Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

Глава 10

Мой верблюд был совсем уж неказистым. Как-то так получилось, что пока я возилась, фотографируя погонщиков, самих верблюдов, наших девчонок, как они громоздятся на эти «корабли пустыни», всю приличную скотинку разобрали.

– Мадам! – приглашающее махнул рукой мальчишка-погонщик в сторону незанятого «седла», и мне ничего не оставалось (ну не ругаться же из-за верблюда, в самом-то деле!), как пристраиваться на горбу у облезлого чудища бурого цвета. Кажется, самого неказистого из всего каравана, что привели для нас покататься. Вон, у Иры с Таней такие милашки – светленькие, чистенькие, пушистенькие. У Алёнки – коричневый, но тоже вполне симпатичный. А у моего «зверя» шерсть на боках клочьями (линяет, что ли?) и кожистая проплешина на затылке.

Тут погонщик причмокнул как-то по особенному, и наши верблюды, до того лежавшие на животах с подогнутыми ногами, стали на ноги подниматься.

– Ой, мамочки! – взвизгнула Ирина.

– Блин, высоко-то как! – согласилась Алёнка.

Действительно высоко. И сидеть странно и неудобно. Не то чтобы верхом, а как-то притулившись сзади к горбу, сжимая его коленями и цепляясь руками за привязанную к «седлу» верёвку. (Ну не знаю я, как ещё назвать эту кучу цветных тряпок, проложенную между мной и верблюдом). Оказалось, что наши верблюды связаны в цепочки по трое. Ирин и Татьянин «милашки» оказались в одной связке с моим «плешивым», которого вёл за верёвку погонщик.

Верблюд шагал более-менее ровно, и через несколько минут страх ослаб, я отпустила судорожную хватку коленей и смогла оглядеться. Почти все цепочки разбрелись по пустынной равнине. Только Алёнкин «зверь» топал чуть в стороне от меня, размеренно погружая в мелкий бежевый песок плоские широкие копыта.

– Лариска, – развернулась ко мне Алёнка, – щёлкни меня, а?

А действительно, классный кадр! Алёнка сейчас чудо ведь, как хороша. Чёрные штанишки в облипку, оранжевая майка в натяжку, красная бандана и светлые пряди по плечам. Улыбается, глаза от восторга горят. Спасибо, Алёнка, такой кадр чуть не проворонила. Я пофотографировала несколько минуточек. Бежевая пустыня, бледно-голубое небо, цепочки верблюдов, мальчишки-погонщики, невозмутимые, как сфинксы…

И тут один из «сфинксов», тот, что вёл за верёвочку моего верблюда, сказал что-то типа «на» и сунул верёвочку мне. Передал управление. Потом сказал верблюду «Х-рр!» и отошёл поболтать с приятелем. Я забыла о камере, вцепилась в верёвку и опять напряглась. Блин, а вдруг верблюд побежит? И что мне с ним тогда делать? Чем тормозить?

– Ой, а нам? Мы тоже хотим сами верблюдами управлять! – потребовала справедливости Ира.

Мальчишка покачал головой и что-то проговорил на ломаном английском, показывая на верблюдов. Я смогла разобрать «янг» – взмах в сторону «милашек», и «олд» – это уже про моего «аксакала».

– А, понятно, – смирилась Ира. – Получается, что твой, Лариса, старый и опытный, а наши – молоденькие. Только за ним, наверное, идти могут. Прицепом. Знала бы, на этого верблюда забралась! Ладно, что уж теперь.

Я испытала некоторую гордость за своего «рысака». Ну и что, что старый, лысый, молью траченный. Зато жизнь знает и уверенно по ней топает! И других за собой ведёт!

Гордилась я недолго: начались барханы, и мой верблюд стал флегматично, не меняя темпа, взбираться и опускаться по их зыбучим склонам. А я опять изо всех сил вцепилась руками в верёвку, коленями в горб. Когда верблюд поднимался вверх, я наклонялась вперёд, потому что мне казалось, что иначе я обязательно свалюсь плашмя на спину. Когда он спускался с бархана, подгибая передние ноги, я откидывалась назад, чтобы на этот раз не кувыркнуться вперёд.

