Текст книги "Родиться вопреки. Сказочный роман"

– Ты зачем бросила ребенка, Мария? – сурово просил он.

– Я не бросала… – стала оправдываться Маша.

– Почему же он пришел ко мне и плакал, что его бросила мама? Причем в прямом смысле – на землю!

– Я ненарочно, – Маша совсем растерялась. – Я думала, это просто семечко подсолнуха. Даже хотела его съесть.

– Съесть собственного ребенка? Недурно, недурно…

– Но я же не знала… Это ведь было просто семечко!

– Деточка, вы, люди, многого не понимаете. А потом списываете все на то, что не ведали, что творили. Еще меня умиляет ваша фраза: «Человек предполагает, а Бог располагает», – с усмешкой произнес он. – Это далеко не всегда так. Ведь ты же не поверишь, если я скажу, что твой будущий ребенок станет талантливым художником. И тебе совершенно не надо бояться остаться одной – это не твой путь. Ты ведь все равно поступишь по-своему? И где же тут Воля Божья? Иди. И постарайся больше не терять свое семечко. В нем начало и твоей новой жизни тоже.

Маша не успела ничего ответить, потому что подсолнух стал стремительно снижаться, и от ощущения свободного падения она внезапно проснулась. Сон запомнился ей целиком, от начала до конца, что бывало у нее очень редко.

По выражению ее лица я понял, что этот сон был хорошей идеей. Оставшийся день она должна провести наедине со своими новыми мыслями. Надеясь на счастливый исход моей задумки, я полетел домой к Ольге.

***

Оли и Пети дома не оказалось. За столом на кухне сидел Клим – в серой помятой футболке и черных джинсах. Волосы его имели весьма неухоженный вид, судя по всему, он их довольно долго не мыл, да и лицо было какое-то помятое. Клим с мрачным видом разглядывал фотографии. Те, где они были изображены вдвоем с Ольгой, разглядывал особенно долго.

– Обманываешь меня, значит… – вдруг произнес он вслух.

Взяв одну из свадебных фотографий, мужчина пристально смотрел на нее, будто пытался прожечь ее взглядом, и вдруг смял в кулаке. Испугавшись своего поступка, стал разглаживать, но ничего не получалось. Тогда он разорвал фото на мелкие кусочки и выкинул в мусорное ведро, чтобы уничтожить улики. Похоже, у него еще не было намерения окончательно что-то выяснять с женой.

Мужчина быстро оделся и вышел за дверь. Я проследил за ним. Он шел на работу в таксопарк, где работал водителем. Мне захотелось больше узнать об этом человеке, чтобы понять его, почувствовать. От него исходила явная угроза для Ольги и ее будущего ребенка. Как уберечь их, я пока не знал, это оказалась слишком сложная для меня задача. Похоже, Элиас взвалил на меня то, с чем сам боялся не справиться, – дело было вовсе не в отсутствии времени. Но задания не выбирают, и мне обязательно нужно пройти это испытание, чтобы быть вновь допущенным к поискам. Необходимо все сделать правильно, ведь я очень хотел родиться!

Я решил раздобыть «досье» на Клима. Элиас должен мне в этом помочь. Его ведь тоже по голове не погладят, если что-то случится с его подопечными. Чтобы понимать, какую опасность представляет Клим, была нужна информация о его прошлом.

В нашей канцелярии на каждого заведена картотека, допуск к которой есть только у ангелов-хранителей, ибо они, собственно, ее и ведут. Вся информация хранится в специальных выдвижных ящиках. В такое хранилище, оформив специальный допуск к чужой информации под каким-то благовидным предлогом, пришлось проникнуть нам с Элиасом. Мы долго искали нужный ящик. В него так давно никто не заглядывал, что его задвинули довольно глубоко.

– А что случилось с ангелом-хранителем Клима? – поинтересовался я.

– Это секретная информация, – пожал плечами Элиас. – То ли его перевели куда-то, то ли он от него отказался, то ли был отстранен как не справившийся со своими обязанностями. Я не знаю. Странно только то, что больше никого не назначили. Ну как так, человек – и без ангела хранителя? Непорядок же! Все же система наша явно несовершенна…

Элиас нашел, наконец, необходимые нам карточки, и мы принялись читать.

