную стихию, очиститься от всякого греха, от всякой нечистоты, от всякой тьмы, которая нам закрывает общение с Богом. И следующий шаг – примером, любовью, заботой, мудростью своей увлечь все мироздание за собой в глубины Божии.

После этих предварительных замечаний можно перейти непосредственно к притчам Христа, изложенным в четвертой главе Евангелия от Марка. Первой идет притча о сеятеле:

Слушайте: вот, вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы, и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто. И сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит! Когда же остался без народа, окружающие Его, вместе с двенадцатью, спросили Его о притче. И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, a тем внешним все бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят, своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи. И говорит им: не понимаете этой притчи? Как же вам уразуметь все притчи? Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат (Мк. 4: 3–20).

Первый вопрос, который вызывает во мне только что прочитанная притча, следующий: неужели есть люди, которые обречены не понимать, потому что они представляют собой ту или другую неплодородную землю? Неужели только некоторые, изображенные здесь как поле доброй, плодородной земли, могут понять и потому найти спасение? Если так, то была бы глубокая несправедливость в Боге и была бы большая неправда.

Нам надо понять очень важную вещь: эта притча не определяет людей вообще, разделяя их на категории. Эта притча нам говорит о тех состояниях, которые бывают в нас. Каждый из нас меняется изо дня в день. То человек чуток – и может каждое живое слово воспринять в глубины души, и там это слово, как семя в поле, начинает оживать, прорастать и в свое время даст богатый плод. В другие моменты мы бесчувственны, не способны отозваться не только на притчу, не способны отозваться даже на горе самого близкого, родного нам человека, когда мы окаменеваем от своего горя или от своей какой-то внутренней озабоченности. Тогда хотя семя падает в нас, хотя мы слышим, что друг нам говорит что-то очень важное о своем горе: у него ребенок умер, жена его бросила, с ним случилось нечто, что кажется ему непоправимым, – но мы не слышим, потому что все падает на камень, каким стало наше сердце.

В другое время бывает, что мы отзывчивы, но эта отзывчивость поверхностная. Мы еще остались поверхностными людьми, у нас нет той глубины, которая способна воспринять в полной мере то, что до нас доходит извне. Опять-таки это может относиться к горю другого человека или к его радости. Человек приходит к нам с горем, и мы короткое время – час, полтора – можем с ним посидеть, слушая его, утешая, ласково обнять его плечи рукой. А когда он уйдет – готовы стряхнуть с себя все его горе и погрузиться в нашу обычную жизнь, в самые плоские вещи. Мы свое дело сделали, «утешили» другого человека, приняли участие в его горе, теперь его горе осталось при нем, «а я-то при чем? Я теперь могу и в кино пойти, и книгу почитать, или к друзьям зайти, или заняться тем, что мне нужно». Вот на что указывает эта притча, когда говорит о людях, которые поверхностны, в ком корня нет, глубины нет. Да, слово падает в их души и взрастает лишь на время.

Когда речь идет о слове Божием, увы, бывает то же самое. Падает это семя на такую почву и на время укореняется, потому что мы с радостью его приняли, с интересом, с живостью, – но глубины-то у нас нет. Может быть, горе не вспахало нашу душу; может быть, земные, человеческие радости до нас никогда не доходили, мы только пригубливали и никогда глубоко не пили из этого кубка горя или радости, и поэтому живем-то мы недостаточно глубоко.

А то бывает (о чем тоже сказано в этой притче), что мы воспринимаем слово, но столько забот, столько нужд в нашей жизни: когда же нам заботиться об услышанном? Вечность? Она еще впереди, «успеется», a сейчас надо богатеть, надо с друзьями побыть, мало ли что надо сделать. И тогда оказывается, что заботы века сего, как говорит притча, заглушают слово, нам некогда заняться вечностью, нас занимает только время.

У Достоевского есть замечательное место, где он вспоминает свой приезд в Неаполь. Он стоит на палубе корабля и видит неописуемую красоту: голубое бездонное небо и природу, горы, город, море. Он весь охвачен этой красотой, a вокруг него приехавшие одновременно с ним и не смотрят на природу, на небо. Это все успеется, сейчас им надо заняться своим багажом, высадиться как можно скорее, раньше других, чтобы успеть найти извозчиков… Достоевский смотрит и говорит: да, a небо-то глубокое, бездонное, но небо-то всегда будет, «успеется» на него посмотреть, a теперь надо высадиться…

Не так ли мы живем очень часто – не только по отношению к Богу, но и по отношению к людям? Слишком часто, почуяв нечто глубокое, на чем мы могли бы остановиться, мы это отстраняем, потому что есть что-то другое – мелкое, ничтожное, но что «надо» сделать сейчас. Оно от нас может уйти, багаж мой может остаться на корабле, или я его потеряю по дороге, – на небо я успею посмотреть… Так бывает и с Богом. И к Богу я «успею» дойти.