– Лариска, сделай что-нибудь! Твой верблюд лезет прямо по барханам, и наши следом! – Взмолилась за спиной Ира. – Другие, вон, как-то между ними идут.

– А что я могу сделать с этим экстрималом, он по-русски не понимает!

Верблюд как раз карабкался вверх и мне пришлось отвечать откинувшись и слегка повернув голову. Где наш погонщик? Синяя выцветшая майка мальчишки виднелась где-то слева. Не докричишься. Да и что кричать-то? Мамочка?

– Ой, мама! – взвизгнула я. Теперь мой монстр решил перекусить. Заметил кустик верблюжьей колючки и потянулся к ней с бархана. А на то, что я повисла практически головой вниз на его облезлом горбу и вот-вот рухну – на это ему плевать. Он кушает!

Как там с ним разговаривал мальчишка? Как-то хрюкал.

– Х-рр, х-рр, – похрюкала я и подёргала скотину за верёвочку. Ноль внимания.

Но тут, наконец, появился наш погонщик, забрал у меня верёвку, «х-ррыкнул» верблюду, стукнув его по шее, и старикан подчинился: спустился с бархана и дальше пошёл, выбирая не очень крутые склоны.

– Тут, похоже, даже верблюды женщин игнорируют, – прокомментировала события Татьяна, а я опять разжала уже болевшие от напряжения колени и пальцы.

По пескам мы пробирались около получаса. Оазис, откуда вышли, совсем скоро скрылся в бежевых песках, и вокруг нас осталась только Сахара. Я приноровилась к движениям своего верблюда и снова смогла оглядеться. Красиво. Наверное, эти песочные волны хорошо было бы нарисовать акварелью. Надо же, только сегодня утром, в полдесятого, мы выезжали с цветущего зелёного средиземноморского побережья, и уже через неполных семь часов бродим среди песков Сахары.

День вообще получился очень богатым на впечатления. Первые часа два мы ехали вдоль бесконечных посадок оливковых деревьев, потом пошли пальмовые рощицы, и мы даже остановились у одной попробовать пальмового соку. Сок был прозрачным, как наш берёзовый. И приторно сладким, с аптечным привкусом. По рассказу гида Абделя, добывают сок просто: делают надрез в стволе, подставляют посуду. И получают сырьё для местной водки.

Потом места за окном становились всё более пустынными, и через какое-то время автобус въехал в жёлто-серую страну: сплошь глинистые холмы, плавной линией перечёркивающие, а иногда и вовсе загораживающие ярко-голубое небо. Наш гид рассказал, что в этих местах снимались эпизоды про родную планету Люка Стайуокера из «Звёздных войн». В реальности же на этой «планете» жили свои обитатели, вырывшие себе пещеры в местных холмах. Абдель назвал их троглодитами и завёз нас в одно такое поселение, посмотреть.

Открытый дворик с верёвкой поперёк, на которой сушится несколько штанов. По окружности дворика – норы-пещеры. Одна огорожена сеткой, за которой мекают козы, входы в остальные три занавешаны цветастыми тряпками. К нам навстречу вышла женщина в годах, наряженная в яркий национальный костюм, и стала показывать «комнаты» – сводчатые пещерки-мазанки площадью метров по шесть. В первой пещере стояла двуспальная кровать, расписной комод в углу, на стене – ковёр. Во второй, прямо на полу, на войлочной подстилке у одной из стен «комнаты» лежал вихрастый малыш месяцев шести-семи с браслетами из чёрных и голубых бусинок на пухлых ручках. («Ой, ребёнок! Осторожно, не наступите!» – охраняла его от наших ног бдительная Ира). На стуле у другой стены рядом с неработающим телевизором сидел понурый подросток. Потом хозяйка завела нас в кухню с очагом и полками, уставленными глиняной и медной посудой, потом показала, как она на ручных жерновах мелет зерно. В общем, эдакое троглодит-шоу, бытовое представление специально для туристов. Во всяком случае, я видела в стороне другие пещеры, не такие ухоженные, но явно обитаемые. И других троглодитов: одноногого калеку на костылях, одетого (в сорокаградусную жару!) в черный засаленный пиджак и штаны с подогнутой на уровне колена брючиной, и мальчишку с белым верблюжонком. Они отирались возле местного трёхзвёздочного отельчика, где мы обедали, в ожидании, что им вдруг бросят монетку

