Текст книги "Убийца из прошлого"

– Нам нужна помощь. Вода в машинном отделении скоро дойдёт до парового котла, и тогда мы взорвёмся к чертям собачьим – так говорят ваши люди. Мы пытались запустить трюмный насос, но не смогли. Ветер крепчает, вода уже на юте – вдобавок к течи. И мы не знаем, где находимся и далеко ли земля.

Капитан ни о чём не стал спрашивать, не сделал ни одного замечания, не проявил ни капли сочувствия. Отчеканил условия, на которых согласен помогать угонщикам. Молодой рабочий смотрел на него во все глаза и только головой качал.

– На это наш главный никогда не пойдёт.

– Значит, все пойдём на дно вместе с кораблём. – Капитан был неумолим.

В пятницу, б июня наконец пришла весточка с «Исбьёрна» – телеграмма, переданная через Исфьорд-радио и рудоуправление в Лонгиере. Адресована она была фру Халворсен в харстадское отделение «Стуре Ношке». Но пришёл с ней в контору предводитель хирда.

Тг, 6/6-41 09.00 Шпицбергуголъ Шпицберген в Шпицбергуголъ Харстад: после четырёх суток плена перехватили корабль и оружие понедельник тчк захватчики задержаны тчк остатки топлива незначительны тчк скорее отправьте 30 тонн мазута юго-восточную гавань острова медвежий тчк информируем только вас тчк передайте дальше необходимости тчк ожидаем распоряжений тчк ис-фьорд-радио условлено время ответа 13.00 тчк сивертсен

Фру Халворсен с трудом подняла голову. Людям на борту угрожала смертельная опасность. Хотела бы она положить голову на стол и расплакаться. Но на это не было времени.

Он стоял у поручней «Мунина» в полном одиночестве и смотрел на берег. Согласно полученному указанию, если корабль в ближайшие сутки не высвободится из ледяного плена, нанятые шахтёры должны отправиться по льду пешком. Никакие жалобы на тяжёлый багаж и нехватку экипировки не помогли. Им предстоял изматывающий марш-бросок до Лонгиера, но шахты компании отчаянно нуждалась в рабочих руках.

Далеко впереди он различал огни погрузочного причала, а за ними – он знал – ровные ряды бараков, стройная белая деревянная церковь, построенный из бруса и выкрашеный красной краской губернаторский дом, выше по склону – гигантские наземные сооружения на деревянных ногах, отмечающие спуски в шахты.

Он почувствовал, как возвращается радость – странное чувство. Похожее на робкий, нежно-зелёный росток. Новая жизнь на поле смертельной битвы, выжженной дотла, на руинах прежнего существования. До него, конечно, дошли все слухи и пересуды о том, что случилось с «Исбьёрном». И его новый друг, Харальд Ольдерволл, похоже, решил, что он имеет какое-то отношение к угону корабля. Вероятно, это сулило возможность войти в контакт с определёнными лонгиерскими группами. Но он не так представлял себе новую жизнь. Он мечтал стать работягой, обычным незаметным человеком, невидимкой, одним из жителей Шпицбергена. Который в один прекрасный день сказочно разбогатеет.

Глава 15. Каюта номер семь

В плавании на «Анденесе» Себастьян Роуз поначалу участвовать не собирался. Но Эмма, её состояние и настроение, его очень беспокоили. Немного подумав, он решил, что её нельзя отпускать одну на осмотр останков кораблей, который норвежская береговая служба благородно предложила включить в программу. И как он только мог быть таким беспечным? Ведь ледокол «Исбьёрн» и шхуна «Селис» были, по сути, могилой её отца и двенадцати других погибших. Маловероятно, но всё-таки возможно, что камера маленького подводного робота передаст их достаточно чёткие изображения. Но даже если этого не произойдёт, поездка может стать для неё тяжёлым испытанием.