Об этом я хочу сказать подробнее, пользуясь другой притчей.

Один человек сделал большой ужин и звал многих, и, когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже все готово. И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю, и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу прийти. И, возвратившись, раб тот донес о сем господину своему… (Лк. 14: 16–21)

Притча продолжается, но я на этом остановлюсь, потому что это единственное, что я хотел вам в ней прочитать. Здесь представлена ясная картина того, что с нами бывает. Мы призваны в Царство Божие, т. е. мы призваны вступить с Богом в отношения такой близости, такой взаимной любви, чтобы стать Его самыми близкими друзьями. Но для этого, конечно, надо найти время для Него, на до просто найти время с Ним пообщаться, так же как мы находим время для друзей. Мы не называем другом человека, который лишь иногда, встретив нас на улице, скажет: «Ах, как я рад тебя видеть!» – и потом никогда не покажется у нас в доме, будь у нас горе, будь у нас радость. Тут то же самое.

Господин (под именем господина тут говорится о Боге) пригласил друзей на брак своего сына. И каждый из них начал отказываться. «Я купил клочок земли, теперь я обладаю землей, она моя…» И он не понимает, что говорит совсем «не то»: потому что в тот момент, когда он «овладел» землей, он стал рабом земли. Он не может от нее оторваться, он не может ее оставить для того, чтобы разделить радость самого близкого своего друга, земля его держит в плену. Не обязательно, чтобы это было большое богатство, это может быть самая ничтожная привязанность. Подумайте о том, что случится, если вы в руку возьмете даже мелкую монету, с которой вы ни за что не хотите расстаться. Зажали вы ее в кулак – что же вы теперь можете делать этим кулаком? Ничего. А этой рукой? предплечьем? плечом? Ничего не можете делать, иначе вы выроните эту монетку. И в результате, потому что вы взяли в руку самую ничтожную монетку, грош какой-то, оказывается, что вы все свое тело, все свое внимание, все свое сердце поработили этому грошу, этому медяку. Этот образ всем нам должен бы быть понятен. Поэтому человек, который говорит: «Я теперь хозяин земли», – на самом деле только раб этого кусочка земли, поля, в которое он как бы пустил корни, – и эти корни ему не дают никуда от поля отойти.

Другой человек купил пять пар волов, у него дело, у него призвание, он что-то должен с этими волами делать: то ли обрабатывать землю, то ли впрячь их в тачку, чтобы таскать какое-то свое богатство. Он тоже не может пойти на зов своего друга, у него «дело есть», у него призвание есть, он что-то должен совершить на земле. Когда он совершит это на земле, ну, тогда он может вспомнить о небе, тогда и о Боге можно будет вспомнить, о друге можно будет вспомнить, о нуждах чьих-то можно вспомнить, о чьей-нибудь радости можно будет вспомнить…

О радости как раз говорит третий пример. Третий приглашенный отвечает своему другу (или Богу – назовите как хотите): «Я только что женился сам и не могу прийти на твой пир. Как я могу прийти на твою радость, когда мое сердце переполнено моей собственной? Для твоей радости в моем сердце места нет. Если я приду на твою радость, я должен на минуту забыть свою. Нет, этого я не сделаю!» Разве это не то, что так часто мы делаем в том или другом виде? Я хочу сказать, что у нас сердце чем-то переполнено и в нем нет места, чтобы разделить чужую радость или чужое горе. Страшно подумать! Но вот об этом нам говорит эта притча.

Это нам очень важно воспринять, потому что иначе мы будем жить, пуская корни в землю, думая, будто мы ею обладаем, тогда как мы рабы ее. «Земля» здесь обозначает все то вещественное, что нас может поработить: богатство в каком бы то ни было виде.

Или у нас высокое представление о нашем призвании: нам надо что-то совершить громадное. Я художник, я писатель, я умный человек; скажем даже: я священник, я проповедник, я богослов. Мне некогда заняться Богом, потому что я занимаюсь объяснением другим людям того, Кто Он, что Он, я говорю о тайнах Царства Божия… Жутко подумать об этом по отношению к себе, но также и к другим!

