Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

Глава 11

Скорая подъехала быстро. Две девчонки-медички сами вряд ли унесли бы грузного Пенкина, но я даже не успела поволноваться по этому поводу. Наш спаситель-дежурный всё понял сам, – вызвал по телефону двух крепких ребят в голубой униформе. Они ловко ухватили носилки с моим стонущим шефом и потащили куда-то боковыми коридорами. Девчонки шли следом. Люди в голубом (девчонки в куртках и штанах светло-голубого цвета, аэропортовские служащие – тёмно-голубого, оттенка) заняли всё место рядом с носилками, и мне оставалось только замыкать шествие, волоча свою сумку и баул Пенкина.

Мы вышли откуда-то сбоку в зал прибытия аэропорта, лишь на пару минут окунувшись в пассажиро-транспортную толчею. Люди, завидев нашу процессию, отвлекались, ненадолго задерживая взгляд на носилках, и тут же отворачивались, вновь занимаясь своей дорожной суетой.

Всего каких-то пять дней тому назад и мы вот так же хлопотали, собираясь лететь в Тунис. По-разному я рисовала себе своё возвращение в Москву, всякое представляла, стукнув шефа по башке деревянной грушей: скандал, увольнение, поиск новой работы. А вот фантазии представить, что увозить нас из «Шереметьево» будут на «Скорой помощи», мне и в голову не пришло.

– Спасибо вам огромное, – сказала я парням, сначала ловко задвинувшим носилки с Пенкиным в машину через заднюю дверь, затем так же ловко закинувшим в салон наши сумки.

– Пожалуйста. Надо же, как вам не повезло! Пусть ваш муж выздоравливает скорее, – кивнул один из них, краснолицый блондин со светлыми бровями и ресницами. А я проглотила « мужа». Не объяснять же им всё заново про личного помощника, язык намозолила петь эту песню сначала таможенникам, потом дежурному по аэропорту.

Машина проехала шлагбаум, выбралась на основную трассу и, завывая сиреной, помчалась вдоль мелькавших свежей зеленью обочин к Москве.

– Продиктуйте мне, пожалуйста, данные больного, я карту заполню, – попросила меня фельдшерица, усевшаяся рядом в салоне. Вторая девушка села рядом с водителем. – Имя, фамилия, отчество?

– Пенкин Виктор Алексеевич.

– Дата рождения?

– Ой, а я не знаю, – растерялась я. – Сейчас, в паспорте посмотрю!

Я достала из сумки паспорт шефа – после того, как его скрутило на таможенном контроле, я документы прибрала к себе. Так, двадцать пятое декабря, тысяча девятьсот шестьдесят первый год. Девять лет у нас разницы, оказывается.

– Домашний адрес? – продолжала приставать фельдшерица.

– Я не знаю… Виктор Алексеевич, какой у вас адрес?

Пенкин издал в ответ протяжный стон, и я поняла, что ему не до адреса.

– Ну, он хотя бы москвич? – сдалась фельдшерица.

– Да, москвич.

Пенкин лежал, скорчившись, держался за бок и постанывал на каждом ухабе. Хорошо, что ухабов было немного. Да, возвращение из Туниса получилось отменным. И вообще, начиная с момента, как мой шеф набросился на меня, а я от него отбилась, события завертелись с такой быстротой, что я уже не в силах была их контролировать. И только лишь плыла по течению, стараясь не «нахлебаться».

Первым событием стало то, что Алёнка и Пенкин на следующее утро вели себя странновато. Шеф выглядел не обиженным и не надутым, как обычно. Надменно-брезгливая физиономия, с которой он чаще всего взирал на окружающих, сменилась растерянной и ошеломлённой. У него даже губы как-то обмякли. И если бы не прикрывавшие их взъерошенные усы, наверное, расплылись бы мягким безвольным ртом, как у сбитого с толку ребёнка.

