Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

Глава 5

В свои двадцать три года я выглядела ничуть не хуже, чем эти девчушки. По крайней мере, на фотке, оставшейся с тех времён, я похожа на Нину из «Кавказской пленницы»: «комсомолка, спортсменка и просто красавица». У меня на снимке прическа-каре с чёлкой до бровей, глаза в пол-лица и тонюсенькая талия, по контрасту с широкой юбкой колоколом – просто осиная. Внизу карточки – надпись «Пятигорск 1991». Это был последний год советской власти и первый мой самостоятельный выезд за пределы города Челябинска. Путёвку в пятигорский санаторий мне достал папа, и я поехала подлечить скукожившийся от защиты диплома желудок, попить минеральной водички.

В санатории соседкой по номеру оказалась двадцатишестилетняя Зина из Ростова. Мне, домашней девочке, впервые вырвавшейся из-под родительского присмотра, Зина казалась бывалой и опытной. Она красиво курила, щурясь и потряхивая соломенными волосами. Так же, щурясь и потряхивая волосами, она говорила о мужчинах. По её словам выходило, что девушка она в этих делах опытная, мужиками может вертеть, как захочет, и вообще знает, что им нужно и как сделать, чтобы они штабелями валились к ногам. Я насчёт штабелей была не в курсе. Те секреты в отношении мужчин, которыми со мной делилась мама (Девушка должна быть скромной и опрятной. Приличная девушка должна вести себя сдержанно, иначе её примут за девицу легкого поведения. Серьёзные мужчины на всяких вертихвосток внимания не обращают, а не серьёзные – не женятся) на фоне Зининых приёмов стремительно падали в цене.

Прежде всё было по-маминому. Все институтские годы я себя вела – скромнее некуда. Волосы – почему-то они у меня ниже лопаток не отрастали – заплетала в толстенькую короткую косичку и закалывала на затылке, потому что носить их распущенными, по маминому определению, – «ходить лахудрой». Носила платья, юбки и сарафаны, – джинсы считались слишком вызывающей одеждой, – с джемперочками, связанными мамой собственноручно. Из косметики я пользовалась только тушью для ресниц и бледной помадой в цвет губ. И ходила вся такая скромная и опрятная, приличная девушка для серьёзных мужчин.

Но или мама чего напутала, или я с приличиями переборщила, или серьёзных мужчин в нашем институте не водилось, но за те пять лет, что я училась, ко мне с целью познакомиться подкатывали всего лишь дважды. Весной, на исходе первого курса – дистрофичный очкастый пятикурсник Гена. Он был старше меня аж на восемь лет, и я приняла его приглашение в кино отчасти от сострадания (парень очень волновался, приглашая, мялся, мямлил, и, кажется, потел), отчасти из интереса (как это – пойти в кино со взрослым мужчиной?). Гена жил в общежитии, где я с ним и познакомилась, бегая в гости к девчонкам-одногруппницам. Они меня, кстати, и подзадорили идти с ним в кино, окончательно сломив мои колебания. А колебалась я, потому что какой-то неказистый он был, этот Гена. И худой, и стёкла в очках толстые, и по общаге ходил в дурацких темно-зелёных кримпленовых штанах (точно-точно, я эту ткань знала, у мамы юбка такая висела в шкафу!) и в синей футболке с белой надписью «Спорт». Хотя, если разобраться, парень же в домашнем ходит. Я и сама по дому тоже не в кринолине шастаю!

На первое в своей жизни свидание с «серьёзным мужчиной» я принарядилась. Волосы не стала в косичку собирать – сделала два хвостика. Надела любимую юбку в косую клетку, светлый джемперок машинной вязки, купленный на первую в жизни стипендию. К кинотеатру пришла за пятнадцать минут до сеанса. Кавалера своего увидела издалека. А увидев, спряталась за автобусной остановкой, потому что идти с ним в кино мне расхотелось моментально и окончательно. К кинотеатру Гена явился в тех же кримпленовых штанах и «спортивной» футболке и встал, дурак-дураком, под афишей, тиская в руках букет из пожухлых ромашек. Не знаю, сколько он там прождал – я сбежала оттуда «огородами», больше всего на свете боясь, что Гена меня заметит, окликнет, и все вокруг решат, что он – мой парень.