Погонщики стали издавать свои особые звуки, и наши верблюды, незаметно для меня сбившиеся в компактную кучку, принялись ложиться на песок, подгибая ноги. Я сползла с горба своего плешивчика и сделала несколько шагов. Ноги слегка дрожали. И, похоже, не только у меня: мой шеф вдруг оступился и чудом не плюхнулся в песок. Мальчишки-погонщики что-то проговорили на своём языке и показали, куда смотреть.

В той стороне садилось солнце, и я, наконец, увидела, что и небо, и барханы приобрели чуть розоватый оттенок.

– Как красиво! – сказала Ира, и я уселась рядом с ней на песок смотреть на закат. На несколько минут затихли все, даже верблюды не издавали ни звука. Я отползла чуть выше по склону бархана и оттуда сделала несколько снимков. Потом побрела обратно, стараясь наступать так, чтобы меньше проваливаться в песок. Такой песок я, к слову, видела впервые в жизни: мягкая пудра, тальк, тончайшая субстанция, шелковистая на ощупь. Мой шеф, видимо, тоже трогал песок Сахары впервые. Он набирал его в горсть и медленно, тонкой струйкой ссыпал обратно.

Назад мы вернулись быстрее, чем я рассчитывала. Похоже, проводники вели нас по какой-то окружности, и на возвращение осталась её меньшая часть. Абдель встретил нас своей неизменной белозубой улыбкой, автобусик распахнул дверки, и мы поехали в отель.

Это был уже третий отель, который я видела в Тунисе, и, на мой взгляд, самый замечательный. По крайней мере, если судить из того, что я успела рассмотреть за час, что мы провели между заселением и экскурсией на верблюдах. Может быть, всё дело в контрасте, но когда мы после нескольких часов езды по пустынной жаре въехали сначала в городок с редкими пальмами (такой же серо-жёлтый, как и окружающие его пески), потом в финиковую рощу (султанчики зелени находились на такой верхотуре, что из автобуса их было не разглядеть, а стволы росли так близко друг к другу, что казалось – автобус вот-вот застрянет в серой шершавой колоннаде), а потом остановились у белых домиков, обнесённых решётчатой, увитой цветами ограды, мне почудилась, что я попала в голливудские декорации тридцатых годов. В какой-то фильм с колониальным сюжетом.

Ни капли новодела – всё старинное, достойное, почти антиквариат. И стойка портье из темного дерева, и обтянутая зелёным сукном доска у него за спиной, где висят тяжёлые ключи с деревянными грушами, на каждой – медный номерок. И обтянутые кожей кресла и диваны с медными же заклёпками, и низкие столы с гладкими столешницами из дерева невиданного красноватого оттенка. Всё это я разглядывала, пока мы заполняли анкеты и получали ключи. Для каждого, к слову, отдельный.

А потом, когда мы вышли на территорию отеля, я обмерла вторично. Целая деревенька из маленьких двориков, в которые выходят двери окружающих их домиков. Кажется, их называют «бунгало»? Или это из другой оперы? Не важно. Главное, что дворики тенистые, стены домиков увиты бело-розовыми цветами. И в каждом дворике – высокий фигурный бассейн с лесенками по бокам. Так что первое, что мы с девчонками сделали, побросав чемоданы в номерах и надев купальники, это нырнули в прохладную воду. И пусть вода в бассейне была чуть солоноватой и попахивала сероводородом – это был такой кайф после почти целого дня сидения в душном автобусе!