Самому себе Себастьян мог признаться, что отказывался от прогулки на «Анденесе» в основном из-за желания как можно больше оттянуть встречу с Робертом Эвереттом, вторым англичанином, приглашённым на встречу ветеранов. До сих пор ему везло. Эверетт слишком поздно прилетел из Лондона в Осло и потому не успел на ночной самолёт до Шпицбергена. Никто не получал от него известий, поэтому было решено, что корабль береговой охраны отойдёт от причала в два часа, как и было условлено. Себастьяна грела мысль, что у соотечественника нет никакой возможности успеть к отплытию.

И всё-таки он оказался на борту – тот самый Робби Эверетт, которого он не видал больше пятидесяти лет. Себастьян понимал, что разговора не избежать.

Будучи полицейским инспектором, Себастьян часто руководствовался собственной интуицией. Но своим коллегам в Бристоле он ни за что бы в этом не признался. Обычно он представлял дело так, будто все интуитивные прозрения исходят от Эммы. Это было несправедливо, поскольку, как правило, именно Эмма находила рациональные и продуманные аргументы, а он многие вещи просто чувствовал и предугадывал. К сожалению, в этот раз спросить её мнения он не мог. Отвлекать её в дни, которые она решила посвятить памяти отца, было просто-напросто бессовестно.

Мероприятие началось. Гостей приветствовал капитан судна, губернатор произнесла речь. Оба проявили благоразумие и говорили кратко. Представитель немецкой стороны тоже быстро закончил свой небольшой доклад. Диапозитивы у него были превосходные. Болезненно чёткие кадры, явно сделанные с воздуха, из немецких самолётов. Тонущий «Исбьёрн», уже наполовину скрытый водой, а на заднем плане, в том же ледовом канале, «Селис» в огне. И ползущие по льду крохотные чёрные фигурки.

Немец несколько раз предлагал слушателям задавать вопросы. Но никто ни о чём не спрашивал. Так он и стоял с прямой спиной, неподвижно глядя на ветеранов в первом ряду, словно в ожидании приговора. Макс Зайферт когда-то был молодым пилотом одного из тех четырёх самолетов, что пролили смерть на два небольших норвежских корабля…

«Да что со всеми этими военными, которые настаивают, чтобы их называли ласкательными именами? – думала Эмма Роуз. – Робби, Макс. Какие свои зверства они скрывают под маской милой общительности?» Она посмотрела на Себастьяна, который предостерегающе покачал головой. Чтобы читать все чувства Эммы по её лицу, вовсе не обязательно быть хорошим физиономистом. По крайней мере, в одном они были согласны без всяких слов: коротенький доклад немца причинил почти невыносимую боль. Как могут норвежцы просто сидеть и слушать такое? Перед ними стоит человек, который сбрасывал на них бомбы, а потом добивал раненых и расстреливал тех, кто без всякого прикрытия отчаянно полз к берегу, прочь от тонущих кораблей.

Все обычные в таких случаях слова и выражения были пущены в ход. Это было так предсказуемо и в то же время так возмутительно, что Себастьян Роуз уже подумывал встать и покинуть кают-компанию. Если коротко, то пилот просто подчинялся приказу и не знал ничего, кроме того, что Германия находится в состоянии войны, а ещё на основании донесения патрульного бомбардировщика «хейнкель 111» все решили, что два корабля принадлежат русским. Себастьян Роуз взглянул на российского консула из Баренцбурга и на его переводчика. Их лица оставались неподвижными, почти равнодушными. В конце концов, они были из стана победителей, и холодная настороженность стала для них естественной манерой обращения со старыми врагами. Русские никогда не забудут и не простят.

Но в одном Максу Зайферту отказать было нельзя: у него хватило мужества приехать сюда и встретиться с теми, кому он причинил столько зла. Ему совсем не обязательно было снова отправляться на Шпицберген. Себастьян Роуз сидел и гадал, почему старый офицер решил подвергнуть себя такому испытанию.

Себастьян Роуз готовился к беседе с «другом детства» за ланчем, однако эти приготовления оказались напрасными. Сэр Роберт Эверетт уселся между шпицбергенским губернатором и российским консулом. Эмма и Себастьян нашли два свободных места за другим столом. В офицерской столовой между столами было не повернуться. После еды всех сразу пригласили вниз, в кормовой отсек, на дистанционное обследование двух остовов с помощью подводного робота.