Второй случай «подката» можно таковым и не считать – на дискотеке в той же общаге, теперь уже на третьем курсе, в меня вцепился какой-то хорошо поддатый парень и поволок танцевать. На мои вопли «Отстань, урод!» подтянулись дежурные с красными повязками и вывели танцора вон – чужим оказался, не из наших студентов. Вот и все «штабеля». И сколько я ни влюблялась за эти пять лет учёбы, а я влюблялась регулярно, сколько ни обмирала, гадая, обратит ли «предмет» на меня внимание, ничего и не с кем у меня не срослось. Мои «предметы», их было трое, все из нашей группы, мило со мной общались, списывали у меня английский, помогали делать лабораторные по сопромату… И всё. Двое из них к концу института женились, третий, Димка, в которого я втрескалась как-то совсем уж безнадёжно, сразу после защиты диплома уехал в Свердловск, тогда ещё не ставший Екатеринбургом.

В санатории я как раз переживала по поводу своей третьей не сложившейся любви и проводила ревизию маминым секретам женского счастья. Может быть, мне надо было с Димкой вести себя как-то менее дружески и более кокетливо, что ли? Вон, как Надька Семёнова: волосами тряхнёт (распущенными!), бедром качнёт (джинсовым!), мальчишки наперебой на дискотеке на танец приглашают, а потом в коридоре она с кем-нибудь целуется. Мне не надо было с кем-нибудь, но, распусти я свою вечную косичку и умей я так смотреть, как Семёнова, может, Димка увидел бы во мне девушку, а не ту, у которой можно списать… В общем, последняя безответная любовь меня совсем тогда подкосила, подозреваю, что в большей степени она, нежели нервотрепка с дипломом, проявилась повышенной кислотностью в желудке. И упустив Димку я, словно пытаясь себе что-то доказать, разжилась несколькими смелыми нарядами, сочинёнными к поездке в санаторий.

Преддипломную практику я проходила в стройуправлении, где папа работал главным инженером. Практиковалась по-настоящему. Составляла сметы на строительство, закрывала наряды. Недельку – под присмотром прораба Степаныча. Потом Степаныча скрутило с аппендицитом, второй прораб, не помню уже, как его звали, ушёл в запой, и я вдруг оказалась на самостоятельной работе, закрыв собой внезапную амбразуру. Меня рискнули поставить сметчицей на отделку панельной пятиэтажки. Полагали, что на недельку, тем более что смета там была типовая, наряды тоже. Я вполне справилась и с тем и с другим, и меня оставили на участке до конца практики. К концу практики я многому научилась. Во-первых, не краснеть, когда штукатуры и маляры подпускают матюги. А во-вторых – писать в нарядах реальные объёмы, а не те фантазии, в которые меня по-первости пытались убедить отделочники. Результатом практики стали зарплата и премия – вполне серьёзная сумма. Часть я отдала маме, остальное отложила для себя. И когда отец добыл путёвку от треста – тоже в честь моих трудовых заслуг, получается, – я на эти деньги и купила на рынке джинсы, красную майку в обтяжку и на узких лямочках и ситца в бело-красно-чёрныий цветок, из которого сшила юбку-колокол.

Белый лаковый пояс я купила уже в Пятигорске, как бы поставив точку своей ревизии секретов в отношении полов. К тому времени я уже почти неделю слушала Зинины рассказы про мужиков, смотрела, как она красиво курит и щурится, а буквально накануне пошла в парикмахерскую и остригла косичку, получив взамен короткую стрижку-каре и густую чёлку до бровей. Потом купила помаду вишнёвого оттенка, оливковые тени для век и этот широкий лаковый белый ремешок.

Вечером мы с Зиной пошли на танцы в соседний дом отдыха – в нашем санатории контингент был не тот. Как сказала Зина: «Сплошь язвенники и старпёры». И там ко мне – взбунтовавшейся, обновленной, с вишнёвой помадой на губах, пышной чёлкой до глаз, подмазанных оливковыми тенями, с осиной талией, туго затянутой пояском – подошёл Эдик. Высокий, почти на голову выше меня, плечистый, в светлом батнике и модных штанах-«пирамидах», явно фирменных, а не кооперативных «самошивок», – ах, какой был мужчина! Эдик пригласил меня на танец, взял за руку и увел в сказку.

