Текст книги "Девушка с Рублёвки. История о любви в забавных обстоятельствах"

Глава 17

Хотелось плакать. Да что там – выть хотелось. Боже мой, да что же это со мной такое? Ну, взрослая ведь баба, не восемнадцать лет! Ну, заигралась в принцессу, в роковую красавицу, ну потянуло, грешным делом, к мужику малознакомому. Ну, вспомнила про ночной пляж, звёзды и всё такое, переспала в своё удовольствие. Отчего же настроение такое, будто – конец света?

Я машинально топила чайный пакетик в бокале – замечательный пакетик, и входит, и выходит. И чувствовала себя былинкой на обочине. Росла себе, росла, тянулась, как могла, и даже расцвела, поднатужившись. И тут меня сорвали, понюхали и вышвырнули вон – типа, нафига нам ромашка, когда вокруг столько розочек. Ста-ру-ха. Я что, уже старуха, да? Мой поезд уже ушёл, да? И кроме Вити Пенкина мне что, в этой жизни действительно больше ловить нечего, да?

Зазвонил мобильник, выдирая меня из круга тупого отчаяния. Хм, Эмма Валерьевна. Что, опять зовёт окна мыть?

– Доброе утро Эмма Валерьевна.

– Здравствуйте, Лариса. Я вас разбудила? – холодно поинтересовалась она

– Нет, что вы. Меня разбудили не вы.

– Хорошо. Лариса, надеюсь, сегодня у вас никаких сверхважных дел не намечается? – а это уже намёк на мою недавнюю строптивость.

– Уже нет. Могу помыть вам окна.

– Сегодня мне некогда этим заниматься, – оттаяла Эмма Валерьевна и перешла на «ты». – Лариса, ты должны проводить в Рязань нашего автора. Она очень плохо знает Москву, вчера с вокзала еле ко мне добралась, практически заблудилась в метро, потому что совершенно некому было её встретить. – Мама Пенкина говорила так, как будто это я должна была, да не встретила несчастного автора.

– А куда проводить? На какой вокзал?

– На автовокзал в Выхино. Знаешь, где это?

– Нет.

– От метро сразу направо, там увидишь. Бедная Марина Дмитриевна в Москве не была уже десять лет и в таком шоке от нашей подземки, что её обязательно надо сопроводить!

– Так мне что, на Щёлковскую за ней приезжать?

– Нет, она у Тани Белозерцевой ночует, на Щукинской. Таня посадит её в метро, а ты встретишь Марину Дмитриевну на Выхино. И проследишь, чтобы она уехала без приключений.

– Так. А как я её узнаю? Вдруг пропущу, поезда ведь каждую минуту ходят.

– Сейчас восемь тридцать, Таня через полчаса посадит Марину Дмитриевну в метро. А ты встретишь её ровно в десять. Я ей дам номер твоего мобильного. Отнесись к этому серьёзно, пожалуйста, дело очень ответственное.

– Хорошо, Эмма Валерьевна, я всё сделаю.

Ну, вот и дело нашлось, всё лучше, чем есть себя поедом.

Марина Дмитриевна оказалась милой дамой лет шестидесяти. Примета, названная ею по телефону, сработала безупречно: во всей толпе пассажиров, хлынувших из выхода метро, в накидке-пончо из цветастых, в русском стиле, платков была только она.

– Марина Дмитриевна?

– А вы Лариса? Здравствуйте, очень приятно.

– Здравствуйте. Я, пока вас ждала, расписание узнала. Через двадцать пять минут уходит экспресс на Рязань, вы вполне на него успеваете.

– Очень хорошо, спасибо! Показывайте, куда идти!

Работали почти все кассы, очередей за билетами не было, так, по два-три человека к каждому окошку. Поэтому на платформу, откуда отъезжал экспресс, мы пришли за четверть часа до отправления. Автобуса ещё не было, и толпа пассажиров заполнила асфальтовый пятачок.

– Марина Дмитриевна, Эмма Валерьевна сказала, что вы – автор, – начала я вежливый разговор, чтобы не молчать в ожидании. – Автор чего?