«Климент Шелин. Родился 18 июля 1968 года в 4:25 в Челябинске».

– Какой период времени нас интересует? Тут есть 1—3 года. 4—7. 8—11. 12—15. И так далее. По три года, – Элиас быстро перелистывал странички, выхватывая информацию по кусочкам. – Та-а-ак… Мальчишка в два года остался без отца: тот погиб в автокатастрофе. Мать много работала, а в свободное от работы время – пила. В итоге мальчик с раннего возраста рос в основном под контролем бабушки. С 10 лет он уже был фактически самостоятельным… О! Вот запись о его конфликте с матерью, когда ему было тринадцать. Он просил – дословно – «прекратить пить и водить в дом кого ни попадя». В ответ был послан, культурно выражаясь, пешим эротическим маршрутом. Склонный к агрессивной реакции на оскорбление, он…

Элиас умолк.

– Что там, что там? – заволновался я.

– Ничего хорошего… Он убил свою мать. А бабушка, случайно ставшая свидетельницей убийства, умерла от сердечного приступа. По возрасту и состоянию психического здоровья от наказания был освобожден, пятнадцать лет провел в психиатрической больнице, потом здоровье улучшилось, и он был выпущен на свободу под наблюдение врача.

– Какой ужас…

– Несколько лет Клим жил один в своем старом доме, регулярно наблюдаясь у психиатра, а когда ему исполнилось 35, переехал в Питер, где жил его двоюродный брат, решив начать все с нуля. Я помню их знакомство с Ольгой: она голосовала, а он ехал мимо и подвез ее, взяв вместо денег номер телефона. Тогда он показался мне неплохим парнем. Я же ничего не знал о его прошлом. Да и вел он себя совершенно иначе…

– Второе дно?

– Возможно… Ольга, похоже, тоже не в курсе, ведь все было в его родном городе, а он предпочел скрыть свое прошлое. Рассказал ей, что он сирота и воспитывался в детском доме. Она поверила на слово, да и какой девушке придет в голову это проверять? Оля по характеру напомнила Климу мать, когда та бывала трезвой. Добрая и покладистая, она сразу покорила его тем, что была хорошей хозяйкой, а когда родился Петька – тем, что стала замечательной матерью для их сына. Уже с двух-трех лет водила парнишку на разные занятия: спортивные, музыкальные… Клим, правда, не слишком это одобрял, не понимал, зачем все это нужно. Особенно его раздражает музыка – один из собутыльников матери, выпив, всегда играл на гитаре. Год назад выступал категорически против покупки пианино, но Ольга его ослушалась, и теперь он не дает нажать ни одной клавиши в своем присутствии. Ведет себя как домашний тиран. Да еще и занимается эмоциональным шантажом. Вот тут значится, – ангел ткнул пальцем в нужную строчку, – что она пыталась вернуться к родителям два года назад из-за его пьянства, но он сказал, что если она уйдет, он повесится. И Ольга осталась. Да… Похоже, он психологически зависим от жены.

– Мы как будто детективы, да, Элиас?

– Да, Мир, – ангел дружелюбно потрепал меня по месту, где у людей находятся волосы на голове. Мы можем представлять друг друга такими, какими захотим. Элиас видел меня рыжим, кудрявым и веснушчатым подростком в зеленых штанах с дыркой на колене, просто я этого не знал. Он рассказал мне об этом гораздо позже. А я все не мог понять, почему он так часто улыбается, глядя на меня.

– Каков будет план наших действий?

– Тут так быстро не решить, нужно все хорошенько обдумать, может, даже посоветоваться с товарищами… Ты пока просто наблюдай за ними и, если заметишь что-то подозрительное, сразу сообщай мне, понял?

– Так я уже заметил…

Элиас вопросительно посмотрел мне в глаза, потом перевел взгляд на мое «колено».