Миниатюрную жёлто-чёрную подводную лодку опустили на дно с помощью лебёдки и тонкого троса, сам робот со всех сторон был защищён прямоугольной железной клеткой. Тонкий кабель от него тянулся по палубе прямиком в небольшую лабораторию, куда можно было попасть с юта. Лаборатория была битком набита электроникой, компьютерами и мониторами и слишком тесна, чтобы вместить всех гостей разом. Почётные гости первыми вошли в лабораторию и прослушали инструктаж. Эмма Роуз также попала в первую группу, а Себастьян, оставшись в одиночестве, встал у поручней и стал смотреть на серое море.

– К вечеру станет похуже. – Кто-то бесшумно подошёл и встал рядом с Себастьяном. Пришедший был небольшого роста, одет в тёмный костюм. Белая рубашка, бордовый галстук, под пиджаком – вязаный пуловер с мелким рисунком. Ни один из предметов одежды не был новым, но это явно был лучший выходной костюм.

– Простите? – Полицейский инспектор улыбнулся, давая понять, что не говорит по-норвежски.

– Будет плохая погода. – Собеседник заговорил по-английски, причём довольно сносно.

– Почему вы так думаете? Кстати, меня зовут Себастьян Роуз, я муж Эммы. Из Бристоля. Вы знаете, она дочь Джорджа Фрея.

– Да, я понял. Господина Фрея, да.

Себастьян Роуз осторожно покосился на собеседника. Лица видно не было – тот смотрел на баренцбургские дома, отделённые от корабля береговой охраны какой-нибудь полумилей, крепкие руки рабочего с потемневшими от табака кончиками пальцев крепко сжимали поручни.

– Наверное, тяжело сюда возвращаться? Вы здесь после войны в первый раз?

Его собеседник кивнул и достал кожаную сигаретницу, украшенную изображением лисы.

– Той ночью всё было иначе. – Взгляд у него сделался рассеянным. – Я стоял на палубе, вот как сейчас, стоял покуривал. Многие ребята вышли на лёд погулять и погреться на солнце, хотя был уже поздний вечер. Май, полярный день. Я тоже думал спуститься. Не успел. В Грен-фьорд влетели самолёты, заходили со стороны солнца. Свет так бил в глаза, что смотреть на них было трудно. Мы поняли, что на этот раз всё очень серьёзно. Они нас засекли – немцы на самолёте-разведчике, который до этого пролетал.

Он с трудом подбирал слова. Сомневался, стоит ли продолжать. Но англичанин, похоже, заинтересовался.

– У нас было мало оружия, да. Кое-какая противовоздушка на палубе была. Но нам не оставили ни единого шанса. Мы толком не знали, от чего это оружие должно нас защищать. В любом случае против немецких бомбардировщиков оно не особенно помогало. Ледокол почти сразу получил прямое попадание и начал пропускать воду. Он сильно накренился, привалился к ледяной кромке с одной стороны канала. Я посмотрел на рулевую рубку и различил лицо самого Эйнара Свердрупа, начальника экспедиции. Знали вы, что директор Свердруп тоже там был? Перед экспедицией его произвели в старшие лейтенанты и назначили командиром. Лицо испуганное, но от иллюминатора не отходил. Кто-то из ребят якобы слышал, как господин Эйнар кричал, что его ранили и что все остальные должны прыгать на лёд и бежать к земле. А потом прилетела бомба и со свистом врезалась прямо в борт. Корабль аж подпрыгнул.

Себастьян Роуз кивнул. У поручней стояли они одни. Все остальные гости перешли на другую сторону юта и смотрели, как жёлтого подводного робота медленно опускают в воду.

Рассказчик бросил за борт окурок.

