Текст книги "Убийца из прошлого"

Глава 24. Круг подозреваемых

Из окна гостиницы немецким ветеранам была хорошо видна дорога, ведущая к столовой. Они стояли рядом, уверенные, что их никто не может увидеть.

– Он хитёр, – заметил Макс Зайферт.

Профессор Шнелль вздохнул.

– Да, пожалуй. Но это наш последний шанс. В прошлый раз в Кембридже нам просто не повезло.

– Не согласен. Тогда мы действовали неправильно. Англичане безжалостны друг к другу. Но они не потерпят, чтобы кого-то из них разоблачил немец.

– На этот раз преобладают норвежцы. У них обострённое чувство справедливости.

– То есть они более наивны, ты ведь это хочешь сказать. – Макс Зайферт улыбнулся.

Некоторое время они молча наблюдали за тем, как Роберт Эверетт идёт по дороге.

– Ты заметил, – наконец заговорил Макс Зайферт, – что сначала мы были довольно однородной группой прошедших войну стариков. Всё и затевалось ради того, чтобы мы смогли лучше узнать друг друга. Но вот уже англичане держатся сами по себе, а мы стоим здесь, тоже сами по себе. Как ты думаешь, зачем Роберт Эверетт сюда приехал?

– Слишком самовлюблён, чтобы упустить такую возможность покрасоваться. Я слышал, как он хвастал норвежцу-полицейскому, что успех операции «Фритхам» – его личная заслуга.

– Пора нам его остановить.

– А ты уверен, что на этот раз мы выбрали правильный способ?

– Конечно. Его разоблачит норвежец. Я всё устроил.

– Думаешь, это произойдёт сегодня?

– Да, совершенно точно. Мы больше не можем ждать. Завтра мы покидаем Ню-Олесунн, а значит, больше никогда не встретим ни англичан, ни норвежцев, участвовавших в операции «Фритхам». Союз ветеранов сегодня вечером распускают.

– И тебе будет этого достаточно? Ты тогда успокоишься?

– Надеюсь даже на большее. – Взгляд профессора Шнелля за круглыми очками сделался жёстким.

Макс Зайферт вздохнул. За годы, прошедшие после возвращения с войны, он успел узнать, что ненависть больше похожа на болезнь, чем на чувство. Но одержимость его доброго друга Ханса Шнелля всё-таки его огорчала. Не стоило и пытаться отговаривать профессора, человека вообще-то мягкого, от исполнения его плана. И хотя он обещал другу свою помощь, знать всех деталей он не хотел.

– Пойдём позавтракаем, – только и сказал он.

Сразу после завтрака ветераны собрались для просмотра фотографий. Историк по очереди ко всем подходил и просил прислать их материалы в Тромсё, в Полярный музей. Он раздавал листки, на которых была представлена подробная информация о большом музейном фотоархиве и собрании рукописей. Дневники тоже представляют интерес – объяснял он. Материалы, которые они привезли с собой, уникальны и имеют большую ценность. Однако историк отдавал себе отчёт, что на его предложение откликнется лишь один или два человека.

Потом настала очередь немцев. Кое-кто из ветеранов нетерпеливо ёрзал на стуле. Ведь Макс Зайферт уже показывал фото, снятые немецкими бомбардировщиками? Одного раза достаточно. Более чем. Тяжело снова видеть, как стреляют по твоим тогдашним товарищам, как убивают тех, кто остался на льду без всякой защиты. Но оказалось, что речь идёт о фотографиях, которые делал на метеостанции в бухте Сигне Ханс Шнелль. Безобидные снимки. И скучные – подумали многие.

Кнут обвёл кружком имена тех новых рабочих, которые, согласно списку пассажиров, прибыли тем рейсом «Мунина». Тех, кто раньше уже работал на «Стуре Ношке», он в расчёт не брал, поскольку чужака, рискнувшего выдать себя за кого-то из них, немедленно разоблачили бы. Получилось девять кружков. Из этих девяти в Ню-Олесунне сейчас было пятеро.

