Текст книги "Любовь@"

Зашли в собор, а там идёт венчание. Невеста в белом платье с подолом, расшитым тюльпанами, жених – так себе, а вот священник – наоборот – статный красавец: волосы до плеч, волны мелкие вначале, а дальше крупнее, крупнее… Ева забыла, где она находится, так захотелось в них зарыться… Не зря говорят: красота – страшная сила.

Из греховных мыслей выдернула внучка.

– А когда я вырасту, можно, буду здесь жениться?

– Венчаться, дорогая.

– Ага, венчаться.

– Конечно, милая, если захочешь. Может, будет этот же священник.

– Не обязательно. Он тогда будет старым, – внучка явно пребывала на другой волне.

Вот и теперь Ева так отвлеклась, что забыла – она голая, в данном контексте уместнее сказать нагая. Захотелось приблизиться, спросить (другого случая не будет): ну как там у вас, на Олимпе? Не успела – божество догонял, сотрясая телесами, рыжий господин. Из убранства – обилие золотистых завитков по всему фасаду («золотое руно» – вспомнила Ева, все ещё погруженная в античность) и золотые украшения на толстых пальцах, сжимающих баночки с пивом. Настиг, одну баночку отдал юноше, освободившейся рукой обнял за талию юного друга, и колоритная парочка продефилировала, даже не скользнув по Еве взглядом.

– Ты бы сейчас видела себя, – от смеха Виолетта согнулась пополам, – глаза безумные, грудь выпятила, живот подобрала…

– Ну, подруга, погоди! – взорвалась Ева. – Я тебе этого никогда не забуду! И тут же забыла обо всём, зачарованная открывшейся картиной. Тут было на что посмотреть: на безукоризненно стриженной лужайке огромные бассейны, бочки с горячей водой и какими-то травами, берёзовыми почками, контейнеры, похожие на морозильные камеры: в них снег, чтобы можно было растереться, охладиться, а затем опять согреться в русской бане, финской, кедровой или грейпфрутовой сауне, названной так потому, что в ней стоит огромное блюдо с божественной мякотью, а соком брызгают на камни.

Потрясающе! Кстати, в русской бане и банщик был русский – еврей Веня. Своих он просек сразу:

– Девчонки, откуда?

– Из Питера, – за двоих ответила Виолетта.

– Да что вы! Я в Питере учился в Политехе. Это надо отметить! Через час освобождаюсь, давайте посидим в баре. Угощаю.

– А можно в халате? – взмолилась Ева, – я, конечно, кофе пила голая в постели, а тут не могу, это уже перебор.

– Можно, – заржал Веня, – тем более что пить мы будем не кофе.

Посидели замечательно. На прощание Веня предложил: «Девчонки, приходите ещё, я проведу вас бесплатно».

– Веня, я думала, так можно только у нас, – удивилась Ева.

– Можно везде, где есть наши люди, – заверил Вениамин.

Через несколько дней подруга попросила:

– Обещай, что не будешь ругаться.

– Обещаю, – удивилась Ева.

– Я тут от твоего имени дала объявление в газету, смотри: «Петербурженка бальзаковского возраста, во всех отношениях превосходная, познакомится с достойным мужчиной для серьезных отношений».

На Еву напал такой смех, что долго не могла остановиться.

– Так ты не сердишься? – спросила Виолетта.

– Нет, конечно.

– И ты согласна?

– А почему бы не развлечься? Гулять – так гулять! Хоть посмотрю, какие они, немецкие мужчины. Только нужно причепуриться, принарядиться.

– Да что ты! Во-первых, здесь это не принято, чем проще, тем лучше, а то будешь, как белая ворона, распугаешь женихов, а во-вторых, ты и так красивая, тебя украшать – только портить!

Виолетта указала в объявлении телефон, и ей к приезду Евы позвонили уже три претендента. Решили не тянуть кота за хвост. Ева связалась с ними в тот же вечер, дала согласие на встречи, разбила свидания на ближайшие три дня. Первым был товаровед – большой, рыжий, как и полагается немцу. Общались легко, весело: Ева в школе и первом ВУЗе учила немецкий, во втором – английский.

Ганс знал тот, и другой. Вот так, на смеси языков, и общались. Он пригласил к себе домой на барбекю. Непуганая Ева согласилась.

