Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

Глава 18

Поезд прибыл в Челябинск в полпервого, опоздав на полтора часа. Меня никто не встречал – я не стала сообщать своим, что приеду, решила прибыть сюрпризом. Отмахнувшись от назойливых таксистов, облепивших московский поезд и, в надежде на удачу, заламывавших две цены, пошла к остановке. Всё время, пока ждала свой троллейбус и пока ехала к дому, я вглядывалась в улицы родного города и ловила себя на удивлении, что они никак не изменились за те несколько месяцев, как я отсюда уехала. Ну, то, что снег растаял, и деревья зазеленели, не считается. Я других перемен искала. Моя жизнь так забурлила-закучерявилась, что казалось – весь мир вокруг тоже должен бурлить и меняться. И поэтому мне было странным видеть, что Челябинск остался всё таким же Челябинском. Из какого города уехала, в тот и вернулась.

Впрочем, будто откликнувшись на мою маяту, изменения начались: я не смогла открыть своими ключами входную дверь. Ключ входил до конца, как надо, но в замке не поворачивался.

– Кто там? – спросила испуганно мама из-за двери после минуты моих ковыряний.

– Это я, мам, открой.

– Ларочка! – мама распахнула дверь и застыла в удивлении. – Ты? Ты приехала? А я замок сменила, Никитка ключи потерял! А почему ты не позвонила?

– Так получилось, я не уверена была, на какой день билеты возьму. Мам, дай я пройду.

– Да-да, что же это я, застыла в дверях, как тетеря.

Мать засуетилась и шагнула вглубь узкого коридора, освобождая мне дорогу. Я вошла, кинула сумку и потянулась целовать мамину мягкую щёку.

– Здравствуй. Я, оказывается, очень по вам с Никиткой соскучилась. Где он?

– В школе задерживается.

– Жаль. Всю дорогу ехала и представляла, как он меня встретит!

Я с удовольствием переобулась в свои старые тапочки. Господи, как хорошо-то, я – дома.

– Да уж встретит, только держись, – вздохнула мать.

– Что такое? – насторожилась я.

– Да проходи, не на пороге же рассказывать. Пошли на кухню, голодная, наверное, с дороги. Я как раз борщ сварила, горячий ещё.

Я прошла на кухню, подождала, пока мама нальёт тёмного от свеклы борща в мою любимую салатницу, которую я приспособила под тарелку, кинула в него сметаны, съела ложку – вкуснотища, сто лет не ела маминого борща! – и спросила:

– Ну, рассказывай, что тут у вас происходит.

– Двойки в четверти у нас происходят, по истории и русскому языку с литературой, – огорчённо махнула рукой мама.

– С чего вдруг? – опустила я ложку.

– Да конфликт у него с учителями, весь дневник ему замечаниями исписали. Придёт – поглядишь.

Я кивнула. Что же такое происходит с моим ребёнком? Уж в чём-в чём, а в этом судьба была ко мне благосклонна: Никитка всегда учился легко. Мне даже в первых классах не пришлось стоять у сына над душой и вдалбливать в него школьные знания. Впрочем, эту обязанность взял на себя мой папа. Не в смысле вдалбливать, а в смысле организовать игру, в которой буквы гуляли по строчкам, взявшись за руки, из палочек и крючочков получались симпатичные дорожки и заборчики, а цифры превращались в нарисованные яблоки, вагоны и даже в Бармалея с его компанией.

Меня папа примерно так же приобщал к домашним заданиям, рисуя и играя. И однажды я заигралась и уже на школьном уроке превратила кривоватую заглавную букву «О» в пирата. Ну очень она его напоминала, особенно если глаза и зубы дорисовать. Я и дорисовала, правда бледно-бледно, чтобы учительнице было понятно, что изначально это всё-таки буква «О»! Учительница не поняла и влепила мне «пару», и я пришла домой обескураженная первой в своей жизни «двойкой». Мама меня тогда начала стыдить: «Что же ты двойки из школы носишь!», но папа её остановил: «Ну, принесла и принесла, с каждым случается». А потом мы с ним договорились, что в буквы и цифры мы с ним играем дома, а учительнице, раз она играть не хочет, будем писать просто буквы и рисовать просто цифры, ладно уж!