И ещё одна странность. Четверо из них делили на «Мунине» одну каюту, если он всё правильно понял. Ещё двоих из той каюты, Эйлифа Нильсена и Биргера Олуфсена, среди участников встречи не было.

Кнут понял, что пора начать их расспрашивать. Продолжать расследование, держась на расстоянии, невозможно. Он посмотрел на часы. Запланированная программа давно должна была начаться. Ну, до ланча он попробует выяснить, что сталось с теми двумя.

Фотографии профессора Шнелля показывали смеющихся людей на фоне домика, собранного из больших деревянных панелей. На крыше домика торчали направленные в небо антенны. Затем шли снимки в интерьере, со стульями и столом военного образца. Снимки с охоты и прогулок. Пара фотографий из Ню-Олесунна, их сделали во время вылазки, предпринятой в 1941 году, – объяснил профессор Шнелль. Дома, погрузочные козлы, рельсы, шахтенные сооружения – всё было совсем не похоже на то, что можно было увидеть из окна, если отодвинуть штору.

Шнелль был вторым командующим на станции, которая сначала называлась «Кноспле», по имени начальника, а потом, в 1942 году, получила название «Нуссбаум». Он подробно рассказал о своей работе: о прогнозировании погоды, о запуске радиозондов. Немецкий профессор гордился своими военными заслугами. Их деятельности в арктической пустыне немецкое военное командование придавало большое значение. Они, разумеется, ожидали нападения со стороны союзников. И оно произошло. К ним подбирались медленно. Атаковать не решались, устроили засаду. На Шпицбергене, как правило, воевали именно так. За несколько дней до того, как их эвакуировали на немецкой подлодке, произошла стычка. И профессор Шнелль потерял в той стычке своего лучшего друга.

Ветераны зашевелились, сочувственно забормотали. В конце концов, для того эта встреча и задумывалась – признать, что враг тоже умеет дружить и скорбеть.

Но Ханс Шнелль продолжал говорить: свой небольшой доклад он делал не ради сочувствия.

– В 1942 году станция поддерживала радиосвязь с немецким шпионом – немецким не по национальности, а по смыслу своей работы. Он прибыл на Шпицберген на борту одного из двух небольших норвежских кораблей, чьи координаты и передал. Через пару дней корабли попали под бомбардировку – назывались они «Исбьёрн» и «Селис».

Никто из сидящих не проронил ни слова. Никто не шевелился. Было слышно, как за дверью возится повар, гремит посудой, задвигает ящик со столовыми приборами, кладёт масло на разогретую сковородку, что-то кому-то говорит и смеётся.

– Этот шпион работал за деньги, – продолжил профессор Шнелль. – Насколько нам было известно. Вознаграждение, которое он потребовал, было сравнительно невелико, особенно если принять во внимание, что немцы получали возможность наблюдать за проходом норвежских судов вдоль западного побережья Шпицбергена, затем отследить их в Грен-фьорде и выбрать подходящий момент для удара, когда корабли застряли во льдах.

Но во время последнего сеанса радиосвязи произошло нечто странное. После того как метеостанция завершила передачу, шпион начал передавать нам наши собственные координаты. Мы не сразу поняли, в чём дело. Он занимался контршпионажем. И случайно забыл вернуть настройки на частоту союзнической станции. Но, возможно, он перенастроил приёмник. И забыл про передатчик. С тем оборудованием, на котором мы работали во время войны, допустить подобную ошибку было легко. Так что он намеревался выдать нас союзникам.

Ветераны застыли. Но Харальд Ольдерволл вскоре нарушил тишину:

– Вы предполагаете, что у нас на борту был немецкий шпион? Вы про это нам рассказываете?

Якоб Кремер обернулся к нему, он явно волновался.

– Харальд, брось. Что толку скрывать? Мы тоже об этом знали.

