Текст книги "Убийца из прошлого"

Фру Халворсен открыла вакансии для инженеров, плотников и электриков, но безрезультатно. Не пришло ни одного отклика. А компания остро нуждалась в людях.

Из-за нескольких смертельных случаев и аварий, произошедших на Шпицбергене зимой сорокового – сорок первого, требовалось нанять новых людей как на временную работу, так и на постоянные места для посменной работы в шахтах. Фру Халворсен билась с утра до вечера, бегала по отделениям службы занятости, звонила и писала. И не зря гордилась успехами. Этим вечером угольная баржа «Мунин» должна была отплыть с пассажирами на борту, и всем были выправлены проездные документы от Морского директората. Хирд проинспектировал судно и конфисковал то оборудование, которое фру Халворсен не сумела спрятать как следует, но в конце концов также дал добро на отплытие. На север отправлялись четырнадцать новых сотрудников и кое-кто из прежних ребят, большинство из них – в Лонгиер на восстановление систем, разрушенных во время оползня и пожара на новой шахте номер два.

Все вопросы были улажены. Ей оставалось только убедиться, что оборудование и провиант готовы к транспортировке в гавань, где их ждёт корабль «Мунин».

Он сидел на ящиках, предназначенных для отправки в Свеа: голова прислонена к стене, рот открыт. Красное лицо, на потном лбу слипшиеся волосы. При вздохе в груди хрипело и хлюпало. Фру Халворсен подумала было, что мужчина пьян и что это один из тех бедолаг, которые практически живут на пристани. Но, подойдя ближе, она увидела, что он болен. И решила позвать полицию, поскольку на нём была чёрная форма ленсмана. А что, если это переодетый участник Сопротивления в бегах? Государственная полиция прислушивается к хирду, харстадский участок нашпигован нацистами и информаторами. По городу ходили тревожные слухи о пытках, о высылке заключённых в Германию и даже о расправах. Фру Халворсен побежала на склад, но не нашла никого, кто мог бы ей помочь.

Управляющий Сульберг уже решил было идти узнавать, не случилось ли с ней чего, когда она возникла на пороге конторы, запыхавшаяся после подъёма по крутой лестнице.

– Возле склада, на ящиках для Свеа, сидит человек. Он, похоже, болен. Я пробовала с ним заговорить, но он в ответ лишь невнятно бормочет.

– Немец? В форме? – Управляющий по собственному опыту знал, что в дела, творящиеся порой под окнами их конторы, лучше не вмешиваться.

– Нет, не немец. Но в форме норвежского ленсмана. Поискала у него в карманах документы. Он издалека, из Киркенеса.

Только теперь фру Халворсен заметила молодого человека у своего стола.

– Ах да, вы вернулись. Решились ехать? – Она взглянула на сумку и мешок. Что-то тут было не так. – Это всё, что вы с собой берёте? На Шпицбергене зимой холодно.

Но тут вмешался управляющий:

– Так нам звонить в полицию? Если тот человек серьёзно болен, нужно найти ему врача. Как, вы говорите, его зовут?

– По документам – Бьёрн Кнутсен. Документы в порядке. У него проездной пропуск на вечерний рейс компании «Хуртигрутен». Но я не уверена, что он перенесёт такое путешествие.

Молодой человек у стола вдруг заговорил – в первый раз с тех пор, как переступил порог конторы:

– Не могли бы вы сначала подписать мой контракт? Ведь «Мунин» скоро отходит.

– Похоже, он тяжёлый мужчина. Вряд ли у нас получится поднять его в контору по лестнице. Но ведь и оставить его на ящиках нельзя, – продолжала фру Халворсен, обращаясь к управляющему. – С вашей помощью я могла бы довести его до моей квартиры. Она отсюда недалеко, к тому же – на первом этаже. Положим его на диван и вызовем доктора.

При этих словах краснота залила её шею и лицо. Фру Халворсен была вдовой и жила одна.

Но управляющему и в голову бы не пришло заподозрить в своём секретаре чувства, отличные от сострадания. Да и нельзя было с ней не согласиться. Безопаснее всего было не посвящать харстадскую полицию в дела незнакомого ленсмана.