– Первое, что я помню, это звуки, мешанина звуков – наверное, я на несколько минут отключился. Я слышал крики раненых, грохот бомб, рвущихся по обе стороны ледового канала, стук корабельного двигателя. На палубе выли и рвались с цепи собаки. «Исбьёрн» утонул быстро. Он вроде как перекувыркнулся и плавно пошёл вперёд, то есть вглубь. Последней скрылась из виду корма. За несколько минут исчез целый корабль. И с ним одиннадцать человек, как мы потом узнали. Господин Эйнар – он тоже тогда погиб. Из машинного отсека не выбрался никто.

Себастьян Роуз выругался про себя. Эмме будет тяжело услышать такое. Но вслух он сказал:

– Вам следовало бы немного поговорить с моей женой. Она будет рада узнать о последних днях отца, которые он провёл с вами. Особенно о тех, что выдались счастливыми.

– Он – господин Фрей – был милым и симпатичным человеком. Старался выучить норвежский, даже говорил немного. Столько, сколько надо, чтобы в карты играть. Но не все тогда были одинаково дружны, не все, да. Этот Эверетт… У них с Фреем была старинная вражда. Точно вам говорю.

Себастьяна Роуза передёрнуло. Снова старые истории, опять и опять. Пусть подождут немного.

– У Эммы с собой снимки с плёнки, которую отец прислал из Исландии.

– Да, она говорила. – Не похоже было, чтобы он заинтересовался. Он показал на море, в сторону устья Грен-фьорда. – «Селис» был от ледокола метрах в двухстах, в том же канале, и он загорелся. Но тогда уже бомбы у самолётов, видать, закончились, потому что больше они не падали. Почти весь экипаж выбрался на лёд, стали вытаскивать с юта оружие и военное снаряжение. «Селис» ещё почти два часа был на плаву. Вытащили мы и кое-какие приборы. Самое главное – сигнальную лампу. Это благодаря ей мы потом, через несколько недель, смогли выйти на связь с самолётом-разведчиком, который из Гринока прилетел. А господин Джордж Фрей – он не выбрался, пропал во время пожара. Седьмая каюта у него была. На палубу он так и не вышел.

– И на этом всё кончилось? – Себастьян Роуз начинал волноваться. Эмму лучше не оставлять в обществе Робби Эверетта надолго.

– Да, мы тоже так подумали – что всё кончено и самолёты улетают на юг, потому что у них больше не осталось бомб. Но пока мы вытаскивали раненых и упавших в воду и переправляли на берег тех, кто не мог идти сам, они вернулись. Внезапно, на низкой высоте. Они стреляли по всему, что двигалось. Мне повезло, мою ногу пуля едва задела. Впереди на льду я заметил раненого, который полз прочь от пролома, где исчез ледокол. Рыдал и звал сына, который утонул вместе с кораблём. Один из самолётов вернулся и расстрелял его в упор. Мы вытащили его на сушу, но он прожил всего три дня. А другой его сын был на борту «Селиса», тот выжил.

И вдруг всё стихло. Тишину, которая наступила потом, мне не забыть. Я как будто оглох. Только я ведь не оглох, я слышал крики человека, бьющегося в воде на том месте, где утонул «Исбьёрн». Из одежды на нём было одно исподнее. Он, кстати, выжил, удивительное дело. У него было несколько пулевых ранений, в грудь и в спину.

И тут за их спинами раздался высокий надтреснутый голос. Оба вздрогнули.

– Сэнди! Глазам своим не верю! Неужели это и вправду ты, после стольких лет?

Себастьян Роуз медленно обернулся и увидел разрумянившееся весёлое лицо Эммы. Но заговорил он не с ней, а с мужчиной позади неё:

– Робби Эверетт. Странно снова тебя встретить. Мы пытались с тобой поздороваться после доклада того немца, но ты был занят. Осмотр кораблей уже закончен?

Эмма взяла его под руку.

– Нет. Технические неполадки. Что-то не так с датчиками глубины и наклона. Мы только и увидели, что дно. Подошла очередь следующей группы, и ты, Себастьян, в неё зачислен. Иди наслаждайся. – Её лицо ещё не утратило задорного выражения, но глаза смотрели удивлённо и серьёзно.