Ошеломлённый шеф сидел у окна, полностью занятый собственным внутренним миром и почти не реагировал на происходящее вокруг, включая Алёнку, которая совершенно распоясалась. Если раньше она была просто болтушкой-хохотушкой, то теперь вдруг превратилась в фурию и почти всю обратную дорогу из оазиса к побережью гремела на весь автобус своими шуточками и репликами, весьма ядовитыми. Мне даже показалось, что её бравада граничит с истерикой. Которая и случилась, когда мы остановились у отеля, где нас кормили обедом, и томно-ленивая троица девиц из «аифовских» приложений вовремя не вернулась в автобус. Мы сидели минут пятнадцать в душном салоне, потом вместе с Алёнкой отправились их искать. Нашли в местном баре, где девицы томно пили кофе и красиво курили, придерживая тонкие сигаретки тонкими пальчиками с длинными блестящими ноготками. И никуда не спешили. Алёнка устроила девицам грандиозный разнос на тему, что задолбалась отвечать за наш придурошный детский сад, что свинство с их стороны заставлять остальных полчаса сидеть в духоте автобусе и ждать, пока они тут накрасуются. И если они ещё раз вот так упрутся без предупреждения, то мы не будем их ждать, уедем. И добирайтесь до Хаммамета, как сумеете!

Я даже присела от Алёнкиной истерики. А девицам хоть бы что. «Алёнушка, ну зачем так нервничать?» – только и повела тонкой бровью Света. «Мы уже идём. Мы просто не заметили, что уже прошло столько времени. Не сердись». Алёнка же сердилась, так и сыпала искрами до конца пути, не успокоившись даже на соляных озёрах, куда нас высадили посмотреть-пофотографировать.

А Пенкин, пребывая в своей растерянности, отказался ехать в сафари на джипах, которое было заключительным пунктом программы. Сказал, что плохо себя чувствует. Я, кстати, тоже нехорошо себя почувствовала после того, как меня два часа трясли по пустыне, чтобы показать «водопад» – невысокую горку, с которой стекал ручей, местами действительно образуя маленькие водопадики. Ещё нам показали степного лисёнка – маленькое существо палевого окраса с огромными, в половину его размера, остроконечными ушами. Лисёнка тискал чумазый мальчишка в чёрно-синей полосатой майке и за один динар давал зверька подержать и сфотографироваться.

В общем, сафари после оазиса было полной ерундой и явным перебором – уставший в дороге организм хотел покоя. Но покой мне только снился – когда мы вернулись в автобус, выяснилось, что мой шеф действительно болен. Бледный, лоб в испарине, держится за живот. Абдель сказал, что дороги оставалось часа полтора, и добраться до места было разумнее, чем искать врачей где-то по пути. В отеле, куда мы приехали – на этот раз оформленном в арабском стиле, совершеннейший дворец из восточной сказки – Пенкина осмотрел врач и предположил, что у него приступ аппендицита. И предложил госпитализацию. Алёнка от его слов разревелась, что-то бормоча про страховки и невезение. Оказывается, страховки нам её фирма сделала по-минимуму, операции в страховой случай не вошли и если сейчас везти Пенкина в местную больницу, придётся ему выкладывать из своего кармана несколько сотен долларов.

Тогда Пенкин, наглотавшийся к тому времени обезболивающих таблеток, выданных доктором, и повеселевший, предложил другой вариант. Алёна меняет его и мой билет, мы завтра вылетаем в Москву, и там он идёт к хирургу. Алёнка с сомнением сказала, что попробует, хотя поменять билеты в это время почти нереально. Но – удалось. Алёнке удалось передвинуть наш вылет на двенадцать завтрашнего дня. А Пенкину удалось убедить меня ночевать в его номере. Он выглядел слишком больным, чтобы быть опасным, и я согласилась подежурить на случай, если вдруг ночью ему станет совсем плохо. Спала я в углу на диванчике. Спала некрепко, прислушиваясь к стонам и посапываниям шефа, и, действительно, один раз он позвал меня, попросив обезболивающего и воды.

Утром мой шеф выглядел совершенно осунувшимся, однако до посадки в самолёт и в полёте держался, а вот после таможенного контроля его скрутило окончательно. Скрутило в буквальном смысле – он схватился за бок и не мог разогнуться. В таком виде таможенники проводили нас в комнату дежурного, и дальше всё – вызов скорой и так далее – пошло своим чередом.

До больницы мы доехали быстро. Остановились у крыльца приёмного покоя, и уже местные санитары вытаскивали носилки с Пенкиным, перекладывали его на каталку и везли в распахнутые облезлые двери.