– Можете подождать несколько минут? – обратился он к молодому человеку.

Им потребовалось больше, чем несколько минут. Когда фру Халворсен вернулась, молодой человек уже был на пути к двери. Она пришла одна. Теперь, когда ленсман из Киркенеса был устроен в её гостиной, когда на ногах у него был плед, на столике – стакан воды, а в кресле рядом – управляющий Сульберг, который уже позвонил доктору, и доктор обещал скоро прийти, к фру Халворсен вернулась её обычная деловая хватка.

– Так, теперь взглянем на ваши документы, – сказала она, усаживаясь за свой письменный стол.

Удостоверение оказалось таким запачканным, что буквы едва можно было разобрать. Здешний, из Харстада. Девятнадцать лет, хотя выглядит старше. Работал плотником, ещё служил машинистом на маленьком рыбацком судне. Хочет на место шахтёра, также готов служить разнорабочим на жалованье. А что у него за говор?

– У меня мать с юга, – улыбнулся молодой человек, обнажив жёлтые зубы. Видимо, закоренелый курильщик.

– Никаких медицинских справок?

– Не, как бы я успел-то? Мне хирд на пятки наступает.

– С оружием дома разобрались? Семью предупредили?

– Ну да, уладилося всё. – Уснащая свою речь всем, что знал из северного наречия, он пересказал историю о ссоре с немцами, услышанную в кафе.

– Да-да, мы с утра уже об этом говорили. Эти детали нашей компании не касаются. – Фру Халворсен на него не смотрела, рассеянно хмыкала себе под нос. – Даже не знаю… Обычно мы гораздо тщательнее проверяем людей, прежде чем отправлять их в шахты. Может быть, рекомендательные письма? Нет? Есть кто-нибудь здесь в Харстаде, кому я могу позвонить и кто готов за вас поручиться? Это ведь просто удостоверение личности. И фотография нечёткая, на ней пятно от кофе.

«Не выйдет, – подумал он. – Надо свалить до того, как вернётся управляющий».

– У вас что, спина болит? – Фру Халворсен строго на него посмотрела. – Я смотрю, вы всё время держитесь за поясницу. Поэтому и справки от врача нет? В шахтах, знаете ли, надо поднимать тяжести. Мы не хотим нанимать человека, который всю зиму пролежит пластом в бараке.

Парень не отвечал. В комнате было тихо. И жарко – солнце било прямо в окна. С улицы донёсся вой полицейской сирены, и фру Халворсен вдруг почувствовала, как пробежала по спине холодная дрожь. «Это ангел пролетел над моей могилой», – почему-то подумалось ей.

На лестнице раздались шаги, в контору вошёл Сульберг.

– Вы ещё здесь? Уже пора отправляться. Давайте сюда контракт, я его подпишу. «Мунин» отходит через час. Приезжал грузовик за оставшимся оборудованием, только что уехал. Так что берите ноги в руки – и вперёд. Здесь недалеко.

Глава 11. Возвращение в прошлое

Автобус был собственностью угледобывающей компании, он приводился в движение старым дизельным мотором, который на холостом ходу дрожал и трясся, как больная зверушка, а под нагрузкой отрыгивал едкий чёрный дым, закрывающий водителю задний обзор. Числился он за отделом кадров, но ежедневно отвозил и забирал рабочие смены шахты номер семь. Сейчас он ехал в гору с группой ветеранов, чуть ли не ползком преодолевая крутые повороты.

Рядом с ним села англичанка. Он нерешительно улыбнулся, уверенный, что она видит просто неуклюжего и растерянного старика.

– Как думаете, грустно будет смотреть на новые шахты?

Она наклонилась к нему и говорила громко и отчётливо, как будто он туг на ухо. Он что-то пробурчал. Поймал её сочувствующий взгляд.

– Вы ведь шахтёр? Должно быть, это был для вас настоящий кошмар – бомбардировка? Когда земля так близко. Я даже не представляла себе. Как доклад? Больно было увидеть эти снимки?