– Он фотографию порвал, где они вместе. И сказал, что убьет…

Элиас молчал минуты две. Я ждал, когда он произнесет первое слово. Но, видимо, мысль, которую он обдумывал, настолько отвлекла его от моего присутствия, что ангел вдруг раскрыл крылья и полетел в неизвестном мне направлении. Да, он был точно не в себе. Или – наоборот – в себе? Поэтому и не слишком обращал внимание на то, что творится вокруг. Вот угораздило же такого ангела стать хранителем! Да его самого надо охранять…

Я хотел полететь за ним, чтобы проследить, куда он направляется, но быстро потерял его из виду. Не зная, что делать дальше, я, как птица, сел на ветку дерева и задумался о бренности всего сущего… Суета суетой, но задуматься иногда полезно. Я настолько запутался в своих делах и чувствах, что мне был нужен чистый лист бумаги и ручка, чтобы многое записать, а лучше – сделать таблицу. Но, увы, приходилось все держать в голове.

Итак, подумал я, что же ужасного происходит? Да, в сущности, ничего. Ну, разве что, кроме моей личной трагедии. Но ведь это уже случилось, так что думать об этом с непреходящей грустью – занятие неконструктивное. Лучше – понять свои ошибки и извлечь из них урок. Вот это будет правильно. И каков же урок на будущее? Надо выбирать себе сразу обоих родителей, а то, получилось, запал на маму, и вот оно как вышло. И еще чтобы в отношениях между будущими родителями не было трещины: ведь когда ее нет, не факт, что она появится, а когда она уже есть, то в любой момент может увеличиться. «Я помню все твои трещинки, пою твои-мои песенки. Ну почему?» – эту песню Лера слушала довольно часто, как и другие песни своей любимой певицы – как там ее, что-то на «З»… Какую-то сладость напоминает. Зефир, кажется… Тьфу, какой зефир, – Земфира! Я много ее песен запомнил за то время, пока мы были вместе:

Ты – белый и светлый,

Я – я темная, теплая.

Ты плачешь – не видит никто,

А я – я комкаю стекла, дура.

Ты так откровенно любишь,

Я – я так безнадежно попала.

Мы – мы шепчем друг другу секреты,

Мы все понимаем, и только этого мало…

Я помню, как Лера плакала, слушая эти слова, когда ниточке, связывающей нас, оставалось быть натянутой всего сутки – чтобы мы могли попрощаться.

Мама, почему?..

Я – белый и светлый – плакал.

Этого никто не видел.

***

Лера занималась мазохизмом, вновь и вновь слушая песни, от которых становилось только больнее:

…Больно бывает не только от боли.

Страшно бывает не только за совесть.

Стpанно, опять не хватило воли.

Я множу окурки, ты пишешь повесть.

«Жаль, что я не курю, может, помогло бы, – подумала она. – Есть в этом что-то красивое: мять в руках окурок за окурком с написанным на лице неуспехом в поисках смысла жизни… Черт, и Машку жалко. Совсем молодая еще».

Маша после разговора с Лерой изо всех сил старалась настроиться на то, что решение принято и обратного пути нет, но сон о подсолнуховом поле и визите ко Всевышнему произвел на нее очень сильное впечатление, и все утро она была сама не своя. У Маши оставались всего сутки до роковой для М-09071999 операции. А еще через день в Университете должен был состояться довольно сложный экзамен, и девушка пыталась к нему готовиться. Знания в голову, забитую другими мыслями, никак не шли, и весьма способная в других обстоятельствах студентка старательно строчила шпаргалки. В плюс ко всем внешним проблемам беременность тоже не была безоблачной, и Машу часто тошнило: примерно раз в полчаса приходилось отвлекаться на то, чтобы бежать к унитазу. Иногда позывы оказывались ложными, но так было еще противней.

– Ничего, сегодня последний день, – подумала она после очередной пробежки до туалета и обратно. – Завтра это закончится. Потом – развод, буду учиться, получу диплом и уеду куда-нибудь из этой гребаной страны к чертям собачьим. И гори тут все синим пламенем. Вместе с моим бывшим муженьком.

Она снова села за шпаргалки. Душа ее сына, со вчерашнего дня уже переставшая верить в то, что у них есть совместное будущее, плакать перестала и просто безучастно смотрела на свою маму. Он был уже не в силах подать никакого знака. Да и что тут сделаешь? Устроишь, чтобы у соседей неожиданно громко включилось радио в момент припева «Твой малыш растет не по годам»?.. Весьма сомнительная затея.