Инспектор британской полиции обернулся к перилам. Человек, с которым он только что стоял и разговаривал, уже ушёл – бесшумно, не говоря ни слова. Себастьян Роуз пожалел, что не спросил его имени.

Ледокол «Исбьёрн» лежал на боку на глубине ста тридцати шести метров, в точности там, где гидролокационные исследования прошлых лет обнаружили на наклонном морском дне остовы кораблей. Рядом с судном чернело какое-то углубление, почти дыра. От вопросов о том, что это может быть, оператор отделывался общими словами. По мере того как мини-робот совершал манёвры вокруг остова, картинка на экране менялась. Показались и пропали части киля, нос, другой борт с длинной пробоиной, куски перил. Фонари робота светили всего на несколько метров вперёд. Рубка привалилась ко дну. Двери и иллюминаторы были задраены.

Себастьян Роуз ожидал, что картинка будет неясной и мутной из-за водорослей и взвеси. Однако чёткости изображения хватило бы, чтобы прочитать бирки на разбросанных по дну возле корабля ящиках. Правда, так близко оператор робота не подводил. Он получил указание держать его на некотором расстоянии от объектов исследования – по крайней мере, пока в лаборатории остаются гости. Кто-то опасался неожиданных открытий.

Долго стоять в тесной кормовой каюте ветеранам было не под силу. Один за другим они исчезали в направлении кают-компании. В конце концов Себастьян Роуз остался с оператором один на один. Он подтащил стул и уселся рядом с монитором. Оператор посмотрел вопросительно.

– Нам сказали, что мы будем обследовать только «Исбьёрн». Если хотите увидеть «Селис», мне нужно попросить, чтобы «Анденес» подошёл к нему поближе. Отсюда кабель не дотянется.

Тюленебойное судно пребывало в гораздо худшем состоянии, чем ледокол. Пока оно тонуло, корпус развалился на три части. Передняя часть корабля, куда угодила бомба и откуда начался пожар, странным образом сохранилась лучше всего.

– Можно подойти поближе? – Себастьян Роуз и сам хорошенько не понимал, что ищет. Он встал и закрыл дверь в лабораторию.

Оператор неохотно продолжил осмотр. Он осторожно подвёл мини-робота к зияющему чёрному разлому. Свет от фонаря попал в отверстие, и внутри залегли длинные резкие тени. На экране появился узкий коридор, опрокинутый набок. Одна из его стенок теперь была полом, а другая – потолком. Двери в этом «полу» все без исключения были закрыты и забаррикадированы тяжёлыми предметами, упавшими со своих мест, когда корабль тонул.

– Может робот забраться внутрь?

На этот раз оператор запротестовал:

– Я не знаю, есть ли у меня на это право. Нам требуется разрешение командира корабля. Мы можем задеть доски или ещё что-нибудь, что оторвётся и повредит кабель или робота. А это дорогостоящая аппаратура.

Но Себастьян Роуз не сдавался:

– Ну чуть-чуть ближе. Всего несколько метров, сразу за отверстием? Вы же можете повернуть робота и посмотреть, способно ли что-нибудь на него упасть.

– Повернуть робота, – передразнил оператор. – Думаете, это так легко?

И всё-таки англичанин получил что хотел.

Низ носовой части был завален различными предметами. Но многое было скрыто песком и водорослями. Трудно было понять, чем эти вещи были когда-то. Себастьян Роуз вдруг заметил нечто, что вполне могло быть рукой скелета.

– Здесь ближе подходить не надо, – сказал он тихо, понимая, что ни о каком опознании и речи быть не может. – Давайте попробуем развернуть робота и посветить на другую стенку.

И там он наконец нашёл то, что искал и о чём никак не мог знать заранее. Двери в той стене, которая теперь была потолком, были распахнуты. Видимо, личные вещи людей из верхних кают вывалились и теперь лежали на «полу». Но одна из дверей оставалась закрытой.

– Можете подобраться поближе? Видите, вон там?

Оператору и самому стало интересно. Колдуя над чувствительными манипуляторами, он медленно и осторожно вёл робота сквозь темноту, пока наконец они не разглядели, что одна из кают заперта. К двери была накрепко прикручена табличка с цифрой семь. А из замка торчал ключ.