Сказка длилась целых четыре дня и пять ночей. Зина очень кстати познакомилась с каким-то волосатым брюнетом и ночами пропадала у него, оставив номер в наше с Эдиком распоряжение. Как я сейчас понимаю, он оказался опытным и умелым любовником. Или, может быть, просто мы с ним совпали. Как бы то ни было, я легко и без лишних сожалений рассталась с девственностью. И все эти ночи упивалась новыми, ошеломительными ощущениями (Оказывается, моё тело умеет та-а-акое!). А все дни – новым для меня общением. Мы гуляли по городу, ели какие-то чебуреки, фотографировались у уличных фотографов. И говорили, в основном – про него. Про его работу (В Москве, в цирке, помощником укротителя бенгальских тигров, вот это да!). Про людей, с которыми он встречался (Подумать только, с самим Никулиным за руку здоровался! Котов Куклачёва спасал, когда они сдуру к тиграм в клетку сунулись. Игорю Кио ассистировал в его номере со львом!). Про Москву (Ох и город, с непривычки умом можно тронуться, сколько там машин и людей. Но я не тронусь, со мной же будет Эдик!). Стихи он мне читал красивые, про любовь. Я даже тогда решила, что его собственные, и только потом, случайно наткнувшись в журнале, узнала, что стихи – Андрея Дементьева. Я тоже иногда что-то вякала про свой Челябинск и строительный институт, он кивал, не слушая, и я замолкала. Да и что я могла сказать интересного этому москвичу, мужественному укротителю свирепых хищников? И я слушала, слушала с благоговением, страстно отвечала его поцелуям, пылала в его руках и плавилась от счастья – вот она, Любовь, дождалась!

А на пятый день Эдик исчез. Ушёл утром из моей постели, и не вернулся. Я весь вечер металась, не зная, где его искать – на танцплощадке в доме отдыха его не было, а ни фамилии, ни номера, где парень остановился, я не знала. Некогда было спросить – мы про другое говорили. Под утро меня, зарёванную и распухшую, нашла в номере Зина, подключилась к поискам и все выяснила. Мой Эдик оказался не Эдиком, а Петей. Не москвичом и не дрессировщиком, а лаборантом из Красноярска. И вчера он уехал домой – путёвка кончилась.

Моя путёвка тоже кончилась, одновременно со сказкой. Я поменяла обратный билет и вернулась домой на десять дней раньше. Родители, против ожидания, спокойно отреагировали на мой новый облик. А я, чувствуя себя Золушкой, чей принц ровно в полночь превратился в мерзкую крысу, пошла оформляться в стройуправление. Попала на бумажную работу, и вскоре возле меня даже стали крутиться молодые мастера с намёками насчёт кино и дискотеки. После «Эдика» не хотелось никого и ничего. А через месяц укротитель бенгальских тигров дал о себе знать. Моей пятигорской сказке последовало продолжение, – выяснилось, что я беременна. О том, как я решила оставить ребёнка и как не решалась сообщить об этом родителям – отдельная история. Они, кстати, приняли известие спокойнее, чем я ждала. И Никитку полюбили без памяти. И никогда, ни разу, меня им не попрекнули.

А зачем им попрекать, когда я все слова сама себе сказала? Что права была мама, что серьёзные, настоящие мужчины смотрят на скромных девушек, а на расфуфыренных дур – только подлецы, Эдики всех мастей. Дала себе слабину, расфуфырилась – и пожалуйста. Мне потребовалось ещё несколько лет жизни плюс свершившаяся в стране сексуальная революция, чтобы я поняла – всё, что я о себе нарешала и всё, чему меня учила мама – ерунда. Скорее, наоборот: на скромных девушек чаще всего реагируют либо зануды, либо неудачники, либо ловеласы в поисках лёгкой добычи. А на распущенных, пардон, раскрепощённых, девушек обращают внимание… А хрен его знает, кто там на них внимание обращает. Личного опыта на этот счёт я так и не приобрела – слишком быстро перескочила из девушек в молодые мамаши. На мужиков опять смогла смотреть года через три, когда отдала Никитку в садик и вышла на работу.

Кстати, с этим своим декретным отпуском я очень удачно пересидела лихие для нашего стройуправления дни. За три года оно превратилось в акционерное общество, народ, переживший волну сокращений, научился работать по-рыночному: с минимумом халтуры и на трезвую голову. Я, как вернулась, попала в личные помощники к новому шефу, бывшему прорабу Иван Иванычу. Ему как раз только-только компьютер поставили, нужен был человек, который соображает. Не соображал никто, и я в том числе. Но я догадалась вызвать ребят, которые компьютер ставили, и попросила показать мне хотя бы азы. Они показали, я поняла, как открывать и сохранять документы. А тюкать по клавиатуре двумя пальцами – вообще дело знакомое, не сложнее, чем на машинке печатать. Иваныч, оценив мою смелость и грамотность, потом на курсы меня отправил.