М-09071999 впал в апатию. Я ничего не мог поделать с его настроением и наказал надеяться на чудо, заверив, что чудеса иногда случаются. Он грустно усмехнулся. В его усмешке я услышал: «Посмотри на себя, чудо не случилось…»

Ближе к ночи зазвонил телефон. Мы слышали только ответы, но вопросы были очевидны, и о том, кто звонил, можно было сразу догадаться:

– Нет, не передумала. Да, подумала хорошо. Слушай, да все уже, не надо, не говори ничего, поболит и перестанет. Ну что такое душа, может, это вообще миф, – кто ее видел хоть раз? Окей, завтра еще поговорим. Да… Да, в 8:30 на Мужества.

Так Лера, сама того не зная, попыталась мне помочь.

– На Мужества, – повторила Маша самой себе, положив трубку. – Надо его еще накопить, мужества-то…

Совершив все необходимые приготовления ко сну, девушка легла спать. Этот вечер от всех остальных вечеров отличало лишь то, что вместо учебников и тетрадей ей нужно было положить в рюкзак халат, ночную сорочку, тапочки и чистые носки.

Ночью ей приснился собственный округлившийся живот, в который изнутри толкала маленькая детская ладошка – через кожу проступал каждый пальчик. Это была последняя попытка М-09071999 достучаться до маминого сердца, уже особо не надеясь. Бывает, мы присылаем подобный сон еще до зачатия, когда хотим сказать: «Я рядом».

***

Я нигде не мог найти Элиаса, он куда-то пропал. Новой встречи мне назначено не было, как не было никакого плана действий. На связь ангел не выходил. Значит, придется самому.

С раннего утра пришлось буквально реанимировать М-09071999, чтобы он мог лететь. Бедняга был уже не борец. Я изо всех сил пытался сообразить, какой знак подать этой милой девушке, чтобы как можно быстрее изменить ее решение. Влиять на ее «благоневерного» я, к сожалению, не мог, а ведь именно он мог бы мне помочь.

Обменявшись приветами, Маша с Лерой молча дождались троллейбуса и половину дороги до клиники ехали не разговаривая. Я смотрел на Леру и видел, что ей еще тяжелее, чем Маше. Мне было очень жаль ее. Это как если на Голгофу отправляли бы еще раз, через две недели.

– Чувствую себя твоей мамой, – сказала она Маше перед кабинетом, попытавшись улыбнуться.

– А я себя уже никем не чувствую. Пустое место. Скоро будет еще пустее, – ответила та.

Они зашли в кабинет профессора вместе.

– Здравствуйте, Сергей Александрович, – улыбнулась Лера доктору.

– Ой, привет-привет! – сразу узнал он свою недавнюю пациентку. – Ну, как чувствуешь себя? Что-то беспокоит?

– Скорее, кто-то. Вот – подругу к вам привела: вляпалась в аналогичную ситуацию, что и я.

– Ну что ж вы так, девоньки… – доктор был сама душа. – Как зовут подругу-то? – он попросил медсестру завести новую карточку. – Иди, Мария, на кресло, я тебя посмотрю, – обратился он к Маше. – Подождешь в коридорчике? – вопросительно взглянул он на Леру. Та, кивнув, вышла.

Маша вернулась из кабинета, держа в руках несколько бумажек. Профессор выглянул в коридор и сказал Лере:

– Вот, сходи с ней на первый этаж, кровь сдайте. Мазок я взял. Квитанцию надо в кассе оплатить и принести мне. В общем, ты же все знаешь, проводишь.

– Провожу.

– А как твой парнишка-то? – вдруг поинтересовался он. – Совесть не мучает?

– Он больше не мой, – отрезала Лера. – С того дня не виделись.

– Ну и правильно. Не расстраивайся. Другого встретишь, понимающего! – он похлопал ее по плечу. – Не ошибись только. Не надо больше операций. В следующий раз непременно рожай!

– Обещаю, – грустно улыбнулась она. – Непременно рожу. – От такого самовнушения Лера вдруг повеселела. Ее воображение мгновенно возродило сознательно затоптанную картину, как она, наконец, станет матерью. – А вы роды, кстати, принимаете? Я бы только у вас рожать хотела!..

– Нет, роды я не принимаю, но посоветую тебе одного хорошего врача, когда придешь, – он говорил как о решенном вопросе.