– Пойдёмте, – кивнула мне одна из девочек-медичек. Я подхватила наши сумки и потащила их в приёмный покой.

После райских отелей Туниса московская больница выглядел трущобой. Хотя, если разобраться, нормальное медучреждение, отделанное лет двадцать назад даже с некоторым шиком по тем временам, да так с тех пор и красующееся уже истёртым линолеумом в коридоре, когда-то лакированными деревянными панелями на стенах и рядами проводов под потолком. Один из санитаров, молодой, весёлый, черноглазый (я аж вздрогнула – повеяло Тунисом) то ли таджик, то ли узбек ловко снял с моего шефа куртку, вручив её мне, расстегнул ему штаны и увёз за дверь с табличкой «Мужская смотровая». Вскоре туда же проследовала процессия из чернявого усатого дядьки-врача, похожего на индуса и двух молодых робких парней. Видимо, дядька был главным, а они – практикантами.

– Вы сопровождаете больного Пенкина? – выглянула из другой двери строгая медсестра.

– Да, я.

– Мне нужен его паспорт и страховое свидетельство.

– Вы знаете, у меня их нет, только загранпаспорт, – растерялась я. – Нас из «Шереметьево» привезли.

– Займитесь, пожалуйста, документами, – велела медсестра. – Больного сейчас поднимут на операцию в четвёртую хирургию, и вам завтра же нужно будет принести в отделение паспорт и страховое.

– Хорошо, – кивнула я, соображая, как поскорее узнать телефон его мамы. В редакции наверняка есть сведения, но не попрусь же я сейчас в редакцию, из больницы да с двумя сумками!

Я кинула куртку шефа на соседний стул – мешает думать! – и та чем-то ударилась о деревянное сиденье. Чем это? Я пощупала карман. Ага, мобильник. А здесь бумажник. Надо вытащить – не дай бог потеряются. Я достала телефон – он работал. Я машинально нажала кнопку входящих вызовов, и первая же строчка появившегося списка сообщила: «мама». Ну, вот и хорошо, само всё нашлось.

– Алло, здравствуйте! Это Лариса Калитина, секретарь вашего сына.

– Лариса? Здравствуйте. Что-то случилось? – мама по телефону звучала так, что мне казалось – я слушаю радио.

– Вообще-то да. У Виктора Алексеевича приступ аппендицита и в больнице требуют срочно привезти страховое свидетельство.

– Куда привезти? В Тунис?

– Нет, что вы! Мы в Москве, Виктора Алексеевича из «Шереметьево» на «скорой» увезли.

– Говорите, какая больница, где вы, – властно потребовала мама Пенкина, и я растерялась.

– Не знаю, я не успела заметить… Я сейчас всё узнаю и перезвоню!

– Уж сделайте одолжение! – сварливо сказала мама шефа, видимо, срывая на мне раздражение от неприятной новости. Я огляделась и заметила вдалеке стенд. Подошла. Ага, вот оно. Номер больницы, адрес и телефон справочной. Перезваниваю.

– Здравствуйте, это опять Лариса. Я всё узнала, – и собралась диктовать.

– Подождите, Лариса, – перебила меня мама Пенкина. – Ваш звонок буквально выбил меня из колеи, я сейчас плохо соображаю. Кажется, у меня подскочило давление. Я всё равно сейчас не смогу никуда ехать. Давайте сделаем так: вы ко мне приедете, всё подробно расскажете и возьмёте всё, что Вите понадобится в больнице.

– Я сейчас не смогу, наверное. Мне, наверное, нужно будет дождаться, пока его оформят, – растерялась я. – И я не знаю, где вы живёте.

– Я объясню: от метро Щёлковская едете на любом троллейбусе до остановки «Трансагентство», переходите на другую сторону улицы, идёте прямо и видите наш дом, – она назвала номер дома и квартиры, как будто я могла запомнить. – Когда вы приедете?

– Не знаю… Всё зависит от того, сколько времени я тут буду нужна.

– Постарайтесь не задерживаться, мне вредно волноваться, – распорядилась мама Пенкина и закончила разговор.

«Что это было?» – потрясла я головой, но тут из смотровой вышел врач, похожий на индуса, и его ассистенты.