Он обернулся к профессору Шнеллю и пояснил:

– Наш Харальд присутствовал на совещаниях руководства экспедиции. Их, разумеется, проинформировали. Всё так, как вы и предполагали. Имелся двойной агент, который должен был перехватывать передачи вражеских радиостанций, должен был вас искать. Но что-то я сомневаюсь, что план предполагал одновременную выдачу координат экспедиции «Фритхам».

– Это мы и правда знали. Но догадайся мы, что немецкие бомбардировщики прилетели по его наводке, уж я бы знал, что делать. – Петер привстал с места, лицо у него побелело. – Это он убил наших товарищей.

– Да о ком же вы говорите? – не выдержала Эмма. – Вам-то понятно, о ком речь, а мне – нет. А ведь во время той бомбардировки погиб и мой отец, не забывайте.

Поднялся и Роберт Эверетт.

– Вам нечем доказать свою байку. – Он безукоризненно держал осанку. Но его руки заметно дрожали, и он сложил их на груди. – Я никогда не скрывал, что работал на британскую разведку, так что – да, я был двойным агентом. Кто-то же должен делать трудную и грязную работу. Но утверждать, что я работал на немцев… Увольте!

Ханс Шнелль смотрел на него с отвращением.

– Покажи фотографии, Макс.

Ветераны заговорили наперебой и спорили всё то время, пока Макс Зайферт возился с проектором. Наконец на экране возникла первая фотография. Снова вид с самолёта. Расстояние до цели на этот раз было ещё меньше, самолёт пролетал над «Селисом» в какой-нибудь дюжине метров. Корабль сильно накренился, на баке бушует пламя. Видны силуэты спускающихся на лёд людей. А на палубе стоят двое, и один, видимо, поддерживает другого.

– Это мы с Эйлифом, – тихо сказал Ларсен.

Кромка льда почернела от сажи, на льду кровь и морская вода. На переднем плане какой-то человек, встав на колени, пытается поймать плавающий в проломе предмет.

Макс Зайферт переключил слайд, и появилось увеличенное изображение человека у кромки льда. Роберт Эверетт. Разговоры в зале снова смолкли. Следующий слайд представлял собой ещё один фрагмент фотографии, невероятно увеличенный, – изображение предмета в проломе. Оно получилось зернистым и нечётким, но всё-таки не приходилось сомневаться, что в воде плавает что-то вроде чёрного чемодана или ящика. Крышка была открыта, возможно, отскочила, когда ящик перебрасывали через поручни. Внутри находился ещё один ящик, со всевозможными циферблатами и рычажками, – портативная радиостанция. А в центре панели отчётливо читалась белая надпись на немецком языке, свидетельствующая о том, что радиостанция принадлежала метеослужбе ВМФ Германии.

– У меня есть очень простое объяснение, – заговорил Эверетт. – Это не то, что вы подумали…

– Полагаю, сейчас не самый подходящий момент, чтобы смотреть фотографии из кают? Те, которые мой отец прислал из Исландии. – От потрясения Эмма была бледнее обычного.

Себастьян посмотрел на неё с сочувствием. Худшего времени для продолжения рассказа о Роберте Эверетте нельзя было себе и вообразить.

– Да, придётся тебе немного подождать. Сейчас все вспоминают дни перед налётом и думают только о том, как можно было помешать немцам их обнаружить. Если всё так, как говорит профессор Шнелль, то им достаточно было просто запереть Эверетта в каюте, чтобы их координаты остались неизвестны врагу. А у немца нет никаких причин лгать.

– Но у нас так мало времени. Вечером члены Союза ветеранов войны в Арктике собираются провести последнюю встречу. А завтра мы поедем обратно в Лонгиер. И уже до самого отъезда не соберёмся вместе.