– А чего не прийти – приду, – в ее улыбке уже не было грусти. – За советом.

– Ну, бегите, через полчаса операции уже. Сегодня шесть пациенток. Первой пойдешь? – обратился он к Маше. Та неуверенно кивнула. – Давай, беги кровушку сдай.

На Маше не было лица. Вернее, оно, конечно, было, но очень бледное и испуганное.

– Лерка, мне страшно, – сказала она, сжав подругу за запястье. Девушки ждали своей очереди у двери в лабораторию, – перед ними были еще две женщины.

– Представляю, ты ж в первый раз. Постарайся взять себя в руки, представь, что это скоро закончится. Выйдешь отсюда и начнешь новую жизнь, – попыталась утешить ее Лера.

– Что-то не получается, – Маша почти дрожала, – успокоиться…

– Все будет хорошо, – без этих банальных ни на чем не основанных слов, не обходится ни одна подобная история, и Лере тоже пришлось их произнести. – И хотя наверняка этого никто не знает, я уверена, что у тебя – точно все будет хорошо! – она положила свою руку на руку подруги. Машины пальцы были ледяными.

– Знаешь, насчет «хорошо». Мне тут сон вчера снился… – начала Маша.

– Иди, лампочка мигнула, – Лера подтолкнула подругу, задав ей направление. – Выйдешь – расскажешь.

Маша исчезла в кабинете.

– Всё-ё-ё-ё-ё… Я погиб! – послышалось у меня в ухе.

М-09071999 снова разревелся.

– Успокойся, у меня есть одна запасная идея. Ты разве не видишь – она еще сомневается.

– Но ведь все равно все происходит…

– Но титры же пока не идут! – повысил я голос, чтобы привести его в чувство.

Не факт, что он понял, что я сказал, но, наверное, решил, что титры – это что-то очень важное, и пока они не идут, все еще можно исправить.

– Спаси меня! – умоляюще произнес он сквозь слезы.

– Тогда немедленно перестань плакать, – сказал я строго. Я был старше и мудрее, и я через это уже прошел. – Слезы – это неконструктивно.

– Работаем кулачком, – получила в это время Маша указание медсестры. Выше локтя на правой руке пациентки она туго завязала резиновый жгут.

Пока медсестра искала вену, девушка, чтобы не видеть процесс, смотрела на картину, где были нарисованы подсолнухи в вазе. Когда у нее брали кровь, Маша просто не могла оторвать от них глаз. Как все закончилось, она вышла, зажав руку в локте.

– Теперь в кассу? – уточнила она у Леры, которая уже была готова идти.

– Да, она тут рядом, пять метров.

– Я хочу немного посидеть, – она посмотрела на подругу умоляющим взглядом и потянула за рукав, садясь обратно на то же место. Лера осталась стоять.

– Окей. Но у нас мало времени, если ты хочешь идти первой.

– А я хочу идти первой? – она подняла на Леру глаза, как будто та знала ответ.

– Я не знаю. Решать тебе. Я всегда предпочитала первой идти отвечать на экзамене, чтобы долго не сидеть и не волноваться.

– А-а-а… – Маша, похоже, была в прострации.

– Ты про сон что-то говорила… – Лера присела рядом с ней.

– А, да… Мне вчера приснился сон, как будто я на поле, где растут огромные подсолнухи, я сорвала один, а там оказался маленький ребенок. Размером с семечку. Он сидел у меня на пальце, а я испугалась и сбросила его. А потом найти никак не могла. И еще Бог снился.

– Бо-о-ог? – удивленно протянула Лера.

– Да. На нашего завкафедрой похож, в костюмчике, деловой такой. Велел еще раз обдумать все, вроде как ошибку я совершаю.

– Не убедил?

– Не знаю. Еще сказал, что мальчик будет у меня и он должен стать известным художником.

– Вот это сон! Мне б такое приснилось в свое время… А то снилась девочка, но уже постфактум, и от этого еще горше.

Я удивился. Я не знал об этом Лерином сне. Не я был его генератором. И почему девочка… Странно. Это была, видимо, какая-то область ее подсознания, в которую я так и не добрался. Область мечты. Она же хотела девочку Катю. Вот бы был сюрприз, когда б ей сообщили, что Катя – мальчик…

– Знаешь, – Маша вдруг впала в какое-то смятение, – я ему позвоню.