Дома их ждала тайка – маленькая, кривоногая. Закурлыкала что-то по-своему, повела на задний дворик. Лужайка совсем маленькая, но все очень мило: и барбекюшница, и удобная пластиковая мебель. Все приготовили втроем, и тайка ушла к себе. Товаровед рассказал, что привёз её из Таиланда – она всё делает по дому и он с ней спит, а когда женится, она останется просто домработницей.

– Ни фига себе! Нет, он мне не подходит, – решила Ева из женской солидарности, за тайку обидно.

На следующий день встретилась с авиационным техником, он кубинец, красивый, только цвет лица непривычный. Этого хватило, чтобы Ева его тоже забраковала, впрочем, она и не принимала эти свидания всерьёз.

А вот третий, профессор, был хорош. Возраст солидный, но не старый. Тоже приглашал домой отужинать, поплавать в бассейне, но Ева не пошла – вдруг там тоже тайка. Просто гуляли по Кельну, зашли в Домский собор, потом в кафе пили кофе с потрясающими пирожными. Ева чувствовала, понравилась всем троим. А ей? Да никто! Просто профессор был самым симпатичным, внешность и манеры действительно профессорские. Нужно будет подумать, посоветоваться с Виолеттой.

Дома вдвоём с подругой стряпали пельмени, тут же варили, ели, пили водку, привезённую из Петербурга, и Ева в лицах изображала свиданки. Обхохотались…

Затем они обсудили планы на следующий день: проснуться пораньше и «разорить» облюбованный Виолеттой торговый центр. Ева не преминула разразиться целой тирадой:

– Ура! Ты же знаешь, я тряпошница. Для меня это спорт, искусство, драйв – я выслеживаю добычу долго и с удовольствием. Мой последний трофей – французское платье в этническом стиле. Увидела его в витрине на манекене – ноги стали ватными, дыхание участилось, чувствую – жить без него не могу. Захожу в отдел, вникаю, прошу снять, меряю и замираю от восторга и цены. Она меня убила. Я не нищая и даже не бедная, но что может быть приятнее, чем красивое платье, как ты думаешь?

– Думаю, красивое платье с внушительной скидкой, – предположила Виолетта.

– Ты совершенно права! И вот я начинаю каждый день кружить вокруг него, как лиса у курятника. В результате награда нашла своего героя. Платье долго висело на манекене – чуть запылилось, залоснилось – и цену снизили. А я его постирала в щадящем режиме с дорогим кондиционером, и вот оно уже на мне, при мне, со мной, пока дочь или внучка не разлучат нас. Конечно, бывают и осечки, но редко, и тогда вещи «от кутюр» просто занимают место в шкафу – даже не понятно, для чего брала: на случай, если будет с чем надеть, куда выгулять, похудею или сойду с ума…

Вечная тема. Девчонки засиделись допоздна.

А ночью приснился друг Серёжа: она лежит на его продавленном диване, он сидит рядом на полу, держит её чашку с чаем и говорит:

– А знаешь, любовь бывает разной: бывает, человек любит для себя, а бывает – для другого. Я тебя люблю для тебя. Мне главное, чтобы тебе было хорошо.

– А вот скажи, – спрашивает Ева, – вот мы с тобой живём вместе, мы муж и жена, и вдруг я тебе изменила.

– Как это вдруг? В кого-то влюбилась?

– Да нет, просто. Была в компании, и так получилось… ты бы меня бросил? развёлся бы со мной?

– Если бы влюбилась, отпустил бы, конечно – ты же свободный человек, а если просто так, случайно, подшофе – то нет. Подумал бы: такая была минутка, ну, дурканула бабёнка, с кем не бывает?

Еве было смешно и весело, чай такой вкусный, а старый плед такой уютный!

Она проснулась с улыбкой. И поняла, что хочет домой – в Питер, к Серёже.

Виолетте так и сказала:

– Хочу домой – в Питер, к Серёже.

– А кто такой Серёжа?

– Друг.

– Просто друг?

– Пока не знаю.

Претендентам на руку и сердце объявила, что срочно улетает в Питер – вызвали на работу, для них это был аргумент, к работе в Германии относятся серьезно. Профессор спрашивал, когда вернётся, предлагал продолжить общение в Петербурге, если Ева не сможет вырваться в ближайшее время. Она что-то вяло обещала, но понимала – это герой не её романа.