– Я пьесу написала для их народного театра. Знаете, очень интересно получилось, специально для женской труппы. Я так рада была помочь Эмме Валерьевне. Потрясающая женщина ваша будущая свекровь! Мы с ней прошлым летом познакомились, когда у нас в городе фестиваль проходил народных театров, и я была в жюри. Мне очень понравилась постановка их студии, «Дом Бернарды Альбы» Гарсиа Лорки. И Эмма Валерьевна в роли Марии, матери Бернарды, меня просто поразила. Уникальные женщины, просто уникальные! Хотя, что я вам рассказываю, вы, наверное, сами знаете.

– Нет, не знаю. Я ни разу не видела Эмму Валерьевну на сцене.

– Да что вы! Вы непременно должны сходить на их спектакль, непременно! Это же чудо – женщины, которые никогда профессионально не занимались актёрским мастерством, собрались вместе, создали театральный коллектив и делают такие потрясающие по своей энергетике постановки! Конечно, надо отдать должное Александру Евгеньичу, его режиссура просто бесподобна. Но Эмма Валерьевна с её безупречным литературным вкусом и чутьём на выбор пьес и врожденным артистизмом – просто прима. На ней, я это давно заметила, а вчера ещё раз убедилась, держится весь коллектив.

– Да, Эмма Валерьевна очень энергичная женщина, – согласилась я, и тут глаза у моей собеседницы полезли на лоб. Что, я что-то не то сказала? Но нет, дело, похоже, было не во мне. Марина Дмитриевна смотрела куда-то мне за спину.

Я оглянулась. Позади, боком к Марине Дмитриевне, стояла дива под два метра ростом. У дивы были блестящие рыжие волосы, собранные в хвост на затылке, и кокетливая чёлка набекрень, стоячая от лака. Одета она была в ворсистую кофту вишнёвого цвета, до предела натянутую на богатырской спине и на плечах с гренадёрским разворотом. Кофта, перехваченная в районе заметного пузца поясом-цепочкой из крупных золотистых звеньев, заканчивалась на середине бедра. А потом сразу начинались ноги, разлинованные крупными ромбиками сетчатых колгот. Ноги, в свою очередь, заканчивались прозрачными босоножками на прозрачной же десятисантиметровой платформе. Из босоножек вылезали кривоватые пальцы с малиновыми ногтями, пролезшие сквозь крупноячеистые колготки – видимо, лапа, на вид размера сорок второго, в них не помещалась. Возле дивы топтались две тётки простецкого вида. И беседовали.

– Слушай, ты откуда взялась, красота такая? Неужто наша, рязанская? – весело спросила одна из тёток.

– Вот ещё, я москвичка, – гордо повела дива богатырскими плечами. Не пойму, мужик, что ли, переодетый?

– Ну да, таких москвичек в Рязани точно нет, – покивала вторая тётка. – Все мужики твои будут. Туда-то на автобусе поедешь, а обратно, небось, на «мерседесе»!

– Да ну их, этих мужиков, – дива кокетливо прикрыла ладошкой с малиновыми ногтями малиновый же рот, улыбаясь. Я успела заметить, что у неё не хватает сбоку одного зуба. – И пристают, и пристают. Мамка уже на меня ругается!

Лицо у дивы было квадратным и плоским, маленькие, широко расставленные глазки небрежно подмалёваны чёрным карандашом, нарумяненные щёчки стекали к короткой и мощной шее. Я пыталась увидеть, есть ли кадык, но она так держала голову, что было не понять. Так мужик, или, всё-таки, баба? Бывают же такие тёти-лошади, широкоплечие и узкобёдрые. Ноги, вон, совсем не кривые, красивой формы, большие только очень. И тут дива потянулась поправлять хвост на затылке. Кофта-платье спереди задралась, показав на несколько секунд красный мешочек стрингов. Так, всё-таки мужик.

– Господи, что это? – наконец, вернулся дар речи к Марине Дмитриевне.

– Мужик ряженый, трансвестит, – объяснила я.