– А ты не можешь придумать какой-нибудь другой способ? Что, если попробовать выяснить, кто изображён на снимках, поговорив, например, с Якобом Кремером? Как председатель Союза, он должен знать их лучше всех. Тогда ты сможешь положить каждую фотографию в отдельный конверт с надписанным именем, будет им такой прощальный привет от тебя. Можешь даже вложить свою визитную карточку с припиской, мол, была бы очень рада узнать, что они помнят о последних днях твоего отца.

– Да, но… – Эмма колебалась.

– Подумай об этом.

Роберт Эверетт набрал себе еды и уже шёл к ним. Лицо у него было пунцовое.

– А что будет с ним? – шёпотом спросила Эмма.

– Ничего. Контршпионаж – грязная работа, даже в военное время.

Услышав их разговор, он почувствовал, как всё тело парализует страх. Как, она будет тут расхаживать и всем показывать те фотографии? Этого нельзя допустить. Её нужно остановить. Он должен заполучить эти снимки.

Кнут выскочил на крыльцо губернаторского домика, когда увидел историка, возвращающегося из столовой.

Хенрик Сигернес помахал ему рукой.

– А ты что на ланч не идёшь? Там, конечно, не особенно весело, но рыбная запеканка вкусная. – И он рассказал обо всём, что случилось на встрече в первой половине дня.

Кнут только головой качал.

– Думаю, я вычислил трёх-четырёх кандидатов в убийцы. Но после всего, что произошло, – не знаю. Может, следует отложить всё до тех пор, пока мы не приедем в Лонгиер. Себастьян Роуз считает именно так.

– А чем мы рискуем, если зададим им несколько простых вопросов?

Кнут вдруг заволновался:

– А ты нашёл открытку?

– Да, просто вывалилась из папки. Лежала на дне чемодана. Я взял её в столовую, чтобы отдать тебе. – Хенрик Сигернес вытащил из кармана куртки и протянул Кнуту небольшую открытку с видами Шотландии, как утверждала подпись.

Кнут перевернул открытку и прочитал текст.

Гринок, 28 апреля. Всё в порядке. Возвращаемся на Шпицберген. Остальное – когда доберёмся. Можешь гордиться своими сыновьями. Оттар.

– Так, теперь у нас есть образец почерка. Но, к сожалению, печатными буквами. Тут много не выжмешь. Почтовый штемпель на вид подлинный. Королевская почта, Клайд, 29 апреля 1942 года. Значит, в почтовый ящик её бросили за день до выхода двух судов из Гринока. И она пролежала на почте до самого конца войны.

– Всё так. – Историк о чём-то задумался. – Эта открытка – единственное свидетельство того, что подозреваемый вернулся на Шпицберген вместе с экспедицией «Фритхам». А может, он хотел, чтобы все так подумали? А сам во время всей этой неразберихи затерялся в Шотландии?

Но Кнут уже размышлял о другом. Почувствовав, что замерзает, он быстро закончил разговор с историком, вошёл в дом и стал рыться в старой полицейской папке. Выложил на стол последний рапорт. Перечитал вопросы ленсмана и его замечания относительно трупа в машине.

Открытка смотрелась рядом с пожелтевшими листками как яркое голубое пятно. Кнут её перевернул. Можешь гордиться своими сыновьями. Множественное число. Уж не своего ли брата убил тот человек из Сёр-Варангера?

Глава 25. В ледяной ловушке

Вокруг двух кораблей со всех сторон был лёд – в метр толщиной и ровный, как снежный наст на берегу. Ни единого тороса. Ни трещины, ни просвета – ничего, что предвещало бы облегчение работы маленького ледокола. Только ровная сверкающая поверхность от края до края, по всему Ис-фьорду.

Люди привыкли к шуму – к хлопкам и дребезжанию парового котла, к непрерывному скрежету льда по бортам, к перестуку двигателя на холостом ходу, когда, пройдя несколько метров, корабль в очередной раз застревал.

Дни тянулись долго. Относительно берегового пейзажа, мало-помалу делавшегося привычным, они почти не сдвигались с места. Далеко впереди раскинулся Лонгиер, но они пока что направлялись в Грен-фьорд. Так решило командование.