Теперь мы сумеем, может быть, понять, какой свободы от нас требует эта притча; свобода эта не значит отказ, a – независимость. Ведь большей частью то, что мы называем любовью, это порабощение другого и одновременно порабощение себя самого, это такое отношение к кому-то, что мы к этому человеку привязаны, как осел привязан к стене; это не любовь. Такая привязанность – нечто совсем другое: это рабство. Мы призваны к такой любви, которая отрекается от себя, которая отрешенно и пламенно об ращена к другому и способна видеть его или ее, a не себя в отражении.

Вы, наверное, помните отрывок из Послания к Римлянам, где апостол Павел говорит: вера от слышания, a слышание от слова Божия (Рим. 10: 17). Вера, т. е. хотя бы зачаточное знание о Боге, хотя бы какое-то представление, к нам приходит благодаря тому, что кто-то нам сказал нечто. Когда это слово доходит до нас не только лишь в виде умственного понятия, a как-то задевает и зажигает наше сердце, мы хотя бы на мгновение чувствуем новую жизнь и переживаем восторг. Но на восторге долго прожить невозможно. На восторге можно прожить несколько мгновений или несколько часов (так влюбленный может как бы в тумане своего переживания жить в течение какого-то времени), a потом приходится вернуться к обыденщине. Но этого нельзя делать. Восторг не должен в нас умереть, как огонь умирает и оставляет за собой пепел; восторг должен превратиться в серьезную восприимчивость того, что мы слышали, и верность не только тому, что мы слышали, но и тому, как мы сами отозвались на услышанное.

Я помню неизданные стихи одного эмигрантского писателя:

 
Он нам сказал: пойдете вы пустыней —
берегитесь, не сбейтесь с пути.
Вас спасало незнанье; отныне
только верность вас может спасти[46]46
  Стихотворение Н. А. Оцупа (1894–1958), русского поэта. С 1922 г. в эмиграции.


[Закрыть].
 

Верность… Если мы верными не будем, то мы изменники не только Богу, не только изменники тому, что мы пережили, но и себе самим. Потому что если мы сумели пережить глубоко то, что нам было открыто через слово или через зрение, – и забудем это, то мы себе изменим, мы уже недостойны самих себя. И поэтому верность – важнейшая черта характера. Верность надо развивать решимостью, развивать воспитанием в себе устойчивости. Только тогда мы можем принять слово и вспахать землю, если она не глубока, очистить эту землю, если она поросла терниями, сжечь эти тернии, даже если сама земля, ее поверхность от этого будет сожжена. Тогда мы сможем с решимостью идти к той цели, которая раскрылась в нашей душе, – потому что не только Бог сказал, не только кто-то, кого мы уважаем, нам это сказал, но и наше сердце и ум отозвались, и на услышанное мы сами ответили: «Как это истинно! Как это прекрасно! Ради этого, с этим стоит жить, можно жить!» Как апостол Павел сказал, можно и умирать ради этого, потому что это так ценно, так дивно, так драгоценно…

Я уже говорил о том, что некоторые люди слышат – но слово до них не доходит, видят – и остаются слепыми. У пророка Исайи говорится именно об этом несколько более пространно:

И сказал Он: пойди и скажи этому народу: слухом услышите – и не уразумеете, и очами смотреть будете – и не увидите. Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их (Ис. 6: 9–10).

Эти слова обращены ко всем нам. Берегись, человек! Берегись, потому что если ты по молодости, по отсутствию зрелости еще не можешь понять всего, то дол жен понять хотя бы то, что тебе доступно. А если ты не понимаешь ничего, поставь перед собой вопрос: что же со мной такое делается? почему? Говорятся слова простые, слова, которые всякий человек может, как слова, понимать – a до меня они не доходят. Не понимаю, ничего они для меня не значат. Неужели мое сердце стало таким грубым, что оно способно отозваться только на подобное же грубое, земное? или я сомкнул глаза, потому что не хочу видеть?

Есть страшное место в Евангелии, в рассказе о Страстях. Воины взяли Христа, привязали Его к столбу, покрыли Его глаза, начали Его ударять в лицо и говорить: «Ну что, Пророк? Теперь прореки, кто тебя ударил!»[47]47
  См.: Мф. 26: 68.