Предложению развестись муж удивился:

– Ты что так быстро замуж собралась? Могла бы отдохнуть!

– От тебя уже отдохнула, от него ещё не устала, – ответила Ева.

И на следующий день они отправились в ЗАГС подавать заявление: тихо-мирно-буднично развелись через месяц, отметили у камина бутылкой хорошего коньяка. Под парами экс-супруг пытался вернуть Еву на землю:

– Как ты собираешься жить? Что заработает твой художник?

– Проживём, – ответила Ева. Наверняка не будем кататься по Италиям, но Петербург не хуже Рима.

Да, в заграницы они не летали и вообще не летали вместе, Серёже в любой момент могло стать плохо, зато в свободное время исколесили Петербург, Петергоф, Гатчину, Ломоносов, Пушкин, Кронштадт. Любимый район – Петроградку – прошли вдоль и поперёк. Какие там дворики! В иных они просто зависали часами: сядут на лавочку, возьмутся за руки и разговаривают или молчат. Они оба прекрасно понимали – это может закончиться в любой момент, поэтому каждая минута была на вес золота – целовались даже в ожидании зелёного сигнала светофора.

Глава 8
Ты же не хочешь, чтобы скрипки замолчали?!

С появлением Евы у Серёги началась какая-то другая жизнь. Женщина-друг – для него это было ново и странно. А она была умна как мужчина и откровенна как абсолютно свободный человек, под ее влиянием Серега менял свои взгляды, отношение к людям, событиям. Это была такая напряжённая внутренняя работа, что он перекалялся: как если бы первоклассника посадили за учебник высшей математики, тот старается, пыхтит, просится на переменку… Так и Серёге – после общения с Евой ему хотелось доступного и понятного, и тогда он шёл к Веснуле. Веснуля была просто женщина – её можно было окутать словами и получить в ответ водопад нежности…

Серега не был бы Серёгой, если бы не попробовал пробить и Еву на клубничку, но ничего не получилось. Однажды рассказал ей такой случай:

– Был я у шаманки, подруги матери (нужно было помочь с антенной), а та и говорит: «Смотрю на тебя – какой-то ты не такой; чувствую, влюбляешься… так вот, не нужно! Ничего хорошего из этого не получится». В тот момент я думал именно о тебе.

Ответ был в духе Евы:

 
Я Вас уже почти люблю… к чему, зачем мне эти муки?!
Уже штурвал не держат руки, уже шаманку я призвал;
Она сказала: убегай, не то она тебя погубит!
Учти, она тебя не любит, и я проснулся – сон пропал.
 

Вот так она выворачивалась всегда – держала дистанцию, а Серега ценил то, что есть…

Периодически он пытался поймать её на слабинке. Например, он пилот – ему положено не бояться летать, а она, женщина, тоже не боится: «Сажусь в свое кресло, пристегиваюсь, про себя читаю «Отче наш», затем открываю Токареву и забываю, что я в полёте». Подобных примеров было много; он, русский, давно живущий на Востоке, таких, как она, не встречал; он хотел дотянуть её до себя, а приходилось тянуться за ней. Это было утомительно и интересно одновременно; иногда ему казалось, что вообще Ева пишет не ему, а как бы сама себе, и это злило. Но потом понимал – всё-таки ему. Более того, она его чувствовала.

Как-то он переел мороженого, вдобавок погонял на мотоцикле и сильно простудился. Это было ужасно – жара, а ты идёшь весь мокрый, чихаешь и кашляешь. В тот же день она написала: «Ты любишь мороженое, ешь его в огромных количествах, будь осторожен, можешь заболеть». И тут же выдала способ быстро поправиться: «Если нет температуры, поставь горчичники на спину и грудь, а ноги опусти в таз с горячей водой, туда же насыпь горчицы. В это время пей горячее молоко с мёдом, сливочным маслом и содой – утром проснёшься, как новенький».

Если у него что-то случалось, и он курил больше обычного, тут же появлялась Ева: «Вот ты много куришь, постарайся уменьшить количество сигарет; я тоже курю, но я балуюсь, это ещё полбеды, а ты губишь здоровье… побереги себя». Когда делился проблемами, она давала разумные, толковые советы. А ещё писала: «Жалею тебя». И тогда Серега понимал: нет, она пишет именно ему.