– Мужу?

– Типа мужу.

– Зачем?

– Пусть знает, где я. Он же на развод, наверное, сейчас подает.

– Ну, позвони, – только что это даст?

– Подожди меня тут, – и Маша, набрав номер, отошла на несколько метров к окну.

– Ладно… – Лера осталась на месте. Я решил побыть с ней. Несмотря на то, что случилось с нами, мне было по-прежнему тепло и хорошо находиться рядом. И еще я ужасно устал слушать чужие разговоры. От меня уже ничего не зависело: я сделал свое дело – это были не случайные подсолнухи из сна, изображенные на картине в лаборатории. Я был уверен, что они должны сыграть свою роль. И с Машей уже явно что-то происходило. До меня доносились обрывки ее телефонного разговора. Девушка говорила довольно громко, на пределе эмоций, иногда срываясь на крик:

– Значит, уже написал, да? То есть тебе совершенно плевать, что это наш ребенок и его не станет? Ты понимаешь, где я сейчас, ты это хорошо понимаешь? – видимо, разум ею уже не руководил.

Похоже, звонила она раза два или три. Я видел, как она снова и снова нажимает кнопки.

К Лере подошел Сергей Александрович.

– Она готова? – кивнул он в сторону Маши.

– Похоже, первой не пойдет, – ответила Лера.

– Понятно. Ну, значит, второй?..

– Наверное… – голос ее звучал весьма неуверенно. – Мы скоро подойдем.

– Хорошо. Я буду выходить и вызывать, – он скрылся за белой дверью с табличкой «Операционная».

Я почему-то совершенно не испытывал отрицательных эмоций к этому милому господину, хотя именно его рука окончательно решила мою судьбу. И если мой план не сработает, сейчас решит и судьбу М-09071999. Его, кстати, нигде не было видно. Наверное, захотел побыть один.

Маша вернулась с красными пятнами на лице.

– Тут можно где-нибудь кофе попить? – спросила она Леру. – Мне нехорошо, обязательно нужно кофе попить, – повторила она. – И еще посидеть спокойно, в тишине. Но не здесь.

– В вестибюле есть кофейный автомат.

– Пошли?

– Пошли.

Вместо кофе Маша неожиданно взяла горячий бульон из кубика с куриным вкусом. Лера присоединилась к ее выбору. Выпив глоток, она первой нарушила тишину:

– Ну и…? Я уже боюсь тебя спрашивать. Что он сказал? Ты передумала?

– Этому козлу все похрен, – зло процедила Маша. – Он как раз сейчас сидит в очереди, чтобы отдать заявление о разводе. То, что сейчас со мной происходит, цитирую дословно, – «мои личные проблемы».

– И что ты тогда дергаешься?

– Я не знаю. Лерка, мне кажется, я не могу-у-у-у… – ее глаза и голос наполнились слезами. – Я не могу его убить. Это же мой ребенок!

– Твой. Но ведь может быть и другой? Когда рядом с тобой будет нормальный мужчина, а не этот малодушный урод! Я уверена, что у меня обязательно будет ребенок, хоть и сама побывала здесь всего неделю назад.

– Будет… А этот? Он же живой. Говорят, у них на сроке восемь недель уже много чего сформировано. Да и душа у него наверняка есть…

– Есть, есть! – крикнул из-за ее плеча М-09071999. От страха он стал настолько маленьким, что я его даже не заметил.

– Ох, смотри сама, Машкин, жизнь-то твоя… – Лера немного помолчала. – Ты точно все решила?

– Не-е-ет. Не решила я ничего-о-о, – она разревелась. – Я вообще не знаю, что делать.

– И я не знаю, – Лера взяла ее за руку. Так они просидели еще минут десять. – Маш, надо все равно пойти к операционной, сказать что-нибудь, тебя ведь ждут, ты записана.

– Да, пойдем, – Маша решительно встала из-за столика, взяла два коричневых пластиковых стаканчика из-под бульона и выбросила в ведро. – Но я сейчас еще раз ему позвоню.

– Машка! Ну зачем?! – попыталась остановить ее Лера.

– Позвоню, – упрямо повторила та.