Глава 16. Тройной обман

– Ничего себе совпадение. – Себастьян Роуз откинулся в кресле. – Я тебе сейчас такое расскажу, ты на стуле подпрыгнешь.

– Очень может быть. Я в последнее время довольно нервный. – Несмотря на несерьёзный тон, Кнут выглядел обеспокоенным. – С тех пор, как взял почитать старую папку с отчётами финнмаркской полиции. Положа руку на сердце, не быть. Случись то, что описано в этих рапортах, сегодня, служба уголовных расследований уже давно бы занялась этим делом. Но дело было пятьдесят лет назад. Не понимаю, каких действий от меня ждут. Хьелль Лоде всё спихнул на меня.

Незаметно отделившись от основной группы, двое полицейских встретились сразу после того, как небольшой самолёт с ветеранами приземлился в Ню-Олесунне. Кнут прямиком из аэропорта поехал в маленький деревянный домик, который служил сотрудникам губернатора и офисом, и гостиницей. За всю зиму сюда никто из Лонгиера ни разу не приезжал. Воздух в домике был сырой и затхлый, и Кнут сразу же открыл окно.

Себастьян Роуз пошёл с ветеранами в столовую, наскоро пообедал, извинился и ушёл раньше, чем Эмма успела спросить, куда это он собрался. Он не хотел, чтобы она услышала историю, которую он собирался рассказать Кнуту. А тот хотел сначала поговорить о событиях последних нескольких дней.

Рассказ Кнута Себастьяна изрядно удивил.

– И что тебя больше волнует? Старый убийца или возможность отыскать здесь, на севере, сокровище, украденное в годы Второй мировой?

– Большая часть шпицбергенских построек во время войны была разрушена. Что-то сожгли, что-то разбомбили. Вероятность того, что старинная икона пережила подобные события, весьма невелика. Так что ответ «нет», икона меня не очень интересует. Это просто очередная арктическая легенда, проросшая из зерна правды. А вот убийства меня беспокоят. По-норвежски ты не читаешь, так что нет смысла давать тебе старые полицейские рапорты, но я могу попробовать подробно перевести кое-какие отрывки…

– Думаю, суть я уже уловил. Может, позже… если что-то из этого выстрелит. В лонгиерский участок докладывал?

Кнут тяжело вздохнул.

– А ты бы доложил?

– Я – нет. Только здешние порядки с английскими сравнивать нельзя. После войны по улицам Бристоля шаталось немало убийц, были среди них и люди с фальшивыми паспортами. Вообрази себе всех этих солдат, вернувшихся домой. По сегодняшним критериям у многих наверняка диагностировали бы психические расстройства. Работы нет, общество изменилось до неузнаваемости, и к нему надо заново приспосабливаться. Все послевоенные десятилетия такими вопросами не задавались. Если бы до меня дошли подобные слухи, я бы просто закрыл на них глаза. Разумеется, если в участок не поступало заявления. В случае заявления расклад был бы совсем другой.

– Как думаешь, есть риск? Что во время встречи что-нибудь случится?

– Ну… – Себастьян Роуз достал трубку и стал вертеть её между пальцами. Он знал, что Кнут не курит, и зажигать её не стал. – Не могу себе этого представить, принимая во внимание их возраст. Но, возможно, это только мои предположения.

Он смотрел в пол, не решаясь приступить к делу.

– Вообще-то я тоже хотел тебе кое-что рассказать. Обещай, что ни словом не обмолвишься Эмме. Речь о её отце. И о другом англичанине, приехавшем на встречу, – о сэре Роберте Эверетте.

Эмма тоже ушла сразу после обеда. Отговорилась тем, что хочет распаковать чемоданы. Но, вернувшись в гостиницу, она нашла их большую угловую комнату пустой.