За ними тонкой чёрной линией тянулся ледовый канал – единственный росчерк среди абсолютной белизны. «Селис» шёл следом, на расстоянии в несколько сотен метров. Над ледоколом вился чёрный дым, повсюду вокруг чувствовался запах сгоревшего угля. Порыв ветра засыпал сажей палубу и всё, что на ней находилось. Люди были утомлены и раздражены – и так с утра до вечера. Их затягивала трясина безделья. Покер и кофе, кофе и покер. Это плавание казалось странно нереальным, фантастическим. Война шла далеко-далеко, они возвращались в шахты, оставив в прошлом шотландскую казарменную жизнь.

Как-то вечером капитан Фрей спустился в каюту, где он был в тот момент один, совсем как в прошлую их беседу. Удивительно, что никого другого не оказалось рядом, и на этот раз в случайность он не поверил.

– Я знаю, кто ты, – сказал Фрей. – И позволю себе заметить, что встречал людей гораздо хуже. Тебе, вероятно, трудно в это поверить? Если ты так думаешь, это говорит в твою пользу. Но ты, конечно, понимаешь, что здесь на борту немногие со мной согласятся.

Ему случалось убивать людей и за меньшее. А этот английский офицер держался совершенно спокойно, сидел и смотрел на него своими добрыми серыми глазами.

– Даже не думай. – Эти слова офицер произнёс очень тихо, почти про себя. И он застыл, как будто даже пошевельнуться не мог без разрешения англичанина. Просто удивительно, что у этого милого и общительного человека с небольшим брюшком была такая власть. Но ему даже в голову не приходило сопротивляться.

– Харальд Ольдерволл попросил меня выяснить, кто ты. Я ни о чём ему не расскажу. Твои признания останутся здесь, в каюте. Между нами. Но одно я должен знать точно, это очень нужно союзническим войскам. Ты – тот партизан, который действовал в Сёр-Варангере?

Наконец он мог говорить. Но от страха голос его не слушался:

– Нет. – Одно-единственное слово, произнесённое неожиданно осипшим голосом.

Джордж Фрей откинулся на переборку, на его лице ясно читалось разочарование.

– А не встречался ли тебе там человек, который много ездит и у кого есть возможность прятать радиоаппаратуру? Невидимка, которого никто не замечает?

– Да уж, понятно, мать вашу, почему вы думали, что это я. Невидимка. Это в точку.

На него вдруг накатила горечь. Неужели это никогда не кончится? Он жаждал только одного – чтобы его оставили в покое.

Английский офицер, должно быть, что-то понял по его застывшему лицу и наклонился к нему. – Даю тебе слово, что никому не передам то, что я о тебе знаю. У нас впереди несколько очень тяжёлых месяцев. Со Шпицбергена многие не вернутся. Мне непонятно, как вы могли не разобраться, почему мы здесь. Сейчас враг, сидящий в Берлине, смотрит в другую сторону. На Восточный фронт. Но скоро его взгляды снова обратятся на север. Если на Шпицберген отправят линкоры, наша маленькая экспедиция будет обречена. Не выживет никто. Мне известно, что ты убил священника в Сёр-Варангере. Однажды война закончится. И тогда они пойдут по твоему следу. Тебе не уйти. Но я не полицейский, я решаю военные задачи.

Он поднялся и пошёл к двери, продолжая говорить негромко, но чётко:

– Ты сам выбрал этот путь – сражаться вместе с нами. Выполняй свой долг, будь солдатом и другом для своих друзей. Это единственный совет, который я могу тебе дать. – На пороге он обернулся. – И ещё одно. Спрячь эту проклятую икону. Ты никого не обманешь своей жалкой историей. Люди жадны, как ты и сам знаешь.

Английский офицер связи был уже в коридоре, шаги его вскоре стихли. Он лёг на койку и заплакал – в первый раз с тех пор, как был совсем мальчишкой.