В общем, наш третий отель выглядел вполне райским местечком. И я даже подосадовала, что на осмотр этого рая у меня столько мало времени. До поездки на верблюдах я успела только походить по нашему дворику, порадоваться на цветы, сфотографировать девчонок на бортике бассейна, в лежаках и под цветущими плетями. А теперь, когда быстро стемнело, вряд ли мне удастся увидеть что-то, что выходит за границу фонарей. Ладно, с утра встану пораньше, успею до отъезда ещё погулять.

Ужин в этом отеле был гораздо скромнее, чем в «Магическом дворце»: помидоры-огурцы, закуска из фасоли, курица, картошка, клубника, финики, восточные сладости. За напитки – чай, кофе, воду в бутылках, пиво, вино – надо платить.

– М-да, три звезды, это вам не пять, – сказала Алёнка. Мы опять сидели впятером, включая Пенкина. – Всё более чем скромно. Кстати, чай не заказывайте, он солёный.

– Откуда ты знаешь? – спросила Татьяна, которая как раз собиралась что-то заказать подошедшему официанту.

– Потому что из местной воды, а она тут солёная. Абдель сказал… он, кстати, просил предупредить, что после ужина будут танцы, и он нас угощает пивом и вином. Так вот, о воде. Успели заметить, что из кранов тоже солёная течёт? Абдель сказал, здесь солончак, воду опресняют, как могут. А могут, видимо, не очень хорошо. И вонь здесь, заметили? Тухлыми яйцами несёт? Это от опреснителей.

– Тогда я просто воду возьму, – сказала Татьяна. Ирина кивнула, соглашаясь.

– И я возьму воды, – решила я.

– А я пива закажу, – сказала Алёнка. – Вить, а ты что будешь?

– Тоже воды, – попросил Пенкин. Таким я его видела впервые. На его лице было новое, невиданное прежде выражение спокойной задумчивости. Он будто то ли вспомнил о чем-то приятном, то ли забыл о чём-то плохом. В любом случае он больше не выглядел капризным и брюзгливым мальчишкой. Он даже был красив в эту минуту, мой шеф.

Алёнка повторила заказ по английский, официант понял. Мы быстро поужинали и вышли из ресторана во двор, где трио музыкантов уже пробовали свои инструменты: что-то духовое, струнное и барабан. (Не знаю я, как называются эти местные дудки и балалайки). Официанты под руководством Абделя вытащили во двор три столика и сдвинули их в дальнем конце площадки, возле бассейна и у самой дорожки, ведущей вглубь территории. К столам добавили стулья, вынесли несколько бутылок вина, пива, финики и фисташки. И началось веселье.

– Слушайте, девчонки, мне кажется, что я в сказку попала! – Ирина потягивала вино в полном блаженстве, глядя на фонарики по бортику бассейна, освещавшие воду в мелких, осыпавшихся сверху, лепестках.

– А я – в старое кино про английское поместье в какой-нибудь Индии, – сказала я. – Мне кажется, что этому отелю лет семьдесят, не меньше.

– Абдель, ты знаешь, когда этот отель построили? – спросила Алёнка нашего гида. Он сидел по-хозяйски во главе стола и поглядывал эдаким главой гарема. Пользовался, что наши мужчины посидев совсем немного, ушли в номера. Ещё за столом сидел водитель, однако держался как-то так, что сразу было понятно: ну не альфа-самец.

– Почти восемьдесят лет раньше, – ответил гид, что-то подсчитав в уме.

Музыканты заиграли нечто арабское.

– Интересно, а «сальсу» они сумеют, если попросить? – спросила сама себя Алёнка.

– Вряд ли, инструменты, видишь, национальные. Наверное, только свою музыку умеют играть, – предположила я. – А чем тебе эта музыка не нравиться? Можно танец живота сбацать.