[Закрыть] Разве мы не поступаем так же – не только по отношению к Богу, но и ко многим людям? Закрывая глаза, чтобы не видеть, мы другого человека ударяем в лицо и говорим: «А разве я тебя ударил? Я же тебя люблю, я тебе друг». Поставим перед собой вопрос: не сомкнули ли мы недоброй волей свои глаза? не заткнули ли уши? не отупели ли мы от того, что заняты всем, кроме того, что насущно? (Я сейчас говорю не только о Божественном, но и человеческом.) Не закрыт ли я к тому, что во мне есть самого глубинного и человеческого: чувствам благородства, величия, достоинства, красоты, правды? Открыт ли я ко всему этому? Готов ли я услышать голос, который меня зовет к правде, честности, к жертве, к благородству? Или отворачиваю я свой слух, закрываю свои глаза?

Притча о сеятеле обращена к нам с суровостью, a вместе с тем – с такой надеждой, потому что, как я сказал, мы не всегда одни и те же. Сегодня я каменный; завтра я весь покрыт тернием; сегодня у меня никакой глубины нет… Но если только я даю Богу возможность каждый день ко мне приступить – непосредственно открываясь моему внутреннему чутью, или через чтение Евангелия, или через ближнего, который ко мне обращается, – если я это делаю, вдруг в какой-то день я окажусь той доброй почвой, которая принесет плод в тридцать, в шестьдесят, во сто крат, которая Бога вознаградит за Его любовь, за Его Крест.

После того как я так подробно остановился на притче о сеятеле, перейдем к разбору следующих стихов четвертой главы Евангелия от Марка. Тут мы снова встретим приблизительно те же вопросы, но они раскрываются по-иному и обогащают наше понимание.

И сказал им [Христос]: для того ли приносится свеча, чтобы поставить ее под сосуд или под кровать? не для того ли, чтобы поставить ее на подсвечнике? Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу. Если кто имеет уши слышать, да слышит! И сказал им: замечайте, что слышите: какою мерою мерите, такою отмерено будет вам и прибавлено будет вам, слушающим. Ибо кто имеет, тому дано будет, a кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет. И сказал: Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе. Когда же созревает плод, немедленно посылает серп, потому что настала жатва. И сказал: чему уподобим Царствие Божие? или какою притчею изобразим его? Оно – как зерно горчичное, которое, когда сеется в землю, есть меньше всех семян на земле; a когда посеяно, всходит и становится больше всех злаков, и пускает большие ветви, так что под тенью его могут укрываться птицы небесные. И таковыми многими притчами проповедовал им слово, сколько они могли слышать. Без притчи же не говорил им, a ученикам наедине изъяснял все (Мк. 4: 21–34).

Я хочу обратить ваше внимание на целый ряд моментов в этом коротком отрывке. Для чего приносится свеча? Для того, чтобы светить. А кому? Разумеется, не только тому, кто эту свечу принес и зажег. Она должна светить всем, кто находится в комнате. Эта свечка, поставленная на окно или просто стоящая на столе в хижине, может явиться путеводной звездой для потерявшегося человека. То же самое Христос говорит о том, что мы слышим, чему научились, что раскрылось и расцвело в нашей душе, о том слове, том понимании, которое в нашей душе уже принесло какой-то свой плод. Раньше я говорил, что нам дано делиться с другими тем богатством, которое выпало на нашу долю, давать другим то, что мы получили. Иначе мы потеряем то, что нам было дано. Ведь в конечном итоге – все это дело Божие. Апостол Павел в Послании к Коринфянам говорит: Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог (1 Кор. 3: 6). И это мы должны помнить.

Мы должны помнить также, что быстрота, с которой слово растет, не обязательно соответствует нашему желанию, чтобы все исполнилось как можно скорее. Как запало в душу слово, образ, понимание, как взошло – иногда непостижимо. Не сразу духовно оживший человек становится зрелым человеком. Нужно иметь терпение и в отношении себя, и в отношении других. Напрасно мы иногда падаем духом, не видя в себе и в других желанного роста, – Божие семя рано или поздно взойдет. Прежде нежели колос покажется над землей, с семенем неизбежно должно произойти нечто под землей: оно должно раствориться, как бы исчезнуть. Семя это перестает быть замкнутой единицей, оно пронизывается, пропитывается влагой, его больше узнать нельзя, отличить от земли нельзя. И только тогда, когда это семя уже нельзя отличить от почвы, в которой оно находится, начинается плодотворение. Так является плод – драматически, каким-то потрясающим образом, но вместе с тем самым малым, незаметным образом.