Так вот и стала я в нашей конторе личным помощником гендиректора, первым специалистом со знанием персонального компьютера. И мужчины стали обращать на меня внимание. Иногда слишком назойливое, и в основном – чьи-то мужья, пузатые и лысоватые, подуставшие от семейной жизни и искавшие «свежих веяний» на стороне. Им казалось, что молодая мать-одиночка – как раз то самое веяние. Один так и выдал прямым текстом: давай, мол, по-бартеру. Ты мне – любовь и ласку, я тебе – гормональную и материальную поддержку.

Тогда я послала коммерсанта на три буквы – научилась уже к тому времени не просто не краснеть от мата, а и сама заворачивать при необходимости. А где-то через полгодика сдалась, – закрутила роман с Василием, женатым инженером с цемзавода из области. Он к нам частенько заглядывал, поставщик, как-никак. Василий никогда не приставал и не обшаривал сальными глазками, как некоторые, напротив – смотрел с восхищением и какую-нибудь шоколадку или апельсин обязательно приносил. Ну и в День строителя, когда все гуляли на общем празднике, мы с ним и согрешили.

Почти девять лет мы с Василием встречались. Самое интересное, что я с самого начала знала – мужем мне этот человек не будет. Слишком он мягкий и деликатный, чтобы принимать какие-то серьёзные решения. Наверное, если бы надавила, я бы смогла увести его из семьи, особенно в первые три года нашего романа. Но в его семье росла девчушка, да и ультиматумы «или-или» – вовсе не мой стиль. На четвёртом году наших встреч жена родила Василию сына, через полтора года – ещё одного. Знала, наверное, обо мне. И по-своему привязывала к себе мужика. Наш роман закончился, когда жена уговорила Василия переехать в Гомель к её родителям – видимо, устала делить мужа со мной.

Я тоже устала – и от двойственности своего положения и от того, что годами выстроенное равновесие в моей собственной семье зашаталось. Вдруг тяжело и серьёзно заболел отец, главный наш мужчина и кормилец. Разрыв с Василием совпал с обострением папиной болезни, и примерно через месяц, как я лишилась любовника, я лишилась и отца.

Все эти события сорвали меня в штопор – прежняя жизнь надоела до невозможности, хотелось перемен, причём радикальных. Да и моей зарплаты с маминой пенсией на нас троих хватать перестало. Вот тут-то и подвернулся Углов со своей любовью, сетевым бизнесом и заверениями, что он научит меня иной, красивой жизни. И я бездарно потеряла ещё год, чтобы опять оказаться на исходных позициях: обманутая, обобранная, но, как ни странно, не обозлённая.

Я сидела с этими воспоминаниями на тунисском песочке, вспоминая себя юную и неискушённую (что вряд ли скажешь о девчонках-соседках, я про неискушённость) и подставляла солнцу голую грудь, Ну да, решилась. Меня тут всё равно никто не знает. И вообще, они тут даже по-русски не говорят, чего стесняться! И вдруг до меня дошло… Может быть, это со мной что-то не так, если все мои мужики мною пользовались, ничего не давая взамен? Я открыла глаза и огляделась, переваривая внезапное озарение.

Наши дамы расположились тесной группкой. Все, как одна – без лифчиков. Даже Татьяна, мужиковатая сослуживица Ирины, обнажила квадратный торс с робкими бугорками и тёмно-коричневыми кружками сосков. В этом параде грудей не хватало только алёнкиных. Она лежала по-прежнему ничком, положив голову на руки и свесив с лежака блондинистые пряди. А вот насчёт «никто не знает, нечего стесняться» я погорячилась. Напротив, метрах в десяти, устроился на раскладном стульчике какой-то араб в униформе и внаглую глазел на наш «топлесс» сквозь тёмные очки. Слава, мужчина из нашей группы, сидел чуть в стороне и тоже позыркивал на девичьи грудки, правда не впрямую, искоса. Во, блин, сеанс бесплатного стриптиза! Ладно, всё, концерт окончен.

– Девчонки, вон тот мужик на стульчике в нас сейчас дырку проглядит, – сказала я, накидывая рубаху. Девчонки вынырнули из своей дрёмы и стали переворачиваться на животы. Я посмотрела на Алёнку. Тень от зонтика уже уползла в сторону, но Алёнка этого не замечала. Заснула, что ли? Вон, кожа уже порозовела!

– Алёна, обгоришь!

– А? – Она повернула ко мне сонное лицо.

– Перейди в тень, говорю, сгоришь.

– Да, сейчас.

Она села и потерла глаза руками.

– Надо же, заснула на солнце. Блин, ноги печёт, сгорели. И крем в номере оставила. Я в номер пойду. Ты идёшь?

– Да, пошли, мне тоже уже достаточно.