– Вы сопровождаете больного? – спросил меня врач.

– Да. У него аппендицит?

– Нет. Там другое, похоже на флегмону. Сейчас ему сделают рентген, потом поднимаем в отделение и сразу оперируем.

Белозубый таджик-узбек вытолкал каталку с Пенкиным из смотровой и повёз в конец коридора, а я осталась соображать, что за хворь такая – флегмона. Опасно это, или нет?

Всё выяснилось примерно через час, когда операция, наконец, закончилась и меня, совершенно отупевшую от событий, и ждавшую развязки на диванчике рядом с операционной, позвал к себе в кабинет завотделением, жизнерадостный высокий старик с зычным раскатистым голосом.

– У вашего мужа гнойная флегмона, очень плохая рана, не знаю, сколько времени будет заживать, – бодро сообщил он.

– Я не жена, я личный помощник, – поправила я. – А что такое флегмона?

– Что-то вроде чирья, только внутреннего. Как же он так запустил себя, почти довёл до септического заражения?

– Не знаю, он ничего не говорил, не жаловался. Ему только вчера плохо стало, пришлось билеты обменять. Мы в поездке были, в Тунисе. Вернулись и сразу сюда, по «скорой», – объяснила я.

– Ну да, Тунис. В море холодном купались?

– Да.

– Ну, вот и результат переохлаждения. В общем, какое-то время придётся вашего больного выхаживать. Подежурить возле него. Судно ему подавать.

– А кто будет возле него дежурить? – заморгала я.

– Ну, это уже вам решать. Вы, или другие родственники, или можно сиделку пригласить.

Дежурить возле постели тяжелобольного шефа и подавать ему судно не входило ни в мои планы, ни в мои обязанности.

– Я ему не родственница. Давайте, я его маме позвоню, и вы ей всё объясните.

– А как зовут маму?

– Не знаю, я с ней не знакома.

– Ну, хорошо, давайте, я с ней поговорю.

Я опять нажала кнопку «шефского» мобильника и сказала в трубку:

– Это опять Лариса. С вами завотделением хочет поговорить.

– Здравствуйте, – пророкотал в трубку врач. – Иннокентий Олегович, заведующий четвёртой хирургией. Будьте любезны, ваше имя-отчество? Очень приятно, Эмма Валерьевна. Эмма Валерьевна, вашему сыну вырезали флегмону в паху, очень плохой был гнойник, скорее всего, ему потребуется сиделка на несколько дней. Лариса? – врач посмотрел на меня с недоумением. – Лариса, как я понял, посторонний человек. Ну, хорошо, как скажете.

Он отдал мне трубку и пожал плечами:

– Эмма Валерьевна сказала, что сидеть с больным будете вы. На правах невесты.

– Невесты? – я почувствовала, как у меня отваливается челюсть, а врач расхохотался:

– Я вижу, у вас тут всё непросто. Ладно, тысяча рублей у вашего жениха найдётся? Чтобы санитарке заплатить, будет за ним сегодня-завтра приглядывать. А потом поглядим.

– Тысяча рублей? Наверное, найдётся, – кивнула я, вспоминая, что бумажник шефа – в моей сумочке. Что ж, если я невеста, то могу с полным правом взять оттуда денег и заплатить.

Ещё немного денег я взяла из бумажника шефа, когда расплачивалась за такси. В конце концов, это из-за его барахла – кроссовок, штанов, которые я запихала в баул вместо оставленных в больнице мокасин и спортивного костюма, и куртки, которая в баул не влезла и пришлось тащить её подмышкой – я не смогла воспользоваться метро, чтобы доехать до его мама. Так что такси – за его счёт. Я подошла к подъезду и набрала на домофоне номер квартиры.

– Кто там? – бодро спросили меня из домофона после нескольких звонков.

– Эмма Валерьевна? Это Лариса.

– А, Лариса, – голос перестал быть бодрым, в нём появились нотки страдания. – Заходите, дорогая.

Шеф жил на четвёртом этаже. Дверь в его квартиру открылась сразу же, как я вышла из лифта, и в проёме появилась дама в блестящем зелёном халате. Видимо, стерегла у дверного глазка.

– Проходите, я уже вся извелась вас дожидаться!