Об этом говорит рассказ о горчичном зерне. Малюсенькое зерно падает на землю, углубляется в нее, начинает таять, как бы исчезать, теряет свою обособленность ради того, чтобы сродниться, срастись с той почвой, в которой оно находится. Потом это малюсенькое зерно дает плод, и вырастает целый куст, где могут укрыться птицы небесные, громадные по сравнению с малюсеньким зерном. И поэтому нам надо помнить, что не обязательно мы должны что-то громадное принести, какое-то откровение дать. Иногда одно слово, сказанное вовремя, даже сказанное нечаянно иногда, может человеку переменить жизнь. Причем не обязательно Божественное слово – просто слово, которое исходит из недр нашего опыта, из того, чему мы сами научились.

Когда-то я преподавал в русской гимназии в Париже. Помню, однажды девочка лет четырнадцати весь урок плакала. Когда она выходила, я стоял у дверей. Я ее остановил и сказал: «Не отчаивайся никогда!» Она прошла мимо. Я не знал, что с этим словом случилось; но для меня это слово имело громадное значение, потому что я верю в помощь Божию в этом отношении. Двадцать пять лет спустя эта девочка, уже взрослая, меня разыскала и прислала письмо. Она писала, что в тот день эти слова дали ей силу жить и надежду на будущее; это будущее перед ней раскрылось, как победа.

Тогда, в тот момент, я только сказал ласковое слово бедной плачущей девочке, но оно было сказано изнутри моего собственного опыта и из того, чему я научился от Христа. И это очень значительно переменило нечто в ее жизни.

Далее в Евангелии говорится: Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу (Мк. 4: 22). Казалось бы, трудное слово. Что оно значит? В связи со сказанным в предыдущем стихе о свече (не для того ли приносится свеча, чтобы поставить ее на подсвечнике и она светила бы всем вокруг?) это можно понять так. Если в твоей душе, в твоем сознании, даже в твоей плоти есть что-то положительное или что-то отрицательное, то оно рано или поздно скажется, выйдет наружу. Человек, который потаенно страдает плотской страстью, делается иным, его воспринимают как такового, страсть эта так или иначе передается другим, которые или с отвращением от этого человека отходят, или соблазняются им. То же бывает с человеком, который духовно что-то постиг. Он может об этом не говорить, но в нем происходит такая перемена, что вокруг это чувствуется. Люди, которые с ним соприкасаются, видят, чувствуют, чуют, что общаются с человеком, в котором есть что-то особенное. Помню слова моего духовного отца[48]48
  Речь идет об архимандрите Афанасии (Нечаеве). Воспоминания о нем см. в: Антоний, митр. Сурожский. Встреча. М., 2010; Афанасий (Нечаев), архим. От Валаама до Парижа. М., 2011.


[Закрыть] о том, что никто не может оторваться от земли и идти в небесное, т. е. в Царство Божие, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. Люди, приходившие к святому Серафиму Саровскому, к святому Сергию Радонежскому, вообще к святым, и даже просто к людям более обыкновенным, но которые жили углубленной духовной жизнью (и в наше время они живут), чуют, что таковая есть. И поэтому знайте: ничего тайного нет, что не сделалось бы явным. Нет тайных грехов, тайной внутренней неправды, которая не сказалась и не передалась бы другим в виде губительной заразы. Рано или поздно это обнаружится.

Это вы, должно быть, знаете из собственного опыта.

И тут Христос еще раз предупреждает: Если кто имеет уши слышать, да слышит! Слушайте то, что Я говорю, обратите внимание, потому что вы можете и спасать, и губить самых близких вам людей не тем, что вы делаете, не тем, что вы говорите, но и тем, что вы собой представляете.

И дальше: Какою мерой мерите, такою отмерено будет вам и прибавлено будет вам, слушающим (Мк. 4: 24). Какой мерой мерите… В молитве Господней, «Отче наш», мы говорим: «Прости нам согрешения наши, как мы прощаем тем, которые перед нами виноваты». Вот о чем здесь речь идет. Если мы не прощаем другим, то и нам прощения нет. Если мы не обращаемся милосердно, с жалостью, просто по-человечески с другими, то и с нами поступят так же. Над нами суд Божий происходит и будет происходить. И это чрезвычайно важно помнить.