– Да я не очень умею бацать. В Москве клуб один нашла, там по четвергам учат сальсу танцевать. А в остальные дни уже те, кто умеют собираются, кубинцы всякие приходят. Знаешь, как отрываются! А я пока только шаги учу.

– Ой, а покажи! – загорелась я. Если про танец живота я хоть какое-то представление имела – ещё в Челябинске купила себе видеокассету и повторяла перед зеркалом – то про сальсу поняла только, что это что-то латиноамериканское.

– Ну ладно, смотри, – не стала ломаться Алёнка.

Она вывела меня на середину площадки и принялась показывать, шагая в сторону мелкими приставными шажками:

– Раз, два, три, стоп. Бедро в сторону. Теперь обратно. Раз-два-три, стоп. Бедро в сторону. А теперь правой сюда-обратно, левой сюда, поворот.

Поворачиваясь, Алёнка покачнулась на «платформах», зацепившись за неровность камня под ногами:

– И всё сначала.

Движения у неё, надо признать, были малость ходульными и, если честно, мимо музыки. Впрочем, рисунок там угадывался.

Я скинула сандалии, чтобы не мешали, подобрала повыше юбку, и стала повторять шаги. Попутно поймала такт арабских ритмов и начала чуть покачивать бёдрами, как в танце живота.

– Вот так, да?

– Ну, почти, – важно кивнула Алёнка.

– Девчонки, я к вам! – подскочила к нам Ирина и тоже стала двигаться в ритм музыке. По-своему, не столько ногами, сколько плечами, руками, но получалось у неё здорово.

И тут меня как подхватило. Ласковая и тёплая темнота, нагретые шершавые плиты под босыми ногами, нежный свет фонариков, запах цветов и музыка, живой волной плывущая в нереальную звёздную ночь. Я поймала телом волну и стала на ней покачиваться. Всё двигалось, бёдра, плечи, руки. И если поначалу мне было неловко из-за зрителей, то теперь было совершенно плевать, смотрят ли на меня. А если смотрят – плевать, что думают на этот счёт. Я сливалась с ночью, с музыкой, с этим замечательным, потрясающим моментом бытия, которого у меня до сих пор в жизни не было. И который наверняка не повторится. Я жила в этот момент. Полностью, как есть, вот просто, – была.

– Лариска, ну ты даешь! Ты где танцевать училась?

Ира переводила дух, и я поняла, что уже с полминуты стою и тоже выравниваю дыхание. Оказывается, музыканты сделали паузу, волна схлынула и я остановилась.

– Нигде не училась. Дома перед зеркалом.

– Правда, что ли? Тогда у тебя очень хорошее зеркало. Пошли, посидим!

Мы вернулись к нашему столику, я налила себе воды, – в горле пересохло.

– Лариса, должна тебе сказать, что ты очень слаженно двигаешься. У тебя природная постановка рук, спины, корпуса в целом, – лениво протянула Светлана, журналистка из приложения к «АиФ». Она всё делала в эдаком лениво-манерном стиле: говорила, двигалась, курила. Вот и сейчас, заканчивая фразу, Света вальяжно сбивала пепел, постукивая длинным ногтем по тонкой сигаретке. И внешность у неё была соответственная: томная блондинка с поволокой в глазах, которая (я о поволоке) должна была делать её загадочной. Может, для кого-нибудь и делала, но мне загадки этой барышни были пофигу. А вот дружелюбную нашу Ирину она отчего-то сильно раздражала.

– Спасибо, – кивнула я. Ира фыркнула и отвернулась.

Музыканты, отдохнув, опять заиграли, и я опять вышла танцевать. Мне жаль было сидеть под такую музыку, жаль было попусту терять минутки жизни в этом раю, тратить их на пиво, вино и болтовню с поволокой.