Эмма вышла на улицу и немного постояла на крыльце, осматриваясь. Было тихо и безлюдно, между домами разливался мрачноватый покой. Куда мог подеваться Себастьян? Она медленно пошла по гравийной дороге, огибавшей площадь перед столовой. Вдоль дороги выстроились старые деревянные дома – школа, почта, контора Кристиана Анкера, где записи о занятых участках делались прямо на стене, и красно-коричневый амбар – рабочий клуб. Ниже у пристани стояли дома из бетона. Первая ню-олесуннская электростанция работала на угле, и её давно уже снесли. В пятидесятые годы из железобетона построили новую электростанцию и завод по очистке угля, и они остались торчать среди других построек, как старые гнилые зубы.

Было холодно, тонкая куртка почти не грела. Эмма подумала, что выглядит как туристка. Только висящего на шее фотоаппарата не хватает. Дойдя до идиллических, так называемых лондонских, домиков (четыре жилых дома, построенные в 1949-1950 годах), она повернула налево и пошла в сторону заброшенных строений у старой пристани. После громкой катастрофы, случившейся на шахте в начале шестидесятых, эту часть Ню-Олесунна никак не охраняли и почти не приводили в порядок. По этому поводу в компании «Кингс Бей» велись жаркие споры: одни предлагали снести всё до основания или, по крайней мере, как-то использовать сохранившиеся постройки, а другие утверждали, что даже мусор убирать нельзя, – ведь и отходы способны что-то рассказать о прежних временах.

Эмма подошла к невысокому угольному отвалу и поднялась на вершину. За прошедшие годы отвал порос мхом и лишайником, природа медленно делала своё дело, скрывая следы человеческого присутствия в Арктике. Прежде чем насыпи окончательно сольются с окружающим ландшафтом, пройдут сотни лет. Эмма стояла между двумя опорами канатной дороги; со временем они покосились и теперь словно прислонились друг к другу. Открывавшийся вид не сильно отличался от того, что просматривалось с дороги, но она всё равно чувствовала себя настоящей искательницей приключений.

Опоры здешней канатной дороги были меньше тех, что раскиданы по всему Лонгиеру. В Ню-Олесунне большую их часть убрали. Тут и там валялись упавшие деревянные столбы. На другой стороне дороги сгрудились вокруг завода по очистке угля пустующие бетонные постройки, а сам завод, зияя разбитыми окнами, поднимался вверх на целых одиннадцать этажей; все его двери были заколочены, а на почерневшей от угольной пыли земле неопрятными кучами были навалены брёвна и доски. С другой же стороны, там, где заканчивалась дорога, виднелась узкая пристань – нагромождение железных балок, необработанного камня и дерева, всё перекорёженное и практически разрушенное льдами. Район старого пирса больше всего напоминал порт после бомбёжки, заброшенный много лет назад.

Само существование Ню-Олесунна, такого прекрасного и невероятного, прямо посреди арктического ландшафта было загадкой. Получив приглашение на встречу, Эмма принялась читать о военных действиях на Шпицбергене всё, что только могла найти. Посёлок со всеми его весёлыми разноцветными домиками, несомненно, был обречён: его должны были сжечь, разбомбить, сровнять с заледеневшей тундрой. Три из четырёх участвовавших в войне сторон в разное время отдавали приказы об уничтожении поселения. Почему же ни норвежцы, ни англичане, ни немцы так и не выполнили этот приказ?

С вершины угольного отвала Эмма не могла разглядеть верхнюю часть города. Покрытые шрамами стены завода загораживали обзор. Эмма закрыла глаза и попробовала представить, как бы выглядело это место, если бы его бомбили.

Перед ней лежал бы сейчас огромный пустырь. То, что когда-то было домами, превратилось бы в кучи золы и щебня, в холмики, заросшие мхом и иссохшей клочковатой травой. Там, где когда-то был рабочий клуб, высилась бы куча побольше, состоящая из чёрных обгоревших брусьев. На другой стороне невидимой дороги торчали бы из нагромождения каменных осколков обуглившиеся доски, единственные останки жёлто-палевой школы. А на востоке виднелся бы серый прямоугольник полуобрушившихся бетонных стен. Большая столовая.