Она что, помолчать не может? Он сел назад, чтобы побыть в покое и подумать. Около водителя стоял консультант из «Стуре Ношке» и пытался перекричать шум мотора. Наклонившись вперёд, он сделал вид, что изо всех сил прислушивается к его рассказу. На самом деле ему было всё равно: ни новое оборудование, ни дома, возведённые в Лонгиере за последние пятьдесят лет, нисколько его не волновали.

Он словно очнулся ото сна, и пробуждение было внезапным и неприятным. До недавнего времени он чувствовал себя в безопасности. На многие годы и думать забыл о том, что вообще-то богат. Мечтать о лучшей жизни было опасно. Жизнь, которую он вёл, мало-помалу сделалась такой основательной, такой надёжной, что мог пройти год, а он и не вспоминал о другой, прежней. И вдруг оказывается, что бесконечная борьба с угрозой разоблачения вовсе не закончена. Чудовище, которым он был когда-то, вернулось – оно напугано и держится настороже.

Он чуть не плакал от досады, жалея, что вернулся на Шпицберген. Но откуда ему было знать, что эта встреча окажется для него опасной? Как-никак он в течение многих лет поддерживал связь с другими ветеранами. Приглашение на встречу было невероятной удачей в том числе и потому, что ветеранам предлагали несколько дней провести в Ню-Олесунне. Наконец-то он сможет забрать те вещи, не вызывая никаких подозрений. Долгие годы небогатой жизни, возможно, подошли к концу.

Он решил рискнуть и попробовать продать всё вместе, сразу, как только вернётся со Шпицбергена. Может быть, в Лондоне? Или в Берлине? Он знал о чёрном рынке военных трофеев, процветающем в обоих этих городах. Следовало действовать осторожно и избегать необдуманных поступков. Письмо и открытка, полученные историком от его матери, представляли определённую угрозу. Если эти двое, офицер из администрации губернатора и историк, будут с ними возиться, кто знает, до чего они докопаются? Ему нужно выяснить, что ещё есть в папке.

– У меня тоже есть фотографии. С «Исбьёрна» и «Селиса».

Он удивлённо посмотрел на соседку – на этот раз его удивление было искренним. О чём это она болтает? Вот, вспомнил. Она же спрашивала, каково было смотреть на немецкие фотографии, сделанные с бомбардировщика. Он всё ещё улыбался. Да что она вообще понимает, эта бойкая английская дамочка? Сидит тут в своей незабудковой куртке, ведёт светскую беседу. Их же учили быть солдатами, всех без исключения – разве не ясно? Среди ветеранов не было ни одного человека без тайн. За те годы, что он состоял в Союзе ветеранов войны в Арктике, ему довелось услышать большую их часть.

– Вы знаете, я не касалась вещей отца, пока не получила приглашения на эту встречу. Они так и лежали в чемодане у нас на чердаке.

– Что за фотографии? – Наконец до него дошло, о чём она говорит. О том, что осталось ей от отца, английского капитана, офицера связи Джорджа Фрея.

– Лежали в конверте. Я, конечно, сначала письма прочла, а потом нашла плёнку. Бедный отец, он делал фотографии по пути из Гринока в Исландию и как-то ухитрился отправить плёнку вместе с письмом, в котором поимённо перечислил всех, кого снимал. Понимаете, он хотел, чтобы мать разослала фотографии родственникам. Но сообщение о том, что он утонул у берегов Шпицбергена, пришло раньше письма. Плёнка все эти годы пролежала в чемодане. Я нашла её несколько недель назад и сразу проявила. Может быть, на одной из фотографий вы? Хотелось бы вам увидеть себя тогдашнего?

Он подумал было, что ослышался. Плёнка? Фотографии с кораблей? И вдруг он вспомнил. Словно чья-то рука крепко стиснула все его внутренности. Он не мог дышать, привстал с сиденья, но упал на англичанку, потому что автобус сделал резкий разворот перед огромными воротами в шахту.

– Остановите автобус, – закричала дочь Джорджа Фрея, – человеку плохо. Но автобус и так уже остановился.

Он стал объяснять, что это недоразумение. Просто ему показалось, что автобус уже паркуется, и он встал, чтобы идти к выходу. Беспокоиться не о чем. К счастью для сопровождающего из «Стуре Ношке», пожилой мужчина не ушибся. И экскурсия могла продолжаться по графику, без задержек. А вот дочь Джорджа Фрея посмотрела на старика очень странно.