– Ты почему не пьёшь? Это угощение, – спросил меня Абдель, когда я вернулась за стол после нескольких танцев. Мои ступни, натертые о теплый камень, приятно гудели. В голове, отключенной на время движения, тоже разливалась приятная пустота – ни единой мысли, только ощущение счастья. И я даже не сразу поняла, о чём меня спрашивает этот мужчина. А, предлагает выпить вина.

– Спасибо, Абдель я не хочу вина. Я воды попью.

Я отхлебнула воды из бутылочки и вдруг поняла, что теперь хочу тишины. Такой же абсолютной, что была вчера вечером. И на звезды хочу посмотреть, как вчера на пляже смотрела. И не сидеть в этой компании случайных, в общем-то, людей, а побыть в одиночестве. Я взяла со стола ключ от номера и поднялась, собираясь уходить.

– Стой, ты куда? – Абдель вдруг жёстко схватил меня за руку, и я сбилась с ощущения счастья и покоя.

– Спать пойду, – остановилась я.

– Рано ещё. Сиди, пей.

Не хочу думать, что у него это получилось умышленно, скорее, из-за незнания нюансов русского языка. Но приказ, который я услышала, зажег в моей голове тревожную лампочку. Да и ухватил он меня за запястье как-то очень уж крепко. Кажется, наш «падишах» пьян. И заигрался.

– Абдель, я не люблю, когда меня хватают за руки. И не люблю, когда заставляют пить, – сказала я, глядя ему в глаза. Тот моргнул, что-то понял и разжал пальцы:

– Извини.

И я ушла по освещенной дорожке, прорезавшей темноту.

Наш дворик располагался за третьим по счёту поворотом. В нём было темно и тихо. Из всего освещения – фонари над дверями номеров. Их хватало, чтобы разглядеть шезлонги, стоявшие ближе к домикам. А вот бассейн и окружавший его кустарник уже были неразличимы в ночи. Я подхватила один из шезлонгов, утащила его за границу освещения, села и запрокинула голову в небо. Вот они, звезды-кляксы, величиной с орех, которым тесно в одной плоскости, и они сплетаются в дивные трёхмерные конструкции. А вдруг прямо сейчас с берега моря на них смотрит Сигизмунд? Таинственный незнакомец с усами до пояса и очень красивым голосом. И никакой он не пузан с добытым тортом, а высокий, поджарый мужчина, мускулистый, широкоплечий, с волной чуть седеющих волос, открывающих высокий лоб, с серыми внимательными глазами в тёмных ресницах. И зовут его Пётр… Или Эдик. Или Гриша. До меня вдруг дошло, что и первый мой мужчина, и последний (Василий не в счёт, там не любовь была, а, скорее дружба, хотя он тоже высокий и худой) почти полностью соответствуют тому портрету, что я тут себе впотьмах нарисовала. Оба высокие, поджарые, наглые мужики. Добавить ямку на подбородке – вылитый Гришка. Убрать седину с волос – Эдик-Петик, укротитель глупых девственниц. И тёзка, кстати, моему вчерашнему незнакомцу. А вдруг это он, мой первый мужчина? Вдруг после стольких лет разлуки судьба свела нас вновь, а мы не узнали друг друга в ночи и разошлись, как в море корабли…

Что за чушь, вот дура-то! От бредовой мелодраматичности собственных фантазий я засмеялась в голос.

– Кто здесь? Лариса, ты? Ты где?

Вот, пожалуйста, расплата за глупость. Под фонарём стоял шеф и вертел головой, пытаясь разглядеть, кто смеялся. Полная противоположность только что придуманному образу. Невысокий, неподжарый, разве что чуть седой. И совсем не опасный. Ни капельки.

– Я здесь, Виктор Алексеевич. На звёзды смотрю.

– А ты не могла бы подойти? Я в темноте почти не вижу.

– Да, сейчас.

Я подошла к освещённой террасе, куда выходили двери всех номеров. Шеф стол возле приоткрытой двери своего номера.

– Зайди ко мне, я хочу с тобой поговорить.

– Виктор Алексеевич, давайте здесь.

– Что – здесь? – заморгал он.