Но что-то Джордж Фрей им всё-таки сказал. На следующий день, когда они начали продвигаться в Ис-фьорд, к нему подошёл Эйлиф Нильсен и предложил табаку из своего кисета. Он посмотрел на жалкие остатки на дне мешочка и вежливо отказался. Но, опасаясь, что его отказ может быть неверно истолкован, он добавил:

– Пытаюсь завязать. На Шпицбергене скоро будет с этим туго, так что так и так бросать придётся.

– Пойдёшь со всеми на лёд? – Эйлиф, парнишка с заячьей губой, ещё не решался смотреть на него прямо, но явно был рад, что неприязнь можно оставить в прошлом. Отмашку дал Харальд:

– О захвате «Исбьёрна» не он настучал. Зазря мы на него думали, куда ему было-то, с «Мунина»?

– Погоди-погоди, а кто ж тогда? – упёрся Якоб Кремер. От скуки он уже на стенку лезть был готов. К тому же у него болела спина. Ему ещё не было тридцати, когда его скрючило, но таков уж был их семейный недуг.

– Мы пока не знаем. Но мы это выясним, не сомневайся. Джорджу Фрею верить можно, а он говорит, что мы ошиблись.

Эйлиф Нильсен был не единственным, кто обратился к нему в тот день, обнаруживая раскаяние и желание загладить вину.

«Ну, теперь всё позади», – подумал он.

Вечер среды, 12 мая 1942 года, был тёплым, ясным и солнечным. До пристани Баренцбурга оставались считаные сотни метров. Люди принялись мечтать о том, как согреют воды и отмоются. О том, как разобьют постоянный лагерь. О том, что будут делать, пока во льдах не откроется проход, и о том, как отправятся по морю дальше, в Лонгиер. А в капитанской каюте плотный табачный дым плавал над разложенными картами и планами, возбуждённо говорили о метеостанциях, радиосвязи, запуске зондов.

Он проник в рубку, рассчитывая побыть в одиночестве, но там оказался матрос, прикорнувший на капитанском стуле. Он встал у иллюминатора и какое-то время рассматривал снующих по льду людей. Некоторые доходили до самой земли, до домов в городке русских шахтёров.

– На борту почти никого, – негромко сказал он. Матрос не ответил. Из радиорубки доносилось бормотание: похоже, капитан Фрей остался у приёмника.

Солнце нагревало рубку, от жары его тоже стало клонить в сон. Он собрался уходить. Но тут его взгляд упал на человека внизу, на льду, который был не кем иным, как Джорджем Фреем. А кто же тогда сидит в радиорубке?

Дверь была плотно закрыта. Он подошёл ближе. Немецкий? Не может быть! Он распахнул дверь. На месте радиста сидел Роберт Эверетт. От жары в комнатушке он весь раскраснелся, по вискам стекали капли пота. Их взгляды встретились.

По трапу он спустился на палубу. Облокотился на поручни. Совсем скоро Эверетт уже стоял с ним рядом.

– Ты подслушал строго засекреченную радиопередачу, поэтому я вынужден сообщить тебе некоторые сведения – не хочу, чтобы ты превратно истолковал услышанное. Знают об этом очень немногие, поэтому будь с этими сведениями осторожен. Я офицер британской разведки. В мои задачи входит обнаружение вражеских метеостанций на Шпицбергене.

– Разве для этого не достаточно слушать? Вы ведь не должны с ними разговаривать? – Он не спешил сдаваться. Эверетт тоже:

– Я могу доставить тебе серьёзные неприятности, ты ведь понимаешь?

– Можем поговорить с господином Джорджем Фреем. – Ясно было, что подобного разговора Эверетт хочет меньше всего.

Продолжить разговор они не успели – их прервал крик матроса со смотровой бочки. Слов они не разобрали и подошли поближе. Матрос размахивал биноклем.

– Немецкий самолёт идёт во фьорд! Похоже, «хейнкель 111». Доложите командиру корабля.