Я вошла. В квартире пахло пылью и душными духами. Сразу за дверью начинался широкий коридор, похоже, трёхкомнатной квартиры. Вернее, широким он становился потом. А здесь, у двери, было тесно из-за Эммы Валерьевны, которая хоть и пригласила меня войти, встала как-то так, что я не могла её обойти с двумя сумками и курткой подмышкой.

– Скажите честно, что с ним? – спросила Эмма Валерьевна трагическим голосом, прижимая руки к пышной груди.

В прошлую встречу я маму Пенкина толком не разглядела – пестрота «куриной лапки» на пальто и пронзительность шляпки цвета фуксии забили все детали, оставив лишь общее впечатление от дамы в приёмной: нечто монументальное. Теперь я поняла, откуда взялась монументальность. Эмма Валерьевна обладала настолько пышным бюстом, что ладони к груди ей пришлось прижимать горизонтально.

– С ним всё в порядке. Когда я уходила, он спал. Температура у него уже нормальная, ничего не болит. За ним санитарка присмотрит, я договорилась.

– Слава Богу, слава Богу, я так переволновалась! Даже Татьяне позвонила, чтобы приехала! Лариса, что же вы в дверях застыли? Проходите в комнату! – она величественно развернулась и прошествовала вперёд по коридору, всей спиной приказывая следовать за ней.

Комната, куда она меня привела, выглядела странно нежилой. Всю середину, оставляя совсем немного места по бокам, занимал овальный стол, вокруг него были расставлены стулья с круглыми спинками. В одном углу блестела хрусталём и фарфором горка с посудой. Во втором стояла огромная напольная ваза, вся в бутонах и завитушках, из вазы торчал букет тряпочных цветов. Возле балконной двери пристроилась кадка с разросшимся до потолка растением с резными бело-зелёными листьями.

– Какой красивый цветок! – вырвалось у меня совершенно искренне. В отличие от остальной обстановки, растение выглядело по-настоящему живым.

– А, это монстера, Витя вырастил. Он любит цветы, целые оранжереи в прежней квартире разводил. Но у меня на растения аллергия открылась, пришлось все горшки по знакомым раздать. А монстеру эту он не отдал. Так нервничал, пришлось оставить. Прошу вас садиться.

Эмма Валерьевна кивнула в сторону стола, отодвинула один из стульев, села. Я села чуть наискосок.

– Лариса, должна вам сказать, что вы меня разочаровали, – сказала мама Пенкина. Я вскинула брови, но она не дала мне заговорить. – Я с лёгкой душой согласилась, чтобы Витя ехал в эту командировку, потому что знала, что рядом с ним будете вы. Как же вы допустили, что он заболел?

– Простите, Эмма Валерьевна, я не понимаю…

– И я не понимаю, как можно быть такой легкомысленной. Мужчины – как дети, им уход нужен. Вот я, пока был жив Алексей Георгиевич, ни на минуту, слышите, ни на минуту не оставляла его без присмотра. Куда пошёл, надолго ли, надел ли шарф, взял ли носовой платок, покушал ли.

– А от чего он тогда умер? – вырвалось у меня, и я испуганно заткнулась, решив, что мама Пенкина услышит в моём вопросе издёвку.

– У него вдруг отказали почки, – трагически вздохнула мама Пенктина. – Вы не представляете, что я тогда пережила! Я совершенно не хотела жить! Меня спасло только то, что у Витеньки начались проблемы, и мне нужно было спасать сына.

– Он тоже заболел?

– Лариса, ну что вы такое говорите? Он женился на этой ужасной девице, на этой хищнице, которая хотела полностью прибрать его к рукам! И если бы я не вмешалась, не известно, к каким последствиям это бы привело! Мне даже пришлось оставить Воронеж и переехать в Москву, чтобы контролировать события.

– Виктор Алексеевич был женат? – удивилась я.

– А он вам разве не рассказывал? Наверное, ему стыдно за этот неудачный опыт. Да и то сказать, кто не делает глупостей по молодости. А она, Зина эта, была очень даже неглупа и расчётлива. Видит: парень перспективный, талантливый, родители далеко, подсказать некому. Затащила моего мальчика в постель и женила на себе! Да так всё быстро провернула, что я о свадьбе узнала чуть ли не в день регистрации! И этот ужас, брак с этой особой, Витеньке пришлось терпеть почти пять лет! Ладно, что я всё об этой Зине рассказываю. Вам, наверное, неприятно о ней слышать.