– То-то я и смотрю! Неужели, думаю, женщина могла дойти до такой степени бесстыдства! Ужас, что у вас в Москве делается!

К платформе подошёл двухэтажный автобус-экспресс, пассажиры потянулись на посадку. КрасавЕц (красотка, ненужное зачеркнуть) закинул на плечо сумку, отчего и так короткое одеяние задралось ещё выше, почти полностью открывая задницу, и прошествовал к автобусу, кокетливо поводя круглыми ягодицами, расчерченными ромбиками колготочной сетки. Перепонка от стрингов спряталась между ягодицами, и задница трансвестита выглядела голой. Ну что же, ему есть, на что искать приключения. За спиной у ряженого образовалась пустота: внутри проверяли билеты, отчего пассажирам приходилось какое-то время стоять друг за другом на лестнице, ведущей в середину салона, и никому не хотелось забираться в высокий автобус, уткнувшись носом в чужие голые ягодицы.

«Московский ужас» поднялся в автобус, следом вошли мы с Мариной Дмитриевной. Девушка-проводница, одетая в белую блузку и синюю юбку, сидела на подлокотнике кресла перед входом, уставившись перед собой малоосмысленным взглядом.

– Девушка, а в какой стороне двадцать восьмое место? – спросила я.

– Там, – неопределённо махнула рукой девушка и глянула в начало салона, где торчала рыжая хвостатая голова. – Господи, боже мой, что же это делается, а?

Понятно, культурный шок у проводницы.

Я помогла Марине Дмитриевне благополучно сесть за полсалона от дивы, вышла из автобуса. И даже помахала ладошкой, провожая.

Когда автобус уехал, меня пробило. Мама дорогая, а ведь это знак мне был. Иллюстрация «сверхогламуренности». Пародия на суперкрасоту. Тоже ведь, вылупилась откуда-то, бабочка. То есть, мотылёк. Порхает, вон, сверкая голой задницей и потряхивая мошонкой. Так и я, дура, вспорхнула. Вырядилась.

Всё, хватит. Побыла красоткой на одну ночку, и хватит. Считай, это было тебе прощальное приключение перед тем, как замуж выйти за Виктора.

И тут до меня дошло, отчего мне так плохо-то. Кажется, я не пойду ни в какой «замуж». Прошлая ночь меня перевернула так, что все мои уговоры и договоры с собой про обустройство личной жизни с сопутствующими выгодами в виде семьи, стабильности и московской прописки растаяли, как дымка. Или как туман. Мне нужно немедленно поговорить с Виктором!

Вагон метро грохотал по перегонам, а я всё отчётливее понимала, что пропала. Просто перепих с первым встречным у меня не получился. Кажется, я умудрилась влюбиться в Петра. А он? Может быть, и для него всё было больше, чем эпизод? Не знаю, не знаю. На маму его похожа… С мамами так себя не ведут, в смысле, в постель их не тащат. Ладно, замяли.

А что же теперь с Витькой-то делать? Как теперь ему объяснять, что не смогу я себя заставить с ним жить? Даже ради внятных перспектив и вожделенной московской прописки. Не смогу. Теперь – не смогу. А, может, смогу? Стало тошно.

Я подъезжала к «Таганской», когда зазвонил мобильник. Алёнка.

– Слушай, Лариска, что происходит? Ты сейчас где? – спросила она. Сквозь грохот вагона было едва слышно.

– Еду на «Планерную» к Виктору.

– А чего в такую рань поднялась?

– С утра пришлось на автовокзал съездить, тётеньку одну проводить. Заодно был повод задуматься о пределах женской красоты и гламура.

– Они беспредельны. Слушай, а ты вчера, что, не одна с презентухи уехала?

– Почему ты так решила?

– Что за еврейская манера отвечать вопросом на вопрос! Так одна, или нет?

– Ну, не одна. Меня подвезли.

– Кто подвёз?

– Алёна, ну какая тебе разница? Ты его всё равно не знаешь.