Несколько дальше, уже за чертой города, виднелся бы силуэт не затронутой разрушением сорокаметровой железной мачты, к которой много лет назад причалил дирижабль Руаля Амундсена «Норвегия». А внизу, возле разбомблённых пристаней, были бы две огромные серые тени – завод по очистке угля и электростанция сороковых годов, начинённые гигантскими механизмами, асбестовыми плитами и ржавыми трубами. Ни одному пожару, ни одному обстрелу, хоть с самолёта, хоть с подлодки, не под силу поставить этих бойцов на колени.

Эмма открыла глаза и вновь оглядела раскинувшийся перед ней посёлок. Почти от всех шпицбергенских поселений после войны остались только дымящиеся развалины. Так что же защитило этот крохотный городок?

Себастьян Роуз набил трубку и закурил, а Кнут достал из холодильника две зимовавшие там банки пива. Кнут ждал. Похоже, история, которую Себастьян собирался рассказывать, пугала его самого. Наконец он выбил пепел из трубки в блюдце от кофейной чашки и глубоко вздохнул. Пути назад не было. Историю надо было рассказать.

– Когда мне было восемь лет, весной сорок первого, меня услали из нашего дома в Лондоне в загородный лагерь, чтобы уберечь от бомбёжек. Моя мать работала в Департаменте снабжения, отец – в военном министерстве. Они не могли уехать, пришлось мне одному отправляться в дорогу. Меня послали в имение на северо-востоке Англии, почти на границе с Уэльсом. Оно было расположено в глуши, в окружении лесов, полей и холмов. Супруги, владевшие поместьем, были приятными людьми, у них имелись значительное состояние и связи в окрестных городках. Они организовали детский лагерь. Еда там была гораздо лучше, чем в Лондоне. Там жили мирно, бомбардировщики в эту сторону залетали редко. Для нас, эвакуированных из Лондона мальчишек, это место должно было стать раем.

Но у хозяев был сын, Роберт. Ему тогда было двадцать с небольшим, он был студентом. На втором месяце моей тамошней жизни он приехал домой. Закончился его третий семестр в университете. У него были летние каникулы, восемь недель, которые он собирался пробыть дома. И тогда начались испытания.

Роберт жил на самом верху, занимал комнату в башне дома. Он был единственным сыном, и родители беззаветно его любили. Не было на свете занятия, в котором он бы не преуспел, но главным образом родители видели в нём великого спортсмена и путешественника. Было решено, что он станет помогать в организованном ими лагере.

Поначалу всё шло замечательно. Но мы быстро открыли для себя то, что, очевидно, не видели его родители, да и остальные, кажется, не замечали. Роберт Эверетт не только был самовлюблённым до крайности, в его характере были садизм и жестокость, которые он обращал главным образом на тех, кто был слабее его. Он устраивал в роще игры в охоту за сокровищами и пугал самых маленьких мальчиков чуть ли не до истерики. А для нас, старших, он придумал отдельную пытку. Мы должны были приходить в его комнату в башне и служить ему, как рабы. Если мы не слушались, он спускал с нас штаны и порол тонким кожаным шнуром, который носил на талии вместо пояса. Эта деталь костюма вроде как говорила о его связи с природой и жизни на открытом воздухе. А ещё у него был нож… Надо было терпеть боль, насилие, издевательства… Ну, не буду вдаваться в детали. Меня трясти начинает от этих воспоминаний.

А летом в лагерь прибыл новый учитель. Родом он был с севера, служил в армии, получил боевое ранение во Франции, как нам сказали. Ему полагалось несколько месяцев отдыха, и его отправили в наше поместье приносить пользу обществу, пока идёт реабилитация.

Отдохнуть ему, бедняге, не пришлось. По какой-то причине новый учитель и молодой Эверетт с первого взгляда друг друга невзлюбили. Казалось, они готовы в горло друг другу вцепиться, как разъярённые псы. Я, конечно, был слишком мал, чтобы всё понимать в отношениях взрослых, но я прекрасно видел, что Роберт нового учителя боится. Я откровенно наслаждался. Может, поэтому всё так плохо кончилось.