– Да нет, почему же…

– Я вот что хочу вам втолковать. Если уж вы входите в нашу семью, вам следует принять правила, которых мы придерживаемся…

– Эмма Валерьевна, а с чего вы решили, что я вхожу в вашу семью? – перебила я маму Пенкина, пока она не начала перечислять эти свои правила.

– Что? Разве Витя ещё не сделал вам предложение? – изумилась она.

– Войти в вашу семью? Нет, не сделал.

– Странно… Ладно, я с ним поговорю. Так, где находится эта ваша больница?

Так вот с чем подкатывал ко мне шеф! С предложением… Я продиктовала Эмме Валерьевне всё, что требовалось, и сбежала от этой невозможной тётки, отговорившись что поздно уже и устала.

Глава 12

До дому я добралась ближе к полуночи, совершенно вымотанная. Голова кружилась от голода, усталости, от общения с мамашей Пенкина. Все эти её то страдальческие, то обличающие интонации, откровенное желание свалить на меня возню с больным сыном, – её сыном, между прочим, – неподдельное изумление, что я никакая не невеста вырисовывали нерадостную картину: похоже, моему шефу очень сильно не повезло с мамашей. Эдакая вдовствующая императрица, всё должно быть по её и без разговоров. Цветы его все выкинула, с женой развела и теперь, как видно, велит на мне жениться. А он то ли не очень хочет, то ли не знает, как позвать. А звать надо, раз мама велела, иначе житья ему не даст, запилит. Короче, попал мужик.

Инфантильный он какой-то, мой шеф. Разменял бы квартиру, что ли, разъехался, устроил бы свою личную жизнь без мамочки. Ладно, что это я за него решаю, сам сообразит. Или мама за него что-нибудь придумает.

Вся эта каша из мыслей и усталости вяло булькала у меня в голове, когда я открыла дверь квартиры. Щёлкнула выключателем и застыла на пороге: мама дорогая, я совсем забыла про ремонт! Судя по состоянию прихожей, он был в самом разгаре: стены ободраны, линолеум сорван, в углу располовиненный бумажный мешок с каким-то цементом и банки с краской. Здрасьте, я вернулась. Где ночевать-то теперь? Я тупо, уже ни на что не надеясь, заглянула в большую комнату и обмерла. Нет, похоже, запас сюрпризов на сегодня не исчерпан.

Комната была светлой, чистой и огромной. Здесь Самвел уже успел побелить потолок и сменить обои. А главное – он как-то так передвинул мебель, что в комнате стало вдвое больше свободного места. Правда, из-за этого стал лучше виден старый линолеум на полу. Он был менее ободран, чем в коридоре и я, планируя ремонт, решила из экономии его не трогать, но теперь его потёртость сильно портила впечатление. Да и ладно, кину какой-нибудь коврик потом.

Бросив возле дивана сумку и куртку, я заглянула на кухню. Кухня встретила меня той же светлой чистотой, а ещё – новенькой раковиной, мойкой, столиком-тумбой и навесным шкафчиком. Плита была передвинута так, что в углу кухни освободилось место для холодильника. И теперь оба эти агрегата престали раздирать пространство пополам, а спокойно соседствовали, освободив большую часть кухни под что-нибудь полезное. Например, под стол со стульями, которые мне нужно будет где-то раздобыть. Я с облегчением набрала воды в чайник и кастрюльку, поставила на газ и начала ревизию в поисках еды. Когда я уезжала, у меня полпачки макарон оставалось, и лечо было в банке, можно себе какое-нибудь спагетти изобразить…

Макароны нашлись в новом столике. Лечо – в холодильнике. Причём по соседству с ним обнаружился кусок докторской колбасы – видимо, Самвел купил себе на обед. Я договорилась с собственной совестью, пообещав завтра же купить такой же, и внесла колбасу в меню сегодняшнего ужина. То есть, чуть ли не урча от голода, сожрала её тут же, у холодильника, передумав варить макароны. Потом запила всё это чаем и завалилась спать.