Ева стала первым человеком, которому Серега рассказал историю своей трагической любви, и то, что было потом.

В ту страшную ночь Юля попросила Серегу, если она не выкарабкается, жениться на её племяннице, прекрасной девушке. Он выполнил её волю, только ничего хорошего из этого не получилось. Они с женой старались слепить семью, взяли мальчика сироту (свои дети не получались). Но костёр не хотел разгораться, и через десять лет он взмолился: «Не могу я тебя мучить, отпускаю, ты ещё успеешь стать счастливой». И действительно, она вышла замуж, родила дочь, а сын остался с ним. Мальчику нужен мужчина рядом. Её муж оказался хорошим человеком, не запрещал их навещать. Всё устаканилось, мальчик вырос в любви и заботе, теперь он женат, подарил Серёге внука – его отраду и смысл жизни.

Кстати, по поводу этой «отрады» у них часто бывали споры – Серёга хвастался, что балует внука, тратит на него почти всё. А Ева убеждала: во-первых, игрушки не обязательно должны быть дорогими, как и одежда, обувь (ребёнок растёт не по дням, а по часам. Важна не фирма, а натуральные материалы). Во-вторых, игрушки должны быть развивающими, а, в-третьих, нужно использовать для развития всё, что нас окружает. На примере домашней утвари, мебели можно показать, что такое круг, квадрат, треугольник. Не нужно тратить деньги, чтобы объяснить, почему поют птицы, почему они летают, а собаки не могут, и массу других вещей.

Ева вспоминала, как по дороге в детский сад рассказывала внучке сказку про Снежную Королеву: «Смотри, смотри – вон там следы от санок! Это промчалась Снежная Королева, ой, наверное, она скрылась за поворотом – давай догоним!» И дальше, дальше, пока не доходили до детского сада. На следующий день сказка продолжалась – это было зимой. А летом – другие сказки: про Золушку, про Красную Шапочку; ну, тогда уже волк прятался за домами. О, это были волшебные путешествия, внучка и сейчас их вспоминает. Короче, ребёнком нужно заниматься, и игрушки здесь ни при чём, куда важнее разговаривать с детьми. С маленькими – играть, когда подрастут – дружить, а потом уже любить то, что получилось.

Серега соглашался и не соглашался; не раз и не два они вели такие дискуссии, а однажды заспорили из-за его сына. Тот, видите ли, без разрешения папы уехал с другом в Москву на заработки. Поселились ребята у сестры того самого друга и стали искать, где бы заработать много и сразу. Но это оказалось не так просто.

Через две недели ему предложили подыскать себе другое жильё; пришлось звонить папе и просить помощи. У Серёги были знакомые в Москве, была возможность помочь, но он не стал этого делать: «А когда ты уезжал, ты со мной советовался? Просил поддержать? Самостоятельный?! Ну, вперёд и с песней!» После этой тирады, конечно, выслал денег на аренду комнаты в коммуналке и на пропитание: «Дерзай, захочешь вернуться, если ничего не получится, договорюсь с проводниками – привезут».

Но мальчик остался, два года проработал программистом, вернулся, женился и живёт в одном с папулей городе. Деньги, конечно, хорошо, но ему нужен отец, а внуку дед…

Впрочем, может, Серёга прав, и внука нужно баловать?

Кстати, в случае с сыном Ева была не согласна, наверное, потому что она женщина. Она подстраховала бы своего мальчика, договорилась бы, помогла. Да что там говорить? Сама бы его сопроводила, устроила и взяла клятвенное обещание: звонить маме каждые два часа.

А однажды она спросила:

– Вот мы с тобой дружим более полутора лет, а с кем-нибудь ещё ты общался так долго?

– Евочка, тебе правду или как?

– Сам знаешь!

– Не только общался, но и до сих пор общаюсь, мы познакомились весной, дружим до сих пор. Я её называю Веснулей.

– Весной? Значит, уже целый год… А почему ты мне о ней ничего не рассказывал?

– А ты и не спрашивала; ну там совсем другое общение.

– Как это – другое?

– Там всё непросто – разговоры на личные темы.