Они устроились в гостиной отеля у камина. Кнут Фьель к продолжению расследования по старым пасвикским документам относился скептически.

– Допустим, мы его разоблачим прямо здесь, на Шпицбергене. Как ты себе представляешь дальнейший ход событий? Будем его арестовывать? Едва ли другим ветеранам это будет приятно.

– Тут ты прав. – Хенрик Сигернес поморщился. – А какая была бы заключительная часть для моей публикации о работе полиции во время войны: гражданским преступникам даже столько лет спустя не уйти от ответа. По сравнению с пасвикским ленсманом у нас есть преимущество. Он не знал, кто был убийцей. А мы знаем, ну, почти наверняка. Я на девяносто процентов уверен, что это старший из двух сыновей писавшей мне фру Вольд. Поэтому мы знаем, что ему теперь должно быть около семидесяти семи. И что он добрался до Шпицбергена на одном из судов Шпицбергенской угледобывающей компании «Стуре Ношке». Нам бы ещё получить архивные записи из их отдела кадров, и тогда всё будет совсем просто…

Кнут кивнул.

– Я во время твоего доклада о том же подумал. Ветеранам хочется выложить все карты на стол. Встреча задумывалась ради прощения и примирения, значит, придётся им быть друг с другом откровенными. Предлагаю расспросить их самих о прошлом, выясним, что сможем.

– А это не опасно? – засомневался историк.

Кнут пожал плечами.

– Ты же исследователь. Они разве не знают, что исследователи отличаются любопытством? К тому же я и сам поеду в Ню-Олесунн. Впрочем, надеюсь, что наша затея обойдётся без неприятностей.

Теперь он вспомнил. Он-то был уверен, что и фотоаппарат, и плёнка пропали под водой вместе с затонувшим «Исбьёрном». Ему и в голову не приходило, что Джордж Фрей в Акюрейри мог незаметно сойти на берег и отправить письмо с плёнкой внутри. Знай он об этом… Ну и что тогда? Что бы изменилось? До тех пор, пока разоблачение не начнёт угрожать ему всерьёз, нужно ждать. Неизвестно, на этой ли плёнке были фотографии из его каюты. Однако он чувствовал, что плёнка та самая. Всё помнилось даже слишком хорошо…

– Приветствую, вы тут один? Не возражаете, если я…

– Нет-нет, входите. Думал почитать немного. У нас на корабле повсюду народ. Нигде покоя нет. А тут вдруг каюта пустая.

Он улыбнулся офицеру связи. На самом деле он не читал. Ему давно пора было перепаковать свои вещи, этим он и занимался. Англичанин пришёл очень не вовремя. Он едва успел спрятать икону вместе с окладом в койке среди постельного белья.

– Вы ведь имеете доступ в капитанскую рубку – не знаете, скоро ли Исландия?

– Думаю, часа через два. Но постойте. Могу я вас сфотографировать? Я подумал, что…

– Пожалуйста.

Ну а как ещё он мог ответить?

– Хорошо. Так, минуточку. Хм, нет. Можете сесть поближе к стене? Понимаете, хочу взять в кадр побольше каюты. Чтобы домашние увидели, как мы тут живём. И ещё немного. А это что за…

Он послушно пересаживался. Но когда он стал во второй раз менять место, одеяло зацепилось и сползло с иконы.

Джордж Фрей вытаращил глаза.

– Что это у вас? Золото?

– Тс, не так громко! Не хочу, чтобы её видели. Нет, никакое не золото, конечно. Позолоченное олово и цветные стёкла. Это мне досталось от бабушки, она была русской. Дешёвка, но я её всегда с собой беру, куда бы ни ехал. На счастье. Только другим не говорите, ладно? А то ещё решат, что я суеверный болван.

Англичанин обещал не болтать. Но со смехом уговаривал его сфотографироваться с иконой.