Так я и проучилась, играючи, до восьмого класса. А потом у меня случился переходный возраст, и всё, что в моей жизни тогда происходило, я принимала очень серьёзно, включая и учёбу, и оценки, и отношение ко мне одноклассников и учителей. «Пятёрки» не исчезли, но приобрели оттенок выстраданности. Да и предметы становились всё более абстрактными, чтобы с ними можно было играть. Одна история СССР с её бесконечными съездами коммунистов-большевиков, о которых надо было помнить всё, включая даты проведения и исторические решения, поддавалась только тупому зазубриванию. А разбор в сочинениях «лишних людей», типа Печорина или Базарова, поначалу вызывал ожесточённое несогласие с «официальной линией», выдвигаемой нашей «русичкой» Линой Михайловной. И я даже схлопотала «пару» за своеволие и инакомыслие. А потом на меня снизошёл полный пофигизм, и я принялась за элементарное передирание цитат из критической литературы. Так что к старшим классам игры закончились, но хорошие оценки – нет. Я просто научилась приспосабливаться.

А Никитка, получается, не приспособился. До сих пор ведь учился без проблем, в третьей четверти, вон, ни одной тройки не было. А теперь, к концу года, вдруг «пары» посыпались. Или это оттого, что я уехала?

– Разленился без родительского глаза, – подтвердила мои мысли мама. – Расскажи, хоть, как ты там?

– Я же звонила на прошлой неделе, рассказывала.

– Так это на прошлой неделе было, за неделю много чего случиться могло, – проницательно сказала мама. Конечно, мамочка, могло. И случилось. Только я тебе пока рассказывать погожу. Не сообщала же, что замуж собиралась, теперь не придётся объяснять, почему разобралась.

– Шеф мой выздоравливает, к концу недели выписать должны. Я у него дни в счёт отпуска выпросила, чтобы к вам приехать. Обратный поезд – в пятницу вечером.

– А, – кивнула мама с непонятным выражением на лице, то ли облегчения, то ли огорчения, – а я сижу, гадаю, совсем вернулась, или как. А спросить боюсь.

– Почему боишься? – удивилась я.

– Да, так. До сих пор не могу понять, хорошо это, или плохо, что ты из дому уехала. Уговариваю себя, уговариваю, что в большом городе тебе будет проще работу найти, и личную жизнь устроить, глядишь, повезёт. Да и деньги там совсем другие, вон, сколько ты нам сюда высылаешь. Когда со своим кобелём бизнесом занималась, мы столько денег не видели. Но как посмотрю новости по телевизору, на то, что там, в вашей Москве, делается – всю ночь не сплю, за тебя боюсь. Может быть, зря боюсь? Вон, с февраля не виделись, а выглядишь ты сейчас совсем по-другому, красивее стала, увереннее. На пользу тебе столичная жизнь.

– Мам, поменьше верь тому, что рассказывают в новостях, – доела я борщ. – Чайку нальёшь? У меня с собой конфеты есть «Бабаевские», достань в сумке.

Мама вышла в прихожую и вернулась с коробкой конфет. Я сорвала плёнку, открыла крышку, посмотрела на теснившиеся внутри шоколадные полусферы и придвинула коробку матери

– На, бери.

– А они разные? – зависла она над коробкой.

– Не знаю. Кажется, все одинаковые. Кстати, о телевидении. Меня, между прочим, для передачи снимали.

– Правда, что ли? – мама открыла рот, позабыв про конфеты.

– Ага. «Образ бабочки» называется.

– Это про что передача? – вдруг построжела мать.

– Про женщин.

– Лёгкого поведения? – она отодвинула от себя конфеты.

– Мам, ты что? С чего ты взяла? – изумилась я. – Про нормальных женщин. По СТВ идёт передача, это московский канал, здесь не ловится. Меня учили правильную одежду выбирать, потом прическу делали и макияж. В общем, мой стиль искали. Сама же заметила, что я изменилась.