– А мы с тобой разве не на личные темы?

– Ева, не вынуждай…

– А, поняла. Это у вас игра такая, вы так развлекаетесь.

– Развлекаетесь?! Разве можно развлекаться так долго «ни о чём»? Мы дружим, но неравной дружбой: она на порядок моложе, а это неправильно!

– Неожиданно. И что ты решил?

– А что тут можно решить? Я не знаю, и никто не знает: время само расставит всё по местам.

– Может, это твое счастье? Подумай хорошенько.

– А хорошенько – это как? Броситься в омут с головой или взять нож и отрезать живое от живого, а после, зажав уши руками, заглушить всё то, что будет доноситься? Я так не могу, так нельзя!

– Пришли мне что-нибудь из вашей переписки для моего романа.

– Вообще-то это нехорошо, но если для романа…

– Конечно.

– Дай время – выберу что-нибудь поприличней. Пожалуй, последнюю сцену прощания (мы уже расставались не раз).

– Буду ждать, а как нужно прощаться – посмотри у Пушкина «Евгений Онегин», письмо Онегина Татьяне. Должно сработать.

Ева закрыла почту, да так и осталась сидеть. Странно, почему ей так неприятно? А чего бы она хотела? Он может общаться с кем угодно и не обязан ей докладывать. Неужели она ревнует? Да нет, это смешно!

«Как приятно читать твои хорошие письма. Купаюсь в них, иногда успокоившись от разных волнений, переключаюсь в режим «трезвый взгляд», вот тогда мозг отщёлкивает, как метроном – ровно и без воздушных просадок. С самого начала нашей (неправильной) встречи я знал: у неё не будет продолжения по многим причинам, и, если б не твои нежнее нежного письма и не моё к тебе небезразличие, отрезал бы сразу, не тревожа ни тебя, ни себя. Но вышло так, как вышло, и наша с тобой переписка перешла в более спокойное русло. Мы узнали друг о друге чуточку больше, я начал жёстче прикусывать свой «длинный» язык, стараясь тебя не расшатывать. Ты умничка! Действительно воспитанная и правильная девчонка, в чём я давным-давно убедился, даже без твоих слов об этом.

Прости меня…

В любых отношениях после определённого отрезка времени достигается пик, спуск невозможно остановить, можно лишь замедлить воспоминаниями, но временно… мне не хочется расставаться с тобой, скатываясь с этой горки до полной остановки. Ты всё сделала для того, чтобы мы были вместе, даже более чем. Я упорно всё разрушал и продолжаю разрушать, выходя на финишную прямую; пройдёт месяц-другой – и даже дружба нас не спасёт от тишины. Ну, что, пристегнули ремни и покатились…

Скорее всего, вы сегодня (а, вернее, уже вчера) наработались и завалились спать. Вот так всегда – вроде дача и существует для отдыха: почитать, вздремнуть в гамаке. А ездят туда работать – и всё равно в удовольствие.

Спокойной ночи! Нежные слова, перебивающие друг друга, рвущиеся для тебя наружу, мной арестованы и закрыты в карцере».

«Ну что нужно сделать, чтобы услышать наконец те нежные слова, которые ты арестовал и закрыл в карцере от меня?

Письмо твоё перечеркнула жирной чертой! Трижды! Понятия не имею, про какую горку, с которой кубарем несутся наши чувства, ты говоришь! Знать не знаю и слышать не хочу! На языке так и вертится песня, перефразирую:

 
Уж я так к нему и этак,
Со словами и без слов,
Наломал он много веток,
Наломал он много дров!
 

Я очень злая, такая злая на твои мысли, на твоё письмо, столько хотела тебе рассказать, поделиться! Как же можно быть таким слепым и бесчувственным? Ничего не расскажу!

Слышишь, как грохочет гром, и сверкает молния? Правильно, всё правильно понял, это мои эмоции, я в гневе! Так ждала тебя, тааак ждала, когда вернёшься со своей длительной командировки! А ты? Как же ты мог испортить такую долгожданную встречу! Ну зачем ты так, Серёженька?»

К письму прилагалась фотография. Ева долго-долго смотрела; хорошее типично русское лицо. Поразило выражение глаз – больших, серых – в них была любовь, они светились чувством. Фотография явно предназначалась именно ему.