Рассказывать про Петра не хотелось. Во-первых, чтобы ей сердце не бередить, во-вторых – себе душу. Да и вагон метро – не место для признаний.

– Ты уверена, что не знаю? – с подозрением спросила Алёнка.

– Уверена, – почти не соврала я.

В конце-концов, то почти чудовище, о котором мне рассказывала Алёна, имел мало общего с мужчиной, с которым я провела ночь.

– А что за расспросы с утра пораньше?

– В том-то и дело, что пораньше, – Алёнка отчётливо зевнула в трубку. – Я вчера в два часа ночи до дому добралась, а сегодня Петька, ну бывший мой, я тебе рассказывала, минут двадцать как меня разбудил. В субботу, в полдесятого утра, ты можешь себе представить? И знаешь, зачем?

– Наверное, сказать, что ты вчера была неотразима, – предположила я.

– Ага, счас! Спрашивал, где тебя найти и какой у тебя номер телефона. Ты когда с ним познакомиться успела?

– Я не успела с ним познакомиться.

– Да? А откуда он тогда знает твоё имя?

– Может быть, слышал, как ты меня звала?

– И заинтересовался таинственной незнакомкой? Ой, девушка, что-то ты темнишь! Так давать твой телефон-то, или не давать?

– Ну, дай, – я постаралась, чтобы голос звучал ровно, хотя сердце затрепыхалось бабочкой, пойманной в ладони.

– Ну, дам. Только учти, бабник он тот ещё, после меня у него уже штук шесть подружек сменилось.

– Да ладно, я не рвусь в его коллекцию, – промямлила я.

Вот научилась врать-то, а. Я уже в этой коллекции. Поздно предупреждать. Ладно, пусть будет, как будет. Если позвонит – поговорим.

– Ну и правильно. Ты у нас женщина почти замужняя. У Витьки долго пробудешь?

– Да побуду с часок.

– Ага. А я в четыре приду, я ему блинчиков с мясом навертеть пообещала, приготовлю и приду, ты ему скажи, ладно?

– Ладно, – согласилась я.

– Эй, а что так вяло? Ты там не заревновала, невеста?

– Нет, конечно. Ревнуют, когда любят. Ладно, пока, – отключила я телефон.

По случаю выходного дня в больнице опять царила вольница. Охранник, в будни строго охранявший загородку, сквозь которую просачивались посетители, теперь сидел на диване, смотрел кино по телевизору и даже не повернул головы в мою сторону. Я поднялась в палату. Пенкин лежал на кровати и читал книжку про Волкодава. Сосед-киргиз спал, укрывшись с головой. Второй сосед, молчаливый дядька с ободранным лицом, кивнул, здороваясь, и вышел из палаты. Ещё две кровати стояли пустыми.

– Привет, – села я возле Пенкина. – Что читаешь?

– Так, сказку. Фантазию про супермужика: сильный, смелый, молчаливый и верит в матриархат. Алёнка дала почитать.

– Интересно?

– Ей понравилось, а по мне – полная ерунда. Бабские бредни. Что ты мне принесла поесть?

– Ты знаешь, мне некогда было готовить, я в гастроном забежала. Вот, отбивные тебе купила, слатик развесной и сок апельсиновый. К четырём часам Алёнка придёт, она для тебя блины с мясом стряпает.

– А! Это хорошо.

Пнкин взял корытце с овощным салатом – я специально выбирала, чтобы без майонеза, – и начал есть. Кусочки капусты запутались в усах. Ломтик огурца сорвался с вилки и упал к нему на живот, оставив на серой ткани футболки масляное пятно.

– Во, блин, уронил, – удивился Пенкин, подобрал огурец и сунул в рот. – Ну, расскажи, какие у нас новости?

– Да так. Я в передаче снялась, «Образ бабочки» называется, там мне помогали свой стиль найти.

– Нашла? – он поднял глаза от корытца с салатом. – То-то я смотрю, у тебя, вроде причёска изменилась.

– Да, меня немного подстригли и покрасили.

– Тебе идёт, – кивнул он, доскрёбывая салат с донышка. Мы помолчали.