– Извини, – перевела дух мать и взяла вторую конфету. – Мне показалось, что раз про бабочек, то про проституток. Ну, знаешь, «ночные бабочки».

– Мам, ты что, решила, что я там, в Москве, в проститутки подалась? – захохотала я. – И на третьем месяце работы уже делюсь секретами мастерства?

– Да ладно тебе смеяться над матерью, ничего я не решила, – смутилась мать. – Просто по телевизору всё время рассказывают, как приезжие парни в Москве бандитами становятся, а девушки – проститутками.

– Мамочка, так то – девушки, а у меня не тот возраст, чтобы телом зарабатывать, другим беру! – продолжала веселиться я.

Про презентацию в «Новой опере» решила не рассказывать – мало ли что взбредёт в голову моей впечатлительной мамочке. И сразу перешла к журналу:

– У меня, между прочим, дебют на этой неделе. Мои фотографии из Туниса в журнале, где я работаю, напечатали.

– Ой, правда? – оживилась мать. Эта новость её понравилась больше. – Покажи!

– Не могу, он в среду выйдет. Я вам с Никиткой пришлю потом.

– А вот и он, лёгок на помине, – встрепенулась мама, услышав возню в дверях.

– Ба-а, – сказали от порога молодым баском, – ба-а, я пришёл!

Ничего себе! Это что, у Никитки, пока меня не было, голос начал ломаться?

– Слышу. Иди сюда к нам, на кухню, – откликнулась мать и заговорщически приложила палец к губам. Тихо, мол, будет сюрприз.

– У нас гости? – уточнил невидимый пока мой сын. А потом показался в коридорчике перед кухней и замер, не веря глазам. – Мама? Мама! Ну, ты даёшь!

– Иди сюда, целоваться будем!

Я, понимая, что ребёнок в ступоре от неожиданности, поднялась и сама подошла к сыну. Ого, он меня на полголовы перерос! Но щёки ещё не мужские, а по-мальчишечьи мягкие.

– Никитка, как же ты вырос! И басом заговорил!

– Мам, ну хватит меня целовать, я что тебе, девчонка? – на всякий случай возмутился Никитка, хотя и не отстранился.

– Да уж, какая девчонка, с таким-то басом, – засмеялась я, – мужчина. Пошли за стол, мы чай пьём с конфетами.

Сын протопал к столу и тут же цапнул конфету:

– О, классно!

– Никита, положи на место! Сначала борщ и сосиски! – всполошилась мама. – А сладкое – потом! Лариса, ну скажи ему, он так себе желудок испортит!

– Никитка, может, с борща начнёшь? – сказала я.

– Я им продолжу, – согласился сын. – Ба-а, наливай. Мам, а ты насовсем вернулась?

– Нет, повидаться приехала, на неделю, в пятницу вечером обратно еду.

– Так мало! – огорчился сын. – А тебя как раз завтра в школу вызывают.

– Никита, – всплеснула руками мать, – что ты опять натворил?

– Да ничего. Сказал нашему козлу-историку, что мне пофигу его белые-красные, пусть хоть серо-буро-малиновые, не стану эту муть зубрить про революцию.

– Никита, да как ты о взрослых отзываешься! – опять всплеснула руками мать. – Это же твой учитель!

– Ага, если учитель, то меня можно у доски чмырить? – ощетинился сын. – Он меня чмырит, а я – молчи, да?

– Ларис, ну что с ним делать? – мать подперла щёку рукой, совершенно расстроенная. – Ну вообще с ним никакого сладу не стало, как ты уехала. Взрослым уже грубит, учителям!

– Ладно, мам, разберёмся, – я погладила Никитку по напряжённой спине. – Пусть пока поест спокойно.

Школьной темы мы за столом больше не касались. Другая нашлась – моя поездка в Тунис. И мама, и сын дружно охали и сокрушались, что я не привезла фотографии. А мне как-то в голову не пришло их напечатать с этой круговертью последних дней. Ладно, вышлю им снимки вместе с журналом.