Утро для меня началось с пронзительного вопля автосигнализации. Чья-то машина заходилась воем на все лады, а хозяин не спешил успокаивать свою игрушку. Рулады, которые издавала машина, были четырёх типов: короткий свист, длинный свист, противный вой и что-то вроде стрельбы. Это, наверное, чтобы злоумышленника напугать, потом оглушить, затем завалить и добить, чтобы не мучился. И – всё сначала. После четвёртого цикла автоистерики я поняла, что больше мне не уснуть. Эх, а в Тунисе меня будили птицы и солнечные лучи!

Мысль о Тунисе разбудила меня окончательно. Так, я в Москве. Пора заниматься здешними делами. Из самых важных дел – сходить к шефу в больницу. Уж его-то пробуждение куда кошмарнее моего! Заодно верну человеку бумажник и телефон – вчера его мамаша так меня огорошила, что я начисто забыла выложить их из сумочки. Вот только с пустыми руками в больницу не ходят. А не испечь ли мне пирожок свой фирменный, скороспелый? А испечь, самой ведь тоже что-то есть надо. Тогда пора в магазин сгонять за всяким-разным.

Утро встречало прохладой. Не то, чтобы совсем уж зябкой – начало мая, всё-таки, но ветерок поддувал вполне ощутимый. Не простыть бы, после тунисской-то жары. Тюльпаны на клумбе колыхали нежно-лиловыми, с белыми прожилками, головками. Красиво. Но в оазисе, в этом отельчике, было красивее. Белые стены, а по ним – пена из розовых цветов, нависающая над шоколадно-коричневыми дверями… Стоп, матушка, прекращай вязнуть в воспоминаниях. Всё, ты вернулась, ты в Москве!

Город принарядился: цветные флаги, плакаты про День победы. Шестое мая, как-никак, скоро праздник. А наши из Туниса вернутся восьмого… Я опять поймала себя на мысли о Тунисе и разозлилась. Да что ж это такое, в конце-то концов! Съездила заграницу, называется! Заработала полное помрачнение ума! Не хватало ещё, вместо лиственниц на Осеннем бульваре пальмы начнут мерещиться! Сказано, в Москве ты уже! И не на пляж с фотоаппаратом топаешь, а в «Пятёрку» идёшь за рыбой и мукой! Кстати о фотоаппарате: может, заскочить в редакцию, скачать фотки на комп и поглядеть, что там у меня наснималось? Ключи у меня от офиса есть, с охраной договорюсь, чтобы пустили. Ладно, это потом.

По случаю раннего часа – автоистерика подняла меня спозаранку – дешёвенькая «Пятёрка» ещё была закрыта. Пришлось топать в круглосуточный «Перекрёсток». Войдя в магазин я тут же застыла в отделе возле апельсинов. Они лежали в корзине ослепительно яркой праздничной оранжевой горкой, прямо как на улицах Хамамета. Опять я про Тунис… Но что тут поделаешь, слишком резко выдернуло

меня из этой сказки. Видимо, частичка меня ещё бродит по Африке и посылает мне воспоминания. Нагуляется, вернётся.

Я тоже побродила – между полками с едой, прикидывая, что ещё нужно купить, кроме пакета муки и брикетов из филе окуня. Зазвонил мобильник, и я полезла его отыскивать, натыкаясь в сумке на бумажник и телефон шефа. Блин, и как я позабыла вчера их его мамаше отдать! Мало мне в сумке своего барахла, ещё это под руками путается!

– Алло!

– Лариса, здравствуйте. Вы что, уже в Москве?

– А, Самвел! Здравствуйте! Да, я вчера прилетела, так получилось, что раньше пришлось вернуться.

– А я пришёл, смотрю – на кухне кто-то хозяйничал, даже испугался, думал, кто-нибудь чужой в квартиру влез. Замок ваш гвоздём вскрыть можно.

– Да ладно, что там у меня брать. Слушайте, Самвел, вы просто волшебник! Всё так чистенько стало. В комнате очень удачно мебель передвинули. А кухню вообще не узнать!

– Я мебель передвинул, чтобы середину освободить, место нужно, где обои расстилать. Потом всё обратно, как было поставлю.