– Слушай, – вспомнила я. – Я давно тебя спросить хотела, мама у тебя кто, актриса?

– Сейчас да. Она тридцать лет в Воронеже в школе проработала, завучем. Русский и литературу преподавала. А когда отец умер, похоронила его, потом на пенсию вышла, квартиру продала и ко мне приехала. Уговорила нас с Зиной, добавила денег от Воронежской квартиры, и мы купили трёхкомнатную на троих. А потом Зина от меня ушла. Сказала… В общем, грубо очень сказала, я от неё таких слов не ожидал. Маме пришлось «скорую» вызывать, укол делать.

– Понятно, выжила мамочка твою жену. А теперь велит на мне жениться.

Пенкин хмыкнул неопределённо и отложил пустое корытце, приглядываясь к отбивным.

– Слушай, Вить, давай поговорим.

– Давай, – согласился он, – начинай.

– Может быть, выйдем? Разговор серьёзный, я хочу, чтобы ты меня слушал, а не жевал.

– Ну, давай выйдем, – он довольно ловко скинул ноги с кровати и встал, хоть и осторожничая, вполне уверенно.

– Я смотрю, ты выздоравливаешь, – заметила я. – Когда выписывают?

– Хирург сказал, где-то через недельку.

Мы вышли в холл и сели рядом возле фикуса на откидные стулья. Я помолчала, собираясь с духом, и сказала, глядя в пол:

– Вить, я хотела тебе сказать… Я не пойду за тебя замуж. Не смогу.

– Ты знаешь, да? Алёна тебе сказала? – спросил он убитым голосом.

О чём это он? Я оторопело развернулась к Пенкину. Тот сидел, уставившись в пол и зажав ладони между коленями.

– Ты не думай, я не импотент. Тогда в Тунисе, когда ты меня оттолкнула, мне так плохо было. Я подумал, что ни на что не гожусь, что после Зины ни одна женщина никогда на меня не посмотрит. Что если даже ты так от меня отбиваешься… А Алёнка меня утешала. И если бы я решился, то у нас с ней всё бы случилось. Но я… я не рискнул.

Я молчала, совершенно не представляя, как комментировать откровения Пенкина. Получается, из-за того, что я от него бегала и отпор ему дала, он не рискнул заняться сексом с Алёнкой, хотя она была не прочь?

– Вить, скажи честно, Алёна тебе нравится?

– Мне ты нравишься. А Алёна… Я её побаиваюсь. Она такая роскошная, яркая. – Он помолчал, подбирая сравнение, и лицо его приобрело влюблено-мечтательное выражение. – Она – как звезда!

– А я как кто? Как лампочка Ильича?

– Ну, к тебе я уже привык, – поскучнел он.

– Вить, ты сам себя сейчас услышал? Ты ведь не любишь меня, ни капельки.

Он дёрнулся, чтобы сказать что-то, но я остановила его жестом:

– А я, ты ведь знаешь, совсем не люблю тебя. Может быть, мы не будем морочить друг другу голову? Не получится у нас с тобой семьи.

– Почему?

– Потому что ты не меня любишь, а Алёну! – вдруг осенило меня.

– Я угадала?

Он промолчал.

– Почему ты ей об этом не скажешь?

– Я боюсь. После того, тунисского конфуза, боюсь. Да и мама её не любит.

Ну да, конечно. Мама!

– Вить, извини за прямоту, но тебе не кажется, что мужик в возрасте под пятьдесят может уже и не оглядываться на маму?

– Понимаю. Но и ты пойми, мама такой человек… Она живёт ради меня. Я же не могу ей сказать: «Не лезь», она обидится. У неё сердце больное, и давление, и вообще…

– А мне показалось, что твоя мама ради себя живёт. Вон, даже твоим растениям в квартире места не нашлось. И потом, ей и кроме тебя есть куда приложить свои силы, в театре, вон, играет. Ты поменьше на неё оглядывайся, подумай, чего сам хочешь.

Он опять промолчал, пожав плечами.