Ну какая же огромная территория отеля – с приличный пионерский лагерь! Да и сам отель вместил бы в себя целый «Артек»: здание возвышалось впереди пирамидой полукилометровой длины с уступами по бокам. Уступы – высотой в этаж, от трехэтажных краёв до девяти этажей в центре. Мы с Алёнкой шли по плиточной дорожке, огибая бассейны – простой круглый, окруженный загорающими в шезлонгах, и второй, с тремя горками-желобами, как в аквапарке. И как раз проходили мимо, когда какой-то молодой папаша съехал с самой высокой горки, прижав к себе хныкающего малыша лет двух, одетого в термокостюмчик. Оба они ушли с головой под воду и тут же выскочили. Папаше глубина была по грудь. Теперь он держал сына на вытянутых руках, а тот, отфыркавшись, зашёлся от крика – испугался. Папаша начал успокаивающе бормотать по-немецки, опять прижимая малыша к себе и выбираясь из бассейна. Ребёнок орал и вырывался.

– Вот придурок, напугал ребёнка, – прокомментировала Алёнка, ничуть не приглушая голос. Я согласно кивнула. Да, видимо тупость – общая мужская черта, не зависимо от национальности. В этой горке высоты – метра четыре, взрослый с непривычки ошалеет. А этот фриц малыша потащил катать. А мать куда смотрит? Или он отец-одиночка? Нет, к орущему малышу подбежала молодая женщина, что-то сказала мужу, забрала ребёнка и прижала его к себе. Мальчик перешёл с крика на всхлипы и прильнул к матери, как к спасительнице.

– Да уж, мужики в своём большинстве – существа эмоционально не развитые. Ведь понятно было, что ребёнок боится ехать, зачем-то потащил его с собой, – высказалась я.

– Да козлы они все. Разница только в толщине. Я про кошельки, – согласилась Алёнка. За её репликой угадывался богатый жизненный опыт.

В холле, на первом этаже мы наткнулись на Пенкина. Мой шеф сидел в баре и тянул через соломинку какой-то коктейль.

– Витя, алё! – радостно замахала ему Алёнка. – Ты чего тут в одиночестве прохлаждаешься? Наши все на пляже загорают.

– Я уже возле бассейна позагорал, – мрачно сказал Пенкин. – Лариса, ты мне нужна.

– Сейчас, Виктор Алексеевич, я переоденусь и спущусь, – попыталась я смыться. Что-то мне его взгляд не нравится. Пьяный, что ли?

– Потом переоденешься, садись, поговорим, – кивнул он на стул по соседству.

– Ладно, вы тут общайтесь, а я пойду кремом мазаться, пока не облезла, – бросила Алёнка и умчалась к лифтам, а мне пришлось сесть рядом с Пенкиным.

– Возьми себе в баре что-нибудь, – щедро разрешил шеф, и я почувствовала, что действительно хочу пить. Подошла к стойке, по картинке выбрала лимонную газировку и получила напиток, по цвету такой же, как и у Пенкина в бокале. Х-м, может быть зря я решила, что он пьян? Может, просто на солнце перегрелся?

– Лариса, как по-твоему, зачем я взял тебя в эту поездку? – спросил шеф, едва я села к нему за столик, на этот раз – напротив, и отпила из бокала. Я задумалась. Чтобы переспать со мной?

– Чтобы я вам помогала, – выдвинула я менее щекотливую версию.

– Вот именно. А ты что делаешь?

Я разглядывала трубочку в бокале, предлагая ему догадаться самостоятельно.

– А ты меня избегаешь, игнорируешь и сплетничаешь обо мне со своими приятельницами.

– Сплетничаю? Виктор Алексеевич, с чего вы взяли? – опешила я. Вот ещё, сплетничать о тебе… А, вот почему его утром за завтраком перекосило! Мой шеф услышал про бритый кактус и решил, что мы над ним смеёмся!

– Я вас не избегаю, и ни с кем о вас не говорю. Просто вы с утра особняком держались, и я решила, что лучше вам не мешать.

– Ты неправильно решила, – мне показалось, или Пенкин придал своему «неправильно» особый смысл?

– Я не очень хорошо себя чувствую, и мне надо, чтобы ты была постоянно рядом, на всякий случай. После обеда мы с тобой идём в город, это приказ. А пока можешь идти переодеваться.

Я кивнула, в зародыше погасив порыв щёлкнуть резиновыми подошвами и сказать что-нибудь вроде «Слушаюсь». В конце-концов, мне и вправду совесть надо иметь. Мы, вон, загораем-развлекаемся, а мой шеф сидит один, как бирюк. Пойду его выгуливать, всё-таки я как бы в командировке.