Наконец, приступила к письмам. Читала, возвращалась к первой строчке, снова перечитывала. Циничное словоблудие с его стороны и настоящий крик души – с её. Боже, неужели так мог написать её друг, её Серега, с которым они обменивались мыслями, стихами, рассказами; который писал всё лучше, а чувствовал всё глубже и тоньше?! Сам признавался: «Я за тебя зацепился душой. Ты меня перевернула, друзья не узнают: что с тобой? Как будто поступил в кадетский корпус… Нашли Булгакова в столе – подняли на смех».

И это тоже он?!

Ева попробовала встать – ноги стали ватными, лицо мокрым, а в висках – молоточки… Вышла, выкурила две сигареты, перечитала ещё раз и вдруг полилось:

 
Убитым хочется дышать!
Не понимая, что убиты,
Они хватаются за нити,
они пытаются понять:
– Меня сегодня расчленили,
затем про дачу расспросили:
– Ты не устала? Что растёт?
И как гамак – хозяйку ждёт?
Но за неё ответил гром
всеотрезвляющим дождём:
– «Кап-кой-ду-рак!
Кап-кой-ду-рак!
А-кап-же – я?
А-кап-же-так?!»
 

Перечитывать не стала, нажала на «отправить», твёрдо решив – это её последнее письмо.

Серёгу как водой окатило: какой же он дурак! Так и написал:

– Ева, я дурак. Чувствую себя полным мерзавцам по отношению к ней, что пил кровь, что рассказал тебе; а перед тобой так стыдно, так стыдно! Представляю, что ты думаешь! Сколько волка ни корми – он все равно в лес смотрит, то есть не в коня корм, короче говоря, что все твои труды напрасны, а душевные силы насмарку. Нет, нет и нет! Я действительно все понял, давай поговорим! Стихи твои, как всегда, на уровне, а я впервые не смог их перечитать – хватило одного раза. Но восхищаюсь – всего в нескольких строчках ты меня убила, размазала и показала такую пропасть между нами! Отбросила в ноль. И даже в минус.

Прошло несколько дней – в ответ тишина.

Серега начал психовать – не на неё, на себя: не смог найти правильных слов, не сумел достучаться. А что, если она вообще больше не напишет? Хорошо Еве, она сочиняет стихи – кратко и ёмко может описать свои чувства, а Серёга мучается – пишет письма, стирает, пишет, стирает – всё не то…

Вдруг непонятно откуда слова пришли сами, и это были стихи:

 
Давай с нуля – с чего мы начинали!
Ты же не хочешь, чтобы наш корабль
Пришвартовался к Берегу Печали?!
Не хочешь, чтобы скрипки замолчали?!
 

Перечитал и обалдел: «Неужели это я? Я так не могу! Это в моей голове, в сердце, в печёнках сидит Ева! Это она водила моей рукой!»

И Серёга стал ждать – а в ответ тишина.

Становилось не по себе: почему она не чувствует, что ему плохо, что он раскаивается? Почему не пожалеет? Начинал злиться, но потом перечитывал «Убитым хочется дышать», и всё становилось на свои места – он это честно заработал, заслужил. Его настигло эхо!

Потом сильно заскучал. Как только появилось свободное время, стал перечитывать их переписку, окунался в тот мир – такой светлый, такой интересный! Они опять разговаривали… Ему было хорошо! А потом вспоминал: Евы нет, она больше не придёт… Дошел до строк: «Не знаешь, как прощаться? Почитай «Евгения Онегина», он тебя научит». И в первый же выходной он засел за Пушкина.

И уже не мог оторваться; а вот, наверное, и строки, о которых писала Ева:

 
«…Я, верно б, Вас одну избрал
В подруги дней моих печальных…
 
 
Но я не создан для блаженства;
Ему чужда душа моя;
Напрасны Ваши совершенства:
Их вовсе не достоин я».
 

«Ай да Пушкин, ай да сукин сын», – согласился Серёга. Вот это «отмаз»! И тут ему Ева помогла: он так простится с Веснулей, только в прозе и своими словами. Плагиат, учила Ева – это нехорошо.