– Хочешь совет от бывшей невесты? Женись на Алёнке. Почему-то мне кажется, она тоже к тебе неравнодушна. Вон, смотри, в больницу к тебе каждый день бегает, блины печёт. И у неё достаточно подходящий характер, чтобы справиться с твоей мамой. Нет, правда. Я с ней не справлюсь. А Алёнка справится. Ты не бойся, скажи Алёнке, что любишь её. И у вас всё получится, вот увидишь.

Пенкин молчал, задумавшись. Мимо нас прошаркал тапками на босу ногу бомжеватого вида больной, одетый в выцветший халат. Он открыл холодильник, куда складывали скоропортящиеся передачи, и начал в нём шарить. Нашарил полкруга полукопчёной колбасы и спросил меня, заметив, что я наблюдаю:

– Ваша?

– Нет, – мотнула я головой, и он, прибавив к колбасе банку с винегретом, спрятал добычу под халатом и, придерживая двумя руками, пошаркал в ту сторону, откуда пришел.

Из-за угла вышла толстая медсестра и загородила ему дорогу:

– Стой, Савченко! Что ты прячешь под халатом? Покажи!

– Ничего не прячу, живот прихватило, – попытался обойти её Савченко.

– Живот, говоришь? От обжорства, наверное!

Она быстрым движением выудила колбасу из-под халата мужика и затрясла ею перед его лицом:

– Так, опять в холодильнике крысятничал! Это тебе принесли, что ты это берёшь?

– Да Светочка, да что ты жлобничаешь! Всё равно ведь стухнет! Там жратвы этой – вагон, – показал руками, сколько еды, мужик, и банка с винегретом выпала и покатилась по полу.

– Ты мне ещё рассыпь тут всё, что наворовал! – заорала медсестра. – А ну, быстро всё положь, откуда взял! Нажрутся чужого на дармовщину, потом дрыщут, все туалеты загадили!

– Он похож на меня, – вдруг сказал Пенкин, когда бомж вернул продукты на место и исчез из-под строгого присмотра медсестры.

– Нет, что ты! – удивилась я. Между упитанным щекастым Пенкиным и этим тощим, с худым лицом, бомжом не было ни малейшего сходства.

– Я примерно вот так же по дому хожу, как будто ни на что права не имею, если только сворую украдкой… Ларис, ты и вправду думаешь, что Алёна согласится?

– А ты спроси её, когда придёт. Я почему-то уверена, что она будет рада.

– Хорошо. Спасибо тебе.

– Пожалуйста.

Мы помолчали.

– Вить, у меня просьба. Сейчас ведь в журнале затишье, номер вышел, до следующего время есть. Можно, я дни возьму в счёт отпуска, домой съезжу? Я очень сильно по своим соскучилась. Отпустишь? За мой счёт?

– Да ладно, почему за твой? – Пенкин был рад сменить тему. – Заплачу я тебе отпускные, получишь во вторник, я распоряжусь.

– Вить, я потом получу, когда приеду, ладно? У меня зарплата есть, хватит пока. Я сегодня вечером хочу уехать. А вернусь в следующие выходные, ладно?

– Ладно, – кивнул Пенкин. – Тогда и у меня просьба есть: не говори пока маме, что мы не станем жениться, ладно? Я ей потом сам скажу, когда выпишусь, хорошо?

Мобильник я включила сразу, как вышла от Виктора – раньше боялась, что если мне начнёт названивать Пётр, я не с могу с ним объясниться при свидетелях. Зря боялась – звонка от него я прождала до вечера. Вначале твёрдо знала: позовёт, – ни за что не побегу к нему сразу же, пусть сначала извиниться за поведение своей нахалки малолетней. И подождёт, пока из Челябинска вернусь. Потом кураж поутих. В ожидании звонка я собирала вещи, стояла в кассу за билетом до Челябинска, садилась в вагон и лежала на своей верхней полке. И только когда поезд выехал за пределы Московской области, и телефон перестал ловить, я прекратила ждать. Ну что ж, девушка, закончилось и это приключение. Помечтала, и хватит. Продолжаем жить дальше.