– Да кто тут на корабле что увидит? – настаивал он. – Плёнку проявят не раньше, чем мы вернёмся в Англию. Представляете, будет у вас фотография, на переднем плане сидите вы с бабушкиной иконой, а сзади весь этот беспорядок – интересно и даже забавно, правда?

Когда он наконец закончил, на плёнке была даже не одна, а целых три фотографии.

– Вообще-то она по-своему очень красивая, хоть и из простого металла со стекляшками. Продать не хотите? Думаю, жене моей такой подарок пришёлся бы по душе.

Он чуял опасность, надо было как-то отвлечь от себя внимание, чтобы о происшествии в автобусе никто и не вспоминал. Внимательно глядя вокруг своими старческими глазами, он решил подкарауливать нужный момент.

Им выдали гостевое снаряжение – голубые шлемы и налобные фонарики. Потом усадили в низкие открытые джипы – трое ветеранов сзади и один спереди, рядом с шофёром. Штольни он никогда не любил – даже тогда, когда ходил по ним вместе с толпой приятелей из своей смены, больше пятидесяти лет тому назад. А теперь и вовсе не за что было их любить. Тёмные коридоры, поблёскивающие стены, горький запах извести, которую мешали с угольной пылью, чтобы предотвратить возгорание при взрыве. А главное – страх остаться здесь, внизу, не найти дороги назад, на поверхность. Но он прикидывался, что взволнован не меньше остальных, что впечатлён современными машинами, которые вгрызаются в угольные пласты в сотни раз быстрее, чем допотопные кирки.

Под землёй они ехали медленно, машина кренилась и виляла из стороны в сторону. Они то и дело останавливались, чтобы гид из «Стуре Ношке» мог показать какое-нибудь усовершенствование, интересное нововведение или современное оборудование, отличное от того, что они использовали, когда сами были шахтёрами. Им случилось проехать мимо большого завала. Он попробовал было расспросить водителя, но тот распространяться не стал. Сказал только, что там был старый тоннель, который вёл в заброшенный орт (место, предназначенное для сбора и перемещения угля к главной транспортной магистрали), и что обрушение случилось всего несколько месяцев назад.

Наконец они очутились в самом конце шахты, под толстым пластом льда и горной породы, в четырёх километрах от входных ворот. Всем полагалось выйти из машин и собраться вокруг гида, намеревавшегося рассказать про расширение шахтного поля.

Тут он и решил, что это и есть его долгожданный шанс. Выходя из машины, он замешкался. Трое других ветеранов уже шли к группе, собиравшейся на освещённой площадке перед джипами. Водитель перевёл рычаг коробки передач в нейтральное положение и поставил машину на ручной тормоз, не обращая никакого внимания на неуклюжего старика, которого не слушались собственные ноги.

На несколько секунд он остался в джипе один – достаточно, чтобы нагнуться, снять машину с ручного тормоза и включить первую передачу. Он соскользнул с сиденья и замер, плотно прижавшись к горе. А джип весом несколько сотен килограммов тихо и незаметно покатился вперёд, к стоящим в конце узкой штольни.

Глава 12. Морская болезнь

Когда возле Медвежьего острова они попали в свирепый шторм, к нему впервые за два года проявили доброту. Он в жизни не страдал от морской болезни – ни разу не был в открытом море на большом корабле, а рыбалка на озере Мьёса, куда его изредка брали в детстве, не считается. Он ожидал чего угодно, только не морской болезни, которая отняла у него все силы и сделала равнодушным ко всему, кроме тошноты и качки.

А начиналось путешествие по морю так гладко, что даже не верилось. На борту было полно пассажиров, едущих на Шпицберген. Из конторы «Стуре Ношке» он помчался на пристань и одним прыжком перепрыгнул трап. Но оказалось, что можно было и не спешить. Угольная баржа «Мунин», принадлежавшая Бергенской судовой компании Якоба Хёде, была к отплытию не готова. О точном времени отплытия никто не знал – пассажиры толпились, не понимая, куда девать багаж, палубу загромождали ящики, ожидающие загрузки в трюм, а хирд и морская полиция пытались поддерживать хоть какой-то порядок.