После обеда, когда мы перешли в большую комнату (Ха, большую! БОльшую из двух комнатёнок нашей тесной хрущёвки), я вернулась к школьным делам.

– Ну, давай, рассказывай, что там у тебя в школе творится, почему двойки таскаешь.

– Потому что Стасик козёл, а Ворона – дура, – лаконично объяснил сын.

– Ничего не понимаю. Тебя что, в зоопарк перевели учиться?

– Скажешь тоже, – фыркнул Никитка. – Стасик – это историк, вместо Анн Саны.

– А куда Анна Александровна девалась? Она же ваш классный руководитель!

– В другой город уехала, её мужа перевели куда-то. А Нона Викторовна ушла в декретный, беременная она, и вместо неё нам Ворону поставили по русскому и литре.

– Ворона – это фамилия?

– Фамилия у неё Воронкова, Татьяна Александровна, – объяснил хмурый сын.

– Ну, и? Почему двойки-то?

– Потому что Ворона орёт всё время, а Стасик придирается.

– Всё равно не поняла. На всех орёт, ко всем придирается?

– На всех. Только все молчат, а я Вороне сказал, что орать на детей не педагогично. А она выгнала меня из класса и поставила мне три двойки. А Стасик – козёл. Думает, раз его нашим классником поставили, то он может нас всех чмырить.

– Ой, Никитка, по-моему, ты перегибаешь. Прямо так уж и всех, – не поверила я. Понятие «чмырит» мне было знакомо – «принародно позорит».

– Мальчишек – всех, – кивнул Никитка. – А девчонкам просто так пятёрки ставит. Козёл.

– Так. А в школу меня кто вызывает?

– Стасик и вызывает. Я сегодня перед уроком на доске написал, что он козёл. Ну, он и велел, чтобы пришли родители. Я сказал, что из родителей только бабушка, а он сказал, что вот пусть бабушка перед ним за меня и извиняется.

– Да, братец кролик, что-то круто ты берёшь, с учителями перессорился. Во сколько завтра приходить-то?

– Вот!

Никитка принёс мне дневник, и я, полистав страницы, исписанные красными строками замечаний («Пререкался с учителем на уроке литературы», «Не подготовился к уроку истории», «Занимался посторонними делами на уроке истории», «Обменивался записками с одноклассниками на уроке литературы») и пестрящие двойками по истории и литературе, нашла последнюю запись: «Прошу родителей зайти в школу в 12—00. Ваш ребёнок катится по наклонной плоскости! Классный руководитель Бабенко Станислав Андреевич».

– Катишься, значит, – приняла я к сведению сообщение Станислава Андреевича. – Ладно, завтра выясним, куда.

Бабенко Станислав Андреевич совершенно не походил на козла. Скорее – на суслика. Или на морскую свинку: мелкий, белёсый, с мигающими глазками под покрасневшими веками. Придя к назначенному им часу, я попала в разгар школьной перемены и минут десять плутала по трём этажам, пытаясь отыскать нового классного руководителя Никиты сначала в учительской, а потом в обоих кабинетах истории. Нашёлся он в школьной столовой, когда уже прозвенел звонок, детвора начала разбегаться по классам, и один из пробегавших мимо школяров на мой вопрос «Мальчик, ты не видел учителя Бабенко?» махнул в сторону столовой – «Он там». В полупустой столовой, где обедала продлённая группа «второсменников», взрослых было четверо: полная брюнетка, сопровождавшая учеников, две поварихи в накрахмаленных марлевых колпаках и белёсый парень, сидевший у окна с пирожком и стаканом компота.

– Станислав Андреевич? – подошла я к нему.

– Да, – он чуть не подавился пирожком, но справился, – а в чём дело?

– Я мама Никиты Калитина. Вы просили меня зайти в школу.

Я опустилась за столик напротив Стасика. На Станислава Андреевича он, действительно, не тянул – молодой совсем, вчерашний студент.

– А… Никита говорил, что зайдёт бабушка.