А вообще здорово, что у него сохранилась их переписка, в любой момент можно открыть и прочитать, например, эссе. Эти её крошечные рассказы он обожал:

«А у нас выпал первый снег и тут же растаял. Вот тебе эссе на эту тему. Первый снег – Волшебство обыденности. Одеваюсь красиво, даже шикарно, иду на свидание с ним. Поднимаю лицо к небу, подставляю губы для поцелуя. Так тихо, так нежно касаются снежинки, они тоже рады мне. Воображение рисует сказку: это ангелы меняют оперенье, или сам Господь взбивает перины… Хотя вряд ли – у него и так хватает дел, за него это делают специально обученные души – особо праведные и чистые. Очищение! Между снегами мы живём как можем, особо не подличаем, но мелких пакостей хватает. «Все мы грешны, ибо человецы суть»… Спасибо, снег, ты припудрил, закамуфлировал наши несовершенства – и вот мы уже нравимся себе больше, вот мы себя уже простили…».

Или вот – «Фиалка и кактус», его любимое.

«Фиалка и кактус стояли на одном подоконнике. Кактус был влюблён, а соседка этого не замечала, считала, что они просто дружат. Однажды подул сильный ветер, окно распахнулось, и они свалились на пол. Керамический домик фиалки разбился, а у кактуса был пластиковый, с ним ничего не случилось. Корни фиалки обнажились, ей стало холодно и стыдно. Она заплакала… Тогда кактус собрал все силы, подкатился к ней и увлёк в свой горшок.

Такие разные, они стали жить вместе, и вскоре кактус расцвёл фиалками – розовыми, бархатистыми. Герань, алоэ, орхидея над ними смеялись. Особенно старался «тёщин язык». Гости, завидев чудо, поражались, восхищались, просили продать. Хозяйка долго сомневалась, но не устояла – выставила диво дивное на аукцион и продала за большие деньги. Добавила небольшой автокредит и купила жёлтый «Ситроен», о котором давно мечтала. А ведь они её любили; жалели, когда она плакала, радовались, когда к ней приходил мужчина с цветами, были свидетелями их ссор и примирений…. Предательство! Что может быть страшнее?»

Здорово! А что, если самому тоже попробовать? Она не может не ответить! А про что написать? Про любовь.

«Стояло бабье лето. ЛЮБОВЬ решила прошвырнуться – выйти в люди, посмотреть, как поживают её апологеты. Прилетела в парк – а там красота невозможная: красно-зелено-золотая. В кустах шевеленье. Превратилась в старушку, подошла поближе; а там совсем молодые – лижутся так, что, кажется, сейчас начнут кусаться.

– А что вы делаете, дети?

– Иди, бабуля, не видишь – любовью занимаемся!

– А ею можно ЗАНИМАТЬСЯ? – спросила ЛЮБОВЬ.

– Не только можно, но и нужно! Топай давай, завидуй молча!

– Ни фига себе. Оказывается, они мной занимаются! Не знала, нужно запомнить.

А вообще настроение испортилось – хотела уже возвращаться на базу, когда на лавочке увидела двоих. Они были немолоды, но смеялись так звонко и заразительно, что она не удержалась – подошла, подсела.

– Я смотрю – вам хорошо, у вас любовь?

– Да, любовь!

– И сколько вы женаты?

– Нисколько. Она жена моего брата. Увидел её только на свадьбе. В сердце как дало автоматной очередью… Подошёл поздравить, рюмочкой о её рюмочку звякнул. «Где же ты раньше была?» А она мне рюмочкой отвечает: «Что же ты раньше меня не нашёл?»

– Так нужно было забирать, убегать!

– Куда? Она же была несвободна. А он мой брат!

– Как же вы так живёте?

– Хорошо живём, мы же есть друг у друга, и у нас есть любовь. А всё остальное – неважно. Иногда мы приходим сюда – это наш райский сад…

– Ну, слава Богу, – утешилась Любовь, – а то уж думала, конец мне пришёл… А вот и нет, а вот и нет!

И она весело запрыгала по дорожке, забыв превратиться в девочку».

Написал сразу, без единой правки, получилась какая-то ерунда. Но он знал: Еве понравится. А в ответ… тишина.