Ему отвели место в узком непроветриваемом помещении вместе с пятью другими пассажирами. Обычно здесь складывали канаты и резиновые покрышки, пустые и заполненные ящики. Руководителей и должностных лиц, разумеется, поселили в каюты. Немногие женщины, бывшие на борту, также получили места с вентиляцией, располагающиеся выше ватерлинии. А остальные девятнадцать пассажиров, шахтёры, едущие в Лонгиер и Свеа, были размещены там, где нашлось место. Его шестёрке повезло найти четыре подвесные койки. Харальд Ольдерволл, бывалый морской путешественник и ветеран Шпицбергена, сказал, что везение тут ни при чём, главное – молниеносная реакция: оценив вместимость кают, он поторопился занять койки. Так что благодарить нужно его – заключил Ольдерволл, давольно поглаживая свою густую тёмную бороду. И потому будет только справедливо, если он получит целую койку. А четверым из них придётся делить две и спать по очереди.

Ему выпало делить место с тихим парнем лет тридцати, которому пообещали двойной оклад, если он согласится поехать поработать плотником на летний сезон. Все шестеро устроились кто на канатных бухтах, кто на ящиках – и принялись сравнивать условия в договорах. Он достал свой и внимательно его прочитал. Только сейчас он по-настоящему осознал, что нанялся шахтёром на вторую шахту и должен перезимовать в Лонгиере. Правда, оклад оказался приличный. В прочих пунктах он ничего не понимал. Держал язык за зубами и слушал.

Спустя полчаса стены и пол задрожали, а гул парового двигателя стал нарастать. Шестеро мужчин тесной группой двинулись по узким проходам меж заляпанных маслом и угольной пылью переборок и вверх по почти отвесным лесенкам. Он думал, что ни за что не сможет запомнить дорогу и в одиночку вернуться к тому месту, где оставил за канатной бухтой свои мешок и сумку. Тревога разрывала его изнутри, но он успокаивал себя тем, что сейчас, сразу после отплытия, никому не придёт в голову без разрешения рыться в его вещах. По пути в Лонгиер остановок не планировалось. Если кто-нибудь что-нибудь украдёт, вора быстро разоблачат, и сбежать ему будет некуда. Несомненно, все, кто был на борту, это понимали.

Наконец они поднялись на переднюю палубу и встали у перил рядом с остальными пассажирами. Харстадская гавань уже исчезла из виду. Скользили мимо шхеры и острова, залитые мирным вечерним светом. Море слегка волновалось, «Мунин» медленно покачивался на волнах. Харальд Ольдерволл ткнул его в бок и указал на высокого худого мужчину в кепке-восьмиклинке и с трубкой.

– Эйнар Свердруп, директор «Стуре Ношке». Рядом с ним – начальник над шахтами. По дороге туда мы обычно с шефами не якшаемся. И с бабами тоже. – Он подмигнул. – А вот как придём в Лонгиер, будет совсем другая музыка.

Его очередь лезть в койку ещё не подошла. Ему бы следовало бояться разоблачения, но спокойное движение корабля убаюкало страх. Вздохнув, он уселся прямо на палубу, спиной к переборке. За переборкой была каюта, и какое-то время до него доносились голоса и смех. Постепенно всё стихло.

Вечер тонул в свинцово-блестящем море, и суша превратилась в чёрный контур на фоне светлого неба. Время от времени он угадывал очертания дома, а иногда и целого посёлка. В три часа ночи корабль взял курс на гавань Тромсё, чтобы принять на борт дополнительное оборудование для шахт. Но он уже дождался своей очереди и лёг спать, избежав таким образом ужаса, который непременно испытал бы при виде немецких солдат и людей из хирда, вышагивающих по палубе и потрошащих каюты в ходе обыска. А когда наступило время завтракать и его наконец разбудили, корабль был уже в открытом море и держал курс на Медвежий остров.

Он сразу заметил перемены. Сильнее били в нос непривычные судовые запахи. А когда он попытался надеть брюки, то не смог устоять на ногах и упал на нижнюю койку, где спал Эйлиф Нильсен, молодой рыжий парень с заячьей губой. Эйлиф приоткрыл глаза и улыбнулся: «Спасибо, но нет. А вот как просидим на Шпицбергене несколько месяцев, тогда приходи – может, я и передумаю».