– Так получилось, что смогла прийти я. Да и к лучшему – наша бабушка не набегалась бы, разыскивая вас по этажам.

– Извините, – Стасик запил смущение компотом. – Я время не рассчитал. Дети в столовую набежали, пришлось стоять в очереди.

«И ты решил, что старушка пусть подождёт тебя под дверью кабинета каких-нибудь, – я взглянула на круглые часы, висевшие на стене столовой, – пятнадцать минут». Впрочем, вслух я этого не сказала.

– Станислав Андреевич, если уж я вас здесь разыскала, скажите мне, что не так с моим сыном?

– Он дерзит. И не выказывает уважения, – собрался с мыслями Стасик.

– Это в то время, как вы его чмырите? – уточнила я.

– Не понял!

– Никита мне вчера несколько раз повторял, что вы его чмырите.

– Глупости! Никто его не чмырит! – запротестовал педагог, прекрасно ориентируясь в жаргоне. – Я его вызываю к доске и задаю вопросы по программе. И если он не может ясно ответить и выглядит при этом последним тупицей и позорится перед девочками, то это его проблемы!

– И часто вы его так позорите, перед девочками?

– То есть? – замигал педагог.

– Часто к доске его вызываете? Я дневник вчера полистала – четыре двойки за четыре недели.

– Пусть учит историю!

– Пусть. Станислав Андреевич, вы что, объявили моему сыну войну?

– Что? – он начал подниматься из-за стола, а потом сел обратно. – Нет.

– А мне кажется, что объявили. Перед классом его позорите, двойки ставите и ждёте, что он от этого полюбит ваш предмет. Слушайте, вы же сами не так давно были школьником. Сколько вам лет, двадцать три?

– Двадцать четыре. При чём здесь мой возраст?

– Ну, вы же ещё не забыли, каково это – учиться в школе. Вот вы, разве вы никогда не спорили с учителями?

– Я учителей уважал, – блеснули глазки из-под белёсых бровей. – И никогда не одобрял своих одноклассников, которые мешали учебному процессу. И вашему Никите я не позволю мне мешать.

– Ох, Станислав Андреевич, не по-взрослому это. Девочкам ведь пятёрки просто так ставите. А мальчишек гоняете. Почему?

– Вы на что намекаете? Что вам наговорил про меня Никита? Он всё наврал!

Стасик всё-таки вскочил из-за стола, повышая голос. На нас уже стали оглядываться дети, хихикая, и их воспитательница шикнула на них, успокаивая.

– Станислав Андреевич, что это с вами? – спросил глубокий женский голос, и мой Стасик поник, сдуваясь.

– Вот, с родителями… с мамой Калитина из восьмого «А» беседую.

Я оглянулась: возле меня стояла завуч Евгения Петровна. Точно, а я и забыла, что она здесь работает! Евгения Петровна, помимо работы в школе, была активным дилером в нашей с Угловым сети, и мы частенько встречались с ней на инструктажах.

– Здравствуйте, Лариса Владимировна, – кивнула мне завуч. – Вы вернулись из Москвы?

– Здравствуйте. Я в отпуск приехала. Заодно в школу зашла, с новым классным руководителем Никиты познакомиться.

– Понятно. Когда закончите разговор со Станиславом Андреевичем…

– А мы уже закончили, – решила я.

– Тогда пройдёмте в мой кабинет, – пригласила Евгения Петровна.

В кабинете завуча было тесновато. Кроме письменного стола, тумбы у окна и шкафа с книгами поместилось ещё два стула у стенки, и остался только неширокий проход.

– Садитесь, – сказала завуч. – Чем вы так нашего Стасика огорошили?

– Да Бог его знает. Спросила, почему он девочкам просто так пятёрки ставит, а мальчишек позорит перед всем классом. А он взбеленился. Слушайте, а с ним всё в порядке, с вашим новым историком?

– Присматриваемся пока, – неопределённо ответила Евгения Петровна, – он первый год в школе. Характеристики из института хорошие.