– Нет-нет, не надо, так очень хорошо стало. Могу представить, как будет выглядеть прихожая, когда вы закончите!

– Мне ещё на два дня работы осталось.

– Да, я понимаю… Но я не буду вам мешать. Я сейчас в магазине, вернусь на часок, а потом уйду на целый день.

– Лариса, вы хозяйка, как вы можете мешать?

И я им действительно не мешала. Им – это Самвелу и его помощнице Мануш. Пока я возилась с тестом и начинкой к пирогу, а заняло это у меня полчаса, они закончили белить потолок в прихожей. А к тому времени, как пирог испёкся – ещё полчаса – успели подготовить обои: настригли их кусками нужной длины и разложили в большой комнате.

Пирог удался – и поднялся хорошо, и пропёкся. Я его делаю по «скоростному» рецепту – увидела в какой-то кулинарной передаче и запомнила. Начинка – мелко резаный лук, рыбное филе, лаврушка, соль и чёрный перец. Тесто – пакет кефира, полстакана растительного масла, пара яиц, сода и мука, чтобы до густоты сметаны. Ложкой выложить на противень половину теста, засыпать начинку, выложить вторую часть теста, поставить в разогретую духовку, полчаса ждать. Всё. Лично для меня самая большая сложность в процессе —раскладывать начинку равномерно, чтобы везде была, по всему пирогу. В этот раз я справилась – «пустого» теста не было даже с краёв. Так, вот этот кусок Пенкину, вот этот на ужин заначу, а вот этим своих мастеров угощу. Тем более, что их колбасу я вчера сожрала, а новую купить позабыла.

– Самвел, Мануш, идите чай пить, – позвала я мастеров. Те не стали отказываться.

– В комнату пойдём? Или здесь, стоя, почаёвничаем? – спросила я, разливая по чашкам кипяток.

– Здесь, постоим. Зачем садиться, пока работа не сделана? – Самвел взял свою чашку и отошёл к окну, освобождая место Мануш. Та отщипнула от пирога и похвалила:

– Вкусно.

– Нравиться? – обрадовалась я. – Это вам на обед. А то я вчера колбасу вашу съела, вы уж извините. Домой поздно пришла, голодная была очень, а в магазин идти сил не было. Умоталась: и дорога, и больница, и поездка через всю Москву.

– Вы приболели? – посочувствовала мне Мануш.

– Я? Нет, не я. Шефа моего скрутило, пришлось возвращаться раньше. Ему вчера «скорую» прямо в аэропорт вызвали, и сразу – на операцию.

– Что-то серьёзное? – ахнула Мануш. – Может, ему помощь нужна? Лекарства какие-нибудь достать? Или врача хорошего?

– Завотделением говорил, сиделка может потребоваться…

– У моей родственницы дочка на медсестру учится, она может подежурить!

– Спасибо, Мануш. Пока не надо – вчера он нормально себя чувствовал. Сегодня схожу, проведаю, если действительно нужна сиделка – пригласим дочку вашей родственницы.

В больницу к Пенкину я добралась часам к двум. По случаю праздничных дней посещения были разрешены с утра до вечера, и я свободно поднялась на этаж, где располагалась четвёртая хирургия. Раскатистый голос шефа я услышала ещё в коридоре – он что-то кому-то доказывал. Да, не настолько он плох, как меня вчера пугал завотделением!

– Здравствуйте! Виктор Алексеевич, а я к вам. Вижу, вы в порядке? – вошла я в палату.

– О, Лариса! Привет, заходи!

Шеф полусидел-полулежал на подложенных под спину подушках и так обрадовался, что мне захотелось оглянуться. Может быть, за спиной ещё кто стоит, кому он рад?

– А мы тут с мужиками спорим, пора ли уже говорить всю правду о войне, или нужно подождать, пока помрут все ветераны.

– Вить, да кому она нужна, эта твоя правда, – досадливо махнул рукой мужичок, сидевший на своей кровати слева от Пенкина. Вторая рука у него была забинтована. – Молодым абсолютно плевать, были ли на самом деле герои-панфиловцы, или их военные идеологи выдумали. А старикам, которые на вере в эти мифы войну выиграли, вся эта выкорчёвка, за которую ты ратуешь – ножом по сердцу!