А вот Харальд Ольдерволл сразу всё понял, стоило ему взглянуть на позеленевшее лицо товарища.

– Хватайся за плечи. Я пойду впереди, ты – следом. Выйдешь на воздух – станет полегче.

Ну, это как сказать. Когда он поднялся на палубу, его стошнило: за борт отправилось всё то немногое, что он съел за последние сутки. Да ещё он, как назло, поднялся по трапу с наветренной стороны.

Лицо у него теперь было в липкой блевотине, волосы – тоже. Он перевесился через холодную стальную трубу ограждения и стал смотреть вниз, на морскую воду, бегущую вдоль борта. Что, если разжать руки и отправиться на морское дно? Ему ведь так скверно, что он всё равно скоро умрёт. И в этот самый момент он встретил сочувствие и помощь со стороны человека, которого едва знал: широкими уверенными шагами к нему подошёл Харальд Ольдерволл и вытер его лицо своим носовым платком. Затем, порывшись во внутреннем кармане своей шерстяной куртки, достал побитую оловянную фляжку, отвинтил крышку и протянул ему.

– Вот, держи, сделай хороший глоток и прополощи рот. Проглотишь, если захочешь. Помогает от морской болезни.

И речи не могло быть о том, чтобы он вернулся вниз, в это подобие каюты. Дрожа, он дополз до переборки. Ветер крепчал, и корабль, раскачиваемый волнами, кренился всё сильнее, так что ему пришлось улечься прямо на ледяную сталь палубы. Через некоторое время пришёл Эйлиф Нильсен и принёс шерстяной плед, которым его накрыл. А другой парень, имени которого он даже не знал, сходил на камбуз и принёс ему кофе и сухарь, чтобы он немного поел.

– Ну не можем мы дать тебе скопытиться, пока ты Шпицбергена не видал. – Харальд Ольдерволл присел с ним рядом. – Злой он сегодня, норд-вест. Дует от самой Гренландии. А как во льды войдём, станет получше. Старый лёд волны-то гасит, сечёшь? Правда, шуметь и вонять поболе будет, когда льдины пойдут. Ну да у нас на носу вон сколько места.

Он не понимал ничего из того, о чём говорит старший товарищ, и чтобы ничего не отвечать, просто кивнул и скорчился на палубе.

К северу от Медвежьего острова они столкнулись с дрейфующими льдами. Первые редкие льдины мягко толкались в борта корабля, как будто несмело его приветствуя. Но совсем скоро куски льда плотно покрыли поверхность воды и предостерегающе заскрежетали по обшивке. Его это не тревожило – он ведь не знал повадок морского льда. Он просто был бесконечно признателен льдам за то, что судно и его вместе с ним перестало мотать туда-сюда.

Пришёл Харальд Ольдерволл с супом в большой белой корабельной кружке и сел рядом. Его что-то тревожило.

– Ох и уплотнился он в этот год, чтоб его! Я такого плотного льда и не припомню. И аж до Медвежьего. Они, чай, дали знать на «Исбьёрн» – то. На ледокол этот. Он не так чтобы большой и ходит на пару, но лёд ломает, тут ничего не скажешь. Они из Тромсё вышли тогда же, когда и мы.

Харальд посмотрел, как он скорчился под своим пледом, и добавил:

– Пойдём-ка с палубы. Холодает, Шпицберген на подходе.

Его проводили до места, уложили на койку Харальда, которую тот ему уступил, укутали в несколько пледов и чуть ли не с ложки накормили бульоном и гороховым супом. К счастью, большую часть времени он был один. Остальные собирались на палубе, следя за тем, как «Мунин» медленно и осторожно пробирается на север, отыскивая просветы во льдах. Он спал, укрывшись пледами и одеялами, и лихорадка понемногу отступала.

Он проснулся среди ночи и почувствовал себя совершенно здоровым и отдохнувшим. Какие-то люди спустились и легли спать. Каюта была наполнена звуками: царапаньем льда по обшивке, громким треском и лязгом, когда судно кренилось, тихим храпом и бормотанием.