– Мне показалось, что он боится учеников, особенно мальчишек. Никиту двойками просто засыпал, каждый урок спрашивает у доски. Разве так можно?

– Вообще-то каждый учитель сам определяет, как строить урок в рамках программы… Но я поговорю со Станиславом Андреевичем.

– И ещё новый учитель, Ворона Татьяна Александровна…

– Воронкова

– Да, Воронкова. Там у Никиты тоже нелады начались, мне бы с ней поговорить, разобраться, в чём дело.

– Сегодня её в школе не будет, она почасовик-совместитель. Корректором в областной газете работает. Хороший специалист, с университетским образованием.

– Понятно, – сказала я. В общем, повезло моему сыну, прислали учителей. Один – вчерашний студент с комплексом неполноценности, затырканный в своём школьном прошлом и теперь повышающий самооценку за счёт учеников. И корректорша, не знающая, с какого боку подступиться к учебному процессу и оттого орущая.

– Ну, сами ведь знаете, какие у нас зарплаты. Хороший учитель в школе – большая редкость. Берём, кто идёт, – будто прочла мои мысли завуч.

– Евгения Павловна, а можно сделать так, чтобы эти… Ну, кто пришёл, не ломали моего ребёнка. До конца года всего ничего осталось, пусть его не трогают, а? А потом я его заберу из школы.

– Что вы, Лариса Владимировна! – всполошилась завуч – Зачем же так радикально! Это временные недоразумения…

– Я его в Москву заберу, он там будет доучиваться, – объяснила я.

– А, – успокоилась завуч. – Как вы там устроились, в Москве-то?

– Спасибо, нормально. Квартиру снимаю.

– А где? Дорого?

– На Рублёвском шоссе. Плачу пятнадцать тысяч в месяц.

– Ой, дорого! Рублёвское шоссе, что-то я такое слышала… Это место, где живут московские олигархи! Правильно?

– Ну, вроде того. Только я не с олигархами, я отдельно живу.

– Ну, всё равно рада за вас, вы хорошо устроились. Где работаете?

– В журнале одном новом, помощником главного редактора.

– Замуж не вышли?

– Нет пока.

– А Геннадий женился. На Лене Севастьяновой. Она на шестом месяце уже.

– Ну, я рада за них, – улыбнулась я.

Надо же, Углов женился. То-то он так о ней хлопотал, о ребёнке своём будущем заботился. Правда, за мой счёт и вёл себя при этом, как последняя сволочь. Ну да ладно. Проехали.

– А вам Москва на пользу, – сказала Евгения Павловна, всматриваясь в моё лицо. Видимо, ловила реакцию на новость. – Вы стали не то чтобы увереннее, вы всегда мне казались достаточно сильной женщиной. Нет, вы стали как-то глубже, что ли, более целой. И похорошели. Правда, это не комплимент.

– Спасибо, – опять улыбнулась я, и тут раздался звонок, сообщая, что прошло уже сорок пять минут, и школа за дверями кабинета завуча стала наполняться детским топотом и голосами.

– Рада была встрече, – закруглилась Евгения Павловна. – Я поговорю с новыми учителями о Никите, а вы его предупредите, чтобы вёл себя посдержаннее, хорошо? Вы извините, Лариса Владимировна, но у меня следующий урок в седьмом «Б».

Я распрощалась с завучем и за первым же коридорным поворотом столкнулась с Никиткой.

– Мам, ты ещё здесь! – пробасил сын. – А я думал, ты уже ушла. Что тебе сказал Стасик? Будешь меня ругать?

– Не буду. Ты скоро домой?

– Уже иду. У нас англичанка заболела, урок отменили.

– Слушай, сын, может быть, в кино сходим? Так хочется посмотреть что-нибудь весёлое! – попросила я. Впечатления от встречи со школой хотелось вытеснить более приятными эмоциями.

– Пошли! – обрадовался сын. – В «Авроре» «Лесную братву» крутят, мы с Мишкой ходили на праздниках. Классный мультик, смешной, ещё раз с тобой посмотрю!

И мы пошли смотреть «Лесную братву».