– Говорить.

– Я здесь не могу.

– А я там не могу.

Он помолчал немного.

– Лариса, ты меня боишься?

– Нет. Вас я не боюсь. Я сложностей опасаюсь. Мне бы не хотелось превращать деловые отношения в постельные.

– Но ведь я – твой начальник. А ты – секретарша. И мы в командировке. И я могу приказать!

Безмятежно-задумчивое выражение сползло с лица шефа, и он поджал губы, опять превращаясь в капризного мальчишку.

– А я могу не подчиниться, – я тоже начала злиться. Что за бредовый разговор, в самом деле! Как вам это нравится: он мне прикажет с ним переспать!

– А если я попрошу?

Я пожала плечами, и шеф сменил тон.

– Лариса, ты же женщина. И ты одна. А я могу тебя поддержать, помочь. Ты же уже могла убедиться – на меня можно рассчитывать. Квартиру тебе помог найти хорошую, вон, за границу вывез. Ты, в конце концов, из элементарной благодарности должна мне уступить!

Он накручивал себя с каждой фразой, с каждым словом увеличивая напор. Я обалдевала от вывертов его логики. Подсунул убитую трущёбину, которую я теперь на собственные деньги в порядок привожу. Взял с собой в пресс-тур, который лично ему ничего не стоит. И теперь я, оказывается, должна ему все хлопоты возмещать натурой! Я буквально захлебнулась от возмущения, собираясь всё это ему высказать.

И тут мой шеф вдруг схватил меня за руку и потащил в свой номер:

– Пошли, давай, хватит уже меня динамить! Уволю к чёртовой матери!

Он протащил меня несколько шагов, когда я стукнула его ключом по голове. Вернее, деревянной грушей с медным номерком, метнув её с размаху, как маленький снаряд. Припечатала сильно. Пенкин охнул и схватился за голову, отпустив мою руку. А я метнулась в единственную открытую дверь, дверь его номера, и закрылась изнутри на замок и защёлку. Злость и возмущение во мне буквально кипели. Насильник, твою мать! Начальник хренов! Ты ещё в приказе напиши, что теперь у меня в служебных обязанностях «давать шефу по первому требованию».

Ты хотел, чтобы я вошла? Я здесь. А ты остынь снаружи.

Я прислушалась. Снаружи было тихо. Он там не в обмороке, случайно, от потрясения в мозгах? Сотрясение – это вряд ли, не тот удар, не тот предмет. А вот чтобы начальственную спесь сбить, – он мне приказывает с ним переспать, ублюдок! – вполне.

А потом на меня вдруг резко нахлынула усталость. От всего: от долгой дороги по пустыне, от непривычной прогулки на лысом верблюде, от спонтанных танцев, в которых я только что выкладывалась, от атаки Пенкина, от которой я чудом отбилась. Напади он на меня сейчас, я просто не смогла бы пошевелиться…

Я прилегла на нерасправленную кровать шефа с мыслью, что и эта его задумка исполнилась, – я практически в его постели. Ха!

Проснулась я от стука в дверь и Алёнкиного голоса

– Лариска, открой!

Я тут же вспомнила, где я и почему тут.

– Алёна, ты там одна?

– Нет, мы вчетвером.

Я открыла. У двери топтался Пенкин и девчонки. Я выскользнула на улицу и посторонилась, пропуская Пенкина. Он прошёл мимо с каменным лицом и, не раздеваясь, рухнул ничком на кровать.

– Витя, Витя, тебе плохо? – метнулась к нему Алёнка, махая нам рукой: уходите.

– Ларис, что у вас произошло, а? – спросила Ира. Татьяна топталась молча, но и ей, похоже, тоже было любопытно, что тут происходит.

– Взятие Бастилии, – хмыкнула я. – Меня пытались трахнуть, а я сопротивлялась. Кажется, я опять без работы. Девчонки, в вашей газете секретарь нужен? Или курьер какой-нибудь, а? Или хотя бы уборщица?