«Убийства должны прекратиться, – думал он, глядя широко открытыми глазами на дно койки над ним. Вздрогнул от испуга – показалось на миг, что произнёс это вслух. – Нет, я ни о чём не жалею. Я был солдатом и делал то, что должно. Но нас взяли в плен, и всё пошло не так. Никто бы не смог». Ему вспомнилась смерть брата. После Сванвика он даже про себя перестал называть брата по имени.

Но дни, проведённые на «Мунине», что-то перевернули в его жизни, заставили задуматься о своей судьбе.

Начиналась какая-то новая жизнь. Товарищи. Люди, которым он, похоже, симпатичен. Если он убьёт снова, риск разоблачения увеличится. Общество на шахтах Шпицбергена небольшое и потому прозрачное. Но, превратившись в плотника из Харстада, сбежавшего из-за стычки с хирдом, он сможет наконец почувствовать себя в безопасности.

Должно быть, он заснул и видел сон. Когда очнулся, над ним стоял Харальд Ольдерволл и тряс его за плечо.

– Соберись и ступай наверх. Шпицберген на горизонте.

Он, спотыкаясь, поднялся по трапу и бросился к перилам. Сначала он ничего не видел. Но потом стал различать на севере серебристо-голубой зубчатый абрис гор и ледников, а над ним – странное сияние.

– Ледовый отблеск, – сказал Харальд почтительно и тихо. – Красивая она, наша полярная принцесса.

Другие парни из каюты тоже пришли. Они стояли у перил и взволнованно переговаривались. Один из них протянул ему руку.

– Тур Олуфсен. А вон там – мой брат Биргер. Ну а с Эйлифом Нильсеном ты уже знаком.

Рыжий повернул к ним голову и ухмыльнулся, но по-дружески.

– Не пожал руку раньше, потому что ты был весь в блевотине. Я такой свирепой морской болезни ещё ни у кого не видал.

Раздвигая льды, «Мунин» медленно пробивался вперёд. К вечеру они приблизились к Шпицбергену всего на две морские мили. Но пейзаж проступил яснее – горы с ледниками по склонам, белые, испещрённые проталинами равнины у берега. Чайки кружились над судном и кричали.

Мало-помалу мужчины разошлись, чтобы перекусить. А Харальд Ольдерволл остался. Он стоял, упёршись руками в перила, и смотрел перед собой.

– В день отхода я заглядывал в контору «Стуре Ношке», – заговорил он. – Встретил там парнишку из Харстада, который спешно надумал отправиться на Шпицберген. Уносил ноги от хирда. Уверен, тот парнишка был не ты.

Он застыл. В животе всё сжалось в твёрдый комок. Он заставил себя перегнуться через перила и посмотреть на лёд. Между бортом судна и кромкой льда был небольшой разрыв. Если тело крупного человека соскользнёт в воду, то затонет или будет измято и исковеркано до неузнаваемости. Никто ничего сразу не заметит, а потом будет поздно. Они стояли на корме, из рулевой рубки их было не видно. Он медленно повернулся. Нащупал за спиной рукоятку ножа.

Однако лицо у Харальда Ольдерволла было не злое, а, скорее, серьёзное и сосредоточенное.

– Опасные нынче времена, даже на Шпицбергене, – продолжал он. – У тебя наверняка были свои причины сменить имя. Может, ты его купил? Я это не к тому, чтобы ты мне всё рассказал. Лучше знать поменьше.

А может, всё-таки есть дорога, уводящая от пропасти? Он лихорадочно соображал.

– Ну, Ивар теперь уже на пути в Швецию, хочется верить. Понимаю, о чём ты думаешь, поэтому расскажу тебе кое-что ещё, но только всё должно остаться между нами. Видишь ли, я сейчас из Финнмарка, бегу от немцев. Это обо мне слухи ходят – мол, партизан на севере. Слыхал такое? Об этом в газетах писали, немцы рассчитывали, что меня выдадут, донесёт кто-нибудь.

Так складно всё выходило, что он еле сдерживал улыбку.

– У нас с Иваром с самого начала был план поменяться паспортами. Он ведь тоже из Сопротивления, но ему больше хотелось за шведскую границу. Да ты и сам это знаешь?