Лера вздохнула. Я вдруг неожиданно, сам не понимая, как это возможно, снова услышал ее мысли: «А что если бы я тогда ничего не стала делать? Зашла бы внутрь, договорилась с Сергеем Александровичем, чтобы все инсценировали. Вывезли бы меня через полчаса на каталке. Витя ничего бы не знал, а я бы родила. И был бы только мой ребенок. Чего я так испугалась, почему поменяла свое решение?.. Ведь хотела же оставить! Дура я. Дура! Да и сейчас не поумнела: рисую в голове какие-то дурацкие картинки из непрожитой жизни… А Машка пусть делает, что решит. Похоже, она сильнее меня».

Ее размышления прервал Машин крик:

– Ты самая настоящая сволочь, знай об этом! Я ничего не буду делать с ребенком! А если и буду, виноват будешь ты, и, я надеюсь, твоя совесть будет постоянно напоминать тебе об этом. Хотя… у тебя же ее нет… – она бросила трубку.

Маша звонила мужу несколько раз, – ей было очень плохо. За это время из операционной на каталке вывезли четырех женщин. Все они спали. Вскоре оттуда выглянул профессор Жигалов и сообщил, что он собирается отпустить анестезиолога.

– Милая барышня, ну что Вы решили? Операцию будете делать?

Маша молчала. Лера, пожав в ответ плечами, сама обратилась к подруге:

– Ну что? Нет?

Ответом ей было отрицательное мотание головой.

– Нет – не будем или нет – будем?

– Нет – не будем, – упрямо буркнула будущая мать тоном маленькой обиженной девочки. – Рожу. И пусть бегает!

Сергей Александрович понимающе кивнул и вернулся в операционную.

М-09071999 сиял от счастья, освещая своим сиянием зареванное Машино лицо. Этот свет заметил не только я, но и Лера тоже. Когда они вышли на улицу, она сообщила подруге, что лицо у нее стало «какое-то другое». Маша тоже была счастлива. Ее будто отпустило. Она все время повторяла «…и будь что будет!», пока они шли по проспекту к автобусной остановке. В витрине магазина цветов, мимо которого они проходили, за стеклом в стеклянной вазе стояли искусственные подсолнухи.

– О, хочу такие себе домой. Давай купим! – потащила она подругу к входу в магазин.

– Давай. Что, похожи на те, из сна? Молодец, практичный выбор, такие никогда не завянут! Будешь на них смотреть и настраиваться на благополучные роды?

Обе девушки рассмеялись.

С букетом из пяти «вечных» подсолнухов они доехали до станции метро «Василеостровская», где жила Маша.

– Подожди, – вдруг остановилась Лера. – Теперь зайдем в детский магазин.

– Зачем? – удивилась подруга.

– Хочу купить подарок твоему малышу. Чтобы ты уже точно не передумала. Коль решила – иди до конца. И плевать на всяких Коль! – она пожала Машину руку. – Ты молоток, уважаю.

– Слушай, да какой я молоток?.. Я вообще не знаю, как теперь жить буду. Еще учиться и учиться, экзамены, диплом… Надо деньги зарабатывать, а тут ребенок маленький…

– Если надо будет посидеть – говори мне. У меня, правда, мало опыта, но, надеюсь, справлюсь, – предложила Лера. В магазине она купила слинг и прорезыватель, который был одновременно еще и погремушкой в виде медвежонка.

– В слинге легче будет таскать младенца. Привяжешь к себе, а в зубы дашь вот эту функциональную погремуху, – объяснила она назначение предметов, вручая Маше пакет. – Подарок от будущей крестной. Хотя нет, я недостойна быть крестной ребенка, которого не советовала рожать.

– Перестань. Ты была права. Это я дура.

– Никакая ты не дура, ты наверняка все правильно сделала. Вот сбудется твой сон, вырастет из малыша второй Ван Гог, и нам будет страшно представить, что сегодня утром мы могли бы оставить мир без его бессмертных полотен!

– Лерка, ты прелесть, – Маша обняла подругу.

– Я знаю, – хихикнула «прелесть». От улыбки в ее глазах заблестел мой любимый озорной огонек.