Два месяца Серёга молчал, даже немного успокоился, но тут приснился сон: утро, он мчится на мотоцикле. Далеко впереди, посередине дороги, замечает фигурку женщины. Сбросил скорость – неизвестно, в какую сторону шарахнется. Ни в какую. Как шла, так и идёт. «От греха подальше», – решил Серёга. Съехал на обочину, оставил мотоцикл и побежал за ней.

Она ускорила шаг. Ветер путал золотистые волосы, срывал платье, но остановить не мог. Неожиданно дорога споткнулась о лавандовое поле. Ева – а это была она – Серёга давно понял, не оборачиваясь, вошла в цветы; подняла руку в запрещающем жесте: не ходи за мной. Серёга ослушался, и тогда она исчезла, а вдалеке, из лилово-голубой пены появилась рыжая кошка. Высокими, грациозными прыжками она уходила всё дальше и дальше. Серёга чувствовал, если будет преследовать, у него разорвется сердце.

Проснулся чумной: где он, что с ним? Наконец дошло – дома. Не раздеваясь, уснул на диване: как приехал, так и рухнул. Опять без ЧП не обошлось – на этот раз в дальнем кишлаке, в трехдневной командировке.

Полетели туда демонтировать все самое ценное из двух летательных аппаратов, нетранспортабельных и поэтому подлежащих разборке на запчасти. Денёк отдохнули, угостились знатным пловом, на следующий день приступили к осмотру: сняли всё, что ещё пригодится, погрузили на свой, с божьей помощью летающий. Остальное растащат местные на цветной металл.

К ним приставили повариху, молодая – двадцать семь лет, а выглядит на все сорок. По-русски разговаривает отлично, пилотам помогает общаться с местными. Однажды, когда никого не было рядом, она поведала Сереге свою историю: родом из столицы, студенткой влюбилась в местного парня – учились вместе, вышла замуж, и он её увёз в свой кишлак. Сыграли свадьбу, а через несколько месяцев молодой муж погиб – попал под хлопкоуборочный комбайн. Хотела вернуться домой, но не тут – то было; по местным обычаям перешла она в распоряжение старшего брата. Дикость, но в отдельных местах ещё жива. Тот использовал её по своему усмотрению. Конечно, пыталась бежать; поймали и сильно били, почти покалечили, больше не рисковала – только страх и рабство. Падает на колени, просит взять с собой – другого шанса не будет… И жалко, и страшно: если что, от былого гостеприимства не останется и следа.

Что делать? Похитить нельзя и оставлять нельзя – совесть сожрёт – медленно, но настойчиво. Он командир! Должен принять решение.

В воскресенье утром «Аннушка» загружена под завязку, заправлена, готова к вылету, но Серёга тянет: открывает крышку капота, возится с патрубками, затягивает хомуты и всё такое… Народ, пришедший лицезреть взлёт, потихоньку рассасывается по своим делам – это радует. Как говорится, «меньше слов, дешевле телеграмма». Наконец остался только сторож; теперь можно трогаться. Серега дает газу и прёт в начало полосы со стороны тополей и кустарников. Подкатывает к краю, поворачивается вправо на девяносто градусов и останавливается. Она уже на месте, а дальше – дело техники: «Небо наш, небо наш родимый дом…» Долетели благополучно, дали беглянке денег на такси – с запасом. Пленница не может поверить, что на свободе: плачет, смеётся, обнимает, целует. Не то что ЭТА!

Серёга ещё не сбросил сон, с трудом добрался до стола, открыл почту:

– Ева, пожалей! За что ты меня казнишь? Что не святой?! А ты святая? Оглянись на свою жизнь. Она всегда была безупречной? Никого не обидела, не предала? Так не бывает! Иногда ложь или её разновидность – умолчание – бывают во благо.

Помнишь, я тебе рассказывал арктический случай про жену командира и белую медведицу? Ну так вот: пасторалью там и не пахло, а пахло совершенно другим. Не сама она прибежала на командный пункт. Мы выскочили на её крик, обезумевшую и мокрую подобрали, занесли в тепло, вместе с её мужем раздевали догола, отмывали (не скажу, от чего), растирали и поили спиртом. А потом она долго была не в себе, еле отошла, на улицу практически не выходила. Как только появилась возможность, они от нас перевелись. Это я тебе должен был рассказать? А может быть то, что каждый мой вылет мог быть последним? Ева, спустись на землю! Мы не Боги, мы люди.