Девушки выглядели, как сестры. Одного роста, у обеих – светлые волосы: у Леры – стрижка, у Маши – собранные в хвост. Обе одеты в похожем радостном стиле: Машу украшала все та же шапочка с помпоном, а на Лере были узкие темно-красные брюки, легкая оранжевая куртка и разноцветный шарфик.

Я смотрел на нее и изо всех сил старался запомнить: хоть и не рыжеволосую, но все равно яркую. Теплую, как солнце. Она была удивительная. И я давно простил ее.

Наша случайно-неслучайная встреча продлила время моего с ней общения. «Теперь точно всё…» – подумал я.

Подруги зашли в подъезд. На этот раз мы не последовали за ними.

– Спасибо тебе, если бы не ты, Мир… – душа будущего «Ван Гога номер два» приблизилась ко мне с таким видом, будто хотела пожать мне руку.

– Не за что. Это теперь моя работа, хоть за нее и не платят. Но идея с подсолнухами была хороша, сам горжусь!

– Да-а-а… Когда появлюсь на свет, а потом вырасту, а потом стану знаменитым художником, обязательно нарисую картину с целым полем подсолнухов и посвящу ее тебе! – пообещал он.

– И как я об этом узнаю? – ехидно поинтересовался я.

– К тому времени ты ведь наверняка тоже будешь человеком. И когда увидишь картину из того сна, знай – я ее автор, – по-доброму ответил он.

– Хорошо, – мне стало веселее. – Договорились, господин Ван Гог-второй.

М-09071999 полетел к остальным. Ему было необходимо поделиться своей радостью. Забавный будет пацанчик, подумал я, глядя ему вслед, – творческий. Жаль только, быстро сдается. Но при правильном руководстве толк наверняка будет.

Я видел, как его обступили другие будущие мальчишки и девчонки, а он взахлеб рассказывал всем свою печальную историю, внезапно увенчавшуюся хеппи-эндом. Я несколько раз слышал, как он произносил мое имя.

Мне самому почему-то не хотелось общаться с ними. Что я им скажу? У нас теперь разные занятия. Это как встреча бывших одноклассников: вроде любопытно, но зачем все это – непонятно, – по большому счету, пустая трата времени. У меня были дела поважнее.

Теперь первым пунктом в списке стали Владимир и Ольга. Я с первого взгляда испытал симпатию к этому голубоглазому парню с открытым сердцем и именем, частично совпадающим с моим. Я был просто Миром, а он как будто бы Миром Владел. На минуту у меня даже возникло ощущение, что я знаю его…

Надо было помочь этому незадачливому «владельцу мира» вернуть потерянную веру в себя. Это возможно, если Ольга, наконец, примет решение в его пользу. Как значилось в досье Владимира, совсем недавно, до знакомства с ней, из-за одиночества у него возникали мысли о самоубийстве. Это обстоятельство вдруг напомнило мне телефонный разговор Леры с одним своим другом, который говорил ей о своем одиночестве и о том, что ему иногда так плохо, что он готов шагнуть из окна. Помню, тогда она очень на него рассердилась и даже в шутку припугнула тем, что в таком случае на похороны он может ее не ждать. Я ни разу так и не видел его, только запомнил, что Лера называла его «Вовка». Интересно, это имя или прозвище? Для имени уж больно смешно звучит.

***

Владимир ехал в своих стареньких желтых «Жигулях» и напевал под нос какую-то песенку. Судя по всему, настроение у него было не самое плохое. На присоске, прикрепленной к зеркалу, раскачивалась оранжевая картонная елочка, от которой почему-то пахло не елью, а кофе. Его свежевыбритое лицо отражалось в зеркале, где должен был отразиться и я, но я себя не видел. Моя внешность, когда я вижу себя сам, не поддается описанию, ибо описывать, по сути, нечего. Вот если бы здесь был Элиас, он, может быть, что-нибудь рассказал о моей внешности, какой он ее видел. Но шефа опять где-то носило, – Владимир и Ольга были полностью поручены мне. Обещанный стратегический план тоже носился непонятно где вместе с тем, кто обещал его придумать. Надо было вырабатывать свою стратегию. Быть может, надоумить Володю поговорить с Климом? Идея, в принципе, правильная, но при условии, что оба – люди адекватные. А данный факт был под большим сомнением. Убивший единожды может убить снова.